Зимние цветыСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Этот рассказ посвящается Луизе Купер, которая услаждала меня музыкой и рассказывала мне про них. Пьера сожгли в Бетельмае. Я помогал им разжигать костер. Местами город уже горел. Дымы и грабежи были нам только на руку, и мы занимались своим делом. Нам месяцами не платили жалованья, а в Бетельмае имелось немало разных забавных вещиц, особенно в домах близ церкви. Невзирая на пять недель осады, в погребах оставалось вино, а в кухнях — мясо и хлеб. И конечно же, в городе жило достаточно пухленьких белокожих женщин. Так что парням герцога Вальфа сейчас было с кем позабавиться. Думаю, толстушек хватало на всех. Я набрел на старый узкий дом. Его либо пропустили в спешке, либо наведались и двинулись дальше. Скорее все же второе, о чем свидетельствовали черепки битой посуды, рассыпанные монеты. Трупов я не увидел, но наверху кто-то ходил, а может — только дышал. Я взбежал по лестнице и рванул дверь. В сумраке комнатенки, озаряемой отсветами городских пожаров, меня встретила пара янтарно-карих глаз, широко распахнутых от страха. — Не насилуй меня, — взмолилась она и на скверной латыни прочитала обрывки молитвы. Эту молитву я слышал в лагере, накануне взятия города. Должно быть, хозяева сбежали, а девчонку-служанку бросили здесь. Почти ребенок; от силы лет четырнадцать. — За свою честь можешь не бояться. Я присел на краешек деревянной кровати, явно хозяйской, и взял девчонку за руку. От меня разило битвой, металлом, кровью и дымом, но только не похотью. Я испытывал лишь жажду. У нее на запястье блестел маленький серебряный браслет. — Не отнимай его у меня, — попросила служанка. — Это все, что у меня есть. — Не бойся, не отниму. Я поднес ее руку к своему рту и чуть сдвинул браслет, освобождая вену. Я лизнул руку и немного ее пососал, чтобы от моей слюны девчонка впала в дрему. Служанка затихла. Когда я прокусил ей вену, она даже не дернулась. Только один раз вздохнула. Я уже давно не насыщался кровью. Жажда моя нарастала. Войны бывают затяжными. Топаешь день за днем, и негде найти крови. Потому мы все ждали, когда дойдет дело до сражения. В неразберихе битв появляется так много возможностей. Мне сразу же стало лучше. Кровь подкрепляла сильнее мяса и вина. Однако я не стал усердствовать. Закончив, я оторвал от ее рукава лоскут и перевязал рану. Вряд ли девчонка вспомнит, что я здесь был. Те, чью кровь мы пьем, редко помнят. Служанка сонно шевельнулась. Я поцеловал ее в лоб и положил рядом монеты, подобранные внизу. — Оставайся здесь, пока совсем не стемнеет. Тогда выходи, но осторожно. Глядишь, сумеешь выбраться из города. Хотя куда ей идти? Стараниями алчных солдат герцога Вальфа вся местность вокруг города давно опустела. Но и здесь девчонке оставаться не резон. Пусть попытает счастья, как и все мы. Спустившись, я посмотрел, не осталось ли внизу чего-нибудь и для меня. Впрочем, надежд на это было мало. Чувствовалось, солдаты растащили все. Один из ящиков комода был заперт. Я сбил замок рукояткой кинжала, рванул ящик и выгреб жалкую горсть монет. Покинув дом, я отправился на поиски вина. Ко мне вернулись силы. Я вновь чувствовал себя проворным и чистым. Такое ощущение всегда появлялось у нас после живой крови. Незамутненными глазами я глядел на тлеющие крыши, на трупы и остатки разграбленного добра. Довольные ребята Вальфа выкидывали свою добычу прямо из окон или перебрасывали через стены. Многие успели крепко выпить и теперь, пошатываясь, бродили по улицам, во всю глотку прославляя герцога. На взмыленных лошадях проносились командиры. Над их головами гордо развевались штандарты Вальфа, а сами они держались так, будто принесли городу великое благо. Где-то слышались глухие удары, что-то билось и ломалось, истошно кричали женщины. Воздух был сизым от дыма. От пожаров на улицах Бетельмая казалось тепло, а кое-где и жарко. Но на окрестных равнинах и холмах царила зима, хотя и без снега. Правда, Болло утверждал, что еще до конца недели снег появится, а он редко ошибался. С божьей помощью, герцог Вальф разграбил почти все города и селения края. Куда теперь он поведет свою армию? Поговаривали, что на север, к городу Паке Понтис. Тот покрупнее Бетельмая; осада может растянуться на месяцы. Значит, Вальфу придется откуда-то добывать и денег, и провизии, иначе его горделивая армия разбежится. Эти мысли мелькали в моей голове, пока я брел с бурдюком вина, отобранным у вдрызг пьяного солдата. Вино я добыл, а остальное — заботы герцога. На площади, возле церкви, я заметил людское скопление, в середине которого находился Пьер. Солдаты Вальфа крепко держали его за руки. Даже издали я разглядел на губах Пьера ярко-красную отметину. А на церковных ступенях, у выломанной двери, стояли несколько офицеров герцога и наблюдали за происходящим. Толпы солдат не особо задумывались, за что схвачен Пьер. Должно быть, немного проштрафился. Ничего удивительного; когда победа одержана, дисциплина в армии стремительно падает. Этот рассказ посвящается Луизе Купер, которая услаждала меня музыкой и рассказывала мне про них. Пьера сожгли в Бетельмае. Я помогал им разжигать костер. Местами город уже горел. Дымы и грабежи были нам только на руку, и мы занимались своим делом. Нам месяцами не платили жалованья, а в Бетельмае имелось немало разных забавных вещиц, особенно в домах близ церкви. Невзирая на пять недель осады, в погребах оставалось вино, а в кухнях — мясо и хлеб. И конечно же, в городе жило достаточно пухленьких белокожих женщин. Так что парням герцога Вальфа сейчас было с кем позабавиться. Думаю, толстушек хватало на всех. Я набрел на старый узкий дом. Его либо пропустили в спешке, либо наведались и двинулись дальше. Скорее все же второе, о чем свидетельствовали черепки битой посуды, рассыпанные монеты. Трупов я не увидел, но наверху кто-то ходил, а может — только дышал. Я взбежал по лестнице и рванул дверь. В сумраке комнатенки, озаряемой отсветами городских пожаров, меня встретила пара янтарно-карих глаз, широко распахнутых от страха. — Не насилуй меня, — взмолилась она и на скверной латыни прочитала обрывки молитвы. Эту молитву я слышал в лагере, накануне взятия города. Должно быть, хозяева сбежали, а девчонку-служанку бросили здесь. Почти ребенок; от силы лет четырнадцать. — За свою честь можешь не бояться. Я присел на краешек деревянной кровати, явно хозяйской, и взял девчонку за руку. От меня разило битвой, металлом, кровью и дымом, но только не похотью. Я испытывал лишь жажду. У нее на запястье блестел маленький серебряный браслет. — Не отнимай его у меня, — попросила служанка. — Это все, что у меня есть. — Не бойся, не отниму. Я поднес ее руку к своему рту и чуть сдвинул браслет, освобождая вену. Я лизнул руку и немного ее пососал, чтобы от моей слюны девчонка впала в дрему. Служанка затихла. Когда я прокусил ей вену, она даже не дернулась. Только один раз вздохнула. Я уже давно не насыщался кровью. Жажда моя нарастала. Войны бывают затяжными. Топаешь день за днем, и негде найти крови. Потому мы все ждали, когда дойдет дело до сражения. В неразберихе битв появляется так много возможностей. Мне сразу же стало лучше. Кровь подкрепляла сильнее мяса и вина. Однако я не стал усердствовать. Закончив, я оторвал от ее рукава лоскут и перевязал рану. Вряд ли девчонка вспомнит, что я здесь был. Те, чью кровь мы пьем, редко помнят. Служанка сонно шевельнулась. Я поцеловал ее в лоб и положил рядом монеты, подобранные внизу. — Оставайся здесь, пока совсем не стемнеет. Тогда выходи, но осторожно. Глядишь, сумеешь выбраться из города. Хотя куда ей идти? Стараниями алчных солдат герцога Вальфа вся местность вокруг города давно опустела. Но и здесь девчонке оставаться не резон. Пусть попытает счастья, как и все мы. Спустившись, я посмотрел, не осталось ли внизу чего-нибудь и для меня. Впрочем, надежд на это было мало. Чувствовалось, солдаты растащили все. Один из ящиков комода был заперт. Я сбил замок рукояткой кинжала, рванул ящик и выгреб жалкую горсть монет. Покинув дом, я отправился на поиски вина. Ко мне вернулись силы. Я вновь чувствовал себя проворным и чистым. Такое ощущение всегда появлялось у нас после живой крови. Незамутненными глазами я глядел на тлеющие крыши, на трупы и остатки разграбленного добра. Довольные ребята Вальфа выкидывали свою добычу прямо из окон или перебрасывали через стены. Многие успели крепко выпить и теперь, пошатываясь, бродили по улицам, во всю глотку прославляя герцога. На взмыленных лошадях проносились командиры. Над их головами гордо развевались штандарты Вальфа, а сами они держались так, будто принесли городу великое благо. Где-то слышались глухие удары, что-то билось и ломалось, истошно кричали женщины. Воздух был сизым от дыма. От пожаров на улицах Бетельмая казалось тепло, а кое-где и жарко. Но на окрестных равнинах и холмах царила зима, хотя и без снега. Правда, Болло утверждал, что еще до конца недели снег появится, а он редко ошибался. С божьей помощью, герцог Вальф разграбил почти все города и селения края. Куда теперь он поведет свою армию? Поговаривали, что на север, к городу Паке Понтис. Тот покрупнее Бетельмая; осада может растянуться на месяцы. Значит, Вальфу придется откуда-то добывать и денег, и провизии, иначе его горделивая армия разбежится. Эти мысли мелькали в моей голове, пока я брел с бурдюком вина, отобранным у вдрызг пьяного солдата. Вино я добыл, а остальное — заботы герцога. На площади, возле церкви, я заметил людское скопление, в середине которого находился Пьер. Солдаты Вальфа крепко держали его за руки. Даже издали я разглядел на губах Пьера ярко-красную отметину. А на церковных ступенях, у выломанной двери, стояли несколько офицеров герцога и наблюдали за происходящим. Толпы солдат не особо задумывались, за что схвачен Пьер. Должно быть, немного проштрафился. Ничего удивительного; когда победа одержана, дисциплина в армии стремительно падает. Ко мне подошел толстопузый капитан Ротлам. Его испещренное шрамами лицо с крючковатым носом недовольно морщилось. Он чем-то был похож на сердитого гусака, только без шеи. — Слушай, Маурс. Там мои ребята схватили одного из твоих. — Да, капитан. Он действительно из наших. — Вонючие наемники, — процедил Ротлам и плюнул мне на сапог. Невелика беда. За этот день случались штучки и похуже. — Проклятое грязное ворье — вот вы кто, — не унимался капитан. — Герцог платит вам жалованье. «Это о каком жалованье речь?» — подумал я. — А вы только делаете вид, что сражаетесь, — кричал Ротлам. — Кого вы убили за это утро, кроме собственных блох? Где уничтоженные вами враги?— Прикажете принести их отрезанные головы? — спросил я. — Ты еще шутить вздумал? Заткни пасть. Полюбуйся на своего мерзавца. А знаешь, на чем мы его поймали?Я знал, причем очень хорошо. Мое сердце, легкое и ликующее после утоления жажды, быстро холодело. Такое случалось и раньше, и почти всегда мы ничем не могли помочь. Мы все это понимали. Даже горячий Арпад, ворчун Йенс и меланхоличный, язвительный Фестус. Каждое утоление жажды — это риск. Удаче, как и рекам, свойственно иссякать. Сегодня, завтра или в конце времен. Но я повел себя, как и подобает командиру наемников. — Что Пьер натворил?— Ах, так его звать Пьером? А ты знаешь, что он — вонючий колдун? Чародей поганый?Я истово перекрестился. У меня тоже случаются ошибки, но я не дурак, чтобы лезть на рожон. — Да хранит нас Бог, — шумно выдохнул Ротлам и подал солдатам знак. Они подняли Пьера, подтащили к нам и заставили опуститься на колени. Наши глаза встретились. По моему рту Пьер догадался, что я утолял жажду. Бедняга Пьер. Брат наш пропащий. Но сейчас я был вынужден думать о других братьях, и о собственной шкуре тоже. — Ну? — грубо, как и подобает командиру, спросил я. — Чем ты опозорился перед Господом и герцогом?— Поверь, Маурс, я ничего такого не сделал. Он все понимал. Как и я, Пьер играл свою роль до конца. Только роли у нас были разными. — Попался мне мальчишка. Вижу, у него на шее золотая цепочка висит. Говорю ему: «Отдай по-хорошему, и я тебя не трону». Он ни в какую. Я протянул руку, хотел сорвать с него цепочку, а он как кинется на меня. Бешеный щенок. Мне было не дотянуться до кинжала. Тогда я укусил этого паршивца в шею. Он сразу испугался. А тут — солдаты капитана. Слушать меня не захотели, начали руки заламывать. — Не ври, урод! — рявкнул на Пьера солдат, державший его за левую руку. — Ты не просто укусил мальца, а начал сосать у него кровь. Солдат что есть силы дернул руку Пьера, едва не вырвав ее с мясом. — Проклятое ведьмино отродье! — заорал вояка. Чувствовалось, ему страшно. Вино, которое он успел выпить, теперь превратилось в яд. — Мой дружок хотел прикончить этого колдуна на месте. Но я ему сказал: так негоже. Отведем мерзавца к капитану. — Боже милосердный, — прошептал я, выказывая свое изумление, хотя мое сердце покрыл иней окрестных полей. — Неужто моему солдату было не справиться с мальчишкой? Про какую кровь ты толкуешь? Вина в городе мало?— Говорю тебе: он пил у мальца кровь, — угрюмо повторил коренастый солдат. — Видел бы, как мы, поверил бы. А может, когда и видел, да ничего не сделал?Услышав этот вопрос, Ротлам пихнул меня в грудь. — Что скажешь, Маурс? Отвечай, мешок с дерьмом. Я выпрямился и пожал плечами. — Я не видел, что было с тем мальчишкой. Но вижу, эти двое пьяны сверх всякой меры. Им еще и не такое померещится. Солдаты загалдели, потом тот из них, что был поспокойнее, выхватил меч и двинулся на меня. Пришлось уложить его кулаком, чтобы отдохнул. Ротлам вступился за солдата и ударил меня. А вот этот удар мне пришлось проглотить, ибо толстопузый был любимым капитаном нашего доблестного герцога. Пьер к тому времени совсем сник. Когда шум поутих, я услышал его бормотание:— Брось меня, Маурс. Я сам виноват. Я неплохо пожил. — Что там бормочет этот дьявол? — недоверчиво спросил гусак Ротлам. — Должно быть, Бога молит, — ответил я. — Я плохо знаю этого человека. Он у нас совсем недавно. Лучше позовите священника — что он скажет. Как библейский Петр, я отрекся от своего друга. И как Петр, я обливался холодным потом, а на душе у меня было мрачно и паршиво. Только в городе не нашлось петуха, чтобы подтвердить мое предательство. Капитану Ротламу и другим командирам герцога хотелось поразвлечься, и они устроили судилище. К церковной площади согнали всех солдат, кто еще держался на ногах. Пьера допрашивали. Пришли и священники — три елейные церковные крысы, успевшие пожировать на теле Бетельмая. Приперся и внебрачный сынок герцога, но вскоре убрался. «Судьи» расспрашивали меня и Болло. Затем настал черед Иоганна — спутника Пьера по многим вылазкам. После него взялись за Фестуса и Лютгери. Сегодня они с Пьером перебирались через рухнувшие городские ворота. Мы все твердили, что плохо знаем Пьера, что он в отряде недавно и ничем не успел себя проявить. В одну из летних ночей он вышел к нашему костру. Это было незадолго до того, как мы предложили свои мечи герцогу. И пока мы мололи подобную чепуху, я украдкой поглядывал на Пьера. Тот слушал, слегка кивая… Давным-давно я присутствовал на таком же судилище. Тогда я заплакал и чуть не навлек на себя подозрения… Тех слез уже давно нет. Они иссякли, как иссякают реки и удача. В конце Пьера объявили колдуном и сказали, что он одержим демонами. Он признал обвинения, иначе ему могли сломать пальцы, исполосовать плетьми и сделать все, что придет в головы богобоязненных людей. А так его просто приговорили к сожжению на столбе. Столбом послужила балка, принесенная из развороченного дома. Дров в городе хватало. Пьера крепко привязали к столбу. Он взглянул на меня. Его глаза говорили: «Прокляни меня». Мы все дружно прокляли его, после обратились к священникам за помощью в покаянии. Мы спрашивали, какие молитвы нам читать, дабы очиститься — ведь мы несколько месяцев, не подозревая о том, находились рядом с колдуном. Священники были рады нам помочь. Они взяли себе нашу долю трофейного золота и велели нам воздерживаться от вина, мяса и женщин, а также непрестанно молиться, прося у Бога милости. Конечно, за такие мудрые советы стоило заплатить. Когда дрова и хворост были готовы, я схватил зажженный факел и с ревом бросил его в костер. Мои друзья, выкрикивая проклятия, плевали в сторону Пьера, который глядел на нас сквозь густеющую завесу дыма. Он был красивым парнем; на вид — лет двадцать, не больше. Такое лицо нравилось девушкам, а порою и герцогам. Он знал: каждое наше проклятие — это молитва, а каждый плевок — крик о прощении. Через какое-то время Пьер испустил предсмертный стон и забыл о нас. Говорят, огонь холоден. Как-то я слышал об этом. Очень, очень холоден. После казни нам будет легко воздерживаться от мяса. Когда тело Пьера полностью сгорело, а языки пламени ослабели и начали гаснуть, солдаты разворошили костер. Священники побрызгали место святой водой. Вскоре после этого гусак Ротлам велел нам убираться из города. Прегрешение Пьера отчасти пало и на нас, а потому жалованья мы не получим и никакой добычи взять не смеем. Я усмехнулся про себя. Жалованье в армии герцога и так забывали платить. А добычей успели поживиться священники. Но вслух я стал спорить, как и полагалось алчному наемнику. Если бы я молча смирился, это сочли бы странным и, возможно, подозрительным. — Как же так, капитан? — изображая обиду, спросил я. — Мы храбро сражались за герцога Вальфа. Но Ротлам лишь усмехнулся, а его приспешники выразительно зазвенели мечами. Пройдя равнину и достигнув холмов, мы оглянулись. Бетельмай продолжал гореть. С трудом верилось, что еще утром Пьер был с нами. — Желаю им подавиться собственным мясом, и чтоб их вырвало от своих внутренностей, — сказал Арпад. — Непременно подавятся, — отозвался Лютгери. — Конец у них одинаковый. Я вспомнил о девчонке с янтарными глазами. Сумела ли она выбраться из города? Думать о Пьере я не мог. К мыслям о нем нужно подходить медленно и осторожно. Он был частью нас, и эта часть легла пеплом на городской площади. Со мной никто не заговаривал. Мы молча поднимались по склонам холмов, неся на своих спинах копоть Бетельмая, в своих животах — кровь Бетельмая, и знаменем нашим была гибель Пьера. Болло оказался прав насчет снега. Снег появился, будто серая птица из разверзшихся небес. Снежинки лепестками падали на стылую землю. Было холодно, очень холодно. — Здесь водятся волки, — сказал Жиль. — Волки так волки. — Иоганн отнесся к этому стоически. Есть два взгляда на волков. Согласно первому, это злобные твари, которым ничего не стоит напасть на вас во сне, откусить все, что болтается между ног, а то и полакомиться вашим мясом. Сам я придерживаюсь второго. Волки редко нападают на движущегося человека, да и на спящего тоже. Как-то зимой, на поле, Иоганн справлял нужду. Появился волк, остановился и просто глядел на него. У зверя были вполне человеческие глаза. Потом Иоганн целых три дня мучился запором. Но тогда он закричал, и волк убежал. Во всяком случае, за все время нашего странствия по белым холмам мы так и не услышали волчьего воя. Стояла гробовая тишина. Мир умер. Ну и черт с ним. В один из дней, поднявшись на высокий холм, мы увидели вдалеке город. Смеркалось, а там блестели огни. Подумалось о пылающих очагах, факелах, свечах. Потянуло к теплу. Йенс сказал, что это, должно быть, Музен. Ему лучше знать. Но мы не стали испытывать судьбу и двинулись дальше. Еще через два дня мы начали говорить о Пьере. Вспоминали его слова и поступки, чем восхищал нас и чем злил. Те из нас, кто помнил его появление, говорили об этом. Он действительно вышел к нашему походному костру, и было это летней ночью, только сто лет назад. Он нашел нас, как он говорил, по магическому запаху. Верно сказано. Наше братство крови древнее. О нем ходит немало смутных толков. Чего нам только не приписывают. Но мы очень похожи на волков. Такие же одинокие и пугливые. Наша стая верна самой себе. Мы охотимся только там, где это возможно. И у нас тоже человеческие глаза. Под вечер, когда белизна снега начала темнеть, Иоганн сказал мне:— Вот ты спрашивал Ротлама, не принести ли ему головы убитых тобою врагов. Стоило ли говорить такие вещи? Не навел ли ты его на мысль о том, кто мы на самом деле? Говорят, древние египтяне отрезали головы своим врагам. А вдруг этот пузатый капитан оказался умнее, чем мы думали?— Если я чего и сболтнул, он давно про нас забыл. Кто мы ему? Шайка наемников. Возможно, Иоганн был прав: я допустил промашку. Но с кем не бывает?Пьер… Не скажу, чтобы я испытывал к нему нежные чувства или относился как к сыну. Он был частью меня. Частью каждого из нас. Наверное, Лютгери старше всех в нашей компании. Ему иногда снятся диковинные сны о бревенчатых хижинах, где очаг посередине, а дым уходит через дыру в крыше. Огонь там зажигали без кремня и кресала, произнеся заклинание. Он уверяет, что когда-то так и было. Мы не верим ему. И в россказни о нас тоже не верим. Мы не боимся солнечного света и не тянемся к луне. Чеснок для нас — отличная приправа. Нас не погубить шипами. Что касается железа и серебра — у нас было и то и другое, но мы лишились их обоих. А крест Христов? Христос был одним из нас. Так говорил Пьер. Разве они не пили кровь?Но если нас убивают, мы умираем. Если сжигают — превращаемся в пепел. Ах, Пьер… Так мы и брели, переживая смерть Пьера. Отряд наемников без командира, двуногие волки и бескрылые вороны зимних равнин. И в один из дней наших странствий мы увидели тот замок. Наверное, нам лучше было бы обойти его стороной, как город Музен. Но солнце клонилось к закату, и замок предстал перед нами на кроваво-красном, расшитом золотом фоне небес. Темный. Ни огонька. Никаких внешних признаков жизни. — А вдруг там живет какой-нибудь граф или герцог, которому нужны ландскнехты? — сказал Арпад. — Вдруг он задумал по весне двинуться на один из здешних городов? Предложим этому старому пню свои услуги. — Наверное, там есть и женщины, — предположил Фестус. — Великолепные женщины, — подхватил Жиль. — Белолицые, с большой сладкой грудью и розовым лоном. Мы обшарили глазами окрестности. Замок стоял один-одинешенек. Ни деревень, ни отдельных домишек. На подступах к нему тоже было пусто. — Развалина, — высказал догадку Йенс. — Кто-то успел его захватить и разграбить. Теперь там пусто. — Ну так пойдем и посмотрим, — сказал Арпад. — Зимовать в развалинах, — вздохнул Иоганн. — Не впервой. Однако в тот вечер мы не подошли к замку. Разбили лагерь на склоне холма и ночевали у костра. Утром, когда взошло солнце, мы вновь стали разглядывать замок. Теперь он был совсем не черным, а теплым и зовущим. Если бы Пьера просто казнили и отдали нам тело, мы бы похоронили его в этом замке. Увы, нам не досталось и горсти пепла нашего собрата. — Пьеру понравился бы замок, — сказал Лютгери. — Он бы даже сочинил балладу. Помните, как здорово он пел? Настоящий трубадур. Мы представили Пьера стоящим под узкими высокими окнами замка и распевающим эту балладу какой-нибудь принцессе. Спускаясь с холма, с каждым шагом мы все глубже увязали в снегу. На подступах нам пришлось выдержать настоящую битву с сугробами и ледяной коркой. Подойдя ближе, мы увидели, что замок вовсе не так уж велик, как нам казалось. Несколько зубчатых башен, донжон с островерхой заснеженной крышей. А внизу, на снегу, что-то краснело и зеленело. — Ну и ну, — прошептал Иоганн. Мы остановились. — Что там? — не унимался он. — Цветы, — ответил Жиль. — Нет. Какие цветы среди снегов?— А помните, как Пьер назвал то поле? — спросил Арпад. Опять воспоминания, и опять они связаны с Пьером. Несколько лет назад, зимой, мы очутились на поле сражения, оставленном Богу и хищным птицам. Там лежали умирающие солдаты. Они истекали кровью, окрашивая снег. Красное на белом. Пир. Жуткий, проклятый пир. Мы были противны самим себе. Но тогда мы находились в слишком отчаянном положении, чтобы пройти мимо. И Пьер дал имя этому полю. — Кровь на снегу, озаренном солнцем, — сказал он. — Красные розы. Зимние цветы. — Зимние цветы, — повторил сейчас Арпад, причем настолько тихо, что только мы и могли его услышать. Мы услышали. Находившееся за стенами замка очень напоминало цветы. Зимние цветы. Розы. — Уму непостижимо, — прошептал Иоганн. — Мы попали в сказку. Мы засмеялись и продолжили нелегкий путь к замку. Есть такая легенда о Мариам — непорочной деве и матери Христа. Был у нее сад, окруженный высокими стенами. И в том саду никогда не кончалось лето и росли цветы. Неужто мы попали в сад Мариам?Приближаясь к замку, мы пристально вглядывались в его башни и стены. Но нигде не стояли караульные. Никто не окликнул нас. Мы подошли к воротам. Они были приоткрыты. Само по себе это могло предвещать ловушку, но мы не испугались. Странное не всегда означает опасность; и наоборот, то, что выглядит вполне обычно, может таить коварные неожиданности. Черные тяжелые створки ворот казались высеченными из камня, хотя на самом деле были железными. Зазора между ними хватило, чтобы беспрепятственно пройти на внутренний двор. Только это был не двор, а сад. На земле, на ступенях, ведущих к башням, и на высокой крыше здания лежал снег. Но во дворе из-под снега пробивались цветы. Правильнее сказать, цветущие колючие кустарники, карабкающиеся вверх по стенам. Цветы были дымчато-розовыми, оранжево-песчаными, багровыми, пурпурными и желтовато-белыми. Снег касался их лепестков, не причиняя никакого вреда. Казалось, они всего лишь припорошены белой пылью. От цветов исходил аромат, и им был густо напоен холодный зимний воздух. — Боже, какая красота! — восхитился Жиль. — Но не губительна ли она для нас?— И такое возможно, — ответил Фестус. Он вытащил кинжал и шагнул к ближайшему кусту. Иоганн схватил его за руку. — Лучше не трогай эти цветы, — предостерег его Лютгери. — Мало ли кого ты можешь рассердить. — Кого? — огрызнулся Фестус. — Возможно, самого Бога, — ответил Лютгери. — Он ведь так старался, создавая эту красоту. Посередине двора располагался колодец, окаймленный камнем и украшенный каменными птицами. Я направился к колодцу. Иоганн и Арпад последовали за мной. Внизу ярко светилось зеленое зеркало воды, хотя стенки колодца обледенели. С крыши донеслось шуршание. Но это был всего лишь ветер. В солнечном воздухе заискрилась снежная пыль, а аромат цветов стал еще сильнее. — Это магия? — спросил Жиль. — Да, — сказал Болло. — Дева спит в своем саду, и только поцелуй Бога способен ее пробудить. — А мне что-то не по себе, — признался Йенс. — У меня все кишки шевелятся, будто змеи в брюхе ползают. — Глядите, дверь в башню тоже открыта, — сказал Арпад и шагнул туда. — Прекрасная дева у себя в спальне. В этом нет ничего опасного. Фестус, не убирая кинжала, вошел за ним. — Маурс, что нам делать? — спросил Иоганн. Они по привычке считали меня командиром. — Заглянуть внутрь и посмотреть, что к чему. Может, и там не хуже, чем во дворе. Арпад и Фестус скрылись за дверью. Вскоре мы услышали крик Арпада и, выхватив оружие, ринулись внутрь. В дверях мы вели себя не лучше балаганных шутов. Иоганн, Жиль, Лютгери и я столкнулись с Йенсом и Болло. А Арпад и Фестус преспокойно стояли посреди громадного зала и глазели. Здесь было на что посмотреть. По стенам висели восточные ковры ярко-красного и шафранового цвета. Потолок был резной, с птицами и разными диковинными существами: женщинами с рыбьими и змеиными хвостами, крылатыми конями, трехглавыми львами, рогатыми медведями и птицами с бородатыми человеческими головами. С потолка на длинных цепях свисали медные лампы, и все они горели, ярко освещая зал. В большом очаге жарко пылал огонь. Очаг был облицован розовым мрамором. Квадратные плиты такого же цвета составляли пол, перемежаясь с красно-коричневыми. У начала лестницы, что вела наверх, стояли две статуи выше человеческого роста. Одна — женская, держащая перед собой не то позолоченный щит, не то большое зеркало. Другая являла Короля-Смерть в плаще. Вместо головы у него был череп, увенчанный золотой короной. Окна в зале располагались высоко. В них были вставлены настоящие стекла, и в каждом — по рубину. Сейчас солнце освещало три окна, бросая кровавые капли прямо на корону и плащ короля. От этого дурного знака нам стало не по себе, словно мы выпили уксуса. Но рядом с очагом стоял стол и стулья. Стол был уставлен всевозможными графинами, кувшинами и штофами, тарелками с золотыми ложками и ножами. На блюдах лежали зажаренные поросята и зайцы, а также и другое мясо. Здесь был хлеб на любой вкус: от простого до сладкого, с пряностями. На серебряных подносах громоздились фрукты, какие увидишь лишь в жарких странах. Фрукты были свежими, будто их только что сорвали, также и хлеба, а от мяса поднимался пар и исходил удивительный запах. — Что все это значит? — спросил Жиль. — Ловушка дьявола, — ответил ему Йенс. Арпад приблизился к столу и протянул руку к яствам. — Не тронь, дурень! — крикнул я ему. — Не смей. Он послушно опустил руки и покраснел. — Все это так чудесно, что может оказаться настоящим, — осторожно сказал Болло. — Подарок свыше. — Ты уверен? — спросил я. Болло пожал плечами. — И что нам теперь делать? — поинтересовался Болло. — Осмотрим все здание. Тогда и решим, можно ли пировать за этим столом, — сказал я. Мы так и сделали: осмотрели этот маленький замок, стоящий на заснеженной равнине; замок, за стенами которого было лето, а внутри приветливо светили лампы, горел очаг и стол ломился от изысканных кушаний. Куда бы мы ни заходили, наше восхищение не исчезало. Повсюду нас встречали резные картины, представлявшие все легенды и сказания, какие существовали на белом свете. В каждом окне имелись настоящие стекла; во многих они были цветными, а кое-где встречались однотонные витражи. Ковры и шпалеры радовали глаз сочностью красок, словно их изготовили только вчера. Над залом помещалась библиотека с множеством старинных книг и свитков на латыни и греческом языке. Попадались и еще более древние книги, где вместо букв пестрели маленькие рисунки. В замке имелась и оружейная комната, дверь которой тоже была не заперта. Оружие древнее и нынешнее, все — в прекрасном состоянии. Кожа была смазана, дерево — натерто особыми составами, металл — начищен до блеска. От изобилия глаза разбегались: луки из рога, бронзовые булавы, зазубренные копья, мечи, побывавшие не в одних руках. Нам встречались спальные покои с просторными кроватями и резными шкафами. В шкафах, переложенные мешочками с душистыми травами, лежали и висели богатые одежды и пояса, отделанные золотом. В шкатулках мы находили драгоценности, достойные королев и королей: жемчуг, кораллы, аметисты цвета голубиной крови, гранаты, серебряные кресты с зелеными бериллами. Попадались вещицы с Востока: тяжелые золотые браслеты, золотые диадемы и диски. Многие из них были очень древними. Чьи руки их держали и носили?— Не вздумайте ничего отсюда брать, — предупредил я своих. — Понятное дело, — почти хором ответили они. — Тут явно не обошлось без колдовства, — сказал Иоганн. — Конечно ловушка, чтобы нас сцапать, — согласились остальные. Мы решили, что лучше без промедления покинем замок, будем охотиться на мышей-полевок и спать на снегу, возле нежаркого костра. Но мы уже влюбились в этот замок. Так бывает, когда влюбляешься в красивую женщину. И ведь чувствуешь, что у нее недобрые намерения, но начинаешь себя уговаривать: возможно, она не такая и коварная и, если к ней отнестись по-доброму, все обойдется. А за стенами замка опять шел снег и было темно, как в сумерках. Неужели кому-то понадобилось разными заклинаниями заманивать сюда горстку оборванцев, освещать для них весь замок, — разводить огонь в очаге и готовить угощение?Наконец мы устали от всей этой роскоши и разнообразия. Столько соблазнов, и ничего не тронь. И вдруг мы наткнулись на закрытую дверь. — Куда она ведет? — спросил Фестус. — Похоже, что в башню. В ту, наклонную, с красивым окном. Над каменным косяком были вырезаны слова «Virgo pulchra, claustra recludens». — «Прекрасная дева, открой засов», — перевел Болло. — Дева — это Матерь Божия? — спросил Йенс. — Нам достаточно нескольких прекрасных дев, — сказал Жиль. — И еще кое-чего, — напомнил Лютгери. — Крови, — подсказал я. За запертой дверью было тихо. — Может, найдем здесь и прекрасных дев, — сказал Иоганн. — Похоже, в этом замке есть все. Мы переглянулись. У Арпада заблестели глаза, у Жиля взгляд стал тяжелым. Йенс нахмурился и закусил губу. Фестус отвернулся, а лицо Болло приобрело цвет старинного пергамента Лютгери и Иоганн о чем-то раздумывали или что-то вспоминали. А я? Я думал о Пьере. И о девчонке в бетельмайском доме, мечтавшей о невозможном — чтобы ее не изнасиловали и не отняли браслет. — Спускаемся вниз, — сказал я. — Еда, — мечтательно произнес Арпад, а Йенс добавил:— Я так голоден, что не побрезговал бы и беленой. Мы вернулись в зал. В очаге все так же весело трещали поленья, которые за это время ничуть не сгорели. Все так же ярко светили лампы. А вот блюда на столе, естественно, немного остыли и мясо покрылось налетом жира. Мы отрезали по ломтю мяса, добавили к нему фруктов и открыли крышки графинов и кувшинов. Нигде наши ноздри не улавливали ни малейшего признака дурного запаха. Однако прежде, чем взяться за трапезу, мы бросили жребий. Арпад с Йенсом с радостью перепробовали по кусочку всего, что было на столе. Мы внимательно следили за ними, ожидая, что вот-вот они поперхнутся или их начнет рвать. Но они были вполне здоровы и только раззадорили свой аппетит. Солнце тем временем добралось и до других окон. И тогда мы уселись за стол и предались пиршеству, как бедные рабы жизни, кем мы и были. Я проснулся от страха. Меня это не удивило. Бывают сны, которые никак не вспомнить. Бывают звуки, слышимые во сне, вполне невинные, но мозг тут же вспоминает о других временах, когда такие же звуки означали совсем иное. Я сел, и в голове слегка зазвенело от терпких вин, выпитых за столом. Потом туман несколько рассеялся. Я вспомнил, где я лег и почему выбрал такое место. После этого страх показался мне вполне оправданным. Картина перед глазами изменилась. Возможно, это было предостережением. Все лампы погасли. От веселого пламени в очаге остались синеватые язычки, ящерицами снующие между тлеющих углей. Поленья превратились в почерневшие головешки. Погода за стенами заколдованного замка поменялась. Снег прекратился; на синевато-черном небе сверкали звезды. Теперь они заменяли погасшие лампы. Наверное, и луна уже взошла. Я повернул голову. Пол был залит лунным светом, похожим на куски льда. Стол после нашего пиршества казался разрушенной крепостью. Лунный свет лежал и на стенах, выхватывая из резьбы то руку, то единорога, то череп. Зал был пуст, но чувствовалось, кто-то сюда успел наведаться. Кто? Почти все мои собратья пожелали спать наверху, на тех роскошных кроватях. Прежде чем лечь, я велел Иоганну стеречь лестницу, а Лютгери и Фестусу — обходить коридоры. Двери зала мы надежно заперли на тяжелый засов. Я улегся возле очага, расстелив плащ и подложив под голову позаимствованную наверху мягкую подушку. Если что-то произошло, я бы непременно услышал шум. Но ведь ей-богу, что-то произошло. Об этом не знал мой слабый разум, но знали сердце и душа. Я прошелся по залу и приблизился к столу. Вино было вполне пригодным, и я для успокоения опрокинул в себя бокал. То, что вместе со мной находилось в этом зале, было подобно шепоту, легкому вздоху. Паутина из ничего, мимолетный призрак. Возможно, и не оно разбудило меня. Тогда что? Какое-то инстинктивное чувство, некий призыв, прорвавшийся ко мне. Словно у меня в крови звонил колокол, и, когда я его наконец услышал, он смолк. Я не стал звать ни Лютгери с Фестусом, ни Иоганна. Они бы наверняка сами меня разбудили, если что. Караульных должны были сменить Йенс и Болло. Тихо. В замке и за его пределами — невероятно тихо. Ни свиста ветра, ни криков зверья, шастающего по ночам. Но даже в самую тихую ночь человеческое жилье не бывает совсем беззвучным. Скребутся крысы, шуршат тараканы, поскрипывают балки и мебель. А тут — гробовая тишина. Все звуки, которые я слышал, исходили от меня. Я вытащил меч, а в левую руку взял кинжал. Затем на цыпочках подошел к лестнице и пробрался мимо фигур Короля-Смерти и его королевы. Иоганна наверху не было. Уходить с поста — не в его правилах, а если ушел, значит, не просто так. В любом случае он бы меня разбудил и объяснил, что к чему. — Иоганн! — тихо позвал я. Он не отвечал. Факелы погасли, и на лестнице было совсем темно. Я немного умел видеть в темноте и вскоре различил изогнутый коридор и дверь. Возле порога что-то лежало. Я знал Иоганна более трехсот лет. Когда требовалось бодрствовать, он не смыкал глаз. Он и сейчас не спал. Он лежал возле двери спальни Арпада, потому что был мертв. Мы все привыкли видеть смерть. Мы видели ее чуть ли не ежедневно. Но нельзя привыкнуть к тому, что погибает кто-то из твоих собратьев. Я склонился над ним и осмотрел его, одновременно продолжая следить за темнотой. Боже, передо мной был даже не труп. Пустой мешок. Точнее, мешок с костями. Мне вспомнилась картина, изображавшая Смерть на повозке, которую тащили скелеты. От прежнего тела у них оставалось только то, что болтается между ног. Вот таким я нашел и Иоганна. Останки моего собрата шумно упали на пол. Я закричал. Я умею кричать, а после той ночи мое умение возросло. Найди я просто труп Иоганна, я бы не так ужаснулся. Но ни мяса, ни жил не было. Я это видел без всякого света. И крови, разумеется, в нем тоже не осталось. На Иоганна напал демон и просто высосал его насухо. Не так, как это делаем мы. Совсем не так. Наше насыщение можно сравнить с тем, когда зачерпываешь ведро воды из колодца и пьешь. Мы не вычерпываем весь колодец. Не оставляем после себя обескровленные трупы. Иоганн разделил судьбу Пьера. Вся разница, что Пьера сожгли снаружи, а его — изнутри. Нет больше Иоганна. Я вошел в комнату, избранную Арпадом для ночлега. Лунный свет щедро заливал пол и постель, но ему не хватало силы, чтобы проходить сквозь драгоценный камень в окне, отчего на полу чернел рубец. Арпад лежал, наполовину свесившись с роскошной кровати. Я дотронулся до его руки. Арпад, самый живой и страстный из нас, с неукротимым огнем внутри, любитель хорошенько выпить… он превратился в такой же мешок с костями. И тут на меня накатил такой страх, какого за всю свою долгую жизнь я ни разу еще не испытывал. Страх буквально пригвоздил меня к месту. А ведь в каких только переделках я не бывал, сколько ужасов при жизни и после смерти мне не предрекали. Но никогда во мне не было такого страха. Он родился той ночью. Смогу ли я когда-нибудь от него освободиться?Я вышел из комнаты и двинулся по темному коридору. Кое-где сквозь узкие окошки на пол падали скудные лучи луны, и на каждом был шрам от драгоценного камня, непреодолимого для ее света. А потом ночное светило скрылось за стеной, и я остался наедине с темнотой. Давным-давно луну прозвали Белолицей. Нрав у нее капризный; ей ничего не стоит бросить тебя в самый неподходящий момент, а то и предать. Вскоре я набрел на Фестуса и через несколько шагов — на Лютгери. Фестуса Смерть тоже могла запрягать в свою повозку. Я встряхнул Лютгери. Неужели и он мертв? Эта мысль пробудила во мне ненависть к нему. Потом я услышал его негромкое дыхание. Оно было хриплым и прерывистым, похожим на скрип крыльев старой ветряной мельницы. — Лютгери! Очнись!— Тише, — прошептал он. — Успокойся, мой мальчик. Я поднял его на руки. — Слушай, дерьмовая крыса, если ты умрешь, я тебя убью. Это была наша шутка, непонятная посторонним. — Знаю, Маурс. Но я постараюсь вытянуть. Я не выдержал и заплакал у него на плече. Теплом, человеческом плече. Но времени на долгие слезы у меня не было. — Кто это сделал? — спросил я. — Сколько? — прохрипел он. — Арпад. Фестус. Иоганн тоже. — Ах, — вздохнул Лютгери. — И он… Тут сознание покинуло Лютгери. Я сжал ему шею в нужном месте, и он очнулся. — Расскажи, как это было. — Не могу. И не хочу. Я не отставал. — Что-то… оно выскочило из темноты. Оно было похоже… ни на что оно не было похоже. Оно двигалось бесшумно. И набросилось на меня. Боже милосердный! Его зубы впились мне в грудь. Оно сосало мою кровь. Я не смог рукой пошевелить. Даже крикнуть не мог. Горло перехватило. — А как же ты уцелел? — отупело спросил я. — Видно, моя старая кровь пришлась ему не по вкусу. Либо до меня успел попировать на ком-то из наших. — А другие? — спросил я. — У них есть шанс уцелеть?— У Арпада с Фестусом не было, — прошептал Лютгери. — У Йенса с Жилем… не думаю, если эта тварь наткнулась на них. Болло — он старый крокодил. Этот, может, и выживет. Голова Лютгери запрокинулась — он опять потерял сознание. Я разжал ему зубы и прислонил свою руку. — Пей, свинья. Слышишь? Пей, пока не сдох. Он выпил. Совсем немного. Потом схватился за меч. — Маурс, оставь меня здесь. Теперь, если что, я отобьюсь. Но ты должен… — Знаю, что я должен. Я перекинул Лютгери через плечо и отнес в библиотеку. Лампа погасла и там. Я схватил первую попавшуюся книгу и положил ему на руку. — Вот тебе. Наберешься сил — сразу почувствуешь, что тяжесть стала меньше. А нет — груз не даст тебе потерять сознание. — Хорошо, Маурс. Меч при мне. Иди, ищи остальных. Иди. Болло решил спать в оружейной. Правильнее сказать, он думал уединиться там и посмотреть имеющееся оружие. Спать он вообще не собирался и позаимствовал со стола кувшин вина. Когда надо, Болло мог не спать дней десять подряд. Сам видел. Но зачем противиться сну, если такой надобности не было? Раздумывая об этом, я побежал в оружейную. Вблизи двери нечто преградило мне путь, вынуждая остановиться, но я не остановился, а продолжал медленно идти, с мечом и кинжалом наготове. Дверь оружейной была приоткрыта (как и все двери замка, кроме той, за которой обитала неведомая дева). Я ползком пробрался внутрь. И там в окно светила луна, и там ее лучи не могли пробиться сквозь драгоценный камень. Мысленно я назвал его «каиновой печатью». Так что света хватало. Болло сидел за столом. Перед ним лежала книга, которую он принес из библиотеки, и стоял подсвечник с полностью сгоревшей свечой. Представляете? Лунный свет, разлитый по полкам и стойкам с оружием, фолиант, на переплете которого золото соседствовало с индиго, и темное пятно в окне, которое днем было ярко-красным. Глаза Болло были широко раскрытыми и застывшими, как колесики механизма. Потом колесики медленно повернулись, и взгляд Болло переместился на меня. Собрат узнал, кто перед ним. Он не утратил сознания, но не мог шевельнуться. Нечто склонилось над ним, заслоняя собой, как легкое облачко луну. Почти прозрачное, похожее на призрака, но весьма реальное. Что же я там увидел? Это зрелище навсегда врезалось мне в память, только вот как рассказать о нем словами?Существо, нависшее над Болло, было гораздо древнее замка и всего, что находилось в замке, включая и свитки, написанные до Потопа. Оно состояло из каких-то лохмотьев, костей, жил и сухожилий, непонятным образом сочлененных вместе и натянутых наподобие струн в арфе. Лунный свет проникал сквозь лохмотья, а сквозь само существо — еле-еле. Так бывает, когда смотришь на замерзшую реку и подо льдом едва различаешь камни. Очертания скелета были похожи на зубцы гребня. Существо имело человеческий облик… вернее, то, что от него осталось. Одному богу известно, какого пола оно было. Существо держало Болло под мышки, а его голова с нитями прозрачных волос склонилась к груди нашего собрата. Со стороны это виделось жестом покаяния, словно существо явилось поплакать у Болло на груди. Но от Лютгери я знал, что оно вытворяло на самом деле. Я вонзил меч в спину существа, туда, где у него было сердце. Мне показалось, что меч воткнулся в снег. Тем не менее существо отпустило Болло, по-змеиному изогнулось и взглянуло на меня. У существа были глаза. У нас и у волков глаза человеческие, но у него они походили на две сверкающие черные бусины. Они казались наиболее осязаемыми и впечатляли сильнее, чем все остальное в его призрачном теле. Осколки ночи, но не этой. Ночи, которую мы никогда не увидим. Потом существо широко разинуло рот, обнажив острые желтые зубы и темный, клиновидный, слишком длинный язык. Оно зашипело, и я отступил. Я выдернул меч, побывавший словно в облаке липкого пара. Что же делать? Мне подумалось: самое правильное — отсечь его призрачную голову от призрачных плеч. Но едва я занес руку для удара, существо ретировалось, как удирающая змея. Оно докатилось до стены, затем стена разошлась и впустила его в себя. Так оно и было. Камень стал податливым, как масло. Я услышал хриплый, задыхающийся крик Болло:— Маурс… туда. , туда. В его глазах я увидел гибель Йенса и Жиля. Я увидел самого короля Смерти на бледном, медленно ступающем коне. И тогда я бросился к стене, не дав ей закрыться. Я погнался за древним вампиром. В сражениях я делал немало сумасбродных поступков. Потом их называли храбрыми. Но они были порождены безумием войны. А здесь — ничего подобного. Мне было страшно идти сквозь стену, однако повернуть назад я не мог. Существо было где-то рядом. Возможно, даже не одно. Я слышал не то вздох, не то шепот. Но я не спал, и им не вонзить свои зубы в меня. Почему так случилось? Глупый вопрос случилось, и нечего спрашивать. Каждый из нас знает: он бессмертен. Что бы ни выпало на нашу долю, мы переживем. Смерть может коснуться нас, но потом она уходит. Коридор внутри стены был совершенно темным, однако я уже говорил, что за много лет научился видеть в темноте. И потом, мой противник слабо светился. Так светятся гнилушки, грибы и гребни волн в теплых морях. Существо двигалось быстро, но вряд ли при помощи ног или лап. За ним тянулся светящийся след. Я видел его одежды. Возможно, это светились они. Возле поворота я мог бы ухватиться за них, но не ухватился. Как мне убивать его, когда поймаю? Обезглавить? Мы с собратьями были уязвимы, а ведь эту тварь я пронзил насквозь, и ничего. Зачем я вообще погнался за нею? Потому что должен отомстить за пять смертей. Так считал Болло, и я его послушался. Древний вампир явно куда-то направлялся. В какую-нибудь каморку, где у него логово. Коридор начал разветвляться. Справа и слева от меня в темноту уходили другие коридоры. Существо знало, куда двигаться, а я — нет. Заблудиться тут — пара пустяков. Я попал в лабиринт внутренних ходов, устроенных в стенах замка. В его, так сказать, кровеносные жилы. К счастью, я не потерял своего противника из виду. Он подлетел к дыре, похожей на дымоход. Вверх уходили прямые, узкие ступеньки. Вампир скрылся в этом колодце, и свечение исчезло. Страх, обуявший меня, был настолько велик, что я застыл на месте. И тот же страх подгонял меня, толкая вверх по лестнице. Потом я немного успокоился, задрал голову и глянул вверх. Мерзкое существо успело добраться до последней ступеньки и исчезнуть в арке коридора. Пространство арки слегка освещалось, но не холодным беловатым свечением вампира. Свет был теплым. Я мигом поднялся по ступеням и прошел в коридор. Неподалеку, слева, находилась полуоткрытая дверь. Свет пробивался оттуда — мягкий, уютный свет. Я догадался, откуда он исходит. И все равно, очутившись возле двери и заглянув внутрь, я оказался не готов к этому зрелищу. Я сразу же понял, что это за покои. Верхняя комната в наклонной башне, вход в которую встретил нас закрытой дверью. «Прекрасная дева, открой засов». И она это сделала открыла засов наверху, чтобы впустить своего прислужника. Комната была прекрасна, как на картине, — чистенькая, уютная. Каждый предмет в ней находился на своем месте. Узкая белая девичья кровать под пепельно-розовым балдахином, разноцветная шпалера на стене, изящный инкрустированный столик с деревянными гребнями и разными снадобьями в каменных баночках. С краю резной шкатулки свисало ожерелье из дорогих самоцветов. Возле столика я заметил несколько скамеечек для ног. Их покрывали накидки с вышитыми гончими, зайцами, птицами и цветами. На одной из этих скамеечек, подняв хрупкие руки, перед девой стоял коленопреклоненный вампир, за которым я гнался. Кроме него тут были еще трое, отнявшие жизнь у моих собратьев. Все они были похожи на кукол из кусков тонкой парчи, соединенных серебряной проволокой. Вампиры находились в странных позах, будто вовсе не имели костей. И еще они напомнили мне одежду, которую смяли и бросили. Эти трое успели отчитаться перед своей госпожой и вручить ей дар. Она опустошила их до последней капли. Теперь и четвертый отдавал ей то, что отнял у Болло. Вот почему он стоял на скамеечке, подняв руки. Дева склонила голову, прокусила его запястье и пила оттуда, как из бурдюка, нашу кровь. Я вошел в комнату и остановился, глядя, как насыщается дева. Потолок был фиолетовым, с золотыми звездочками. Ночь сделала цветные стекла в окне совсем черными (луна, видимо, скрылась за тучами). Комнату освещали только медные лампы, дававшие нежный, приятный свет. Возле окна, в большом горшке, стоял розовый куст. Крупные красные лепестки были широко раскрыты. От них исходил аромат, перемешиваясь с благовониями на теле девы. Ее кожа была белой как снег, а по плечам вились волосы — черные, с вороненым блеском. Наряд ее был бледно-красного цвета, будто кровь, перемешанная со снегом. На пальцах блестели кольца и перстни с самоцветами. Дева подняла голову, позволяя вампиру удалиться. Теперь и он стал похож на измятую тряпку. На ее лбу я заметил золотую цепь, составленную из крошечных цветков. У нее было прекрасное лицо. И все в ней было прекрасным, без малейшего изъяна. На лепестках ее губ не осталось ни капли крови. Темно-янтарные глаза девы казались ясными и невинными. — Наконец-то ты пришел ко мне, — сказала она. — Я так долго ждала. — И сколько же?— Много-много лет. Я поверил ей. Я все понял и не нуждался в дополнительном уроке. Мне его и не преподали. Замок был ее ловушкой. Все, что нас удивляло и завораживало, все, что вызывало восхищение, на самом деле было покрыто пылью, плесенью и гнилью. Одному богу известно, что в действительности мы ели за пиршественным столом. Когда же нас, отягощенных яствами и вином, потянуло спать, явились прислужники девы. Они перелили в себя нашу кровь и жизненные соки, чтобы затем все до капли отдать своей госпоже. Вот откуда ее красота и сила. Кем она была еще вчера? Сморщенным трупом в прогнившем гробу?А один из нас требовался ей в качестве возлюбленного. Возможно, для продолжения рода, если она была последней в этом роду. Возможно, чтобы скрасить ее одиночество. Или ей хотелось с чьей-то помощью выбраться из собственной ловушки и отправиться туда, где она бы стала могущественной колдуньей. В мире достаточно стран, где кровь льется рекой. Все это понимал мой разум, но стоило ей взглянуть на меня, и я влюбился в нее. Я обожал ее. Она была королевой-девственницей и источником сладостного греха. Она была моей матерью, дочерью, сестрой. Моей душой. Ее магия была достаточно сильной, и она получила вожделенную кровь. Дева протянула ко мне свою прекрасную руку. Я шагнул к ней. В ее янтарных глазах отражался свет ламп. Мне вспомнилась девчонка из Бетельмая, с тонким браслетом на огрубевшей руке. «Не насилуй меня. Не отнимай мой браслет». Мне показалось, что я слышу слова: солдаты все-таки нашли ее. Или она наткнулась на них. Они изнасиловали ее и отняли у нее единственную драгоценность, а потом толкнули в грязь, где валялись смердящие трупы… Потом я увидел сгорающее тело Пьера и черный прах, вьющийся над гаснущим костром… Я увидел поле зимней битвы, где мы насыщались кровью умирающих. «Розы на снегу». Отчаяние на их лицах и слезы на наших, перепачканных этой кровью… В глазах прекрасной девы я увидел нас, бредущих к замку, чтобы послужить ей пищей. Арпад, Йенс, Фестус, Жиль, Иоганн. Лютгери с мечом и книгой, напоминающей ему о необходимости жить дальше. Болло, вглядывающийся в темноту… Я увидел и себя, стоящего перед ней с мечом в руках, мрачного, как тень. Бог так устроил, чтобы одни питались другими. Лев — оленем, кот — мышью. И никаким покаянием неправедное не сделать праведным. Тому, что мы живем, убивая других, нет оправдания, кроме одного — мы вынуждены это делать. Выживание превыше всего. Как и мы, дева была уязвима. Ее безмозглые прислужники могли обходиться без пищи, а она нет. Как и мы, она состояла из плоти и крови. Моя сестра, как Пьер, который был моим братом и частью меня. И такая прекрасная. Утро поднималось медленно, будто состояло из большого тяжелого куска железа. Вместо роз снег во дворе был присыпан чем-то серым, похожим на муку. Таким же серым было и убранство комнаты в башне. Лютгери медленно точил кинжал. Он ни словом не обмолвился об угрюмых холодных покоях и сгнивших коврах. Болло сходил к колодцу, разбил корку льда и сообщил мне, что от воды исходит зловоние и пить ее опасно. Я рассказал им о деве из башни. Они слушали. Прежде чем отправиться хоронить наших собратьев в мерзлой земле за пределами замка, они спросили, что я делал наверху. — Я предался любви с нею. Ни одну женщину я не любил так, как ее. То действовали ее чары. — Стало быть, ты вошел к ней, — сказал Болло, но Лютгери слегка махнул рукой, словно предостерегая его. — Да, я вошел к ней. — А потом? — спросил Лютгери. — Что было потом?— Я отсек ей голову мечом.