ИероглифыСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Я рисую на телах людей. Порой они кажутся мне холодными, как трупы, и горячими, словно угли, а кожа — чисто бумага, чуть шершавая, местами неровная, но краска на нее ложится с легкостью. Крохотные капли растекаются маленькими кляксами, чтобы навсегда (или на какое-то время) застыть в изображении. Начинал я с иероглифов. Ну знаете, мода такая была, все хотели иероглифы. Приходили и говорили: сделайте вот этот, и плевать какой-нибудь ************, что «вот этот» означает болезнь или смерть, а может, и вовсе проклятие какое. Сделайте! Пффф. Я делал, да. Делал, забирал деньги, а наутро на стене появлялась точная копия китайской закорючки. Скоро я привык к тому, что вся студия расписана знаками смерти, бесплодия и горьковато-приторного отвращения. Эти иероглифы были самыми красивыми, как назло, вот дуры и покупались на финтифлюшку. Иногда мне чудилось, что именно поэтому в нашем городе столько зла и обмана, потому что все, все-все ходят, украшенные такими символами. Скоро они вышли из моды, и я уже приготовился вздохнуть с облегчением, когда в студию пришла девчонка лет пятнадцати и попросила набить ей на запястье имя мальчика. — Стоит ли на всю жизнь-то? — спросил тогда я. — Конечно, — уверенно ответила та, сдув челку с глаз, — пусть хотя бы имя останется. Мне все стало понятно: то ли бросил, то ли уехал. Работу я выполнил аккуратно, получил кучу мятых бумажек и звонких монет (наверное, вытрясла из копилки) и принялся разглядывать иероглифы на стенах. Пора было обставить все в восточном стиле и посадить под окном сакуру. Но ведь замерзнет же в нашу-то зиму, как ударит минус двадцать, не то что заиндевеет — переломится и рассыплется щепками. Я подозревал, что на стену рисунки переносит мой помощник, маленький Якомото, которого прошлой весной подобрал на улице. Собственно, он и натолкнул меня на мысль открыть салон. Маленький Якомото плохо говорил по-русски, все больше ыгыкал и показывал что-то жестами. Конечно, это он проказничает по ночам, думал я, пока не заметил одну странность. Странность была неожиданной и волнующей. В доме не было стремянок и высоких столов, а Якомото никогда бы не достал так высоко, как во-о-он тот значок, например. Сделав это открытие, я подскочил и подошел вплотную к стене, поскреб ее пальцем, будто хотел проковырять дырку. Стена оказалась целой и твердой. От размышлений меня отвлек звонок в дверь. — Мне нужна Анжелика, — заявила бледная до синевы женщина с трясущимися руками. — Немедленно. — Здесь таких нет, — тихо ответил я, приготовился захлопнуть дверь и вернуться к рассматриванию стены. — Мне нужна Анжелика, — упрямо твердила женщина. — Меня Татьяна зовут. «Итак, она звалась Татьяной…» — прозвучал в голове занудный голос. В детстве я ненавидел «Евгения Онегина». И Пушкина тоже терпеть не мог. — Я же сказал, здесь такие не живут, это не квартира, а салон. — Я знаю, я пришла по адресу, — она переступила порог, толкнув меня в помещение. — Мне к вам и нужно. Вот, — достала из внутреннего кармана фотографию, — Анжелика. С карточки на меня смотрела девочка лет трех в пышном платье, какие обычно покупают на детские утренники. Кудрявая, краснощекая, она напоминала располневшую куклу и смотрела строго, но в то же время доверчиво. — А-а, вы картинку такую хотите?— Ну да! — жарко зашептала Татьяна. — Заплачу, сколько скажете, вот возьмите, — она сунула мне в руку несколько купюр, — это предоплата. Только чтобы точь-в-точь как на фото. — Проходите, — выдохнул я и даже позабыл о Якомото и иероглифах. Татьяна осталась довольна моей работой. Долго рассматривала себя в зеркале, вертелась так и эдак, а после кивнула и, швырнув на стол оставшуюся часть денег, почти бегом направилась к выходу. Словно перестала замечать меня: я ее больше не интересовал. Распахнув дверь, она нос к носу столкнулась с высоким мальчишкой — остроносым и взъерошенным. Он холодно смотрел на нас сверху вниз и не говорил ни слова, пока я не поздоровался. — Я поживу у вас, — заявил он и, отодвинув Татьяну в сторону, решительно прошел внутрь. — Простите? — Татьяна тем временем испарилась, оставив после себя запах сладких духов. — Как это поживете?— Ну вот так. Поживу. Я почесал в затылке и понял — мальчишка, скорее всего, сумасшедший. А с ними, как известно, лучше не спорить. Посидит да уйдет. И я предложил ему располагаться. — Меня Артур зовут, — вежливо представился он. Мне было все равно. Потому что следующая клиентка взвизгнула:— Набейте мне решетку внизу спины. Знаете, как в игрухах компьютерных. Которые опускаются, когда уровень проходишь. Я знал, конечно, предупредил, что работа не на один час и не на один раз, девчонка согласно кивнула. Я рисую на телах людей. Порой они кажутся мне холодными, как трупы, и горячими, словно угли, а кожа — чисто бумага, чуть шершавая, местами неровная, но краска на нее ложится с легкостью. Крохотные капли растекаются маленькими кляксами, чтобы навсегда (или на какое-то время) застыть в изображении. Начинал я с иероглифов. Ну знаете, мода такая была, все хотели иероглифы. Приходили и говорили: сделайте вот этот, и плевать какой-нибудь ************, что «вот этот» означает болезнь или смерть, а может, и вовсе проклятие какое. Сделайте! Пффф. Я делал, да. Делал, забирал деньги, а наутро на стене появлялась точная копия китайской закорючки. Скоро я привык к тому, что вся студия расписана знаками смерти, бесплодия и горьковато-приторного отвращения. Эти иероглифы были самыми красивыми, как назло, вот дуры и покупались на финтифлюшку. Иногда мне чудилось, что именно поэтому в нашем городе столько зла и обмана, потому что все, все-все ходят, украшенные такими символами. Скоро они вышли из моды, и я уже приготовился вздохнуть с облегчением, когда в студию пришла девчонка лет пятнадцати и попросила набить ей на запястье имя мальчика. — Стоит ли на всю жизнь-то? — спросил тогда я. — Конечно, — уверенно ответила та, сдув челку с глаз, — пусть хотя бы имя останется. Мне все стало понятно: то ли бросил, то ли уехал. Работу я выполнил аккуратно, получил кучу мятых бумажек и звонких монет (наверное, вытрясла из копилки) и принялся разглядывать иероглифы на стенах. Пора было обставить все в восточном стиле и посадить под окном сакуру. Но ведь замерзнет же в нашу-то зиму, как ударит минус двадцать, не то что заиндевеет — переломится и рассыплется щепками. Я подозревал, что на стену рисунки переносит мой помощник, маленький Якомото, которого прошлой весной подобрал на улице. Собственно, он и натолкнул меня на мысль открыть салон. Маленький Якомото плохо говорил по-русски, все больше ыгыкал и показывал что-то жестами. Конечно, это он проказничает по ночам, думал я, пока не заметил одну странность. Странность была неожиданной и волнующей. В доме не было стремянок и высоких столов, а Якомото никогда бы не достал так высоко, как во-о-он тот значок, например. Сделав это открытие, я подскочил и подошел вплотную к стене, поскреб ее пальцем, будто хотел проковырять дырку. Стена оказалась целой и твердой. От размышлений меня отвлек звонок в дверь. — Мне нужна Анжелика, — заявила бледная до синевы женщина с трясущимися руками. — Немедленно. — Здесь таких нет, — тихо ответил я, приготовился захлопнуть дверь и вернуться к рассматриванию стены. — Мне нужна Анжелика, — упрямо твердила женщина. — Меня Татьяна зовут. «Итак, она звалась Татьяной…» — прозвучал в голове занудный голос. В детстве я ненавидел «Евгения Онегина». И Пушкина тоже терпеть не мог. — Я же сказал, здесь такие не живут, это не квартира, а салон. — Я знаю, я пришла по адресу, — она переступила порог, толкнув меня в помещение. — Мне к вам и нужно. Вот, — достала из внутреннего кармана фотографию, — Анжелика. С карточки на меня смотрела девочка лет трех в пышном платье, какие обычно покупают на детские утренники. Кудрявая, краснощекая, она напоминала располневшую куклу и смотрела строго, но в то же время доверчиво. — А-а, вы картинку такую хотите?— Ну да! — жарко зашептала Татьяна. — Заплачу, сколько скажете, вот возьмите, — она сунула мне в руку несколько купюр, — это предоплата. Только чтобы точь-в-точь как на фото. — Проходите, — выдохнул я и даже позабыл о Якомото и иероглифах. Татьяна осталась довольна моей работой. Долго рассматривала себя в зеркале, вертелась так и эдак, а после кивнула и, швырнув на стол оставшуюся часть денег, почти бегом направилась к выходу. Словно перестала замечать меня: я ее больше не интересовал. Распахнув дверь, она нос к носу столкнулась с высоким мальчишкой — остроносым и взъерошенным. Он холодно смотрел на нас сверху вниз и не говорил ни слова, пока я не поздоровался. — Я поживу у вас, — заявил он и, отодвинув Татьяну в сторону, решительно прошел внутрь. — Простите? — Татьяна тем временем испарилась, оставив после себя запах сладких духов. — Как это поживете?— Ну вот так. Поживу. Я почесал в затылке и понял — мальчишка, скорее всего, сумасшедший. А с ними, как известно, лучше не спорить. Посидит да уйдет. И я предложил ему располагаться. — Меня Артур зовут, — вежливо представился он. Мне было все равно. Потому что следующая клиентка взвизгнула:— Набейте мне решетку внизу спины. Знаете, как в игрухах компьютерных. Которые опускаются, когда уровень проходишь. Я знал, конечно, предупредил, что работа не на один час и не на один раз, девчонка согласно кивнула.

Все это время Артур неподвижно просидел на диване. Я уже бы три раза сбегал в туалет, дважды — пожрать, а он все сидел и сидел, словно не нуждался ни в том, ни в другом. — Чаю? — спросил я, когда девчонка ушла. Артур покачал головой. Якомото притащил кружку мне и сам уселся рядом с пластмассовым стаканчиком. Я все глядел на него, потом на стену, затем снова на него и опять на стену. Ну не мог он дотянуться так высоко, не мог. Тогда кто же рисовал иероглифы?Детский плач за дверью оповестил о приходе нового клиента или, что вероятнее, клиентки, но никто не стучал. Ребенок просто стоял за дверью и ревел. Я кивнул Якомото, тот засеменил к выходу и уже через мгновение привел маленькую девчонку, одетую в пышное белое платье. Я подавился чаем и отставил кружку, а Артур даже не шевельнулся. «Конечно, пусть хотя бы имя останется», — зазвучал в голове тонкий голосок. Я перевел взгляд с девчушки-куклы на Артура. — Слушай, Артур, а у тебя нет знакомой… Она такая невысокого роста, с рваной челкой, глаза темные…— Была, — коротко отозвался тот. — Была когда-то. — А сейчас не стало?— Теперь у меня нет знакомых. Только два раза в год. Или три, я плохо учил религиоведение в школе. При чем тут религиоведение, я не понял и пожевал язык — вдруг поможет. «Кукла» заплакала еще пуще, а в комнату опять постучали. Голова раскалывалась, но дверь я все равно распахнул. — Салют, — весело поздоровался паренек в водолазке. — Мне бы это… ну это… вот такое. Порой косноязычие клиентов раздражало. Особенно оно бесило, когда рядом плакал противный ребенок. Паренек сунул мне под нос засаленную бумажку с изображением уродливого шрама. — Что это?— Ну как… глаз!— Зашитый?— Агась, — цокнул он. — Типа оригинально и символично. — И что же он символизирует, позвольте узнать? — я мотнул головой в сторону кресла. — Ну-у, мне чё-то парни объясняли… типа того, что мы все слепы и блаблабла… Не знаю я, мне картинка нрава!Красивая до безобразия, до отвращения, до тошноты. Торчащие из уродливого шрама нитки, как усы таракана, извивались под пальцами. Я ощущал их, мог потрогать. Но я должен это нарисовать, прямо на коже, будто на бумаге. Шершавой, неровной бумаге. Я вздохнул и взялся за иголки, изредка поглядывая в сторону застывшего Артура и Якомото, который поил «куклу» отвратительным пойлом из стаканчика. Часы тикали, а я думал о религиоведении в школе и днях поминовения усопших. В следующий четверг я встал с кровати и почувствовал, что не могу разлепить веки. Знаете, иногда выражение «не могу проснуться» совсем не образное. Вчера лег поздно, совсем не выспался. Я добрался до ванной наощупь и нашарил выключатель. Выключатель щелкнул, но свет не вспыхнул. Я медленно поднял руки, осторожно прикоснулся к своему лицу и услышал крик Якомото. А может, свой собственный. Раздирающий горло на части и бьющийся о стекла. — Якомото! Якомото! Ты тоже, да? У тебя… — я захлебнулся словами, совсем позабыв, что малой не понимает русский. Я захлебнулся. Крик сменился хихиканьем. Под пальцами стыло железо. Я развернулся, чтобы побежать — куда-нибудь, хоть куда, подальше, без оглядки. Но железо решетки (как в компьютерных играх, наверное) было повсюду. Значит, на стенах рисовал все-таки мой маленький помощник. Недавно я выбил на запястье девчонки имя ее погибшего друга — Артур. А Анжелика, наверное, ребенок Татьяны, ведь правда?— Якомото?.. Я глотнул воздуха и взвыл от боли. Под пальцами змеились два бугристых шрама. Ночью Якомото зашил мне глаза.