За всем что-то следуетСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Больше всего в нашей уральской временной круговерти, тесно связанной с премерзким термином «погода» я ненавижу весну. Да, каждый год здесь случаются и другие мерзкие вещи: три промозглых дождливых недели из четырёх в июне, неделя холодов под 30 с издевательской оттепелью до нуля посередине, первый снег в середине декабря после полутора месяцев пасмурной погоды без единой капли воды, издевательские грозы посреди сентября, чего только не бывает. В прошлом году в июле полмесяца температура выше 15 не поднималась, и как выглядит солнце, было почти забыто. Но это всё мелочи. По сравнению с весной. Не той весной, какой её рисуют поэты и художники, та-то весна длится неделю-полторы в конце мая и пожирается летом в миг, я говорю о другой, весне с мельчайшей буквы «в». Март и апрель, время, когда, даже будучи здоровым, сытым и отоспавшимся, хочется лечь и закрыть глаза, ничего не видеть. Этот апрель, самый главный враг моего естества, наступил, март был умеренно кошмарен, до 19-го числа стоял февраль, морозило, мело, задувало, но солнце ехидно подвисало над горизонтом и сулило. Хоть что-нибудь. Но дальше началась погодная фантасмагория. Снега за зиму нападало чуть больше, чем обычно, но всё так же меньше, чем хотелось бы. И в конце марта за полторы недели стаяла добрая половина. Но 1-го апреля подморозило, начался снегопад, каких не было за всю зиму, свежий снег падал исполинскими ошмётками на остатки зимнего, будто извиняясь за то, что зимой где-то пропадал. Так продолжалось три дня. За эти три дня навалило столько, что наш пригородный посёлок остался на обочине снегоочистительного промысла. Через три дня чуть потеплело и началась последняя фаза кошмара: над заваленной тяжёлым, постепенно проседающим и сходящим снегом, ржаво-выцветшей от жухлой травы землёй бесконечным полотном повисла тёмно-серая беспрерывная муть, воздух промок насквозь, как упавшая в воду салфетка, и тяжело перекатывался под порывами ветра, но ни капли дождя, ни снежинки больше ни падало. Мой персональный ад на Земле. В это злосчастное время мне приходилось кататься в институт. Именно что кататься. Учился я и так неважно, долги на будущую сессию висели мёртвым грузом, а в такую погоду тем более вся учёба превратилась в фарс. Я приезжал в институт невыспавшийся, опаздывая к первой паре минут на 20. Смысла идти туда уже не было, старый маразматик не пустит. Может, и пустит, но себе я доказывал, что первое намного проще, после чего садился в длиннющем переходе между корпусами, продуваемом всеми ветрами, отчего там даже между парами никто не сидит, и до конца пары смотрел на открывающийся моему взору унылый заснеженный двор института, переходящий в такой же уныло заснеженный пруд, на том берегу которого стояли такие же уныло заснеженные дома частного сектора. Мыслей не было, то есть были, но настолько ненужные, пустые, что мозг отказывался цеплять их из мыслеполя, и они просто кружили вокруг, хоть отмахивайся. Из промозглого полусна без мыслей меня выводил топот каблуков — значит, пара закончилась, я шёл на вторую, но чаще всего не доходил, брал в буфете у выхода мерзкое кофе из пакетика в пластиковом стакане, выпивал залпом и уходил на остановку, автобус всегда приходил вровень со мной, приходящим к остановке. А, когда всё же доходил до пары, то меня почему-то всегда удачно ждала совместная лекция в большой аудитории, где я, сидя позади всех, разглядывал цветастые кофточки студенток и пытался выбрать лучшую. Получалось не всегда, запал кончался, а бывало, что и лекция отвлекала чем-то интересным, но не часто…Но вот я уже в автобусе, там пусто, сыро и холодно, да ещё и тесно заодно. Кто придумал вообще приобрести старый японский автобус в автобусный парк в уральском городишке? Ладно хоть есть, что рассматривать, пейзаж за окном-то давно выучен. Приземистые частные деревянные дома, теснящиеся вокруг серых и красных безвкусных коттеджей, придорожные колонны голых тополей, брошенные поля, потихоньку занимаемые серыми махинами складов…Дорога недлинная, 10 минут — и уже дома. Медленно вываливаюсь из автобуса, тяжёлый отсыревший ветер сдувает с ног, кружится, мешает идти. Будто одной слякоти под ногами мало. Идти до дома недалеко — квартал хрущёвок, квартал серых панельных, одна из них моя, поскорей бы туда. Людей вокруг почти нет, машин тоже, полдень буднего дня, только мельтешит грязно-коричневая трава над серым снегом, перед глазами будто пелена, без солнца в упор ничего не вижу, расплывается всё. Всё же добираюсь до дома, весь подъезд в воде с ботинок, джинсы вымокли до колен, снимаю всё, падаю на кровать…Продираю глаза, на часах уже полпятого, ещё не темнеет, но сырая серая муть достигла апогея, будто даже в комнату проникла, всё обесцвечено, обои же синеватые, с золотым, ан нет, теперь серые. Или нет, встряхиваюсь, включаю свет — да, вроде разогнал заразу. Вроде и порадоваться бы, да куда там, в голове щёлкает — опять ничего пожрать не купил, ну сколько можно. Больше всего в нашей уральской временной круговерти, тесно связанной с премерзким термином «погода» я ненавижу весну. Да, каждый год здесь случаются и другие мерзкие вещи: три промозглых дождливых недели из четырёх в июне, неделя холодов под 30 с издевательской оттепелью до нуля посередине, первый снег в середине декабря после полутора месяцев пасмурной погоды без единой капли воды, издевательские грозы посреди сентября, чего только не бывает. В прошлом году в июле полмесяца температура выше 15 не поднималась, и как выглядит солнце, было почти забыто. Но это всё мелочи. По сравнению с весной. Не той весной, какой её рисуют поэты и художники, та-то весна длится неделю-полторы в конце мая и пожирается летом в миг, я говорю о другой, весне с мельчайшей буквы «в». Март и апрель, время, когда, даже будучи здоровым, сытым и отоспавшимся, хочется лечь и закрыть глаза, ничего не видеть. Этот апрель, самый главный враг моего естества, наступил, март был умеренно кошмарен, до 19-го числа стоял февраль, морозило, мело, задувало, но солнце ехидно подвисало над горизонтом и сулило. Хоть что-нибудь. Но дальше началась погодная фантасмагория. Снега за зиму нападало чуть больше, чем обычно, но всё так же меньше, чем хотелось бы. И в конце марта за полторы недели стаяла добрая половина. Но 1-го апреля подморозило, начался снегопад, каких не было за всю зиму, свежий снег падал исполинскими ошмётками на остатки зимнего, будто извиняясь за то, что зимой где-то пропадал. Так продолжалось три дня. За эти три дня навалило столько, что наш пригородный посёлок остался на обочине снегоочистительного промысла. Через три дня чуть потеплело и началась последняя фаза кошмара: над заваленной тяжёлым, постепенно проседающим и сходящим снегом, ржаво-выцветшей от жухлой травы землёй бесконечным полотном повисла тёмно-серая беспрерывная муть, воздух промок насквозь, как упавшая в воду салфетка, и тяжело перекатывался под порывами ветра, но ни капли дождя, ни снежинки больше ни падало. Мой персональный ад на Земле. В это злосчастное время мне приходилось кататься в институт. Именно что кататься. Учился я и так неважно, долги на будущую сессию висели мёртвым грузом, а в такую погоду тем более вся учёба превратилась в фарс. Я приезжал в институт невыспавшийся, опаздывая к первой паре минут на 20. Смысла идти туда уже не было, старый маразматик не пустит. Может, и пустит, но себе я доказывал, что первое намного проще, после чего садился в длиннющем переходе между корпусами, продуваемом всеми ветрами, отчего там даже между парами никто не сидит, и до конца пары смотрел на открывающийся моему взору унылый заснеженный двор института, переходящий в такой же уныло заснеженный пруд, на том берегу которого стояли такие же уныло заснеженные дома частного сектора. Мыслей не было, то есть были, но настолько ненужные, пустые, что мозг отказывался цеплять их из мыслеполя, и они просто кружили вокруг, хоть отмахивайся. Из промозглого полусна без мыслей меня выводил топот каблуков — значит, пара закончилась, я шёл на вторую, но чаще всего не доходил, брал в буфете у выхода мерзкое кофе из пакетика в пластиковом стакане, выпивал залпом и уходил на остановку, автобус всегда приходил вровень со мной, приходящим к остановке. А, когда всё же доходил до пары, то меня почему-то всегда удачно ждала совместная лекция в большой аудитории, где я, сидя позади всех, разглядывал цветастые кофточки студенток и пытался выбрать лучшую. Получалось не всегда, запал кончался, а бывало, что и лекция отвлекала чем-то интересным, но не часто…Но вот я уже в автобусе, там пусто, сыро и холодно, да ещё и тесно заодно. Кто придумал вообще приобрести старый японский автобус в автобусный парк в уральском городишке? Ладно хоть есть, что рассматривать, пейзаж за окном-то давно выучен. Приземистые частные деревянные дома, теснящиеся вокруг серых и красных безвкусных коттеджей, придорожные колонны голых тополей, брошенные поля, потихоньку занимаемые серыми махинами складов…Дорога недлинная, 10 минут — и уже дома. Медленно вываливаюсь из автобуса, тяжёлый отсыревший ветер сдувает с ног, кружится, мешает идти. Будто одной слякоти под ногами мало. Идти до дома недалеко — квартал хрущёвок, квартал серых панельных, одна из них моя, поскорей бы туда. Людей вокруг почти нет, машин тоже, полдень буднего дня, только мельтешит грязно-коричневая трава над серым снегом, перед глазами будто пелена, без солнца в упор ничего не вижу, расплывается всё. Всё же добираюсь до дома, весь подъезд в воде с ботинок, джинсы вымокли до колен, снимаю всё, падаю на кровать…Продираю глаза, на часах уже полпятого, ещё не темнеет, но сырая серая муть достигла апогея, будто даже в комнату проникла, всё обесцвечено, обои же синеватые, с золотым, ан нет, теперь серые. Или нет, встряхиваюсь, включаю свет — да, вроде разогнал заразу. Вроде и порадоваться бы, да куда там, в голове щёлкает — опять ничего пожрать не купил, ну сколько можно. Мысленно бью себя по голове — больно на самом деле, правда, самую малость. Но всё же неприятно. Собираюсь с силами, натягиваю высохшие джинсы, набрасываю любимую куртку, выхожу на улицу. Похолодало всё же. Таять перестало, хорошо хоть не подмёрзло, из трясины в каток не хочется. Поковылял до магазина, дорога та же, изменений — ноль. Как и всегда, впрочем. Зато окна зажигаются потихоньку. Единственное спасение посреди промозглой сырости, я больше всего люблю те, где красные шторы висят, как дома, всегда кажется, что за таким окном уютнее всего. А больше всего ненавижу те, где нет даже занавески — слишком яркий свет долбит в никуда, а за окном будто бы как-то пусто, свободно, как не в квартире…Подошел, рассматривая окна, к магазину, зашёл, купил что надо, вышел — терпеть не могу долго бродить по магазину и выбирать, даже когда снаружи такая дрянь. Выхожу из магазина и внезапно краем взгляда цепляюсь за то, чего раньше не видел. А я ведь тут вроде всё видел. Около магазина обычно пусто в это время года, хотя летом бабушек с овощами толпа целая. Но тут внезапно — разложены на аккуратном низком столике какие-то вещицы, рядом на деревянном стуле удивительной элегантности сидит продавец. Ну. С крыльца коситься неудобно, странно, что тот так далеко от него сел, спускаюсь, подхожу. На стуле сидит мужик близкий к «дедку», вроде ещё крепкий, но будто уставший, от жизни или от сидения на стуле, кто знает. Небольшого роста, с ощутимой, слегка взъерошенной бородой, на голове фуражка с ушами, в советской куртке с меховым воротником, сидит и на товар уставился. Звякнул телефон, вытащил его поспешно из кармана, скинул рекламную смску. Оборачиваюсь к нему и чуть не подпрыгнул от внезапности: он прямо на меня глазеет, взгляд странный, одновременно настороженный, чуть обозлённый, но в то же время с хитрецой. Спрашивает меня:— Ну что, парень, не ожидал меня тут увидеть? А никто не ожидал, проездом я тут, продаю кой-какие изделия. Так сказать, собственных блудливых рук. Может приглянётся что, а то за весь день никто ничего не взял, только смотрят да ахают, и уходят, а ведь недорого совсем. Я что-то бессвязно пробурчал и с интересом уставился на товар: по большей части это были всяческие небольшие, очень искусные деревянные и каменные изделия — свистки, амулеты-талисманы, фигурки зверей, птиц, миниатюрная архитектура, в общем, типичное душевное рукоделие. Меня это всё мимолетно порадовало и я, как бы надеясь на большее, спросил у мужика:— А есть у вас что-нибудь такое же, но посерьёзнее, что могло бы развеять эту серую, — я развёл руки в стороны, — дрянь вокруг? Хоть ненадолго?— А почему бы и нет, — сказал таинственный продавец, — сейчас покажу. С этими словами он наклонился, пошурудил под столом, и извлёк оттуда то, что поглотило всё моё внимание и стало тем, что так нежданно и неправильно прекратило мой весенний транс. На столе стояла статуэтка, будто высеченная из одного мозаично-разноцветного камня: из хрустальной подставки, на подсознательном уровне, кажется, звеневшей от соприкосновения со столом, вздымался силуэт женщины, начинаясь от пояса, он шёл вверх и чуть в сторону неестественно долго в плане пропорций, но на уровне груди изгибался в противоположную сторону, потрясающе искусно высеченные волосы свисали вниз, одна рука женщины прикрывала лицо, а вторая была вытянута вверх и слегка повёрнута от себя. Рука эта держала странную конструкцию: медное кольцо, посередине которого была ручка, которую держала рука, а это кольцо было вписано в такой же медный ромб, слева в углу на нём висел, кажется, малахитовый листок, сверху крохотный колокольчик, справа нечто, напоминающее клык, а снизу круглый серый камушек с аккуратным отверстием в центре. Вроде бы ничего особенного, штуковина как штуковина, в иных сувенирных магазинах продаётся и повычурнее, но с первого же взгляда на неё мой разум оказался будто поглощён ей и каким-то внеземным умиротворением, будто бы я оказался на летней поляне, а вся сырость, серость и слякоть оказалась далеко-далеко. Правда, где-то на окраине подсознания что-то будто бы тревожило меня, когда я переводил взгляд с листа в любой другой угол ромба, но это что-то я тогда не мог уловить. Теперь я понимаю — если бы уловил, то, может быть…Но всему свой черёд. Естественно, я сразу же изъявил желание купить вещицу, мужичок, кажется, на миг нахмурился, но быстро изменился в лице и сказал, что эту вещь он мне дарит. Сказал, что до этого уже подзаработал, и планов на наш город у него и не было, а вот в следующем… Я был просто несказанно рад случившемуся, я представлял, что эта штука стоит не меньше тысячи рублей точно, а у меня с собой столько не было и пришлось бы плестись до дома за заначкой, а тут такая удача. Затараторив десятки спасибо, я аккуратно взял статуэтку в руки и аккуратно положил в пакет с продуктами, и уже было собирался уходить, когда услышал от продавца в спину странную фразу: «Ты, парень, главное помни простую вещь — за всем что-то следует, это нужно понять и принять». Но в тот момент весь мой разум был занят лишь таинственной статуэткой, какие-то внезапные философские рассуждения мне были побоку, невнятно отмахнувшись, я поспешил домой…«Удивительно, как что-то такое простое, как вычурная вещица, может так сильно занять», — подумал я, уставшими глазами всматриваясь в висящие над дверью часы с издевательски малым количеством цифр и пытаясь понять, сколько же сейчас времени. Кажется, чуть за полночь? Полпервого? Или полвторого? А может, полдвенадцатого? Чёрт. В любом случае, я просидел за столом, разглядывая таинственное приобретение, слишком долго. Хорошо, мамка не видит, уехала в командировку, а не то бы точно устроила очередной скандал и окончательно признала сумасшедшим. Я задумался — что же я всё это время делал? Да вроде ничего, рассматривал мозаичные изгибы фигуры, трогал каменные волосы, слегка звенел колокольчиком, пытался понять, что за животное лишилось зуба, а самое главное, откуда такой идеальный круглый камешек и как его так ровно просверлили посередине? С каждым прикосновением к деталям мой разум будто слегка вспыхивал, как пульс на не самом прощупываемом месте. Взгляд изредка затуманивался, в уголках зрения темнело, вокруг, кажется, чуть искажались цвета, но это не казалось чем-то странным, будто так и должно быть…В конце концов, я окончательно забыл о том, что творится за окном. Собрав всю волю в кулак, я поднялся со стула, сходил в ванную, умылся, открыл форточку в комнате, пустив внутрь очередной сырой комок воздуха, который я на этот раз даже не заметил почти, поставил статуэтку на прикроватную тумбочку и лёг. Прохладный тяжёлый ветер вяло цеплял колокольчик, заставляя тот убаюкивающе побрякивать, фонари, фары машин и ветки деревьев устраивали на потолке красочное шоу, но я его видел лишь краем глаза. Не более пяти минут я проваливался в лёгкий, приятный сон и где-то там, на той противоположной обочине разума, что тревожила меня у магазина, я чувствовал едва уловимый терпкий запах июля и уверенность в том, что, когда я проснусь, всё будет прекрасно. Даже несмотря на то, что завтра ещё учебный день…Этой ночью мне ничего не снилось, полное забвение, но не тяжелое, а приятное и светлое, будто бы я хоть и спал с закрытыми глазами, но сквозь веки всё равно пробивался мягкий, тёплый свет. Я проснулся от того, что предсонный запах лета казался слишком реален, а глаза чувствовали, что вокруг слишком светло. Я открыл их в одно мгновение и сел на кровати. Кровати? Стоп! Голова закружилась, но я из последних сил удержал себя в руках и резко огляделся. Разум всячески сопротивлялся увиденному, казалось, мозги трещат, как сухостой под натиском ветра. Я находился в комнате абсолютно неестественной и незнакомой, это была ровная трапеция, нижнее основание которой было стеной, с огромным прямоугольным окном, разделённым на три части, левая створка которого была открыта и в неё с энтузиазмом залетали лёгкие порывы тёплого, даже горячего летнего ветра, пропитанного ароматом трав, терпким дымом и сухой пылью. В верхнем же основании, очень небольшом, в полную ширину, торцом к окну стояла простая высокая посеребрённая металлическая кровать с пружинами, застеленная белоснежным бельём. Стены комнаты были обклеены однотонными бордовыми обоями с редкими золотистыми узорами, под высоким, идеально белым потолком висела люстра, увенчанная десятками стеклянных шариков, еле слышно постукивающих на ветру. На полу лежал шикарный разноцветный ворсистый ковёр, прикрывавший скрипучие нагретые солнцем половицы, у окна стоял простой деревянный стол с задвинутым стулом, а вдоль стен – полки, набитые толстыми книгами под завязку…Как ни странно, пока я оглядывался вокруг, весь испуг и удивление куда-то подевались. Особенно после того, как я подошёл к окну и посмотрел, что же там снаружи. Передо мной раскинулся небольшой уютный дворик: четыре дома, включая тот, в котором находился я, старые, советские, ещё дохрущёвские, из четырёх этажей каждый, с покатыми, измученными солнцем и дождями крышами, небольшие, всего в два подъезда. Весь этот дворик утопал в зелени, воистину исполинские тополя выше, кусты сирени ниже, углы, где сходятся дома заросли сильней всего, не рассмотреть, куда уходит дорога и тротуар. Посреди зелени проглядывалось импровизированное футбольное поле с самодельными деревянными воротами в количестве лишь одной штуки, детская площадка с качелями, песочницей и турниками, баскетбольное кольцо… Около подъездов и у детской площадки стояли цветастые деревянные лавочки, машин не было совсем, идиллия. В комнате, где я оказался, не было часов, но время, кажется, было где-то около полудня, я завороженно сидел на широком подоконнике и смотрел, как во дворе собирается народ. Всё абсолютно стандартно: бабушки оккупируют скамейки, детвора с мамашами — детскую площадку, парни постарше начинают гонять мяч, стайка девочек прячется в зарослях сирени в дальнем углу. Надо всем этим чудесным зрелищем, лавируя среди обкусанных облаков, нещадно палит солнце, его лучи отражались от чего-то металлического, раскидывая по стенам блики. Я присмотрелся в центр двора, в ещё одни заросли, и внезапно мне стало слегка не по себе: там стояла она, статуэтка, так сильно увлёкшая меня и, кажется, оставшаяся где-то далеко, высотой с два человеческих роста. Лучи солнца отражались от колокольчика. Я встал с подоконника, прошёлся по комнате, скрипя половицами под ковром, я чувствовал себя странно, с одной стороны я был заперт в комнате без дверей, с одним лишь окном в мир, мир неизвестный, но не казавшийся чужим. Более того, он манил меня, но манил не выйти — мне было хорошо и здесь, в своей смотровой площадке — манил он посмотреть на себя. От присутствия там этой статуи в голове крутились разные мысли, но их будто бы выдавливало оттуда всепоглощающее желание. Желание отдохнуть, присесть и забыться, глядя в этот уголок неописуемого душевного спокойствия и комфорта. Я не мог сопротивляться. Я подошёл к подоконнику, сел поудобнее и…Шли дни, шли ночи, я всё сидел и смотрел, купаясь в блаженстве, забыв обо всём, я смотрел, как снуют люди во дворе, не осознавая их целей, слушал, как болтают бабушки на лавочке, не понимая, о чём, тонул в танце зелёных ветвей. Я видел, как вечереет, как долго солнце не хочет прятаться за домами, как не хотят расходиться беспечные жители по домам, но как темнота и лёгкая прохлада всё же берут верх. Я видел, как с электрическим жужжанием включаются и горят фонари, как зажигаются окна в домах, жёлтые, красные, оранжевые, бесконечного количества их оттенков, я слышал, как стучит посуда из открытых окон на кухнях, чувствовал струящийся аромат ужина, хотя ни есть, ни пить мне совершенно не хотелось. Подозрительно, но, кажется, разуму было наплевать. Вечер потихоньку переходил в ночь, в какой-то момент выключались фонари, гасли окна, все, кроме нескольких, темневших лишь под утро, я наслаждался бледным светом луны, выцеплявшей из тьмы внизу статую, и так до утра, сначала долгий период медленного расползания темноты, затем рассвет, солнце медленно выкатывалось из-за дома, снова стук посуды, запахи, топот ног, и вскоре начинался ещё один беззаботный день. Кстати, любопытная вещь насчёт окон: лично я никогда не замечал (или просто не способен был сконцентрироваться и заметить) что в моё окно кто-то смотрит, дети и бабушки иногда глядели наверх, звали кого-то, но на моё окно внимания не обращали. Но в доме прямо напротив моего было одно окно, вроде бы ничем не примечательное, вот только одно из немногих плотно зашторенное. Я обратил на него внимание в первый же раз, как посмотрел на тот дом, но никогда особо не считал его чем-то из ряда вон выходящим и не следил за ним, хотя мой разум отвлекало созерцание двора и, возможно, я просто не мог сосредоточиться на нём. Кроме того, что оно было всегда зашторено, оно привлекало и другим: я всегда краем глаза чувствовал, будто за шторами кто-то есть, уж больно неестественно те шевелились, иногда посреди ночи там включался свет, слабый, как от лампы с абажуром, но как только я переводил туда взгляд (обычно запоздало, разглядывая статую), свет гас и больше не включался. Вечером свет не горел совсем, и вообще как-то пусто и одиноко смотрелось кухонное окно этой квартиры, будто оно и не имело отношения к своему комнатному собрату. Но всё это не было для меня какой-то загадкой, в моём блаженном трансе я просто не мог обдумать хорошенько даже то, где я и почему, не то что уж какое-то окно. Иногда меня сваливал сон, редко, сложно в таком состоянии считать, сколько дней проходило, но в какой-то момент утром я потихоньку перекатывался в кровать, скрипел пружинами и проваливался в пустой сон. А затем вставал и снова шёл к окну. Сколько всё это продолжалось, сложно сказать, я мог бы назвать и десятки дней и ночей, и сотню, кто знает. Но однажды случилось нечто странное: я снова лёг в кровать утром, обычно я просыпался после этого посреди дня и щурился от солнца, но на этот раз всё было по-другому, что-то вырвало меня из сна, и я судорожно вскочил с постели. Была глубокая ночь, фонари уже не горели, окна тоже, из окна тянуло непривычной зябью, но не это было главное, важнее было то, что обычно монолитную тишину ночи раскалывал звук, глубокий металлический звон в два удара, бум-бам, длинная пауза, и снова бум-бам. Я бросился к окну и увидел то, чего не ждал, и что снова вернуло ту еле ощущаемую тревогу – звук издавал колокольчик на статуе, скорее даже колокол, никто в него не звонил, воздух застыл вокруг, но колокол всё равно отбивал свой ритм. Вокруг статуи стояли люди, те же самые что обычно наблюдались днём, в наспех наброшенных одеждах, безмолвные и напряжённые. Даже лишь освещённые луной лица тех, кого я мог разглядеть выражали некую смесь недоумения и подавленности. Зрелище не из приятных. Колокол ударил ещё 8 раз и затих. Большую бледную луну затянуло тучами, и, впервые за моё пребывание здесь, я услышал стук капель дождя. Люди засуетились и начали расходиться по домам. В какой-то момент, отвлёкшись от них, я машинально глянул в то самое окно: там горел свет, а в небольшом пространстве между слегка раздвинутыми шторами стояла девушка. Невысокая, щуплая, с короткими взъерошенными светлыми волосами, в мешковатой, явно не по размеру футболке. Она тоже смотрела вниз, но в какой-то момент, как и я, отвлеклась и посмотрела прямо в моё окно. На миг мы встретились взглядами, но я не смог разглядеть её лицо, вообще-то до того дома довольно далеко для таких мелких деталей, да и зрение у меня не идеальное. Но важнее тут то, что от этой внезапной встречи взглядами её как ошпарило, и она отскочила назад, закрыла шторы и погасила свет. Тут меня снова потянуло в сон, и мне не оставалось ничего, как тяжело сползти с подоконника и лечь в кровать. Как ни странно, ничто связанное с этой девушкой, мне не снилось, но было кое-что совсем странное, я прекрасно осознавал, что вижу сон, и в этом сне я делал всё то же, что и неизвестно, сколько до этого: сидел, уставившись в лето за окном. Только мне не было так хорошо, как на самом деле, наоборот, весь этот сон был, как наваждение, которое было сбито тем, что я проснулся, продрогнув насквозь. Я встал, укутавшись в тонкую простыню, служившую мне одеялом всё это время, и подошёл к окну. Картина была безрадостная: абсолютно внезапно наступила осень, разом пожелтела вся зелень, промозглый ветер и унылый, льющийся стеной, дождь обдирали деревья и кусты. На улице, естественно, было совершенно пусто, несмотря на дневное время, во многих окнах уже горел свет, лишь редкие прохожие время от времени пробегали через двор, прикрываясь серыми зонтами. Ну, ещё и бродячие собаки, откуда они взялись, уныло бродят по двору, мокнут. Внезапно меня привлекла одна деталь во всей этой картине. Я посмотрел на статую и опешил: слева, там, где должен был висеть зелёный листок, виднелось что-то жёлтое. Да, да, из малахитового, почти невидимого среди зелени, листок стал оранжево-красным, будто из яшмы. Я чувствовал себя угнетённо, не хотелось больше сидеть у окна, ибо не на что было больше смотреть. Дождь не прекращался. Я вспомнил о книжных полках вокруг, но меня быстро постигло разочарование: все книги оказались лишь макетами. Ну то есть как, сбоку вроде и книги, а на деле бутафория, они даже не отдельные, сплошной кусок дерева. Я совсем приуныл, бросив последний взгляд на то самое окно, и не увидев там ничего, кроме задвинутых штор, я закрыл своё и снова лёг в кровать. Мне захотелось домой. Но я не знал, как это осуществить. Но и не пытался ничего сделать. Осенние дни тянулись тяжко, я постоянно спал, дождь шёл почти беспрерывно, я уже и забыл, как выглядит здешнее, самое обычное солнце. Листьев на деревьях с каждым днем всё меньше, и всё больше их на земле, утопающих в лужах. Во дворе всё так же безлюдно. Детская площадка и футбольное поле превратились в одно грязное месиво. Я постоянно сплю, укутавшись в простыню, мне снится дом, институт, мама, от этого двора и комнаты уже тошнит, редкие всполохи воспоминаний во снах о летних сидениях у окна выворачивают наизнанку, заставляют просыпаться в поту, я чувствую себя снова самим собой, будто разум вернулся, а весь этот туман в голове из летних дней кажется чужеродным, то состояние неправильным, мерзким. Хорошо хоть не хочется есть и пить снова. С каждым днём всё хуже, под беспрерывным дождём начинаются тревожащие вещи, с домов вокруг слазит краска, где-то будто течёт, где-то отпадает кусками, мягко-жёлтая, обнажает унылую кирпичную кладку. С крыши одного из домов посреди ночи с грохотом обваливаются листы кровли, сижу до утра со впервые включенным светом. Тускло, лампочки в люстре всего две, да и те слабые, в углы комнаты свет залезть и не пытается. Я постоянно поглядываю в её окно, там чаще горит свет, как и у меня, порой не выключается, даже когда долго смотришь. А в других окнах света всё меньше, в некоторых теперь совсем нет. Неужели разъезжаются отсюда? Что звучит забавно, учитывая, что ни одной машины я ещё так и не видел… В общем, вы понимаете, каково мне было, но уж лучше может быть и так?В один из унылых вечеров я уже не мог спать, присел у окна, приоткрыл створку. С улицы пахнуло жутко, отсырело, кажется, всё, вплоть до молекулярного естества. Листьев почти не осталось, вся краска с домов облезла начисто. Но вечер сегодня какой-то не такой, ах да. Дождь прошёл. Похолодало ещё сильней, завыли собаки в грязи у футбольных ворот. Я всматривался в своё любимое окно, уловив там некие движения, но в какой-то момент меня привлекло более заметное движение в углу двора, переведя туда взгляд, я чуть не свалился с подоконника: из-за дома чинно и важно, хоть и слегка по-хищнически вышагивало на четырёх ногах существо, напоминающее вставшего на четвереньки человека, только с мерзкой, зеленоватой, покрытой складками кожей. Из того места, где у человека была бы грудь, из которой выходит шея, у этой твари торчала, ну, тоже шея, только очень толстая и оканчивающаяся не головой, а просто длинной пастью с вертикальными челюстями и рядами острых длинных зубов; глаз, ушей, носа видно не было. Шагая, отвратительное создание разводило челюсти в стороны на впечатляющую ширину и резко схлопывало их. Поравнявшись со стаей собак, оно развернулось, в три прыжка преодолело расстояние до них и одним вертикальным укусом отгрызло от одной из собак больше половины, притом глотать не стало, а выронило обратно и издало протяжный, клокочущий рёв. Собаки с визгом разбежались кто куда, а из-за того же угла выскочило ещё с десяток этих тварей. В окне напротив зажёгся свет, и из-за шторы показалась взлохмаченная голова девушки, лишь на долю секунды, затем она, судя по всему увидав, что за чертовщина творится, скрылась за шторой, и свет снова погас. Я сделал то же самое и залез под простынь, внезапно уснув, как убитый. Кажется, я проспал долго. Возможно, слишком долго. Неважно, что мне снилось, я и сам не помню. Когда проснулся, то почти не чувствовал конечностей. Было, кажется, раннее утро. В комнате было невыносимо холодно. Я видел пар, выходящий изо рта при выдохе. Серьёзное дело. Ещё серьёзней то, что средняя створка выбита, стекло лежит на полу, но в комнате больше никого и ничего. Я подошёл к окну, смёл осколки в сторону, собрался с духом и заглянул в него. Да, кажется, проспал я действительно слишком долго. Нехотя падал колючий, редкий снег. Дома вокруг в ужасном состоянии, будто давно брошены, верхние этажи обваливаются, окна разбиты и заколочены, входы в подъезды завалены мусором, будто бы я проспал годы. Я осмотрел двор и тяжело вздохнул, статуя была невредима, лист был снова зелен, но в глаза бросилась явная деталь: выглядящий устрашающе на более масштабной статуе клык покрылся красным больше, чем наполовину. По замусоренному, заросшему сухостоем двору, бродили они — те самые твари с жуткими пастями, они выглядели голодно и как-то слегка измождённо, что ли. Ковырялись в мусоре, клёкотали, некоторые просто лежали на земле, что более неприятно, некоторые проникли и в дома, я заметил несколько силуэтов в выбитых окнах. И внезапно моё сердце дрогнуло — я посмотрел в то самое окно, ожидая худшего…Но оно как будто не заметило происходящего вокруг, всё то же целое, невредимое стекло, всё те же закрытые шторы. В тот самый момент я понял — сидеть здесь, в комнате, смысла больше нет, я должен хотя бы добраться туда, в ту квартиру, к этой девушке, быть может, мы вместе что-то придумаем. Может, она знает, где мы и как отсюда выбраться. Хорошо хоть, судя по тому, что я видел, вход в её подъезд был лишь слегка присыпан кирпичом. Надежда воспылала в груди. Но я сразу понял — днём идти смысла нет, эти твари сожрут меня живьём, нужно выбираться, когда они, быть может, спят. Может, ночью? А пока нужно было обдумать, как вылезти отсюда. Всё-таки это третий этаж, прыгать в окно было глупо. Может, всё-таки отсюда есть выход, где-то есть дверь. Я сразу вспомнил про книжные полки, пришлось потрудиться, отодвигая их, заполненных этой деревянной бутафорией, которая ещё и никак не хотела вытаскиваться. Но это было не зря, за одной из них и правда оказалась дверь. Искусно заклеенная обоями, но всё же дверь. Повезло, что, зацепившись ногой за полку, ударил по стене от боли и услышал типичный звук удара по дереву. Твари во дворе заклекотали злее, видимо, у них всё же есть слух, очень жаль. Я на цыпочках отошёл от двери и прилёг на кровать, задумался. Всё же что всё это значит и что происходит? Неужели этот ничем не примечательный мужичок имел в своём распоряжении нечто настолько мощное, что так действует на разум. Или на реальность? Или, быть может, оно перемещает из одной в другую? В голове в безумной пляске скакали фантастические сюжеты, всплывали киношные образы… Больше всего меня занимало одно: неужели этот продавец безделушек так близко к сердцу принял мою просьбу развеять серость вокруг? И тут меня как кольнуло: я вспомнил это загадочное «за всем что-то следует, это нужно понять и принять», чёрт, всё так просто, в один момент всё плохо, моя ненавистная весна, звенит колокольчик, когда я засыпаю, и вот уже лето, тёплое, желанное лето, в котором хочется раствориться без остатка. Затем снова колокольчик, теперь он гулко звонит на большой статуе, приходит осень, длинная тяжкая осень, но тоже не бесконечная. А дальше? Ещё один звон я не слышал, я проспал его, а зуб на статуе зловеще покраснел. Но дальше, что будет дальше? Всё это хоть и начиналось просто, как цикл времён года, но с появлением этих существ всё изменилось…На этой мысли меня поймал порыв ледяного ветра из окна, я резко обернулся и понял, что, в общем-то, уже стемнело, из-за облаков тускло подсвечивала розоватая луна. Снова подошёл к окну — да, так и есть, твари на улице перестали издавать какие-либо звуки, попрятались среди мусора, притихли. Я решил, что время рискнуть пришло, я не знал, как выбраться из этого пространства, но та квартира с зашторенным окном казалась чем-то, что может мне помочь. Подошёл к заклеенной обоями двери, с силой навалился на неё – не поддаётся. Расцарапал обои в районе щелей, подцепил ногтями дверь, потянул на себя – дверь поддалась, заскрипела и, подняв облако пыли, открылась. Я на всякий случай не стал включать свет в комнате, но за дверью на стене нащупал выключатель, щёлкнул. На стене сбоку затрещала и зажглась лампа дневного света, покрытая толстым слоем пыли. Передо мной был узкий коридор, пыльный и абсолютно пустой, заканчивавшийся кирпичной стеной. Я было чертыхнулся, но, подойдя к ней, понял, что всё не так печально: часть стены была обведена мелом в форме двери, в верхней части с десяток кирпичей были выдолблены в сторону моего коридора. Я слегка поёжился — кто-то пытался сюда попасть? Я даже не слышал. Вообще, сама кирпичная стена выглядела хрупко, и я начал потихоньку выламывать кирпичи, продолжая начатое неизвестным. Через какое-то время я проделал дыру, достаточно большую, чтобы вылезти наружу. Я оказался в обычном подъезде из трёх квартир, все двери в них так же были замурованы, но не тронуты. Спускаясь вниз, я заметил, что весь подъезд выглядит совсем неважно, часть лестниц обвалилась, на стенах почти не осталось краски, все двери оказались замурованы. Выход из подъезда, увы, тоже. В какой-то момент меня охватило отчаяние, но я быстро сообразил – окно, небольшое окно между лестницами, над козырьком. Поднялся чуть выше, и действительно, окошко, небольшое, но с моей комплекцией пролезть можно, благо и стекла уже нет. Накидав обломков лестниц, мне удалось зацепиться и вылезти в окно, холодный ветер и колючий снег ударили в лицо. Не было смысла долго задерживаться на улице, я аккуратно слез с козырька по железной колонне и, глядя по сторонам, начал движение к дому напротив. Хоть снег и падал уже достаточно долго, но больших сугробов, мешающих движению, не было. Сам же он, хоть был и не мокрым, а острым и холодным, не скрипел под ногами, как это часто бывает. Мне повезло пройти мимо тварей самым коротким путём, по тротуару вдоль дома справа, где почти не было тварей, лишь одну я заметил за кучей кирпичей, когда уже обогнул её. Она не подавала никаких признаков того, что заметила меня. Вход в нужный мне подъезд действительно оказался избавлен от непреодолимых препятствий. Аккуратно перемахнув через засыпанную снегом кучу мусора, оказавшуюся рухнувшим козырьком, я залетел в подъезд, у которого не было даже двери, и уже собирался бежать наверх, как вдруг застыл, как вкопанный. Привыкшие к полутьме глаза выцепили из пространства лежащие на земле тела, в нос ударил ощутимый запах разложения, меня стошнило прямо на месте, хотя и ожидаемо лишь воздухом и неприятными звуками. И знаете, надо было сдержаться, где-то чуть выше что-то недовольно зашуршало, послышался хрип, а затем знакомый клёкот. «Проклятье», — процедил я сквозь зубы и, откашливаясь, бросился наверх изо всех сил. Я знал, что могу надеяться лишь на скорость. Пытаясь не поскользнуться на телах, я влетел на площадку между лестницами, в каком-то неземном кураже с размаху ударил ногой в угол, откуда слышался клёкот и побежал выше. Твари, кажется, досталось неслабо, сбивчивый клёкот перешёл в громкий, наполненный страданием рёв, но мерзкое существо, видимо, побоялось за мной гнаться, и потопало вниз, на улицу. Я уже знал, что ничего хорошего это не сулит, но уверенно скакал через наваленные тела к искомой двери. Вот она, я рядом с ней. В этом доме все двери — действительно двери, старые, простые деревянные двери. Некоторые с обивкой. Как и та самая. Из разбитого подъездного окна слышен нарастающий клокочущий гул, меня начинает мутить, но я резко заношу кулак, удар… Но стука не получается, дверь со смачным стуком открывается внутрь. В груди холодеет, я вбегаю в квартиру, обычную квартиру, не в то место, в котором томился я, поворачиваю направо, открываю ещё одну дверь, застываю в проёме. Обычная скромная советская комнатка, ковры на полу и стенах, справа стенка, слева диванчик, рядом с ним торшер, шторы задёрнуты, на диване кто-то лежит, накрытый с ног до головы одеялом. Спустя миг нерешительности я подбегаю к дивану, сбрасываю тяжёлое одеяло и вижу её вблизи, безумное нагромождение светлых волос, тонкие, резкие черты лица, дурацкая большущая футболка, ей на вид не больше 17-ти, она блаженно сопит во сне… без всего, что ниже пупка. Меня отбрасывает назад волной первобытного ужаса и горечи, я втыкаюсь стеной в шкаф, на меня падают книги, настоящие, не бутафорские. Мне кажется, что, если она откроет глаза в этот миг, я разлечусь на атомы прямо в этой комнате, но она спит дальше. Не спят лишь твари. И статуя. Снова статуя. Сквозь закрытое окно и шторы в комнату прорывается звон колокола, теперь он не отбивает два удара, он будто ударил один раз и теперь, вопреки всем физическим законам, наплевав на колебания, режущий барабанные перепонки дребезжащий звук застыл в темноте. Надеюсь, и он её не разбудит. Я встаю на дрожащих ногах, я не хочу видеть, что там происходит, в этом проклятом дворике, я хочу в другую комнату, окна которой должны выходить на другую сторону. Тяжело ступаю, открываю дверь в неё. Там ничего нет, пусто, голые кирпичные стены и зияющий провал окна без рам и стёкол. Ковыляю к нему, звон режет уши всё сильней, дохожу, опираюсь на стену плечом, выглядываю наружу. Облака чуть разошлись, луна выскочила в маленькую щёлку между ними, она слегка подсвечивает то, что внизу. Я смотрю и вижу то, что не хотел и не мог представить никогда, бесконечная равнина до самого горизонта… И статуи, бесконечные ряды чёртовых выгнутых женщин с медным ромбом в руке, те, что ближе размером как во дворе, но чем дальше к горизонту, тем они больше. И все издают звон, кажется, с клыков в правых углах ромбов сходит краснота, серый камень с отверстием, который снизу, загорается синими прожилками. Слышу клёкот, растворённый в дребезжании колоколов, где-то сзади, оборачиваюсь, отхожу от стены, равняюсь с окном, принимаю простую истину — всё за чем-то следует, присаживаюсь туда, где должен был быть подоконник, спиной к сотням статуй, кладу руки на колени, закрываю глаза, падаю…Лечу долго. Спиной вниз, в кромешной тьме, в застывшем звоне колоколов, который будто удаляется. Спустя часы, дни, месяцы, или годы я понимаю, что падение окончено. Открываю глаза. Абсолютно спокоен. Рад безмерно, но спокоен. Я на своей кровати, в своей комнате, размеренно тикают часы, синеватый свет луны разгоняет тьму. Я встаю, иду в ванную, свет не загорается, но вода есть. Умываюсь. Плохой сон. Худший в моей жизни. И в жизни многих, я полагаю. Умылся. Выключил воду. Возвращаюсь в комнату, в груди кипит огонь ненависти, к тому «безобидному» мужику и его статуе. Она ведь на столе, да? Конечно. Вот она, стоит, как ни в чём не бывало, совсем маленькая, давно не видел таких миниатюрных. Грубо хватаю её и с размаху швыряю об пол. Она раскалывается на кучу мелких кусочков, утопающих во тьме над полом. Лишь один из них вижу, светится синими прожилками камушек с дыркой, подбираю его. Странно, дырки стало две. И чуть выше центра. И как интересно сияют прожилки, точь-в-точь как свет из окна. Я гляжу в окно. Над застывшими в темноте домами без единого горящего окна висит луна. Такая большая, цвета блю кюрасао. И кажется, будто она смотрит на меня, смотрит пустыми чёрными глазами. Мне так больно. Нужно прилечь. Нужно подумать, что же будет дальше. Я чувствую запах всё той же ранней «весны», но я и ощущаю впившиеся в ступню осколки мозаичного камня. Я не уверен, что за этой «весной» придёт лето. Всё за чем-то следует. Но я не имею ни малейшего понятия, что и за чем. Больше не имею. Да и не так уж это и важно.