Холодные реки ласковыСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Анна Мария полюбила свой новый дом. Красивое здание правильной геометрии из стекла и металла, на берегу реки – и при этом недалеко от города. Ей повезло, полагала она, заполучить его первой, пусть стоимость аренды и высока. В погожие дни здесь было исключительно много света. Большой холл на первом этаже становился огромной солнечной ванной. Нравилась ей и лаконичная обстановка: белые стены, минимум мебели, много воздуха, панорамные окна. Прекрасный вид на каменистый берег. Определенно, ей повезло. Хотя порой по вечерам читать в холле бывало в неуютно. Густая темнота подходила к окнам вплотную, лизала их мягкий свет сумрачным языком. Иную ночь Анне Марии казалось, что кто-то из этой темноты подглядывает за ней со смутным неодобрением. В один из вечеров Анне Марии показалось, что в густых сумерках мелькнула чья-то фигура. Налив себе обжигающе горячего чая она открыла дверь, вышла на веранду и долго глядела на реку. Ветер приносил запах воды, ила, осенней листвы. Немного прогорклый, но приятный. Она всматривалась в темную воду, в полосу берега до ряби в глазах. Ожидала, что из тьмы выступят тени прошлого – мрачные, тяжелые, давящие спрятанными в закоулки души воспоминаниями. Ветер принес к ногам крупный бурый лист, порванный и обтрепанный по краям. Влажный от недавнего дождя он прилип к босой ноге. Анна Мария склонилась поднять его, роняя капли имбирного-клюквенного чая на пол веранды. Доски раскрасились красноватыми брызгами. Она вздрогнула – вроде бы от порыва ветра, но глубоко внутри знала: ветер тут ни при чем. – Мама, – звала Анна Мария, съежившись в детской кроватке. Ей было слышно, как взрослые за дверью тихонько беседуют, отмечая Рождество. Ее же оставили одну в детской, заполненной подарками и игрушками. В свете ночника-лягушки большой плюшевый медведь казался не слишком доброжелательным. Его вышитая красными нитками улыбка напоминала кривой оскал, и Анна Мария зажмурилась, чтобы не видеть, как медведь смеется над ее страхами. – Мама!В коридоре скрипнула старая половица. Девочка вздрогнула. Дверь приоткрылась, и в узкую щель пролился свет, сделав мамино лицо резким. Анне Марии показалось, что медведь хмыкнул. – Я не твоя мама, – тихо сказала женщина, входя в комнату. Анна Мария удивленно посмотрела на нее, плотнее закуталась в одеяло. Просто на всякий случай, вдруг мама не шутит. – А кто же ты? – спросила тонким голоском. – Я вампир, – мама улыбнулась. Неприятной была эта улыбка, злорадной, с оттенком превосходства. Девочка вздрогнула, в полутьме, рядом со странной, очень чужой мамой. Ей стало страшно. – А где мама? – спросила она шепотом. По пухлой щеке покатилась слеза. – Позовите ее, пожалуйста. – Твоя мама ушла, – сказала чужая женщина, присев на кровать рядом. Анна Мария заплакала. Тихо, боясь рассердить ее, странную, такую похожую на маму и одновременно такую чужую. – Я побуду вместо нее, – прохладная рука вытерла слезы и ласково потрепала девочку по волосам. – Спи. Женщина склонилась и поцеловала Анну Марию в лоб. У нее были влажные, немного шершавые губы. На секунду сделалось жутко от этого прикосновения. Немама мягко улыбнулась, напомнив ту, прежнюю маму, и тихо выскользнула из комнаты без единого звука. Анна Мария долго прислушивалась к разговорам за стеной иногда прерываемым смехом и другими громкими звуками. Она больше не плакала, после поцелуя немамы ей стало удивительно все равно. Не спокойно и уверенно, просто равнодушно. Вскоре сон сморил пятилетнюю девочку. Руки истрепали лист до мелких лоскутков. Нырнув в воспоминание, Анна Мария по детской еще привычке вытягивала из листа плотные жилки, образующие его каркас, и механически обрывала остатки коричнево-рыжеватой лиственной плоти. Несколько таких обрывков упало в чашку, оставленную на полу. Анна Мария отбросила в сторону скелетик. Подняла чашку и быстрым движением выплеснула за перила остывший чай. Квадратные плитки дорожки расцвели бледно-красной кляксой, но вскоре подбирающаяся из леса за рекой густая темнота поглотила цвета. Стало совсем холодно. Только теперь Анна Мария заметила, что ноги у нее давно озябли, а пальцы рук покраснели. Бросив последний взгляд на реку, почти не видную в ночи, она повела плечами и ушла в дом, обещав себе не оглядываться. Звон разбившейся чашки стал неожиданностью. Перила, на которых та стояла, были достаточно широки, чтоб там уместилось и блюдце. Анна Мария стиснула руки в кулаки, удержавшись от того, чтоб оглянуться. Просто разбитая посуда. У нее целая коллекция такой, восстановленной в кинцуги. Она продолжала ступать по плиточному полу, который после улицы казался ей теплым, но каждый шаг давался все труднее. Словно ветер мешал идти вперед. Через несколько шагов Анна Мария остановилась, почувствовав, что стало тяжело дышать. Резко обернулась и полоснула злым взглядом по темноте, залегшей снаружи. Анна Мария полюбила свой новый дом. Красивое здание правильной геометрии из стекла и металла, на берегу реки – и при этом недалеко от города. Ей повезло, полагала она, заполучить его первой, пусть стоимость аренды и высока. В погожие дни здесь было исключительно много света. Большой холл на первом этаже становился огромной солнечной ванной. Нравилась ей и лаконичная обстановка: белые стены, минимум мебели, много воздуха, панорамные окна. Прекрасный вид на каменистый берег. Определенно, ей повезло. Хотя порой по вечерам читать в холле бывало в неуютно. Густая темнота подходила к окнам вплотную, лизала их мягкий свет сумрачным языком. Иную ночь Анне Марии казалось, что кто-то из этой темноты подглядывает за ней со смутным неодобрением. В один из вечеров Анне Марии показалось, что в густых сумерках мелькнула чья-то фигура. Налив себе обжигающе горячего чая она открыла дверь, вышла на веранду и долго глядела на реку. Ветер приносил запах воды, ила, осенней листвы. Немного прогорклый, но приятный. Она всматривалась в темную воду, в полосу берега до ряби в глазах. Ожидала, что из тьмы выступят тени прошлого – мрачные, тяжелые, давящие спрятанными в закоулки души воспоминаниями. Ветер принес к ногам крупный бурый лист, порванный и обтрепанный по краям. Влажный от недавнего дождя он прилип к босой ноге. Анна Мария склонилась поднять его, роняя капли имбирного-клюквенного чая на пол веранды. Доски раскрасились красноватыми брызгами. Она вздрогнула – вроде бы от порыва ветра, но глубоко внутри знала: ветер тут ни при чем. – Мама, – звала Анна Мария, съежившись в детской кроватке. Ей было слышно, как взрослые за дверью тихонько беседуют, отмечая Рождество. Ее же оставили одну в детской, заполненной подарками и игрушками. В свете ночника-лягушки большой плюшевый медведь казался не слишком доброжелательным. Его вышитая красными нитками улыбка напоминала кривой оскал, и Анна Мария зажмурилась, чтобы не видеть, как медведь смеется над ее страхами. – Мама!В коридоре скрипнула старая половица. Девочка вздрогнула. Дверь приоткрылась, и в узкую щель пролился свет, сделав мамино лицо резким. Анне Марии показалось, что медведь хмыкнул. – Я не твоя мама, – тихо сказала женщина, входя в комнату. Анна Мария удивленно посмотрела на нее, плотнее закуталась в одеяло. Просто на всякий случай, вдруг мама не шутит. – А кто же ты? – спросила тонким голоском. – Я вампир, – мама улыбнулась. Неприятной была эта улыбка, злорадной, с оттенком превосходства. Девочка вздрогнула, в полутьме, рядом со странной, очень чужой мамой. Ей стало страшно. – А где мама? – спросила она шепотом. По пухлой щеке покатилась слеза. – Позовите ее, пожалуйста. – Твоя мама ушла, – сказала чужая женщина, присев на кровать рядом. Анна Мария заплакала. Тихо, боясь рассердить ее, странную, такую похожую на маму и одновременно такую чужую. – Я побуду вместо нее, – прохладная рука вытерла слезы и ласково потрепала девочку по волосам. – Спи. Женщина склонилась и поцеловала Анну Марию в лоб. У нее были влажные, немного шершавые губы. На секунду сделалось жутко от этого прикосновения. Немама мягко улыбнулась, напомнив ту, прежнюю маму, и тихо выскользнула из комнаты без единого звука. Анна Мария долго прислушивалась к разговорам за стеной иногда прерываемым смехом и другими громкими звуками. Она больше не плакала, после поцелуя немамы ей стало удивительно все равно. Не спокойно и уверенно, просто равнодушно. Вскоре сон сморил пятилетнюю девочку. Руки истрепали лист до мелких лоскутков. Нырнув в воспоминание, Анна Мария по детской еще привычке вытягивала из листа плотные жилки, образующие его каркас, и механически обрывала остатки коричнево-рыжеватой лиственной плоти. Несколько таких обрывков упало в чашку, оставленную на полу. Анна Мария отбросила в сторону скелетик. Подняла чашку и быстрым движением выплеснула за перила остывший чай. Квадратные плитки дорожки расцвели бледно-красной кляксой, но вскоре подбирающаяся из леса за рекой густая темнота поглотила цвета. Стало совсем холодно. Только теперь Анна Мария заметила, что ноги у нее давно озябли, а пальцы рук покраснели. Бросив последний взгляд на реку, почти не видную в ночи, она повела плечами и ушла в дом, обещав себе не оглядываться. Звон разбившейся чашки стал неожиданностью. Перила, на которых та стояла, были достаточно широки, чтоб там уместилось и блюдце. Анна Мария стиснула руки в кулаки, удержавшись от того, чтоб оглянуться. Просто разбитая посуда. У нее целая коллекция такой, восстановленной в кинцуги. Она продолжала ступать по плиточному полу, который после улицы казался ей теплым, но каждый шаг давался все труднее. Словно ветер мешал идти вперед. Через несколько шагов Анна Мария остановилась, почувствовав, что стало тяжело дышать. Резко обернулась и полоснула злым взглядом по темноте, залегшей снаружи. Среди густой чернильной мглы мелькнуло что-то белое – и скрылось. Отпрянуло, как показалось ей, удивленное злостью, жившей в глубине ее глаз. – Ну и пусть, – вслух сказала Анна Мария сама себе. Ее слова пробудили дом, будто замерший в ожидании, чем завершится встреча новой обитательницы и старого «вокруг». Внезапно оживились прежде глухие звуки. Тиканье часов в холле, глухое урчание работающей посудомоечной машины, механическое потрескивание искусственного камина у стены. Дом вздохнул, признав маленькую победу Анны Марии над молчаливой темнотой за окнами. Темноты, таившей в себе что-то или ничего. Долгие, монотонные гудки в телефонной трубке тянулись, превращая секунды, необходимые оператору связи, чтобы соединить двух абонентов, в застывшее «никогда». Анна Мария пыталась вспомнить, сколько времени она не набирала этот номер, но мысль ее каждый раз перескакивала на что-то другое. Погоду на Апеннинском полуострове, демографические проблемы Конго, прекрасные фотографии Доломитов. Картинки в голове сменяли одна другую. Калейдоскоп изображений поворачивался все быстрее и быстрее, словно ребенок, что держал его в руках, злился из-за невозможности удержать картинку, сделать ее статичной. Анна Мария начала злиться вместе с этим ребенком и пропустила тот момент, когда гудки из «никогда» превратились в нейтральное «Алло» и последовавшую за ним каплю тишины. – Мама? – Анна Мария испытала приступ огромной растерянности. Собеседница издала странный звук: нечто среднее между вздохом и фырканьем. – Здравствуй, Амария. – Здравствуй, – собственный голос звучал приглушенно, будто она говорила через повязку. Молчание. Женщина, которой она позвонила, та, которую она, возможно, по привычке, продолжала считать своей матерью, не стремилась вовлекаться в беседу. Много лет Анна Мария сомневалась, не привиделся ли ей тот рождественский разговор, и много лет не решалась спросить прямо. Образ матери, живущий в памяти, остро резонировал с тем, что встречал ее в реальности. Мать, или та кто ее заменил, не была с ней груба или жестока. Она просто – не была с ней. Не вовлекалась в жизнь растущей девочки, не разрешала возникающие внутренние конфликты, не оказывала ни давления, ни поддержки. В спорах дочери с отцом всегда придерживалась нейтральной стороны, которая казалась Анне Марии безразличием. Она словно смотрела со стороны, через незримую стену, отделяющую от нее их с отцом: простых, вспыльчивых и искренних. – Ты любишь меня? – вопрос вырвался совсем не тот, который она собиралась задать. Откатывать назад было поздно. Собеседница хмыкнула, услышав его. Анна Мария зажмурилась, ожидая ответа. – Я к тебе привыкла, – безэмоционально ответила женщина. – Ты была симпатичной девочкой, слишком подвижной и импульсивной, пожалуй, но необременительной. Анна Мария почувствовала, как лба коснулась прохладная ладонь. Открыла глаза. Фантом исчез. За окнами ветер гонял листву. – Ты отпустила меня, потому что я не …? – голос предательски дрогнул. Анна Мария всегда знала, что побег из родительского дома после смерти отца был удачен только потому, что мать ей это позволила, но причины оставались для нее загадкой. – А зачем мне было тебя удерживать? – в ее тоне не было ни удивления, ни вопроса. Листья ольхи на веранде танцевали медленный танец. Анна Мария подошла к окну и прислонилась к холодному стеклу лбом. Река размеренно бежала вниз по течению. Поверхность воды подрагивала, покрывалась рябью под порывами ветра. Захватывала в свой бег опавшие листья и поглощала их, утягивая в темноту глубины. – Мне кажется, в лесу что-то живет, – глухо сказала она. – В лесу всегда что-то живет. – Нет, – недовольно отбросила Анна Мария этот аргумент. – Это другое. Что-то… осознанное. – Лисы вполне осознанные звери. – Другое, мама! – воскликнула Анна Мария и осеклась. К глазам подступили слезы. – Как что, например? – голос собеседницы звучал нейтрально, ее совершенно не беспокоили подобные оговорки, она давно привыкла не замечать их. – Не знаю. – Если боишься, возвращайся в город. – Я не боюсь. Я просто хочу знать точно. – Запирай двери на ночь. – Нелепый совет. Несколько мгновений разговора поглотило плотное молчание. Густое и вязкое, как илистое дно. Анна Мария почувствовала, что проваливается в него. Вздрогнула и повела плечами, плотнее запахивая вязаную кофту. – Береги тепло. Пока ты в тепле, ты в безопасности. Скамья была влажной от вчерашнего дождя, и плед быстро впитал эту влагу. Анна Мария пожалела, что не взяла с собой еще один, но рюкзак и без того был тяжелым. Вздохнув и мысленно примирившись с тем, что немного промокнет, она вытащила из рюкзака термос. Чай все еще был обжигающе горяч. От него поднимались витые облачка пара, растворяясь во влажном лесном воздухе. Кружка согревала руки. С каждым глотком тепло растекалось по телу, принося ощущение уюта и легкой, но приятной усталости. Взбираться на холм оказалось сложнее, чем она предполагала, но вид, открывавшийся с небольшой смотровой площадки, того стоил. Река здесь разливалась заметно шире, чем возле ее дома, и становилась мельче, а течение усиливалось. Небольшой островок крупных валунов разбивал поток надвое. Вода вокруг бурлила, запутывалась в узких изгибах между камней, белела пузырями воздуха, сыпала на валуны брызгами. Словно кто-то из последних сил пытался вдохнуть. Пестрое разноцветье леса на склоне походило на палитру, где смешалось сразу несколько оттенков рыжего, бурого и сочной охры. Поверх, по неаккуратности художника, упали густо зеленые капли хвои. Анна Мария допила чай, смакуя каждый глоток. Насыщенный апельсин и пряная корица плескались во вкусе, особенно остро чувствуясь в последних глотках слегка остывшего напитка. Старая пленочная камера легла в руки, словно домашняя кошка потерлась. Привычно, удобно, хорошо. Анна Мария проверила настройки и, не вставая со скамейки, сделала первый пробный кадр с фокусом на воде вокруг камней. Прежде чем щелкнул затвор, ей показалось, что она увидела в воде отражение лица. Это было невозможно, объектив слишком короткий, чтобы разглядеть что-нибудь далеко внизу. Если бы камера была цифровой, Анна Мария тут же убедилась бы в том, что это лишь игра света и тени, но сегодня она взяла с собой пленку. Впечатление осело в сознании легким туманом, едва различимым шорохом, почти не напоминающим о себе. Когда она вставала, под ноги попалась шишка. На секунду потеряв равновесие, Анна Мария взмахнула рукой, попыталась ухватиться за спинку скамьи и сбила на землю неплотно закрытый термос. Чай растекся по опавшим еловым иглам, смешиваясь с ароматом хвои и порождая рождественские ассоциации. Анна Мария быстро присела, подняла термос с земли, стараясь спасти остатки чая. Отряхнула крышку от иголок, туго закрутила ее. Вздохнула, досадуя на себя и сожалея, что тепла осталось на донышке. Убрала термос поглубже в рюкзак, и крепко застегнула. От этих запоздалых предосторожностей стало спокойней. За скамьей обнаружился крупный камень, неровно покрытый мхом и блестящий влажными гладкими боками. Вокруг россыпью валялись мелкие листья рябины и сосновые иглы. Анна Мария огляделась и, найдя дерево, сорвала несколько ягод, добавляя акцент в нейтральную картину. Сделала фотографию. Сразу за площадкой начинался лес, то густея деревьями, то бледнея до зарослей кустарника. По опушке вились, иногда переплетаясь, несколько тонких тропинок. Анна Мария осмотрелась. Вокруг царило молчаливое безлюдье. Оставив рюкзак, она по привычке переложила ключи от дома в карман и пошла по тропинке. Впереди виднелась поляна с молодыми елями. На иглы одной накололся дубовый листик. Она нашла картину милой, склонилась сделать фотографию и заметила под ветками крошечный гриб. Чтобы кадр вышел удачным, пришлось лечь на землю. Стряхивая иголки с одежды, подумала, что эта длительная фотопрогулка будет одной из самых плодотворных за последние недели. И, почувствовав воодушевление, направилась к большому дубу, покрытому пушистым зеленым мхом, У него были водянистые глаза. Это первое, что увидела Анна Мария, обернувшись, чтобы поглядеть на дождь за окном. Она не могла объяснить, что заставило ее оторваться от своего занятия. Она восстанавливала разбитую накануне чашку, кропотливо покрывая трещины золотым лаком. Полностью погруженная в работу она вдруг – как если бы услышала свист или шепот – обернулась. И увидела его глаза. Цвета воды в пасмурный день, когда солнце едва проглядывает через высокие облака, не набухшие дождем. По радужке пробегали блики, словно отражения чего-то очень далекого, скрытого в глубине вод. Это были древние глаза, повидавшие многое. Анна Мария поразилась тому, что этот насыщенный, вязкий, почти тяжелый взгляд не заставил ее кричать от ужаса. Напротив, она испытала странное удовлетворение. Будто бы некое неясное подозрение наконец-то обрело форму и получило подтверждение. Перестало быть мучительным сомнением, не дающим уснуть по ночам. Рисунок капель на стекле прерывался там, где ладони ночного гостя прижимались к прозрачной поверхности. Прижималась так плотно, что даже из мастерской Анна Мария смогла рассмотреть странноватый рисунок на коже. Бледно-голубые, с зеленоватым оттенком линии вились по ладоням, оплетали пальцы. Мокрые пряди светлых волос прилипли ко лбу. Струйки воды стекали по лицу, обрисовывая высокие острые скулы, немного скошенный подбородок, и срывались вниз крупными каплями. Анна Мария проследила за их падениемГость был высокий, бледный и абсолютно голый. Вопреки обыкновению она не смутилась, увидев незнакомого обнаженного мужчину на веранде своего дома. Не испугалась. Стекло давало ей смутную иллюзию безопасности, разделяя мир на два. Ее теплый, уютный мир, покрытый тонкими прожилками золотистых трещин, и его – скрытый сумрачными водами реки и хаотичным рисунком дождевых капель. Его взгляд, вызывающий в глубине души что-то тревожное и вместе с тем болезненно притягательное, не умолял о приглашении. Ему не нужно было каминное тепло. Он принадлежал воде. Анна Мария вытерла руки об рабочий фартук и поднялась со стула. Ярко освещенная несколькими лампами мастерская отпускала ее нехотя, будто уговаривала остаться здесь, в иллюзии безопасности. На границе светового пятна и сумеречного пространства холла она на секунду замерла. Ее гость чуть склонил голову набок, словно любопытная птица, прислушиваясь к чему-то. Она неосознанно повторила его движение. В уши ворвался громкий стук собственного сердца. Ладони стали влажными, а кончики пальцев – холодными. Повинуясь внутреннему импульсу, пришедшему из ниоткуда, Анна Мария стянула толстые вязаные гольфы и вступила в полумрак холла босыми ногами. По губам ночного гостя скользнула легкая улыбка. Во сне она бежала и не могла понять, от чего-то или к кому-то. Сон был липким и не желал отпускать, даже когда она села на постели. За окном с низкого серого неба сыпались мелкие крупинки дождя, разрисовывая стекло прозрачным бисером. Анна Мария протянула руку и потрогала холодное стекло кончиками пальцев. Это простое прикосновение принесло набор странных ощущений. Не пронизывающе колючих, остро покалывающих теплые со сна пальцы, как это обычно бывало. Анна Мария часто пользовалась этим приёмом, чтобы быстрее проснуться, особенно если ей снились тяжелые сны, походившие на кошмары. Ощущение своего тела помогало вернуться в реальность, обрести целостность и отпустить смутное. Сегодня же стекло оказалось прохладно ласкающим, почти нежным холодом лизнув пальцы. Она встала, отбросив одеяло в сторону. Прошла босиком в ванную и плеснула в лицо холодной водой. Не покидало ощущение, что из сна она вернулась не вся, и часть ее все еще бежит по лесной тропе, цепляясь белым летящим платьем за острые ветки кустов. У нее никогда не было таких платьев, даже в детстве. Мать выбрала для нее практичный утилитарный стиль: джинсы, рубашки в клетку, трикотажные немаркие платья. Мысли о матери странным образом вернули Анну Марию в ванну дома на берегу реки. Она поглядела в зеркало. По лицу катились капли, ресницы слиплись от влаги, глаза лихорадочно блестели; будто бы побледнев со вчерашнего вечера. Сетка тонких вен под глазами прорисовалась ярче, как если бы кто-то ее намеренно подкрасил. Свой вид она назвала бы болезненным, если бы не внутреннее ощущение. Она никаких признаков лихорадки не чувствовала. Покачав головой, Анна Мария сделала воду теплой, почти горячей. Зеркало покрылось тонкой пленкой пара, помутнев. В кухне терпко пахло вишней с легкой примесью корицы. Ягоды, из которых она уже извлекла косточки, Анна Мария складывала в керамическую миску. Одну из восстановленных. Внутренняя поверхность, гладкая, матовая белизна, раскалывалась тремя неровными трещинами, словно небо молнией. Темные капли сока ярко выделялись на белом, напоминая брызги крови. Анна Мария поймала себя на том, что рассматривает россыпь точек, находя в них простую и захватывающую красоту. На секунду быстро бегущие мысли споткнулись. Ей никогда не нравилось это направление в фотографии. Она с недоумением и чуть свысока относилась к фотографам, использующим в работах аналогии с кровью, вроде рассыпанных по снегу гранатов, брызг краски на белом и прочих отсылок к вампирской тематике. Нынче же она почти встала, чтобы взять в руки камеру и сделать снимок. Задумавшись, облизала пальцы. Кисловатый, вязкий сок поселил во рту странное ощущение, совсем не схожее с привычным вкусом вишни. В нем было что-то чуждое, металлическое. Настолько несвойственное ягодам, что это испугало. Анна Мария резко встала со стула. Открыла кран над раковиной и подставила руки под струю. Подушечки пальцев потемнели и сморщились, внутри складок кожа была темнее. Вода смывала сок, выцвечивая его до полной бледности, растворяла беспокойство. Долгая минута прошла, прежде чем Анна Мария заметила, что моет руки ледяной водой. Она потрогала кончиками пальцев кран и поразилась тому, как быстро и незаметно они утратили чувствительность. Приложила ладони к щекам. Лицо показалось неестественно горячим. Вспомнилось, как блестели в зеркальном отражении глаза. Быть может, не так уж она здорова и ее действительно слегка лихорадит. Никаких признаков болезни по-прежнему не ощущалось. Бросив взгляд в кухонное окно, она решила, что выглядела с утра так плохо из-за дурного сна и трудного пробуждения. День прошел деятельно, несмотря на странное свое начало. Съездив в фотомстерскую, Анна Мария сдала в проявку пленку с вчерашними фотографиями. В мастерской ее уверили, что все будет готово через несколько дней.

Сроки сдачи работ в журнал не поджимали, можно было позволить себе роскошь самой напечатать фотографии. Она любила этот процесс, считая его по-настоящему творческим. Ей нравилось смотреть, как на белом листе появляются снимки, словно всплывают мгновения жизни в калейдоскопе воспоминаний. Из белого ничего становясь историей о чем-то, рассказанной кем-то и кому-то. Короткой, законченной, увлекательной сказкой, где за обычными образами скрываются необычные смыслы. Заехав после мастерской на фермерский рынок, она купила ягод с намерением сделать несколько видов джема, чтобы заваривать в чай. А после заглянула в небольшой магазинчик и купила новый термос. Рисунок на нем походил на тонкую изморозь, выпуклый, упруго толкнувшийся в ладони, когда она взяла его в руки. На обратном пути Анна Мария поглаживала его, размышляя о том насколько сильно он отличается от той посуды, что она восстанавливала. В кинцуги приветствовалась абсолютная гладкость поверхности, места соединений долго полировались, и только после этого наносился лак. Столь тонким слоем, что различить его на ощупь не удавалось. Иногда ей казалось, что это лишь имитация трещин. Во рту горчило, как если бы она выпила слишком крепкого черного чая. Поцелуй, после которого появилась эта горечь, стал полной неожиданностью. Не то чтобы Анна Мария не замечала, что сокурсники проявляют к ней симпатию, но относила ее скорее на счет своих фоторабот. Ей трижды удавалось занять первое место в студенческих конкурсах пейзажной съемки. После первой победы многие захотели стать ее друзьями. Потом добавились и те, кто был не против пригласить на свидание. Но подобного интереса со стороны преподавателя она не предполагала. Он выделял ее работы и часто приводил в качестве примеров. Смущенная таким пристальным вниманием, она терялась, но в душе гордилась своими достижениями. Не показалось необычным и то, что постепенно симпатизирующие ей молодые люди как будто отошли в тень. Анна Мария посчитала это проявлением досады и зависти к ее успехам. Внезапный поцелуй расставил все на свои места. Он принес с собой не только горечь, но и понимание, что, возможно, она не так хороша в фотографии, как думала. Что, если заинтересованный в ней, он хотел польстить ее умениям и подтасовал результаты голосования?Обескураженная этими мыслями, поселившимися в душе сомнения, она попыталась быстро покинуть студенческую вечеринку. В большинстве случаев она избегала таких собраний, предпочитая уединенные долгие прогулки по парку и поездки на природу. Сейчас не прийти было бы невежливо, так как праздник устраивали в честь ее победы – в конкурсе фотографии капель воды. На эту съемку она, помнится, взяла с собой друзей, что ей было несвойственно; они помогали ей, бросая в воду камни, пока она ловила подходящий кадр. На пути обратно друзья настаивали на том, чтоб вместе посмотреть на результат, но Анна Мария отказалась показывать отснятый материал. В ответ ее назвали холодной бесчувственной рыбой, не нуждающейся в дружеском тепле. Отчасти это было правдой. Близких друзей у нее не было. Она предпочитала одиночество и не любила длительное общение. И нередко слышала от тех, кто пытался дружить с ней, упреки в отстраненности. Общение в компаниях ощущалось как обременительная задача, правило, которое надо соблюдать, чтобы не выделяться. Наедине с собой ей всегда было комфортнее. Уже у выхода ее догнал преподаватель. Взял за руку и увлек в нишу. Говорил о красоте ее работ и внутреннем свете, который видит в ее глазах. О прекрасном будущем и карьере фотографа-пейзажиста. Престижные награды, которые он видел в ее будущем, сочетались с любовной лирикой. Анна Мария слушала его, думая о том, как неловко будет уйти прямо сейчас. Когда он снова попытался поцеловать ее, она отвернулась, и его губы лишь слегка коснулись щеки. Вскоре она покинула творческую студию, посчитав, что необходимость в оценке ее работы этим жюри исчерпана. Рука дрогнула, и капли лака упали на голую щиколотку. Анна Мария подавила порыв вскочить. Аккуратно сняла излишки с кисти, поставила ее в банку с другими и, подтянув повыше юбку, аккуратно стерла пальцами крапинки. На коже остались бледные золотые следы, под которыми проглядывали тонкие синеватые линии вен. Засмотревшись на рисунок, она машинально размазывала золото между пальцев. Венки подрагивали немного и были… живыми. Странно живыми, будто бы сами по себе, отдельно от Анны Марии. Пальцы стали прилипать друг к другу. Она очнулась от созерцания и вздрогнула. Показалось, что в окно постучали. Бросила туда пытливый взгляд, готовая увидеть его, но на улице был лишь ветер, устало таскающий листья по веранде. Так, словно это развлечение наскучило ему много лет назад, но с тех пор он так и не нашел занятия интереснее. Часы в холле показывали начало шестого. Анна Мария вымыла руки, наскоро оделась, сунув босые ноги в теплые угги и накинув толстую вязаную кофту. Вышла к реке, вдохнула прохладный воздух. Посмотрела по сторонам, не желая признаваться себе, что ищет взглядом ночного гостя. Вокруг царило умиротворенное спокойствие. Река негромко урчала, облизывая камни, уносилась дальше по течению – рассказывать истории другим свидетелям ее бега. Анна Мария неторопливо пошла вдоль берега, слушая скрип гальки под ногами, перекликающийся с далекими криками птиц, умолкающих при ее приближении. Ею руководило смутно осознаваемое желание увидеть его, и, может быть, незаметно понаблюдать за тем, как он живет. Кто знает, сколько времени он подсматривал из темноты за нею. Уходя все дальше от дома, она фантазировала о встрече, перебирая в голове варианты. Вот, сейчас он выйдет навстречу из леса, в простой рабочей одежде и рассмеется, сказав, что его визит был фантом в проигранном споре, задуманном с целью повеселиться, не напугать. Или появится на тропинке вдалеке, с тяжелым спортивным рюкзаком за спиной, и тогда она получит какое-то другое, тоже очень банальное объяснение. А может быть… ее мысли споткнулись, когда взгляд уловил странное движение воды у камней. Она поднималась и опадала, словно дышала быстро после долгого бега. Анна Мария остановилась. Ничто вокруг не могло бы сделать речной поток настолько живым и человечным. Следуя неясному побуждению она сняла обувь и подобрав полы длинной шерстяной юбки шагнула к реке. Пальцы заледенели, едва коснувшись кромки воды. Она почувствовала себя мороженым наоборот. Жгуче холодная вода облизывала ее теплое тело жадно и требовательно, как ребенок, получивший заветную сладость. Странно, но это ощущение оказалось даже приятным, и она шагнула глубже. Там где вода шевелилась, странно мелькнуло белое – и скрылось в глубине. Анна Мария сделала еще шаг, чувствуя, как немеют пальцы и ступни теряют чувствительность. Галька под ногами уже не казалась острой. Она будто шла по песку, который принимал форму ее ног там, где она ступала. Белое тело – теперь она была уверена, что ей не показалось, – мелькнуло в потоке, удаляясь к середине реки. Увлекая, заманивая. Она сделала еще два шага и выбралась на большой камень. Он тоже был холодным, но не таким, как вода. Капли сбегали вниз по голеням, обвивая щиколотки и растекаясь маленькой лужицей, будто хотели привязать ее. Вода зашептала сразу с нескольких сторон. Окруженная, Анна Мария испытала растерянность, оглянулась на берег. Вода брызнула ей на ноги привлекая внимание. Через секунду поверхность слегка разгладилась, и проступили контуры тела. Плечо, шея, подбородок. Он как будто приподнялся на локте, взглянуть, кто так настойчиво ищет его. И, заметив ее, нырнул глубже, скрываясь в толще воды. Река забурлила и осыпала Анну Марию брызгами, намочив юбку. Она испытала легкое разочарование, смешанное с обидой. Быстро выбралась на берег, но не удержалась и обернулась. В бурном потоке, захлестнувшем камень, на котором она только, что стояла, хорошо заметно было, как пальцы погладили ее след. Красная лампочка под потолком окрашивала кладовку, переделанную в фотолабораторию, в искусственный багрянец. Анна Мария приготовила реактивы и аккуратно вскрыла конверт с проявленной пленкой. Первый кадр был смазан и не в фокусе, хотя она была уверена, что настроила все верно. Тем не менее она проявила его и долго рассматривала воду, пытаясь разглядеть то, что увидела в объектив на прогулке. На фотографии лицо в воде не читалось. Несколько следующих фотографий реки тоже были не в фокусе. Дальше начинались резкие и четкие снимки, как будто настройки камеры изменились. Анна Мария точно помнила, что не меняла их. Даже фокусное расстояние оставалось прежним, она фотографировала объективом без зума. Вскоре работа сильно увлекла ее и она перестала задумываться над этой загадкой. Вернулась к ней столкнувшись с похожим эффектом на снимках воды у дома. После того как спустилась с холма, она сделала несколько обычных фотографий бегущей воды. Все они оказались не в фокусе. Размышляя над этим, она поймала себя на ощущении, что ей надо побыстрее закончить работу, чтобы успеть. Куда и зачем надо было успевать, она не знала, планов на вечер не было. Однако чувство, что ее кто-то ждёт, нарастало, и Анна Мария вышла из лаборатории. После темноты яркий свет в холле резанул по глазам. Она на секунду зажмурилась. А когда открыла глаза, он стоял за окном. Левая ладонь прижимала к стеклу кленовый лист. Сочно багровый, острый по краям. Она радостно заулыбалась, испытывая по-детски насыщенный восторг. Подошла вплотную к окну и приложила ладонь к стеклу со своей стороны. Момент единения тянулся, время вокруг густело, замирая. Превращаясь в вечность. Глядевшую на Анну Марию с симпатией и интересом из глаз существа, имени которого она не знала. Она заметила, что цвет их насыщеннее, чем ей казалось раньше. Как будто в воде растворили акварельные краски. На самом дне их притаилось нечто бесконечно притягательное и опасное. Оседающее на губах знакомым привкусом из прошлого. Анна Мария облизнула их, стараясь распознать, что это. Он повторил ее движение и улыбнулся. Внезапно ее осенила идея. Встрепенувшись, она беззвучно произнесла слово «сейчас» и умчалась в свою лабораторию. Мгновенная дезориентация в темноте сменилась лихорадочными действиями. Анна Мария снимала с веревки только что сделанные фотографии. Многообразие осенних листьев, камни, изгибы рябиновых стволов, несколько фотографий берега, где ветер разбросал охапки листьев. Снимки про осень для журнала, с которым она работала. Прежде Анна Мария никогда никому не показывала фотографии до того, как выберет и утвердит серию. Но именно ему хотелось показать все. И, может быть, выбрать вместе с ним те, которые она оставит для личной коллекции. Подхватив стопку, она вернулась в холл. Веранда пустовала. Только кленовый лист льнул к мокрому стеклу, словно просил впустить его в дом. Сквозь сон Анна Мария слышала шепот воды, слабый, едва различимый шелест листьев и шаги, которые его породили. Одеяло давило, мешало спать и, ворочаясь, Анна Мария скинула его на пол. Коса, которую она заплетала каждый раз на ночь, растрепалась, волосы в беспорядке разметались по подушке. Пижамные штаны обнажили тонкие щиколотки, в утренней прохладе спальни кожа покрылась мурашками. Анна Мария свернулась в клубок, стремясь сохранить тепло. Проснулась она резко, от острого ощущения, что ее пристально разглядывают. Села. Лента из косы лежала на постели неуклюжей зеленой змейкой. Одеяло осело на пол странным комом, слегка напоминавшим по форме огромного медведя из ее детства. Анна Мария быстро встала и подняла его. Бросила на постель, поглядела в окно. Он сидел на берегу реки, прямо на камнях, по-турецки скрестив ноги, и глядел на дом. Волосы его были влажными и вились вдоль лица, роняя капли на ключицы. Бледная кожа, покрытая мелкой россыпью капель, казалась почти прозрачной. Он перебирал руками мелкие камушки, совершенно машинальный жест, поглаживал большим пальцем их неровные края и откладывал в сторону. Взгляд и все его внимание было приковано к окнам в холле. Она рассматривала тонкий рисунок на его правом плече; он, показалось ей, шевельнулся, и она успела поразиться этому: рисунок будто предвосхищал крошечное движение мужчины. В следующее мгновение он посмотрел на окно спальни. Анна Мария упала в его взгляд, как в холодное озеро. Дыхание прервалось от яркости этого впечатления. Сердце гулко ударило в грудь. Она погружалась глубже, ощущая, как вокруг уплотняется и холодеет воздух, становясь похожим на воду. Одежда вдруг сделалась лишней, тянущей на дно слишком быстро, мешающей наслаждаться возможностью медленно тонуть в его глазах. Анна Мария осознала себя стоящей босиком на плитках дорожки у дома. Улыбающейся смело, беззастенчиво выставляя себя напоказ. Осенний ветер охватил ее плотным потоком. Облизнул голые плечи, надел на кисти браслеты, обнял за талию, как внимательный любовник, скользнул по обнаженным ногам. Разогнал листья с дорожки, будто освобождая ей путь к кромке воды, у которой сидел визитер. Он смотрел на нее, и на губах его играла улыбка. Легкая, как предрассветный туман. Манящая искренностью. Ласкающая интересом. Ветер игриво подтолкнул в спину, добросовестно выполняя роль сводника. Анна Мария замерла, разрываясь между противоречивыми желаниями: подойти к нему – и остаться на месте, вынуждая подойти его. Улыбка гостя сделала шире. Он веселится, считав ее намерения, поняла она. Почему-то эта мысль уязвила. Она сделала шаг назад сквозь толщу усилившегося ветра. Наблюдая за ней, он отложил камни в сторону и снова по-птичьи склонил голову, прислушиваясь. Невольно Анна Мария прислушалась тоже. Вокруг было неестественно тихо. Ни птиц, ни шелеста листьев на деревьях, даже вода текла бесшумно. Мир вокруг замер, словно задержал дыхание. В этом ожидающем безмолвии она различила медленный ритмичный стук, делающийся громче, чем больше она к нему прислушивалась. Не сразу она поняла что слышит собственный пульс, а поняв, мгновенно почувствовала, как сильно замерзла. Ее сотряс приступ крупной дрожи. Обхватив себя руками за плечи, она, повернувшись к нему спиной и чувствуя пронизывающий взгляд, вошла в дом, закрыла дверь и, заставляя себя не бежать, направилась в душ. Горячий. Она с трудом открыла глаза. Веки будто налились свинцом и не желали подниматься. Несколько минут она смотрела в потолок и ей казалось, что она видит его сквозь воду. Потом это прошло, но появилось ощущение, что вокруг слишком сухо и нечем дышать. Анна Мария распахнула окно и упала обратно в постель, отбросив в сторону одеяло. Дождя не было, хоть облака и висели низко. День казался серым, тусклым и давно перешагнувшим свою середину. Холодный воздух прошелся по спальне с изяществом придворной фаворитки, осознающей свою красоту и положение. Шевельнул стопку бумаги, приоткрыл исписанные тетради, неловко запутался в платье, и ничуть не смутившись, упал ощущением свежести на лицо. За окном непрерывно болтала река, рассказывая сюжеты виденные ею давно или недавно. Вода не различала время, она была вне его. Анна Мария прислушивалась к этому переливчатому рассказу и ей казалось что вот-вот она сможет различить знакомые слова. Но вода торопилась, убегала вниз по течению, к другим слушателями. А может, чтобы подсматривать за другими и вернуться к ней с новой историей. Анна Мария поднялась с постели, мимолетно удивившись тому, что вчера уснула в одной футболке. Прошла в ванную и вздрогнула, увидев себя в зеркале. Кожа стала бледной, покрытой голубоватым рисунком вен. Глаза будто выцвели на ярком солнце, губы поблекли и потрескались. Она выглядела как после долгой, изматывающей болезни. Включив воду, она подставила руки под струю и долго слушала журчание. Впервые оно показалось ей монотонно искусственным. Это вода не рассказывала историй, не бежала подслушивать чужие разговоры, чтоб потом сплетничать с камнями. Она была пуста. Спустившись вниз, она первым делом посмотрела на реку, ожидая – нет, надеясь – увидеть его. Пляж был пуст. На веранде у самой двери лежал осколок голубого льда, тускло мерцавший в неясном свете пасмурного дня. Рядом с ним, на влажных досках, стопка аккуратно сложенных разноцветных листьев. В телефонной трубке дышала тишина. С некоторых пор Анна Мария могла различать ее виды. Эта тишина была ожидающей. – Слушаю тебя, – сказала женщина чуть удивленно. – Здравствуй, мама, – Анна Мария улыбнулась своему отражению в зеркале. Глаза ее из карих выцвели до бледности свежего деревянного среза. Из-за этого зрачок казался бездонным омутом. – Я не твоя мама. – Знаю, – Анна Мария испытала странное удовлетворение, произнося эти слова. – Я звоню попрощаться. – Снова переезжаешь?– Можно и так сказать, – она усмехнулась. – Расскажи, а как ты… пришла к нам? – вопросом это было лишь отчасти, Анна Мария уже знала ответ. Женщина на другом конце провода вздохнула. – Кто-то теряет тепло. Кто-то его забирает. А кто-то – замечает, что это происходит. – А я? Во мне разве не было…– Мы так условились. Так что я тебя… приглушила. Чтобы твоя жизнь не была слишком звонкой. Слишком заманчивой. – Каково это на вкус?По длинной паузе она поняла, что такого вопроса мать не ожидала. – Как пить расплавленный янтарь. Сравнение было поэтичным, Анне Марии оно понравилось. – Ты была не такой уж плохой матерью, – она улыбнулась своему отражению. Губы стали почти бесцветными. Она повесила трубку, не дожидаясь ответа. В распахнутую дверь влетали листья, пол в прихожей намок от дождя. Анна Мария сняла свитер и высокие гольфы. Сложила на спинку кресла. Обернулась на коллекцию посуды кинцуги. Написала несколько слов на изнанке фотобумаги и вышла в дождь. Тонкое летнее платье сразу намокло и облепило тело. Она вошла в реку, впервые не почувствовав холода. Зачерпнула ладонями воду и плеснула в лицо. Чем глубже она заходила, тем легче и приятнее становилось внутри. Словно она возвращалась домой после долгих лет, потраченных на поиски этого дома. Внутри еще жило опасение, что он увидит и остановит ее, но она заходила все глубже и глубже, а обитатель реки не появлялся. Поток воды несся стремительно вымывая из нее краски, но не мешая идти вперед. Когда вода была по ключицы, Анна Мария посмотрела вниз и не увидела своих ног, лишь полупрозрачные контуры. Россыпь крупных капель упала ей на щеку. Анна Мария шагнула вперед и ушла под воду, растворяясь в ней. Становясь ею. – Как давно, вы говорите, она пропала? – переспросил полицейский, заметив, что собеседник пристально смотрит на берег. – Два дня, – голос его напоминал журчание воды. – Где вы ее видели в последний раз?– На смотровой площадке. Кончик ручки покачивался над кольцами блокнота. – Напомните, вы ей кто?– Я ее брат. – А зовут вас?– Александр, – высокий светловолосый мужчина поглядел на полицейского. У него были странного цвета глаза, словно кто-то смешал две краски – серую и коричневую, потому что не смог выбрать, какой цвет лучше подходит его облику. – Сегодня мы начнем поиски, вам нужно будет приехать в участок и написать официальное заявление о пропаже, – деловым тоном сказал офицер, захлопывая блокнот. – Вы не собираетесь уезжать?– Поживу здесь некоторое время, – он кивнул на дом. – Мы сообщим, когда появятся новости. – Буду признателен. Попрощавшись, полицейские отбыли, оставив его в одиночестве. Он развернул лист фотобумаги, на котором острыми буквами было написано «Береги их, в них мое тепло». Губы его тронула понимающая улыбка.

– Я сохраню твое тепло, – сказал он, опуская в воду лист бумаги. Отражение глядело на него лицом Анны Марии. На губах ее играла улыбка.