Ведьма из школы искусствСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Учась в школе, я училась ещё и в художке. У нас там была одна училка, которая занималась колдовством. Наша школа была не художественная, а школа искусств, соответственно, у нас было своё крыло в здании, художественное отделение. А у этой тётки кабинет был отдельно, на другом этаже. У нас разные группы и курсы всегда интересовались тем, кто как работает, как учат разные преподаватели: не возбранялось зайти в любой момент на урок в соседний кабинет и посмотреть, кто что и как делает. Наши преподы требовали этого от нас, а к ней мы никогда не ходили, к ней нас не посылали, никогда не скажут: «Пойдите к Т. Н. на первый этаж, посмотрите». Мы про неё и забывали. Поэтому не знаю, как и чему она учила своих учеников, но меня всегда шокировали их работы по дисциплине «композиция». Нам давали какую-либо тему, например, «Рождественские гуляния» (или любую другую), и нужно было придумать и написать на эту тему картину. Работы её группы всегда были мрачные, в тёмных тонах. Если там были изображены люди, то с какими-то перекошенными, злобными лицами, хищными оскалами вместо улыбок. Там так или иначе присутствовала какая-нибудь нечисть. Если по сюжету нужно было изобразить что-то из церковной атрибутики, они это уродовали до неузнаваемости: например, кресты на церковных куполах у них всегда были в виде телевизионных антенн. Я на тот момент ещё не знала о её колдовстве, но эти работы всегда меня шокировали. Узнала я о её происках случайно, на последнем курсе, перед самым выпуском, когда готовила дипломный проект. Я снимала мультипликационный фильм в технике перекладки, фотографировала каждое изменение в положении фигурок и отдавала на монтаж своему дипломному руководителю. Были весенние каникулы, я занималась в аудитории одна, тут пришла Т. Н. Посмотрела, поохала, ушла. Возвращается мой препод, говорит: «Давай, что наснимала». Отдаю ему фотоаппарат, скидываем снимки, они все в разном положении, хотя я не вертела фотоаппарат, так как он был закреплён на специальном штативе. Фотографии почему-то в программе не переворачиваются. Тут мой добрейший руководитель, никогда ни на кого не повышающий голос, начинает орать на меня, что я криворукая, ничего не могу сделать и вообще самостоятельно работать не в состоянии. Поругались мы с ним немного, и я упомянула, что приходила Т. Н. , что-то хотела. Он опешил, схватил меня и повёз в храм, на ходу рассказывая. Оказалось, что этой крайне завистливой даме совершенно ничего нельзя показывать и рассказывать: она сразу начинает колдовать, и с людьми на нашем отделении творится что-то невообразимое. Рассказал, как его ученики выиграли конкурс, пришла Т. Н. , что-то ему наговорила, в тот же вечер у него начала разваливаться машина. Он съездил в храм, помолился за неё, поставил свечку. На следующий день она пришла с жалобами, что совсем плохо ей было всю ночь, унитаз до утра обнимала. Случился у неё конфликт с одной из учительниц: она принесла той пирожки, в которые напихала каких-то сушёных тараканов, о чём потом не постеснялась рассказать. Та учительница три месяца пролежала в больнице, так и не получив вразумительный диагноз, врачи просто не знали, что с ней происходит. Поругалась Т. Н. с другим преподавателем, пригрозила тому, что сгноит заживо. Не прошло и недели, человек попал в больницу на два месяца с обширным нагноением на ноге, которое росло, а врачи ничего не могли сделать. Именно с этим преподавателем у неё было больше всего конфликтов, и этот немолодой, советской закалки человек, воспитанный на воинствующем атеизме, так страдал от её колдовства, что в поисках защиты, выйдя из больницы, в тот раз крестился, стал носить крест и ходить в храм. У нас был очень талантливый мальчик, хорошо владевший академическим рисунком и побеждавший во всех конкурсах, в которых участвовал, но он не был учеником группы Т. Н. На одном из конкурсов она в перерывах подлизывалась к этому парню, угощала какими-то пирожными, поила водой — первый раз за несколько лет он не занял никакого места. Если после её козней о ней помолиться, особенно не просто дома, а в храме, свечку поставить, она обязательно прибегала на следующий день и кричала, что ночью её крутило, было плохо и всё в таком духе, болела, в общем. Это было больше пяти лет назад, я забыла большую часть козней Т. Н. Можно было бы решить, что это был бред старого художника, моего дипломного руководителя. Но после этого эта информация стала расползаться по моей группе, и мы узнали, что об этом знают все учителя нашего отделения и почти все музыканты и хореографы музыкальных отделений (школа искусств была очень маленькая). Все её опасаются, особенно пострадавшие от её колдовства, и не общаются с ней; а она спокойно, будто так и надо, время от времени рассказывает о проводимых ею обрядах. После этого и я стала вспоминать свой опыт общения с ней. У меня довольно сильная интуиция: я обожала свою художку и ходила на все занятия. Учась в школе, я училась ещё и в художке. У нас там была одна училка, которая занималась колдовством. Наша школа была не художественная, а школа искусств, соответственно, у нас было своё крыло в здании, художественное отделение. А у этой тётки кабинет был отдельно, на другом этаже. У нас разные группы и курсы всегда интересовались тем, кто как работает, как учат разные преподаватели: не возбранялось зайти в любой момент на урок в соседний кабинет и посмотреть, кто что и как делает. Наши преподы требовали этого от нас, а к ней мы никогда не ходили, к ней нас не посылали, никогда не скажут: «Пойдите к Т. Н. на первый этаж, посмотрите». Мы про неё и забывали. Поэтому не знаю, как и чему она учила своих учеников, но меня всегда шокировали их работы по дисциплине «композиция». Нам давали какую-либо тему, например, «Рождественские гуляния» (или любую другую), и нужно было придумать и написать на эту тему картину. Работы её группы всегда были мрачные, в тёмных тонах. Если там были изображены люди, то с какими-то перекошенными, злобными лицами, хищными оскалами вместо улыбок. Там так или иначе присутствовала какая-нибудь нечисть. Если по сюжету нужно было изобразить что-то из церковной атрибутики, они это уродовали до неузнаваемости: например, кресты на церковных куполах у них всегда были в виде телевизионных антенн. Я на тот момент ещё не знала о её колдовстве, но эти работы всегда меня шокировали. Узнала я о её происках случайно, на последнем курсе, перед самым выпуском, когда готовила дипломный проект. Я снимала мультипликационный фильм в технике перекладки, фотографировала каждое изменение в положении фигурок и отдавала на монтаж своему дипломному руководителю. Были весенние каникулы, я занималась в аудитории одна, тут пришла Т. Н. Посмотрела, поохала, ушла. Возвращается мой препод, говорит: «Давай, что наснимала». Отдаю ему фотоаппарат, скидываем снимки, они все в разном положении, хотя я не вертела фотоаппарат, так как он был закреплён на специальном штативе. Фотографии почему-то в программе не переворачиваются. Тут мой добрейший руководитель, никогда ни на кого не повышающий голос, начинает орать на меня, что я криворукая, ничего не могу сделать и вообще самостоятельно работать не в состоянии. Поругались мы с ним немного, и я упомянула, что приходила Т. Н. , что-то хотела. Он опешил, схватил меня и повёз в храм, на ходу рассказывая. Оказалось, что этой крайне завистливой даме совершенно ничего нельзя показывать и рассказывать: она сразу начинает колдовать, и с людьми на нашем отделении творится что-то невообразимое. Рассказал, как его ученики выиграли конкурс, пришла Т. Н. , что-то ему наговорила, в тот же вечер у него начала разваливаться машина. Он съездил в храм, помолился за неё, поставил свечку. На следующий день она пришла с жалобами, что совсем плохо ей было всю ночь, унитаз до утра обнимала. Случился у неё конфликт с одной из учительниц: она принесла той пирожки, в которые напихала каких-то сушёных тараканов, о чём потом не постеснялась рассказать. Та учительница три месяца пролежала в больнице, так и не получив вразумительный диагноз, врачи просто не знали, что с ней происходит. Поругалась Т. Н. с другим преподавателем, пригрозила тому, что сгноит заживо. Не прошло и недели, человек попал в больницу на два месяца с обширным нагноением на ноге, которое росло, а врачи ничего не могли сделать. Именно с этим преподавателем у неё было больше всего конфликтов, и этот немолодой, советской закалки человек, воспитанный на воинствующем атеизме, так страдал от её колдовства, что в поисках защиты, выйдя из больницы, в тот раз крестился, стал носить крест и ходить в храм. У нас был очень талантливый мальчик, хорошо владевший академическим рисунком и побеждавший во всех конкурсах, в которых участвовал, но он не был учеником группы Т. Н. На одном из конкурсов она в перерывах подлизывалась к этому парню, угощала какими-то пирожными, поила водой — первый раз за несколько лет он не занял никакого места. Если после её козней о ней помолиться, особенно не просто дома, а в храме, свечку поставить, она обязательно прибегала на следующий день и кричала, что ночью её крутило, было плохо и всё в таком духе, болела, в общем. Это было больше пяти лет назад, я забыла большую часть козней Т. Н. Можно было бы решить, что это был бред старого художника, моего дипломного руководителя. Но после этого эта информация стала расползаться по моей группе, и мы узнали, что об этом знают все учителя нашего отделения и почти все музыканты и хореографы музыкальных отделений (школа искусств была очень маленькая). Все её опасаются, особенно пострадавшие от её колдовства, и не общаются с ней; а она спокойно, будто так и надо, время от времени рассказывает о проводимых ею обрядах. После этого и я стала вспоминать свой опыт общения с ней. У меня довольно сильная интуиция: я обожала свою художку и ходила на все занятия. Но когда Т. Н. стала вести у нас историю искусств (я тогда ещё ничего не знала), я на её уроки не ходила. Не хочу и всё, не пойду, хотя сама не понимала почему. И каждый раз, когда я всё-таки там появлялась, если я вслух говорила при ней о чём-то хорошем в моей работе или жизни, после этого всё рассыпалось.