Торговцы «подставными» рекрутамиСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Воистину, в канун Нового Года приключаются самые неожиданные и невероятные казусы, сюрпризы и превращения. Правда, далеко не всегда и не для всех такие новогодние превращения означают перемены к лучшему. Началась сия весьма необычная криминальная история как раз перед Новым Годом - 30 декабря 1791 г. В этот день в городок Рославль, что под Смоленском, приехали два никому здесь не известных человека. Выглядели они обыденно, одеты были в крестьянские тулупы и валенки, держались тихо и до поры внимания к себе не привлекали. Один из прибывших выглядел лет на 50 и для того времени был уже стариком, второй казался намного моложе, в тот момент ему шел 21-й год. Остановившись на постоялом дворе и оплатив вперед предстоящую ночевку, оба крестьянина отправились в местное питейное заведение с вполне очевидными намерениями. Там они много пили и много болтали. И младший договорился до того, что вдруг потребовал от трактирщика, чтобы тот обращался к нему, как к дворянину. Трактирщик оказался человеком бывалым, тертым калачом и спорить с пьяным дурнем не стал. Но послал к местному исправнику своего человека, которому приказал довести до сведения полицейского начальства, что в шинке молодой крестьянин, стриженый под рекрута, требует обращаться к нему сообразно дворянскому званию. Трактирщик знал, что исправника полученный «сигнал» непременно заинтересует: во-первых, молодежь дворянского происхождения в рекруты не брали и, соответственно, «под рекрута» не брили; во-вторых, человеку неблагородного происхождения непозволительно было заявлять о принадлежности к иному сословию. Последнее образовывало состав преступления, которое юридическим языком того времени называлось «именованием не принадлежащим званием» и почиталось весьма серьезным. Молодой человек выглядел весьма подозрительно; хотя волосы у него на голове несколько отрасли, не вызывало сомнений, что не так давно он был острижен «по-рекрутски», т. е. наголо. Если он в самом деле был дворянином, то тогда никак не мог быть стрижен под простого солдата (без соответствующего приговора суда). Если он был все же солдатом, то ему надлежало носить форму, а не крестьянский тулуп. И в этом случае он ни от кого не мог требовать обращения на «Вы», да притом еще и по имени-отчеству…Едва странная пара покинула трактир и возвратилась на постоялый двор, как ее навестил местный исправник. И не мудрствуя лукаво потребовал предъявить паспорта. Без паспортов в то время по России никак нельзя было путешествовать. Любой законопослушный житель Империи, отправляясь в соседнюю губернию (и дальше), выправлял у местного полицейского чиновника паспорт. Документ это был серьезный; хоть фотографии тогда не существовало, ее заменял весьма подробный и точный словесный портрет обладателя. В паспорте помимо фамилии, имени и отчества указывались вероисповедание, сословная принадлежность и направление следования его обладателя. По прибытии на место назначения человек сдавал свой паспорт в полицейский околоток, где тот и учитывался. Этим простым и весьма эффективным способом государство контролировало миграцию населения и его рапределение по регионам. Мужички при виде местной полицейской власти нисколько не стушевались и вытащили свои паспотра. И тут поразился исправник: мало того, что паспорта обоих мужчин были в полном порядке, так еще и младший из них действительно оказался дворянином - Прокофием Ивановичем Лосинским, 20 лет. Лосинский солидно объяснил исправнику, что вотчиной его семьи является село Незнаново, расположенное неподалеку, в Рославльском округе. Спутником Лосинского был Федот Гаврилов, крепостной крестьянин дворянки Екатерины Судейскиной, которая владела деревней Волковичи. Судейкины и Лосинские были соседями - их усадьбы разделяли всего 8 км. Мужчины объяснили исправнику, что возвращаются «к своим домам», повстречались в дороге и решили остаток пути проделать вместе. Рассказ их звучал достоверно, но исправнику не давал покоя вид стриженой головы «дворянского сына». В конце-концов, он решил доставить странную пару к местному городничему, дабы тот рассудил, как лучше поступить с путешественниками. На допросе у городничего Прокофий Лосинский не смог объяснить происхождение своей странной стрижки. Стрижка «под ноль» почиталась на Руси во все времена позорной, она свидетельствовала о несвободном состоянии ее обладателя. Так стригли лишь каторжан, рекрутов, да заразных больных. То, как Лосинский отвечал на расспросы городничего, возбудило в последнем сильные сомнения в искренности молодого человека. И хотя его не в чем было обвинять, городничий приказал отправить подозрительную пару в местный казенный дом. В целях сбора информации о Лосинском были сделаны запросы во все уездные учреждения. Оказалось, что молодой человек отнюдь не отличался благонравием. Из справки земского суда следовало, что в конце 1790 г. корнет Домашнев заявил о похищении у него Лосинским 75 рублей. Воистину, в канун Нового Года приключаются самые неожиданные и невероятные казусы, сюрпризы и превращения. Правда, далеко не всегда и не для всех такие новогодние превращения означают перемены к лучшему. Началась сия весьма необычная криминальная история как раз перед Новым Годом - 30 декабря 1791 г. В этот день в городок Рославль, что под Смоленском, приехали два никому здесь не известных человека. Выглядели они обыденно, одеты были в крестьянские тулупы и валенки, держались тихо и до поры внимания к себе не привлекали. Один из прибывших выглядел лет на 50 и для того времени был уже стариком, второй казался намного моложе, в тот момент ему шел 21-й год. Остановившись на постоялом дворе и оплатив вперед предстоящую ночевку, оба крестьянина отправились в местное питейное заведение с вполне очевидными намерениями. Там они много пили и много болтали. И младший договорился до того, что вдруг потребовал от трактирщика, чтобы тот обращался к нему, как к дворянину. Трактирщик оказался человеком бывалым, тертым калачом и спорить с пьяным дурнем не стал. Но послал к местному исправнику своего человека, которому приказал довести до сведения полицейского начальства, что в шинке молодой крестьянин, стриженый под рекрута, требует обращаться к нему сообразно дворянскому званию. Трактирщик знал, что исправника полученный «сигнал» непременно заинтересует: во-первых, молодежь дворянского происхождения в рекруты не брали и, соответственно, «под рекрута» не брили; во-вторых, человеку неблагородного происхождения непозволительно было заявлять о принадлежности к иному сословию. Последнее образовывало состав преступления, которое юридическим языком того времени называлось «именованием не принадлежащим званием» и почиталось весьма серьезным. Молодой человек выглядел весьма подозрительно; хотя волосы у него на голове несколько отрасли, не вызывало сомнений, что не так давно он был острижен «по-рекрутски», т. е. наголо. Если он в самом деле был дворянином, то тогда никак не мог быть стрижен под простого солдата (без соответствующего приговора суда). Если он был все же солдатом, то ему надлежало носить форму, а не крестьянский тулуп. И в этом случае он ни от кого не мог требовать обращения на «Вы», да притом еще и по имени-отчеству…Едва странная пара покинула трактир и возвратилась на постоялый двор, как ее навестил местный исправник. И не мудрствуя лукаво потребовал предъявить паспорта. Без паспортов в то время по России никак нельзя было путешествовать. Любой законопослушный житель Империи, отправляясь в соседнюю губернию (и дальше), выправлял у местного полицейского чиновника паспорт. Документ это был серьезный; хоть фотографии тогда не существовало, ее заменял весьма подробный и точный словесный портрет обладателя. В паспорте помимо фамилии, имени и отчества указывались вероисповедание, сословная принадлежность и направление следования его обладателя. По прибытии на место назначения человек сдавал свой паспорт в полицейский околоток, где тот и учитывался. Этим простым и весьма эффективным способом государство контролировало миграцию населения и его рапределение по регионам. Мужички при виде местной полицейской власти нисколько не стушевались и вытащили свои паспотра. И тут поразился исправник: мало того, что паспорта обоих мужчин были в полном порядке, так еще и младший из них действительно оказался дворянином - Прокофием Ивановичем Лосинским, 20 лет. Лосинский солидно объяснил исправнику, что вотчиной его семьи является село Незнаново, расположенное неподалеку, в Рославльском округе. Спутником Лосинского был Федот Гаврилов, крепостной крестьянин дворянки Екатерины Судейскиной, которая владела деревней Волковичи. Судейкины и Лосинские были соседями - их усадьбы разделяли всего 8 км. Мужчины объяснили исправнику, что возвращаются «к своим домам», повстречались в дороге и решили остаток пути проделать вместе. Рассказ их звучал достоверно, но исправнику не давал покоя вид стриженой головы «дворянского сына». В конце-концов, он решил доставить странную пару к местному городничему, дабы тот рассудил, как лучше поступить с путешественниками. На допросе у городничего Прокофий Лосинский не смог объяснить происхождение своей странной стрижки. Стрижка «под ноль» почиталась на Руси во все времена позорной, она свидетельствовала о несвободном состоянии ее обладателя. Так стригли лишь каторжан, рекрутов, да заразных больных. То, как Лосинский отвечал на расспросы городничего, возбудило в последнем сильные сомнения в искренности молодого человека. И хотя его не в чем было обвинять, городничий приказал отправить подозрительную пару в местный казенный дом. В целях сбора информации о Лосинском были сделаны запросы во все уездные учреждения. Оказалось, что молодой человек отнюдь не отличался благонравием. Из справки земского суда следовало, что в конце 1790 г. корнет Домашнев заявил о похищении у него Лосинским 75 рублей. Последний, после непродолжительного запирательства факт хищения признал, извинился перед пострадавшим и вернул деньги. А в феврале 1791 г. Прокофий Лосинский попал в новый переплет. Тогда он едва не задушил свою жену. Мать Лосинского, опасаясь возможной расправы сына над законной супругой, принесла в суд жалобу на него. Правда, через некоторое время сама же эту жалобу и отозвала, так что Прокофий и на этот раз вышел сухим из воды. Посланный в село Незнановку полицейский вернулся с известием, что молодого барина не видели дома с августа 1791 г. , т. е. почти пять месяцев. Куда и почему он исчез, где находился все это время никто из домашних Прокофия Лосинского не знал. Все это выглядело в высшей степени странно. Получив все эти сведения, городничий вновь вызвал на допрос Лосинского. Переходя от отеческих увещеваний к открытым угрозам, а от них - обратно к ласковым уговорам, он сумел-таки развязать язык арестанту. Вполне может быть, что Прокофию к этому времени уже надоело сидеть под стражей и своим чистосердечным раскаянием он надеялся обрести свободу. Как бы там ни было, Лосинский рассказал правду о своих приключениях последних месяцев, но рассказ этот отнюдь не приблизил его освобождение. Сущность сделанного Лосинским признания сводилась к следующему:Весной 1791 г. он познакомился с отставным прапорщиком Суздальского пехотного полка Львом Григорьевичем Судейкиным. 25-летний балагур, картежник и повеса поразил воображение провинциального недоросля рассказами о красивой жизни, где победы на поле боя сменялись победами над красивыми женщинами (и наоборот), а ночные попойки с цыганами плавно перетекали в дуэли (и опять-таки, наоборот). Лев Судейкин, должно быть, весьма напоминал гоголевского Ноздрева - такой же брызжущий через край оптимизм, безудержная энергия и вечная нехватка денег… Отставной прапорщик без обиняков предложил Лосинскому разбогатеть. Для этого следовало «немного смошенничать». План Судейкина был гениален и прост. Но чтобы лучше уяснить сущность предложенной им комбинации следует сделать небольшое отступление. Принципы комплектования русской армии, существовавшие в то время, подразумевали бессрочную службу солдат (лишь в 1793 г. последовало ограничение срока службы 25-ю годами). Армия, требовавшая в свои ряды молодых крепких мужчин возвращала их в лучшем случае инвалидами (либо не возвращала вовсе). Слубжа была изнурительна, опасна и зачастую бессмысленна; она не сулила простому солдату ни почестей, ни наград, ни богатства. Понятно, что при таком раскладе идти под знамена Империи и отодвигать и без того необозримые границы государства все дальше на юг, север, восток и запад желающих было совсем немного. Однако, рекрутские присутствия по всей России требовали от помещиков исполнения спускаемых из столицы квот по набору солдат (обыкновенно разнарядка требовала призыва одного человека от 200, 300 или 500 крестьян в зависимости от населенности губернии; единственное исключение было сделано в 1812 г. , когда с началом наполеоновского нашествия было объявлено о призыве 4 рекрутов от каждых 500 крестьян). Чтобы не отдавать в ненавистную армию хороших мастеровых и хозяйственных мужиков помещики обыкновенно подбирали в рекруты самых бесполезных в хозяйстве людей. Вот как писал об этом французский граф Ланжерон, прослуживший в русской армии три года в самом конце екатериниского правления: «Т. к. рекрута берут у помещика навсегда и таким образом это обстоятельство уменьшает его доход, то можно ясно представить себе, что помещик отдает самого худшего. Если среди его крестьян или слуг есть неисправимый вор, то он отсылает его; за неимением вора, он отдает пьяницу или лентяя; наконец, если среди его крепостных находятся одни лишь честные люди (что почти невозможно), то он выбирает самого слабосильного». (гр. Ланжерон «Русская армия в год смерти Екатерины», «Русская старина», т. 83-1, 1895 г. , стр. 148) Для сохранения своих крестьян многие помещики прибегали к покупке добровольцев на стороне. Легко догадаться, что нормальные люди в солдаты не стремились; добровольцами были в основном дурачки да пьяньчужки. Такую публику приказчики искали обыкновенно по трактирам; там они поили кандидата дармовой водкой, давали карманные деньги и, уговорив бедолагу, быстрее тащили в рекрутское присутствие оформлять вербовку (пока человек не приходил в себя). Розыски такого рода «добровольцев» были серьезной проблемой для помещиков по причине хронического дефицита подходящего контингента. Надо сказать, что зажиточные сельские общины заранее готовились к рекрутскому набору, собирали «всем миром» деньги, которые вручались потом помещику, дабы тот купил на них «добровольца». В рекруты набирались люди т. н. податных сословий, т. е. ими не могли стать дворяне, священники, а также неправославные люди (дабы быть объективным и точным, следует заметить, что малороссийские крестьяне в сравнении с великорусскими имели серьезную льготу, которую выторговал для них Кирилл Разумовский, любовник императрицы Елизаветы - они служили 15 лет и призывались в кавалерию). Судейкин предложил Лосинскому завербоваться в армию под видом «добровольца». Судейкин продал бы его помещику, нуждающемуся в исполнении рекрутской квоты, а после того, как Лосинского забреют в солдаты - организовал бы побег. А заработанные подобным образом деньги молодые лентяи поделили бы пополам!Эта блестящая идея поначалу весьма смутила Лосинского. Отказаться от своего дворянского звания, назваться крестьянином, дать себя обрить… пусть даже за хорошие деньги - все это выходило за пределы его понимания. Чтобы сделать Лосинского более сговорчивым, Судейкин признался, что подобную аферу он уже проворачивал не один раз. Он даже познакомил Лосинского со своим подельником - 24-летним Семеном Толпыгой - который во всем подтвердил рассказ старшего друга. Но как ни уговаривали собутыльники Лосинского, тот поначалу ответил им отказом. Тем не менее, мысль «срубить денег по-легкому» глубоко засела в голове молодого повесы. Два месяца он боролся с искушением, а потом дал знать Судейкину, что согласен с его планом. Темной ночью в середине августа 1791 г. , ничего не сказав своим домашним, Прокофий Лосинский покинул родные пенаты. Побег помогли совершить Судейкин и Толпыга, специально для этого приехавшие в село Незнаново на бричке, принадлежавшей отставному поручику. Троица примчалась в г. Орел, где Судейкин живо сыскал помещика, нуждавшегося в рекруте-добровольце. Таковым оказался местный дворянин Орлов, которому как раз подходил срок исполнения рекрутской повинности, а подходящих крестьян в его распоряжении не было. Судейкин быстро сторговался с Орловым; Лосинский был продан за триста рублей. При оформлении купчей молодого барчука записали как «Ефима Иванова», крепостного крестьянина Льва Судейкина. Поверенный Орлова прямо из крепостной палаты, в которой регистрировалась сделка, отвел Лосинского в рекрутское присутствие, где последнего осмотрел врач, после чего немедля записали в рекруты. А через четыре дня, едва молодого рекрута выпустили в город, он бежал, встретившись в условленном месте с неким крестьянином Осипом Воробаевым. Этот человек был посвящен во все перипетии плана и активно помогал Судейкину. Воробаев ждал Лосинского на постоялом дворе с готовой бричкой и крестьянской одеждой. Воробаев отвез Лосинского к Судейкину. Ожидание больших денег оказалось напрасным: Прокофий рассчитывал получить 150 рублей (т. е. половину от 300, за которые он был продан Орлову), но вместо этого Судейкин выдал ему… 5 рублей. Остальные 145 руб. по словам Судейкина, следовало выплатить после того, «как зарастет лоб», поскольку с обритой головой Лосинский деньги все равно не сможет тратить. Толпыга и Судейкин повезли Судейкина к отставному майору Ефиму Алеексеевичу Савину, который как выяснилось, был активным участником всех мошенничеств компании. Савин жил в селе Жабово неподалеку от г. Брянска. Там вся компания - Судейкин, Толпыга, Лосинский и Савин - крепко погуляла. Пьянка длилась четыре дня. Было очень весело! Когда алкоголический дурман спал, Судейкин поставил перед Лосинским задачу: искать новых потенциальных «подставных» рекрутов. Лосинский подумал - подумал и вспомнил про своего родственника - отставного корнета Егора Кубышкина - которому идея Судейкина могла очень понравиться. Кубышкин жил в Смоленске и Лосинский поехал к нему на переговоры. Отвез его в Смоленск на своей бричке Лев Судейкин. Там пути мошенников на какое-то время разошлись. Лосинский в лице Кубышкина и в самом деле нашел единомышленника - тот тоже мечтал обогатиться «по-легкому». Услышав рассказ о замечательной компании удалых мошенников, Кубышкин воспылал энтузиазмом и заявил, что отыщет «по меньшей мере трех добровольцев». Кроме того, он заявил, что и сам готов продаться в рекруты под видом крепостного. Родственнички немало попили водки, но когда стало подводить здоровье Кубышкин сказал, что «пора делать дело». Окрыленный Прокофий Лосинский помчался к Судейкину. Впрочем, последнего оказалось не так-то просто отыскать. Наконец, через мать отставного прапорщика Лосинский узнал, что Лева Судейкин находится в Орле. Приехав туда он выяснил, что компания мошенников занята одновременной продажей трех «добровольцев». Сделка обещала быть весьма выгодной, поскольку Судейкин сторговал каждого из продаваемых по 375 рублей. Однако, дело в последний момент не выгорело. Один из трех «подставных» рекрутов сломал ногу и его забраковал военный врач. Другой - просто-напросто сбежал, обидевшись на то, что Лев Судейкин будучи в подпитии побил его. Так что реально мошенники сумели продать только одного человека (которого на следующий же день успешно увезли из города). Поэтому, когда Лосинский заверил подельников, что его родственник Кубышкин готов предоставить не меньше трех «добровольцев», это вызвало бурю восторгов. Судейкин распорядился немедленно доставить в Орел как самого Кубышкина, так и его добровольцев. Лосинский отправился к родственнику, а в дороге его сопровождал Федот Гаврилов, крепостной Судейкина. Но 30 декабря 1791 г. обоих задержали в Рославле. До Смоленска они так и не доехали…Такова была общая канва рассказа Прокофия Лосинского о событиях последних месяцев его жизни. Как нетрудно догадаться, его признание прозвучало громом среди ясного неба. До той поры в унылом провинциальном городишке самой страшной аферой было - разве что! - перенесение межевых знаков. Далее фантазия местных жителей не простиралась. Здесь же - настоящий заговор с переодеваниями, похищениями, фальсификациями документов, сговорами заинтересованных сторон, а главное - обманом государства!Рапорт городничего с кратким изложением сделанного Лосинским признания, лег на стол губернатора. От последнего последовало секретное предписание задержать и допросить всех, поименованных Лосинским лиц; также было приказано составить списки бежавших за последние два года рекрутов и установить кого из них до зачисления в армию продавали Лев Судейкин, Семен Толпыга и Ефим Савин. И закрутилось следствие!Первую часть губернаторского распоряжения удалось выполнить наполовину. Полицейские в Орле без труда отыскали Льва Судейкина и арестовали его, но вот засаду грамотно устроить не смогли. Семен Толпыга, узнав об аресте товарища, в гостинице не появился, бросил все свои вещи и скрылся из города. Видимо, он успел предупредить о начавшихся арестах и Ефима Савина, потому что последнего также найти не удалось. В Орле, Смоленске и Брянске отставного майоре никто не видел, а в своем имении в селе Жабово он более не появлялся. Просидевшая там более двух недель полицейская засада в конце-концов изъяла по описи все деньги и ценные вещи, которые преступник мог бы быстро реализовать, после чего опечатала имение и обязала окрестных крестьян в случае появления Савина не выполнять его распоряжений, а немедля его «вязать» и везти в полицию в Рославль. В то же самое время - в феврале 1792 г. - началась обширная проверка учетных книг как крепостных палат (в них отражались все сделки с крепостными людьми), так и рекрутских присутствий (там регистрировались все зачисления на воинскую службу) в Смоленске, Рославле, Брянске, Орле и других населенных пунктах Смоленского наместничества. Будучи арестован, Лев Судейкин категорически отвергал все возведенные на него подозрения как «оговор и наветы». Более того, он утверждал, что вообще незнаком с Прокофием Лосинским и хладнокровно потребовал проведения очной ставки с последним. Лосинский на первой очной ставке с Судейкиным, устроенной в середине февраля 1792 г. , буквально потерял дар речи и не смог повторить сделанных ранее заявлений. Правда, через некоторое время он пришел в себя; видимо, грозное обаяние его бывшего друга несколько рассеялось. Во всяком случае на двух последующих очных ставках - в мае и апреле того же года - он держался более уверенно и повторил свой рассказ о продаже в рекруты что называется в глаза оппоненту. Между тем ревизия крепостных книг в скором времени дала весьма интересные результаты. Выяснилось, что Лев Судейкин, вступивший в права владения своей долей отцовского имущества в 1790 г. , весьма активно торговал крепостными. Но продавал он… одних и тех же крестьян. Так, в первой половине 1791 г. своего крепостного Ефима Иванова он продал майору Орлову, затем - генералу Каменскому. Наконец, в августе Ефим Иванов был продан в третий раз - и опять майору Орлову. После этой сделки Ефим Иванов был зачислен новым хозяином в рекруты. Нетрудно догадаться, что в последнем случае под личиной «Ефима Иванова» выступал Прокофий Лосинский. Другой крепостной Льва Лосинского - некто Игнат Федотов - в течение года также трижды продавался различным хозяевам: князю Щербатову - в 1790 г. , Орлову и Каменскому - в 1791 г. Когда полиция вместе с чиновниками крепостной Палаты прибыла в деревню Волковичи для описи проживавших там крепостных Судейкина, то выяснилось, что настоящие Ефим Иванов и Игнат Федотов жили там совершенно открыто и спокойно. О своей неоднократной продаже в чужие руки они ничего не знали. Не вызывало ни малейших сомнений то, что Судейкин во всех шести сделках использовал посторонних лиц, фиктивно присваивая им фамилии своих крепостных крестьян. Мошенничество было налицо. В апреле 1792 г. , когда слухи о проводившемся в смоленском наместничестве расследовании широко распространились по соседним губерниям, стало известно об мошенничествах в г. Клине под Москвой, во всем аналогичных тем аферам, которыми промышлял Судейкин. Некий молодой корнет Брянов продавал соседским помещикам рекрутов-«добровольцев», которые после зачисления в армию немедленно убегали. Когда Брянова стали допрашивать по всем этим подозрительным случаям, он быстро сознался в том, что некоторых своих «добровольцев» покупал у Льва Судейкина, для чего и ездил в Орел и Смоленск. Хотя Брянов признавал факт личного знакомства с Судейкиным, он истово отрицал существование сговора с последним. Впрочем, несмотря на все его заверения, следователи решили арестовать Брянова и он был в скором времени направлен в Рославль для проведения очных ставок. Впрочем, молодой корнет до провинции не доехал. Сообразив, что дело принимает весьма скверный оборот, молодой человек сбежал по дороге. Возможно, сие произошло не без участия подкупленного им конвоя - сказать что-либо определенное на этот счет не представляется возможным. Отыскать Брянова так и не удалось и более он в этом деле не возник. Полиция прикладывала огромные усилия к тому, чтобв отыскать рекрутов-беглецов. Ориентировки на них разошлись по всей европейской России, вплоть до земель Войска Донского. В июле 1792 г. , в самый разгар следствия, Судейкин и Лосинский совершили побег. Произошло это во время проведения очной ставки. Поскольку расследование курировал рославльский городничий, все допросы и очные ставки проводились не в местной тюрьме, а в здании городничего правления. Как нетрудно догадаться, его помещения не были должным образом оборудованы. Воспользовавшись отсутствием решеток на окнах и банальным невниманием конвоя, оба арестанта благополучно покинули дом негостеприимного городничего. Несмотря на то, что следствие лишилось важнейших действующих лиц, этот побег имел и свой плюс: теперь отпали все сомнения в том, что Судейкин и Лосинский были хорошо знакомы прежде и прекрасно ладили. Этот побег наделал большой переполох. Власти постарались взять под контроль все дороги, ведущие в соседние губернии, хозяева питейных заведений и постоялых дворов получили ориентировки на беглецов, а в тех местах, где они предположительно могли появиться, были выставлены засады. Судейкин и Лосинский пробыли на свободе менее менее месяца. Их арестовали как «беспаспортных» при попытке выезда из губернии. Примечательно, что Лосинский, потерявший всякое доверие к своему товарищу, отказался разделиться и передвигаться по-одиночке. Прокофий все еще рассчитывал получить остаток долга (вернее, его бОльшую часть), который ему в свое время недодал компаньон. Он ни на шаг не отходил от Судейкина, опасаясь, что тот его бросит. В конечном итоге это и погубило мошенников. Пара молодых мужчин, во всем соответствовавшая полицейскому описанию, не могла не привлечь к себе пристрастного внимания. Беглецов арестовали, вернули в Рославль, где для пущей безопасности заковали в кандалы. В феврале 1793 г. московская полиция арестовала некоего Петра Златковского, одного из тех людей, которых корнет Брянов продавал другим дворянам для последующей отдачи в рекрутское присутствие. Опасаясь ссылки в каторжные работы, Златковский стал активно сотрудничать со следствием. Благодаря этому быстро выяснилось, что Златковский никогда не был крепостным и являясь сыном священника не подлежал призыву в армию. По договоренности с Бряновым Златковский скрыл свое происхождение и отставной корнет продал его как своего крепостного. После этой сделки Златковский тут же был отведен в рекрутское присутствие и записан в рекруты. А уже на следующий день, благополучно уйдя из-под караула, Петр Златковский повстречал отставного корнета на рыночной площади и тот вывез его на своей бричке из города. Эта афера в мельчайших деталях повторяла те мошенничества, что за сотни километров от Москвы проворачивал Лев Судейкин!Помимо этого, Златковский смог назвать фамилии некоторых неизвестных до того следствию лиц, причастных к мошенничествам Судейкина. Названные фамилии он слышал прежде от Брянова. В числе поименованных Златковским был донской казак Матвей Придед. По счастливой случайности его удалось задержать в Москве и на допросе Придед полностью подтвердил рассказ Златковского. Разоблачительные показания Златковского разрушили защиту Брянова; теперь у следствия не оставалось ни малейших сомнений в том, что юный корнет был осведомлен о махинациях Судейкина, которые неоднократно и небезуспешно повторял, тем самым активно участвуя в обмане государства. В афере Судейкина необходимо выделить один весьма существенный момент, неочевидный на первый взгляд. Его мошенничество ударяло не только по интересам армии, но и коллегии финансов (так до 1802 г. называлось в Российской Империи министерство финансов). Государство облагало помещиков денежным сбором (т. н. «подушным» окладом) пропорциональным количеству крестьян, находившемуся у них в крепостной зависимости. Эти платежи осуществлялись ежегодно в особых учреждениях, которые назывались «крепостными экспедициями». Понятно, что крупные крепостники платили государству больше мелких и в силу очевидных причин стремились занизить величину своих платежей (прежде всего, за счет уменьшения «облагаемой базы», как сказали бы сейчас, т. е. занижая численность крестьян). Государство стремилось недопустить обмана и для этого регулярно проводило переписи населения, в ходе которых составлялись весьма точные «ревизские сказки» - списки крепостных, закрепленных за теми или иными помещиками. Все сделки по купле-продаже крепостных вносились в «ревизские сказки», т. к. именно на их основе рассчитывалась величина ежегодного платежа в казну. Легко понять, что Лев Судейкин и его компаньоны, продавая под видом своих крепостных свободных людей, искажали официальную отчетность. Рославльская крепостная экспедиция после регистрации каждой купчей уменьшала список закрепленных за продавцами крепостных и тем самым начисляла им на будующий год меньший сбор в казну. При этом фактического уменьшения количества крепостных во владении помещиков не происходило; якобы проданные крестьяне продолжали трудиться на своих хозяев и даже не подозревали, что согласно официальной отчетности они уже служат в армии!В ходе расследования была проведена ревизия имущества всех лиц, прикосновенных к делу. Оказалось, что многие крепостные Судейкина, Толпыги и Брянова, помеченные в «ревизских сказках» как проданные, продолжали работать на своих хозяев. Это могло означать только то, что под фамилиями этих крестьян продавались совсем другие люди. В общей сложности речь шла о 12 сделках купли-продажи крепостных, в которых просматривался элемент мошенничества. Круг вовлеченных в расследование лиц неуклонно расширялся: под арест были взяты мать Льва Судейкина - Екатерина Петровна, зять Лосинского Егор Кубышкин (который, напомним, так и не осуществил ни одну из трех обещанных мошеннических операций), а также ряд крепостных, которые по мнению следствия были осведомлены о преступной деятельности хозяев и активно в ней участвовали. Общим для всех арестованных были обвинение в недонесении друг на друга. Примечательно, что ближайший друг и помощник Судейкина Семен Толпыга, узнав о череде арестов, благоразумно скрылся и арестован так и не был. Также скрылся от полиции и немолодой уже помещик Ефим Савин, тот самый, у которого останавливался Лосинский после своего дезертирства (этот побег ясно указывал на вовлеченность отставного майора в круг аферистов; Судейкин использовал его отнюдь не «втемную»). Расследование афер Льва Судейкина и его компаньонов растянулось более чем на 5 лет. Существенно затормозило следствие перемена власти в Петербурге: новый Император Павел Первый сменил всех видных чиновников екатерининской эпохи, что негативно сказалось на повседневной работе судебного и полицейского ведомств. Орловская Палата суда и наказаний рассмотрела «дело о торговцах подставными рекрутами» в первых числах января 1797 г. Из представших перед судом лиц виновными «в злоумышлениях, обманах и подлогах» были признаны Лев Григорьевич Судейкин и Прокофий Иванович Лосинский. Они приговаривались к лишению дворянского достоинства и бессрочной ссылке в Сибирь на поселение. Кроме этого Судейкин лишался права именоваться званием «прапорщик в отставке». Также виновным признавался и Федот Гаврилов, крепостной Судейкина, с самого начала участвовавший в аферах своего барина. Его, впрочем, суд постановил освободить от наказания, ввиду того, что крепостная зависимость лишала Гаврилова свободы выбора. Мать Судейкина была освобождена из-под стражи за «недостатком доказательств». С такой же формулировкой суд освободил и корнета Кубышкина. Брянов, Толпыга и Савин к январю 1797 г. так и остались неразысканы. Дальнейшая судьба этих людей неизвестна. Суд не нашел подтверждений тому, что помещики, покупавшие у Судейкина и его подельников «подставных» добровольцев (граф Щербатов, отставной майор Орлов, генерал Каменский и др. весьма известные в губернии лица), были осведомлены о мошенничестве. Следует признать, что суд в своих приговорах оказался весьма гуманен. С большой долей уверенности можно утверждать, что мать Судейкина была осведомлена о проделках сына и подлежала наказанию за недонесение; скорее всего, помещики, покупавшие у Судейкина «подставных» добровольцев, тоже понимали, что являются участниками аферы. Иначе трудно объяснить, как отставной майор Орлов умудрился дважды на протяжении года купить у Судейкина одного и того же крестьянина «Ефима Иванова». Тем не менее, суд не захотел углубляться в этом направлении, справедливо опасаясь обнаружить всеобщий сговор местного дворянства, с которым - если следовать букве закона - надлежало бороться только поголовными репрессиями. Что и говорить, дело Судейкина вскрыло весьма неприглядную картину нравственного падения смоленского дворянства!Ради соблюдения исторической правды нельзя не отметить, что мошенничество Судейкина и Ко. было не единственным в своем роде. Как бы красочно не живописала официальная историческая наука о великих победах Суворова, Ушакова, Румянцева и Потемкина следует помнить о тяжкой доле простых русских крестьян, которые были вынуждены одевать форму солдат и матросов и своей кровью оплачивать эти победы. Иллюзий быть не должно: народ, терзаемый деспотичной властью и унизительным крепостничеством, не разделял имперских устремлений петербургских владык. Народ боялся армеской службы даже больше сибирской каторги. Вот как написано о военной службе в небезинтересных мемуарах современника: «В дореформенное время деревня смотрела на солдата, как на «отрезанный ломоть». С того дня, как крестьянину, приведенному в рекрутское присутствие, делали на голове «метку», т. е. брили лоб, он уже навсегда выходил из крестьянской среды. Если рекрут был из крепостных, то со дня сдачи он переставал быть собственностью помещика и поступал в другую крепость - на продолжительную военную службу - службу суровую, требовательную, где били смертным боем, а кормили и одевали плохо и где в перспективе не виднелось ничего, кроме трех нашивок из желтой тесьмы на рукаве за беспорочную службу. Но ведь эти нашивки хлеба на старость не давали!» («За много лет. Воспоминания Неизвестного. 1844 - 1884 гг». , «Русская старина», т. 83-1, 1895 г. , стр. 121-122). Именно это отношение к солдатскому жребию, глубоко укоренившееся в массе русского народа, создавало питательную почву для афер, подобных рассмотренной выше.