Оно гуляло по комнатеСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Виктор Заядлов уже почти не был человеком, даже по его собственному мнению. Жил он уже несколько лет оседлым эмигрантом в Нью-Йорке, в маленькой трущобной квартире. Работу он бросил (да ее и не было), жену сдуло, и больше вокруг него ничего не стало. Кормился он на помойках и на социальное пособие, которого боялся. Неожиданно, после многих лет нищеты, получил он небольшое, но терпимое наследство — однако это уже ничего не меняло, и он позабыл о нем. «Не все ли равно как жить?» — подумал Заядлов в последний раз. Да, не это было главное. Главное было в том, что начала изменяться его тень. Он заметил это впервые, когда писал письмо далекой бабушке в Москву. Вместо тени от своих пальцев он увидел черные когти — сверхъестественно черные, ибо тень никогда не бывает так черна. «Началось, началось, — в холодном поту подумал он, — я знал, что этим кончится… Это конец». Но он дописал письмо, словно ведомый когтями. Впрочем, письмо было довольно добродушным, оно началось так:«Дорогая бабуся! Привет из Нью-Йорка, из всемирного центра будущего. Ты не умерла?! А я как будто бы умер, но в целом живой. У меня все хорошо. Часто по ночам любуюсь небоскребами. А как тетя Маня, тетя Катя и тетя Вика? (На самом деле никаких таких женщин вообще не существовало)». После того как Заядлов закончил писать, поставив последнее: «Не забывай меня, бабушка», он опять поглядел на тень и увидел, что она стала нормальная. Заядлов страшно обрадовался этому. «А не пойти ли мне погулять?» — решил он от счастья. И он прямо-таки побежал — вперед на Пятое авеню, к рекламам, ********** и бизнесменам. По дороге он поблевал около большого клуба, который называли почему-то храмом. И пошел вперед — мимо огромных причудливых тридцатиэтажных банков, малюсеньких церквей и теней об небоскребов. Там и сям появлялись нищие и сумасшедшие. Секс Заядлов любил, но сумасшедших — никогда. Их было много в этом городе будущего, но их некуда было девать…Заядлов подмигнул раза два прохожим, на большее он не решался, хотя помнил, что как-то раз ему ответили:— How are you (Xay а ю). Нет, он не был одинок. Заядлов вдруг юркнул в заведение, мокрое от пива и от раскрашенных, как на Марсе, проституток, и запил, наклонившись над единственной рюмкой виски. И тогда второй раз увидел свою тень, однако вместо обычной головы была голова льва. «Да нет, это кутенка, — успокоил сам себя Заядлов, наклонясь. — Всего лишь кошка — и все». Но потом вдруг вскочил, дико озираясь на невинных проституток. Тень исчезла, ушла в потолок, в лампу, повиснув над головами дев. И Заядлов выбежал из светоносного этого заведения. Свернул в малолюдство, какая-то женщина одиноко свистнула: была она как привидение, сошедшее с ума. Заядлов глянул вверх: там были небесного света небоскребы, и в каждом окне было, может быть, по бриллианту. Он не любил плясать перед небоскребами. Итак, появилась какая-то новая, почти доисторическая тень, как будто раньше он вообще жил без подлинной тени, оставаясь золотым счастливым человеком. Спустя три недели тень эта даже стала драться — словно из тени высунулся коготь. И тогда он захохотал. — Боже мой, я все понял, — кричал он в стену. — Это не сумасшествие, а, напротив, обратный процесс! Я наконец становлюсь нормальным!И он юрко, несмотря на драчливую тень, засеменил к своей новой жене. Действительно, когда сдуло жену-эмигрантку, он приобрел вторую — из местных, старуху лет семидесяти, якобы почти без средств, но все-таки с небольшими деньгами, которые она не тратила с детства. Потому и накопилось. Собственно, формально женат он не был, только — друг дома и полулюбовник. Приходил он к ней раз в полгода, или, может быть, раз в три месяца — и это считалось большой неразлучной дружбой. Почти мечтой. Вот перед ней-то Заядлов и любил плясать. Старуха — Мэри — терпела и это, скаля не то звериные, не то стальные зубы, и все время спрашивала Заядлова:— How are you (Xay а ю). Тот отвечал грустным кивком. Чужое небо Нью-Йорка с его ординарными звездами уже не мучило его…Следовательно, после появления драчливой тени — он понесся к Мэри: на забытом даже адом метро. Мэри встретила его своей прежней, жизнерадостно-мертвой улыбкой:— How are you (Хау а ю). Много, много раз слышал это приветствие Виктор, от всех просвещенных людей Запада. И не всегда реагировал правильно на эти слова: ведь он был чужеземец. На этот раз он просто поцеловал Мэри, и они стали смотреть телевизор. Иногда Мэри опять спрашивала: How are you? Или о погоде: не правда ли, хорошая погода сегодня?Потом, после выступления регбистов и литераторов, она сообщила Виктору, что скоро умрет, так как у нее серьезный рак. Виктор Заядлов уже почти не был человеком, даже по его собственному мнению. Жил он уже несколько лет оседлым эмигрантом в Нью-Йорке, в маленькой трущобной квартире. Работу он бросил (да ее и не было), жену сдуло, и больше вокруг него ничего не стало. Кормился он на помойках и на социальное пособие, которого боялся. Неожиданно, после многих лет нищеты, получил он небольшое, но терпимое наследство — однако это уже ничего не меняло, и он позабыл о нем. «Не все ли равно как жить?» — подумал Заядлов в последний раз. Да, не это было главное. Главное было в том, что начала изменяться его тень. Он заметил это впервые, когда писал письмо далекой бабушке в Москву. Вместо тени от своих пальцев он увидел черные когти — сверхъестественно черные, ибо тень никогда не бывает так черна. «Началось, началось, — в холодном поту подумал он, — я знал, что этим кончится… Это конец». Но он дописал письмо, словно ведомый когтями. Впрочем, письмо было довольно добродушным, оно началось так:«Дорогая бабуся! Привет из Нью-Йорка, из всемирного центра будущего. Ты не умерла?! А я как будто бы умер, но в целом живой. У меня все хорошо. Часто по ночам любуюсь небоскребами. А как тетя Маня, тетя Катя и тетя Вика? (На самом деле никаких таких женщин вообще не существовало)». После того как Заядлов закончил писать, поставив последнее: «Не забывай меня, бабушка», он опять поглядел на тень и увидел, что она стала нормальная. Заядлов страшно обрадовался этому. «А не пойти ли мне погулять?» — решил он от счастья. И он прямо-таки побежал — вперед на Пятое авеню, к рекламам, ********** и бизнесменам. По дороге он поблевал около большого клуба, который называли почему-то храмом. И пошел вперед — мимо огромных причудливых тридцатиэтажных банков, малюсеньких церквей и теней об небоскребов. Там и сям появлялись нищие и сумасшедшие. Секс Заядлов любил, но сумасшедших — никогда. Их было много в этом городе будущего, но их некуда было девать…Заядлов подмигнул раза два прохожим, на большее он не решался, хотя помнил, что как-то раз ему ответили:— How are you (Xay а ю). Нет, он не был одинок. Заядлов вдруг юркнул в заведение, мокрое от пива и от раскрашенных, как на Марсе, проституток, и запил, наклонившись над единственной рюмкой виски. И тогда второй раз увидел свою тень, однако вместо обычной головы была голова льва. «Да нет, это кутенка, — успокоил сам себя Заядлов, наклонясь. — Всего лишь кошка — и все». Но потом вдруг вскочил, дико озираясь на невинных проституток. Тень исчезла, ушла в потолок, в лампу, повиснув над головами дев. И Заядлов выбежал из светоносного этого заведения. Свернул в малолюдство, какая-то женщина одиноко свистнула: была она как привидение, сошедшее с ума. Заядлов глянул вверх: там были небесного света небоскребы, и в каждом окне было, может быть, по бриллианту. Он не любил плясать перед небоскребами. Итак, появилась какая-то новая, почти доисторическая тень, как будто раньше он вообще жил без подлинной тени, оставаясь золотым счастливым человеком. Спустя три недели тень эта даже стала драться — словно из тени высунулся коготь. И тогда он захохотал. — Боже мой, я все понял, — кричал он в стену. — Это не сумасшествие, а, напротив, обратный процесс! Я наконец становлюсь нормальным!И он юрко, несмотря на драчливую тень, засеменил к своей новой жене. Действительно, когда сдуло жену-эмигрантку, он приобрел вторую — из местных, старуху лет семидесяти, якобы почти без средств, но все-таки с небольшими деньгами, которые она не тратила с детства. Потому и накопилось. Собственно, формально женат он не был, только — друг дома и полулюбовник. Приходил он к ней раз в полгода, или, может быть, раз в три месяца — и это считалось большой неразлучной дружбой. Почти мечтой. Вот перед ней-то Заядлов и любил плясать. Старуха — Мэри — терпела и это, скаля не то звериные, не то стальные зубы, и все время спрашивала Заядлова:— How are you (Xay а ю). Тот отвечал грустным кивком. Чужое небо Нью-Йорка с его ординарными звездами уже не мучило его…Следовательно, после появления драчливой тени — он понесся к Мэри: на забытом даже адом метро. Мэри встретила его своей прежней, жизнерадостно-мертвой улыбкой:— How are you (Хау а ю). Много, много раз слышал это приветствие Виктор, от всех просвещенных людей Запада. И не всегда реагировал правильно на эти слова: ведь он был чужеземец. На этот раз он просто поцеловал Мэри, и они стали смотреть телевизор. Иногда Мэри опять спрашивала: How are you? Или о погоде: не правда ли, хорошая погода сегодня?Потом, после выступления регбистов и литераторов, она сообщила Виктору, что скоро умрет, так как у нее серьезный рак. Заядлов промолчал, не веря, но Мэри добавила, что для нее это большая проблема и что к ней уже давно ходит (она тратит на это немалую сумму денег) приличный психоаналитик: он объясняет ей, что теперь делать и о чем думать. Виктор улыбался как во сне, по-прежнему не веря, и ушел, смущенный. А через два дня его тень стала разговаривать. У Виктора пот ушел внутрь лба. А потом он разучился удивляться. Впрочем, слова тени были пророческими: «Не смотри на свое отражение в зеркале… Не смотри… Ты понял это?»Утешило его только то, что на самом деле говорила уже не его тень — ибо трудно было назвать, то что он видел рядом с собою, его тенью — лица, например, уже не существовало, но грудь выделялась и особенно борода, хотя на самом деле никакой бороды у него в земной жизни не было. Но все-таки часто — на стене, в углу, где-то в полуклозете среди смелых тараканов — мелькала и его бывшая тень, но опять-таки в ней то оказывался птичий нос, то коровье ухо, то горб демона, то еще что-нибудь почище. Если появлялся горб, то Заядлов обычно быстро бормотал, но горб, тот, как правило, упорно молчал. А пророчество тени несуществующей бороды (относительно зеркальца) Виктор запомнил на всю жизнь. Собственно, зеркал в его комнате никогда не было (там вообще почти ничего из предметов не существовало), но Виктор стал теперь шарахаться от зеркал и на улице, и в кафе, и где-нибудь в рекламном бюро. Но одновременно его стали манить к себе зеркала. И он, становясь на цыпочки, пытался заглянуть туда. Но в последний момент страх опрокидывал его назад, а ум свирепел: «Гляди, умрешь, если увидишь свое отражение». Так и жил он многие дни, вздрагивая от возможности увидеть…В конце концов он снова решил сходить к жене. Мэри встретила его с доктором. Белый костюм сидел в комнате и оказался психоаналитиком. Виктор ответил самому себе, что цивилизации непонятны друг другу. Психоаналитик же твердил свое:— Да, Мэри, согласно диагнозу, вы через недели три умрете. Но у вас еще много впереди: целые три недели. Живите активно. Гоните негативные мысли и не думайте о смерти. Наслаждайтесь! Самое главное: наслаждайтесь! Секс (но в меру), гипноз, хорошая еда — все годится. Наслаждайтесь — чем можете!Мэри улыбнулась:— Я согласна. А как же на том свете, если он есть?— Если он есть, то думайте о нем только в терминах наслаждения. — 0«кей, — ответила Мэри. — 0«кей, — сказал фрейдист. — А как же деньги? — спросила Мэри. — Деньги будут и на том свете, — ответил психоаналитик. — В символах. Косвенно. Но реально. Ибо деньги — не только деньги… Это — наше сверх Я. — Не понимаю о сверх Я, но о деньгах понимаю, — ответила Мэри. — Милый, — обратилась она, впервые за этот раз, к Виктору. — Через три недели я умру. Все, оказывается, подсчитано. У меня в банке останется немного денег. Доктор говорит, что это чудо, потому что даже у мертвой у меня будут деньги! Ты знаешь, я счастлива!Виктор промолчал. — Ну хорошо, милый, — продолжила Мэри. — Приходи ко мне на ленч через три недели или около. Покушаем. Не знаю точно, сколько у меня времени будет тогда. А сейчас уходи. Я буду наслаждаться…Заядлов мгновенно исчез, поцеловав высокий лоб Мэри. Больше он свою жену не видел (хотя один знак к нему пришел). Тень сказала ему (правда, во сне), что его жену, Мэри, похоронили быстро, как-то даже чересчур моментально, за десять почти минут, новейшим передовым способом. Но Заядлову было не до Мэри, превратившейся в труп. Его парализовал ужас перед своим отражением. Он порой чуть ли не нырял в зеркало, и тогда где-то на краю зеркальной безбрежной поверхности появлялось предостерегающее черное пятно, словно он сам в него превращался и видел свою смерть. Виктор отпрыгивал, как потусторонняя кошка, от любых зеркал, пугая самого себя. Иногда на улице, отпрыгнувши, он долго хохотал, один, скорчившись на тротуаре среди небоскребов и ног механически бегущих людей. Однажды, правда, одна собачка залаяла, увидев его. Он приласкал собачку от всего своего больного ума…Но один раз он поймал все-таки взглядом свое отражение. Это случилось, когда он пришел как-то к себе в комнату. В ней никогда не было зеркала, словно зеркало равносильно небу. Но на этот раз оно висело — прямо посредине. Кто принес его? Вероятно, уголовники, они часто заходили в его комнату, чтобы отдохнуть или просто унести от нечего делать последний стул…И тогда Виктор увидел того, кем был он. Больше всего его поразили глаза — потусторонне-звериные и глядящие на него. Но убило его иное — черный за-ужас, исходящий от всей странно меняющейся фигуры…Когда он очнулся — он был в зеркале, двухмерный и полоумный, а «оно», которое он видел в зеркале, гуляло по комнате.