Новый учительСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Вечерело. Полная пучеглазая луна барыней катилась по небосводу, словно подразнивая не успевшее спрятаться за горизонтом солнце. Среди голых, окаймленных лесополосами полей тянулась колея, змеей выгибаясь вблизи островка автобусной остановки – небольшой заасфальтированной площадки, на которой возвышалась крытая каменная конструкция. Там стоял старый тощий человек – местный учитель истории Павел Андреевич Весницкий. Он был небольшого роста, узкоплечий, черноволосый. Густая шевелюра, до сих пор не отмеченная ни единым седым волосом, являлась предметом гордости учителя. Поникшие пугливые серые глаза, нахмуренные жидкие брови и поджатые напряженные губы выдавали нервозность и раздражение, которые испытывал Павел Андреевич в настоящий момент. Изредка поглядывая на свои старенькие часы, он, сильно щурясь, смотрел на запад – оттуда должен был приехать новый молодой учитель. Директор школы попросила Павла Андреевича встретить коллегу и проводить к дому, который деревня выделила прибывшему специалисту. – Как раз познакомитесь со своим помощником, – фальшиво улыбаясь, говорила она. – На меня он произвел самое благоприятное впечатление. При этом и директор, и Павел Андреевич понимали: из центра едет не помощник, а преемник. Весницкому в очередной раз недвусмысленно намекали на пенсию. Но уходить из школы Павел Андреевич не желал. Убеждённый холостяк, он был безумно влюблён в свою работу. Правда она не отвечала ему взаимностью: коллеги холодны со стариком, директор не скрывает желания поскорее избавиться от него, ученики считают его чрезмерно строгим и из-за этого недобро подшучивают над ним, постоянно возникают проблемы с недовольными родителями. Тем не менее, Павел Андреевич продолжал настырно держаться за место. «Рано вы меня со счёта списали, – часто вступал в мысленный спор с коллегами Весницкий. – Выжить меня не получится, как не старайтесь, работу я люблю, предан ей, в отличие от вас». На самом же деле, как и всякий одинокий человек, он страшно боялся старости и осознания собственной никчемности, потому и не уходил. До сегодняшнего дня кадровый дефицит – извечная головная боль директора любой сельской школы – играл старику на руку, но с приездом нового предметника все менялось. Школа была небольшой, с избытком хватало и одного учителя истории. Погрузившись в очередную воображаемую словесную баталию (на этот раз с директором), старик не сразу понял, что слышит шум двигателя, доносившийся издалека. Вскоре из-за поворота, весело сверкая фарами, вынырнул и сам автомобиль – старенький зелёный «Москвич». Машина подъехала к остановке, застыла, продолжая шумно сопеть. Услышав неровное тарахтение двигателя, Весницкий подумал о дыхании запыхавшегося толстяка или астматика во время приступа. Из автомобиля вышел старомодно одетый молодой человек. На нём были широковатая летняя рубашка, каковые носили лет десять назад, брюки не по размеру и сандалии по виду ещё советских времен Павел Андреевич сощурился, стараясь лучше рассмотреть черты лица новоприбывшего. Веснушчатый, скуластый, улыбчивый он наверняка пользовался популярностью у девушек. – Здравствуйте, – приветливо произнёс мужчина. Вы, наверно, Павел Андреевич? Глеб, – представился молодой человек, протянув руку. – Рад знакомству, – выдавив улыбку, Весницкий заставил себя пожать руку новичку. – По батюшке вас как? А то, знаете ли, неудобно к малознакомому, пусть и молодому человеку, панибратски обращаться. Глеб широко улыбнулся, продемонстрировав крупные, красивые, идеально белые зубы. – Глеб Максимович. Свиридов, если вас вдруг и фамилия заинтересует, – улыбнулся юноша. – А вы ведь не в селе родились. Сельские запросто на ты переходят, а об отчестве и не задумываются. – Нет, как и вы родился и заканчивал институт в городе. Потом по распределению попал сюда, к этому месту и прикипел – настолько понравилась сельская жизнь, – сказал Весницкий. Глеб кивнул, указал рукой в сторону машины. – Ну, садитесь, поедем. Только подсказывайте, а то я был здесь всего раз и ехал не сам, а на автобусе. «Она даже не раздумывала – взяла его, как есть!» – неодобрительно подумал о директоре Весницкий. Мысль эта распекла Павла Андреевича, практически незнакомый ему Глеб уже вызывал неприязнь. Мечтая поскорее с ним распрощаться, Весницкий направился к автомобилю и по привычке решил сесть сзади. Однако молодой человек его остановил. – Подождите! – сказал он. – Багажник у меня заклинивает, поэтому я ложу вещи на заднее сиденье. С трудом их утрамбовал, дверцу открыть – вывалятся. Садитесь вперёд. «Ложу, – усмехнулся про себя Павел Андреевич. – И они хотят взять этого грамотея вместо меня!»Спорить он не стал, уселся спереди, Глеб завёл машину, и они поехали. – Сейчас до деревни добраться нужно. Вечерело. Полная пучеглазая луна барыней катилась по небосводу, словно подразнивая не успевшее спрятаться за горизонтом солнце. Среди голых, окаймленных лесополосами полей тянулась колея, змеей выгибаясь вблизи островка автобусной остановки – небольшой заасфальтированной площадки, на которой возвышалась крытая каменная конструкция. Там стоял старый тощий человек – местный учитель истории Павел Андреевич Весницкий. Он был небольшого роста, узкоплечий, черноволосый. Густая шевелюра, до сих пор не отмеченная ни единым седым волосом, являлась предметом гордости учителя. Поникшие пугливые серые глаза, нахмуренные жидкие брови и поджатые напряженные губы выдавали нервозность и раздражение, которые испытывал Павел Андреевич в настоящий момент. Изредка поглядывая на свои старенькие часы, он, сильно щурясь, смотрел на запад – оттуда должен был приехать новый молодой учитель. Директор школы попросила Павла Андреевича встретить коллегу и проводить к дому, который деревня выделила прибывшему специалисту. – Как раз познакомитесь со своим помощником, – фальшиво улыбаясь, говорила она. – На меня он произвел самое благоприятное впечатление. При этом и директор, и Павел Андреевич понимали: из центра едет не помощник, а преемник. Весницкому в очередной раз недвусмысленно намекали на пенсию. Но уходить из школы Павел Андреевич не желал. Убеждённый холостяк, он был безумно влюблён в свою работу. Правда она не отвечала ему взаимностью: коллеги холодны со стариком, директор не скрывает желания поскорее избавиться от него, ученики считают его чрезмерно строгим и из-за этого недобро подшучивают над ним, постоянно возникают проблемы с недовольными родителями. Тем не менее, Павел Андреевич продолжал настырно держаться за место. «Рано вы меня со счёта списали, – часто вступал в мысленный спор с коллегами Весницкий. – Выжить меня не получится, как не старайтесь, работу я люблю, предан ей, в отличие от вас». На самом же деле, как и всякий одинокий человек, он страшно боялся старости и осознания собственной никчемности, потому и не уходил. До сегодняшнего дня кадровый дефицит – извечная головная боль директора любой сельской школы – играл старику на руку, но с приездом нового предметника все менялось. Школа была небольшой, с избытком хватало и одного учителя истории. Погрузившись в очередную воображаемую словесную баталию (на этот раз с директором), старик не сразу понял, что слышит шум двигателя, доносившийся издалека. Вскоре из-за поворота, весело сверкая фарами, вынырнул и сам автомобиль – старенький зелёный «Москвич». Машина подъехала к остановке, застыла, продолжая шумно сопеть. Услышав неровное тарахтение двигателя, Весницкий подумал о дыхании запыхавшегося толстяка или астматика во время приступа. Из автомобиля вышел старомодно одетый молодой человек. На нём были широковатая летняя рубашка, каковые носили лет десять назад, брюки не по размеру и сандалии по виду ещё советских времен Павел Андреевич сощурился, стараясь лучше рассмотреть черты лица новоприбывшего. Веснушчатый, скуластый, улыбчивый он наверняка пользовался популярностью у девушек. – Здравствуйте, – приветливо произнёс мужчина. Вы, наверно, Павел Андреевич? Глеб, – представился молодой человек, протянув руку. – Рад знакомству, – выдавив улыбку, Весницкий заставил себя пожать руку новичку. – По батюшке вас как? А то, знаете ли, неудобно к малознакомому, пусть и молодому человеку, панибратски обращаться. Глеб широко улыбнулся, продемонстрировав крупные, красивые, идеально белые зубы. – Глеб Максимович. Свиридов, если вас вдруг и фамилия заинтересует, – улыбнулся юноша. – А вы ведь не в селе родились. Сельские запросто на ты переходят, а об отчестве и не задумываются. – Нет, как и вы родился и заканчивал институт в городе. Потом по распределению попал сюда, к этому месту и прикипел – настолько понравилась сельская жизнь, – сказал Весницкий. Глеб кивнул, указал рукой в сторону машины. – Ну, садитесь, поедем. Только подсказывайте, а то я был здесь всего раз и ехал не сам, а на автобусе. «Она даже не раздумывала – взяла его, как есть!» – неодобрительно подумал о директоре Весницкий. Мысль эта распекла Павла Андреевича, практически незнакомый ему Глеб уже вызывал неприязнь. Мечтая поскорее с ним распрощаться, Весницкий направился к автомобилю и по привычке решил сесть сзади. Однако молодой человек его остановил. – Подождите! – сказал он. – Багажник у меня заклинивает, поэтому я ложу вещи на заднее сиденье. С трудом их утрамбовал, дверцу открыть – вывалятся. Садитесь вперёд. «Ложу, – усмехнулся про себя Павел Андреевич. – И они хотят взять этого грамотея вместо меня!»Спорить он не стал, уселся спереди, Глеб завёл машину, и они поехали. – Сейчас до деревни добраться нужно. Пешком было бы быстрее, а так придётся круг сделать, – подсказывал Весницкий, про себя отмечая состояние автомобиля: сиденья рваные, кое-где прожжённые, переднее стекло в трещинах, бокового со стороны Павла Андреевича так и вообще не было. Закончив объяснения, Весницкий замолчал и, стараясь не смотреть на молодого человека, стал смотреть на дорожные столбы. Улыбчивость и вежливость юноши не смягчили предубеждённого старика, Глеб раздражал Павла Андреевича всё сильнее. – Красивые места, – заговорил Глеб. – Но ребята тут должно быть озорные. Весницкий пожал плечами. – Ребята как ребята, – нехотя ответил он. – Помню, к нам в детдом попал один сельский. Здоро-о-овый был. А баловень какой… Воспитательницы за голову хватались. – А вы в детдоме работали? – из вежливости проявил интерес Весницкий. – Нет, я сам детдомовский. Мать умерла, когда мне четырех не было, а от отца только имя и осталось. Бросил нас до моего рождения. Павел Андреевич никак не прокомментировал слова Глеба, но устыдился своей предубежденности – парню в жизни и так нелегко пришлось. – Правда, – продолжил Глеб, – тот мальчик умом не блистал. Разговаривал на каком-то кошмарном диалекте, суржик или что-нибудь в этом роде. Здесь-то дети сообразительные?– Всякие попадаются, – ответил Весницкий. – Вам лет-то сколько, Глеб Максимыч?–Двадцать четыре. – Молодой совсем. Поработать уже успели или это первое место?– Пытался, да в городских школах сейчас туго с зарплатой. – Здесь не лучше, – хмыкнул Весницкий. – Ну как сказать. В городе квартиру снимать приходится, а в деревне жилье выдадут бесплатно. – Я слышал, детдомовским выдают жилье. – По закону оно может и так, да на деле имеем то, что имеем – даже комнаты в общежитии я не получил. По зарплате здесь может и хуже, но и расходы не такие. Опять-таки, на проезд тратиться не нужно. По продуктам я узнавал, тут дешевле. Плюс к тому местные из совхозов с овощами всегда помогут. Если на коммуналке экономить, зарплата на то и выйдет. Но в деревне к учителю отношение особое, не то что в городе. – С чего вы взяли?– Так говорят. А что, не правда?Весницкий хмыкнул. – Неправда. Никакого особого отношения не ждите. – Понимаю, зависит от того, как себя поставлю. Но надеюсь, ребята меня полюбят. «Как же, – подумал Павел Андреевич. – Меня за тридцать с лишним лет не полюбили, а тебя полюбят». – Само собой, само собой, – протянул он вслух. Снова в разговоре возникла заминка. Молчание затянулось. Когда они доехали до деревни, Глеб остановился на въезде и вопросительно просмотрел на Весницкого. Задумавшийся Павел Андреевич опомнился. – Езжайте прямо метров сто, первую развилку пропускайте, а на следующей нам направо, – сказал он. – Уютно, – заметил Глеб, разглядывая ухоженные деревенские дома, расположенные по обеим сторонам дороги. На улицах кружилась детвора, многие с любопытством глядели на автомобиль, беззастенчиво тыкали в его сторону пальцем. Видимо опасаясь кого-нибудь ненароком сбить, Глеб сбавил скорость, и москвич тащился не быстрее черепахи. Весницкий рассеяно здоровался с ребятами, бродившими по обочине и не упускавшими шансов заглянуть в окна проезжавшего мимо них автомобиля. На повороте им попалась компания девушек, одна из которых – светловолосая – заметила Весницкого и кивнула ему. Павел Андреевич невольно улыбнулся и тепло ответил на приветствие. Это не укрылось от Глеба. – А это кто? – спросил он. – Моя ученица, Аня Астахова, – продолжая улыбаться, ответил Весницкий. – Дочка одного местного, Митьки. Тоже у меня учился. С детства был неприятным человеком. Но Аня в мать пошла. Вежливая, предупредительная, прилежная. Очень хорошая девочка. – А что мать?– Мать умерла в том году. – И часто у вас такое случается?– Какое такое?– Ну, умирают люди часто?– Да с каждым годом всё чаще. Молодые уезжают, старики остаются. Это вы какой-то странный, из города да в деревню, – как бы подшучивая, сказал Весницкий. Глеб слабо улыбнулся, ничего не ответил. Проехав ещё около полукилометра они очутились у довольно неряшливого домишки с заваленным забором-сеткой. – Вот и ваш дом, Глеб Максимович. Неказистый, хозяева его давным-давно бросили. Зато глиной утеплялся, потому за зиму расход дров поменьше. Знаете ведь, что ни газа, ни воды у нас нет, только колодец да печка?Молодой учитель рассеяно кивнул, осматривая дом со стороны. – Работы не мало, – вздохнув, заключил он. Весницкий про себя усмехнулся. Похоже, напрасно он боялся за своё место. Изнеженный горожанин максимум до зимы протянет, а там убежит, проклиная гиблую деревню. Эти мысли грели душу.

– Уж не мало. Вы ещё не видели, что внутри творится. Директорша наша заставила ребят прибраться, мебель притащить. Хотела уютный вид придать. Да только ничего у нее не вышло. Пойдемте, покажу. – Калитка на щеколду закрывается, войти может любой, – продолжал он по дороге к дому. – Боятся у нас некого, некоторые даже на ночь не запираются, но в городе, говорят, жить привыкли по-другому. – Мне приходилось гостить в деревнях, – сказал Глеб, окидывая беглым взглядом двор. – Знаю, что да как. Это сарайчик? – спросил он, указывая на небольшое деревянное строение с покосившейся крышей. – Нет, свинарник. В огороде курятник есть. При желании хозяйством обзаведётесь. – Посмотрим-посмотрим. Они поднялись на невысокое крыльцо, Весницкий достал ключ из кармана и открыл тяжелый железный замок, висевший на двери. – Замок только наружный, изнутри закрывается на щеколду, – пояснил Павел Андреевич, наблюдая за реакцией Глеба. Они переступили порог. В небольшой прихожей постелили коврик, заляпанное краской оконце кое-как вытерли, в углу поставили тяжёлую железную вешалку. Разувшись, Весницкий проводил Глеба в зал, обставленный более чем скромно: голый свежеокрашенный пол, небольшой письменный столик, табурет, кресло качалка и широкая тумбочка да старый телевизор, установленный на ней. Предметы интерьера были расставлены беспорядочно, оттого пустующая комната казалась ещё уродливее. Когда Павел Андреевич включил свет, стало ясно, что убирались здесь небрежно – на полу и подоконниках отчетливо различима чёрно-серая пыль, в углах серебрились ниточки паутины. Заметив это, Глеб явственно поморщился. – Дом, как видите, большой. Здесь у вас кухня, а там две комнаты и спальня. Кровать вроде бы сюда принесли, да где-то сундук стоял. С мебелью первое время будет худо, но уверен, вам помогут. У народа полно ненужного барахла, они с удовольствием поделятся, кто за копеечку, а большинство по доброте душевной, – сказал Весницкий. – В принципе всё. Вот ключ от замка. Если хотите, могу помочь разгрузить вещи. – Разгружать особо нечего, – Глеб махнул рукой, – скромные пожитки. – Ну как знаете, – напрашиваться он не стал. – Тогда обживайтесь, не буду вам мешать. До свидания. Они пожали руки и старый учитель ушёл. …– Кто это был? – спросила рыженькая Катя Белкина у Ани Астаховой, когда зеленый москвич уехал прочь. – Пал Андреич, – ответила Аня. – А с ним парень какой-то. – То был новый учитель, – уверенно заявила Катя. – Ты разглядела? Какой он из себя? – оживилась полненькая Тамара Тёркина. – Нет. Темно, хоть глаз выколи, как я его разгляжу. – А я знаю, где он жить будет, – сказала Белкина. – В брошенном доме на Ульянова. Там лет пять как никто не живет. Нас гоняли туда убираться, пока вы в лагере были. Глаза любопытной Томы загорелись. – А давайте сходим? – предложила она. – Зачем? – удивилась Катя. – Хоть посмотрим на новенького. Интересно же, – настаивала Тома. Катя пожала плечами, посмотрела на Аню. – Пойдём?Аня не хотела признаваться, что как и Тома, хочет посмотреть на новенького, поэтому ответила неопределенно:– Как хотите. – Тогда идем, – постановила Тёркина. Девочки свернули вслед за только что проехавшей машиной. Фонарей в деревне было немного, да и из имевшихся работали не все. Лишь необычайно яркая луна освещала поросшую травой грунтовку. Словно партизаны на разведке, девочки старались не шуметь, почти не разговаривали друг с другом. Заметив Павла Андреевича, бредущего с понуро опущенной головой и нашептывающего себе под нос невнятные речи, они затаились в тени ивы, растущей у дороги. – …говорить не обучен, – ворчал учитель, проходя мимо, – а ему детей доверяют. Будто мне не шестьдесят, а восемьдесят. Взять да и уйти, посмотрим как тогда…Катя ухмыльнулась и покрутила пальцем у виска. Девочки захихикали, дождались, когда старый ворчун отойдет достаточно далеко, выбрались из укрытия и продолжили свой путь. Машину нового учителя они увидели издалека благодаря свету фар, которые парень оставил включенными. Дверцы были открыты нараспашку – похоже, вовсю шёл процесс разгрузки. И правда: молодой парень выскочил из дома наружу, схватил какие-то ящики с заднего сиденья и потащил их обратно в дом. С позиции, которую заняли девочки, разглядеть новенького было невозможно. – Ростом не удался, – язвительно заметила Катя. – Зато плечистый, – возразила Тома. – Вы как хотите, а я пойду ближе, – заявила Аня. – Раз уж пришли, глупо глазеть издалека. Аня смело двинулась вперёд, подруги засеменили следом. Стараясь не попасться новому учителю на глаза, девчата перебежали через дорогу, обогнули дом и перелезли через забор в том месте, где он почти повалился. Подобравшись к окну спальни, они замерли чуть в стороне и стали наблюдать. По всей видимости, свои вещи учитель сносил сюда – у стены возвышалась башня из пяти коробок. Вскоре в проёме появился и сам учитель, волочивший старый и на вид тяжелый матрас. – Да он неряха, – заметила Катя. – Матрас словно с помойки. Не пойму, в земле он его вымарал что ли. Свернув его, мужчина отложил матрас в сторону и начал двигать кровать, расположение которой ему не понравилось. Повернув изголовье к дверному проёму, он удовлетворенно хмыкнул. – Еще и суеверный, – добавила Катя. – Почему? – спросила Аня. – Говорят же, спать ногами в сторону дверей нельзя, – пояснила Катя. – Вот он изголовье и разворачивает. Положив матрас на кровать, он накрыл его клеенкой и только после этого стал стелить простыни. – Не такой и неряха, – возразила сама себя Катя. – Может денег на новый не наберет. – Странный он, – заметила молчавшая до того Тома. – Историки, наверно, все такие. Произнесла это она довольно громко, её грубый утробный голос услышал учитель. Девочки начали шикать друг на друга, Аня собиралась убегать, но Катя удержала её и, приставив палец к губам, заставила остаться на месте. Учитель подошёл к окну и стал вглядываться в темноту. – Здесь кто-то есть? – спросил он.

Девочки молчали. Учитель приятно улыбнулся. – Ребята, я вас вижу. Что вы тут делаете?Никто из троицы не решился подать голос. Учитель коротко хохотнул. – Решили играть в молчанку? Как знаете. Если хотите, заходите в гости. Я пока не все вещи разобрал, но кипятильник и посуду достал, чаем вас напою, – сказав это, он как ни в чем не бывало продолжил наводить в комнате порядок. – Пошли домой, лиц он всё равно не видел, за пацанов нас принял, – предложила Аня. Но Катя не стала ее слушать, решив, что настал момент брать лидерство в свои руки. Белкина подошла к окну достаточно близко. – Здравствуйте, – поприветствовала она учителя. – Так вы барышни, – учитель широко улыбнулся. – А я думал, мальчишки балуются. И не боитесь по ночам под окнами незнакомых людей шастать?– А чего нам бояться нашего будущего учителя, – улыбнулась в ответ Катя. – Вот познакомиться с вами хотим. Я Катя Белкина. Там две мои подруги – Аня Астахова и Тома Тёркина. Мы в одиннадцатый класс перешли. Ещё не знаете, вы у нас будете историю вести или Пал Андреич?– Час назад приехал, откуда мне знать. В любом случае рад знакомству. Глеб Максимович, – представился учитель. – Теперь, когда познакомились, как насчёт чая?– Уже идём, – сказала Катя. – Тогда кипячу воду, – он вышел из спальни, а подруги подобно фуриям налетели на Белкину. – Ты что делаешь! – шипела Аня. – Если мамка узнает, что я подглядывала, мне из-за тебя влетит! – сердилась Тамара. – Угомонитесь вы, он нормальный парень, никому ничего не расскажет. Пошли чай пить, хоть узнаем, что за человек, – отрезала Катя. Когда девочки вошли внутрь, Глеб Максимович крутился на кухне. – Идите сюда, – позвал он их. – Можете не разуваться, всё равно полы мыть придется. – Хотите, мы вам поможем? – вызвалась Катя. – Павел Андреевич сказал, что ребят уже заставили в этом доме прибираться до моего приезда. А злоупотреблять отзывчивостью учеников я не стану. Да и крепостное право сто сорок лет назад отменили, – пошутил Глеб Максимович. – Мебели у меня пока немного, поэтому садитесь куда хотите. Девочки устроились кто на подоконнике, кто у стены, не сводя глаз с нового учителя. Короткие светлые волосы ежиком ёршились на голове; резко выступавшие скулы придавали его облику мужественности; ярко-красный румянец заливал щёки; алые, почти девичьи губы обрамляли крупные белые зубы; широкий, бугорчатый лоб придавал лицу выразительности; на выпирающем подбородке не различить щетину – то ли учитель идеально гладко выбривал волосы на лице, то ли борода у него совсем не росла. Несмотря на веснушки, густо усеивавшие нос и щёки вплоть до подглазничных борозд и придававшие его внешности детскость, он был по-мужски хорош. Налив чай в небольшие кружки, Глеб насыпал в каждую из них по две ложки сахара и поставил на стол. – Угощайтесь, – предложил учитель. Поблагодарив, девочки разобрали кружки, стали пить. – А где вы раньше работали, – нарушила затянувшееся молчание Тома. – В городе. Правда, недолго. – А почему уехали?Глеб Максимович отвел взгляд и нахмурился. – Приключилась неприятная история. – Что за история? – беззастенчиво спросила Тома. Новый учитель неприветливо посмотрел на девочку. Похоже, он уже жалел, что пригласил их на чай. – Мне не хотелось бы говорить об этом в первый же день, – сказал он. – Лучше вы расскажите мне о вашей школе, учительском коллективе, одноклассниках. Заметив, что Глеб почувствовал себя неуютно, когда речь коснулась прежнего места работы, Катя решила подхватить разговор и увести его в сторону от неприятной темы. – Класс у нас живее, чем городской. Нелегко вам придется, Глеб Максимович, – она задорно улыбнулась. – Мальчишки городских вообще недолюбливают, несерьезные они. – А девочки что же? Серьезные? – шутливо спросил учитель. – Когда надо серьезные и ответственные, – ответила Катя. – Учителей у нас в школе мало, но все нам нравятся. Разве что… – хитро прищурившись, она пристально посмотрела на учителя. – Не сдадите меня, если посплетничаю?Стараясь скрыть улыбку, Глеб Максимович кивнул. – Наш нынешний учитель истории, гхм, проблемный, – заявила Катя. – С придурью он, – прямо сказала бесстыжая Тома. Катя смутилась и посмотрела на подругу, но та и глазом не повела. – Отчего ж вы так плохо о нём?– Истеричный он какой-то, – продолжила Тома. – Когда рассказывает, глаза по классу блуждают, как у полоумного. Я-то знаю, у меня дядька в дурдоме. «Видать наследственное», – подумала Аня, недовольная словами Тамары. В отличие от подруги к Весницкому она относилась хорошо. – Вот у него, у дядьки, глаза точно так же вращались, – воодушевленно продолжала Теркина. – Бывает, говорит тихо-тихо, а потом как заорет: «Вы меня не слушаете, не уважаете! Я вам всем двойки за урок поставлю!» Особенно девочкам достается. А мальчишек он побаивается. Поговаривают, ему когда-то вмазал один ученик, так он с тех пор пацанов старается не трогать. Ко мне постоянно придирается и отца моего при всем классе начинает осуждать. – Тома! – не выдержав, прервала её возмущенная Аня. Та только отмахнулась, мол, а что такого. – Я терпела-терпела, а потом взяла, да батьке всё и рассказала. Он к Пал Андреичу сходил поговорить, с тех пор мне жизни нет на уроках истории. Каждый раз меня заставляет проверочные писать. Когда плохо получается, он так подленько усмехается и приговаривает: «Тебя отцу в глаза, Теркина, не стыдно будет смотреть, с такой-то оценкой». Так и подмывает послать его куда подальше. Но теперь-то историю вы у нас будете вести. – Я же сказал, пока не знаю, – ответил несколько опешивший от такой откровенности учитель. – Ну а вы как к Павлу Андреевичу относитесь? – спросил он Аню и Катю. – Да как к нему относиться-то, – обиженно буркнула Тома. Видимо её задело, что Глеб решил послушать кого-то ещё. – У меня с ним проблем нет, – начала издалека Катя. – Но мне он не нравится. На уроках он и правда ведёт себя как-то не так, будто боится учеников. Рассказывает отрывисто, дергано, мандражит что ли, – она обреченно махнула рукой, отчаявшись подобрать нужное слово. – Может, как человек он и не плохой, да только учитель никакой. Видно, что старается, хочет нас заинтересовать, развлечь. Тома тут его прямо-таки драконом описала, а он нам и конкурсы устраивает, и с уроков отпускает. Но эти попытки подружиться у меня вызывают только жалость к нему. Мальчишки его совсем не уважают, уроки прогуливают, позволяют себе открыто ему хамить. Поэтому смотрите, как бы с вами такого не приключилось, – предупредила Катя. – Ну а ты? – спросил Глеб Максимович Астахову. – Тебе Павел Андреевич тоже не нравится?– Нет, мне нравится, – честно ответила Аня. – История вообще мой любимый предмет. Она хотела добавить, что учителю некрасиво обсуждать своего коллегу с учениками, но не решилась на это. Допив чай, девочки ещё немножко посудачили с новым учителем и ушли, по дороге начав перемывать кости уже ему. – Ну как вам Глебушка? – с издевкой спросила Тома. Катя неопределенно пожала плечами. – Мне понравился, – сказала Аня. – Да тебе все нравятся! – резко сказала Тома. – Ты нас там здорово подставила. Такая пай-девочка, учителя не обсуждаешь. Слушать противно!– Ты чего? – удивившись, спросила Аня. – А сама не понимаешь? Ну тогда и объяснять не буду. – Да не ссорьтесь вы, нашли из-за чего, – прервала их Катя. – Я в нём еще не разобралась, но он симпатичный. Заметили, как на меня смотрел? Здорово, если он у нас историю будет вести. – Согласна, – поддержала её Тома. – Обычный парень, даже слишком молодой. Будет интересно посмотреть, как он с нашим классом справится. По-моему, ничего у него не выйдет. – Да ладно вам, девочки. Пал Андреич не такой плохой. Последний год остался, стоит ли обживаться с новым учителем? Я бы хотела оставить всё по-старому, – неуверенно возразила Аня. Тома презрительно посмотрела на подругу, но ничего не сказала. Добравшись до перекрестка девочки попрощались и разошлись по домам. …Грузный, высокий, непропорционально сложенный мужчина сильно походивший на уголовника, насупив брови и угрюмо глядя на встречных, шёл домой. То был отец Ани, Дмитрий Астахов. Тяжелый острый взгляд из-под густых темных бровей, раздутый, поломанный в одной из бесчисленных драк нос, большие бледные губы, выступающий вперед подбородок, непропорционально узкий лоб и коротко остриженная голова неправильной формы довершали и без того убедительный образ бандита. Хотя на самом деле Дмитрий ни разу не сидел в тюрьме, к криминалу не имел даже отдаленного отношения и всю жизнь проработал комбайнером. Внешность Астахова соответствовала его характеру – взрывной, не терпящий возражений, он был любителем драк, везде и всюду требовал к себе уважительного отношения, крепко держался за людей, которых считал друзьями, с остальными говорил прямо и грубо. За всю жизнь Дмитрий позволил собой помыкать лишь двум женщинам – своей жене и дочери, которых он без памяти любил. Неудивительно, что когда супруга умерла, он полностью посвятил себя Ане. Но в своей любви он часто терял чувство меры и забывал, что рука об руку с заботой бредёт её спутница – назойливость. Аня нельзя было назвать красавицей, она никогда не пользовалась популярностью у мальчиков. Тем не менее, и на нее обращали внимание, даже пытались неуклюже ухаживать. Однако, всякий раз прознав об этом, Дмитрий отлавливал паренька, осмелившегося подарить его дочери шоколадку, на улице и проводил разъяснительную беседу на повышенных тонах. Обычно запуганные мальчишки забывали дорогу к дому Астаховых, что абсолютно устраивало Дмитрия и ранило Аню. Поначалу дочь не осмеливалась противиться воле отца, но со временем устоявшийся порядок все чаще нарушался. Аня узнавала отца лучше, постепенно стала догадываться, кто скрывается за личиной грубого и черствого мужика – податливый, как тесто, и ранимый, как щенок, человек. Она не стеснялась эксплуатировать эти отцовские качества в личных интересах, перечила ему и устраивала скандалы. Несколько раз после ссор Аня демонстративно переставала готовить и убираться в доме. Дмитрию приходилось уступать. Происходили и другие перемены: Аня подолгу гуляла, поздно возвращалась домой, никогда не отчитываясь о том, где была, разговоров с отцом девушка избегала, больше не ластилась к нему, как в детстве. Астахов понимал – это взросление, процесс не остановить, но смириться было очень трудно. Он вошёл в дом – просторное кирпичное здание с крышей из шифера, которое построил ещё его дед – не разуваясь направился на кухню и обнаружил на столе две накрытые тарелки, а поверх них записку: «Папочка, я приготовила гречку с мясом, кушай на здоровье. Вернусь поздно». Астахов поужинал, после достал упаковку «Примы», вышел на старое скрипучее крыльцо и закурил, любуясь медленно плывущей над горизонтом большой, оранжево-желтой луной. Запах табака смешивался со сладким ароматом увядающей травы, навевая воспоминания о былых временах. Тогда была точно такая же ночь, только темнее. И лето не заканчивалось, а начиналось. Дневная жара отпускала только к вечеру, прохлада и особенное ощущение безнаказанности толкали на поиск приключений. Совсем молодой Астахов – едва-едва исполнилось двадцать – бегал на пасеку к дочери старого бортника. Единственная блондинка в деревне, пышногрудая, румяная, она считалась завидной невестой. Сколько к ней женихов приходило свататься – не сосчитать, но свой выбор она остановила на Митеньке. Влюбленный без памяти Астахов не знал, как к ней подступиться, что было на него не похоже – обычно с девками он не робел. А тут былая уверенность куда-то подевалась, и в своих полных романтики ухаживаниях он походил на влюбившегося в первый раз девятилетнего мальчишку. По дороге нарвав букет полевых цветов, он с трудом подобрался к забору пасеки, где его уже поджидала любимая. Перебравшись через ограду, он хотел было протянуть ей букет, но, ошеломлённый, примерз к земле. Она стояла перед ним абсолютно голая, вместо платья накинув отблеск тусклых звезд. Мрак ночи целомудренно скрывал детали, позволяя разглядеть лишь контуры, отчего Митя только сильнее распалялся. Он выронил букет и хлопал глазами; она прижалась к нему, одним лишь прикосновением заставив юноши затрепетать. Он ощутил тепло, исходившее от большой мягкой груди, нежность гладких тонких пальцев, ласковый ветерок её дыхания. А когда она плотно-плотно прижалась своей промежностью к его голой по колено ноге, и жар обдал его бедро, Астахов не выдержал, вцепился губами в её губы, трясущимися от возбуждения руками стал стягивать с себя одежду, неуклюже попытался обхватить её за талию. Но тут она тихо хихикнула, каким-то образом вырвалась из объятий и побежала прочь, в сторону яблоневого сада. Позабыв обо всём на свете, движимый одной лишь страстью, Митя бросился следом за ней. Порыв холодного ветра вернул Астахова в настоящее. Даже теперь, вспоминая события двадцатилетней давности, он чувствовал, как учащённо начинает биться сердце, а внизу живота и паху разливается приятное тепло. Оказалось, Астахов давно скурил сигарету и как последний дурак просто сидел на крыльце, любуясь застывшим во времени унылым ликом луны. Вернувшись на кухню, Дмитрий бросил короткий взгляд на часы – половина одиннадцатого. Аня давно должна быть дома. Астахов закурил очередную сигарету, а пачку с зажигалкой бросил в карман. Нужно идти искать дочь. У самой калитки он столкнулся со школьным учителем Весницким. Они обменялись кивками, Астахов проводил его недоброжелательным взглядом. Словно бы восстанавливая баланс, своим появлением Весницкий напомнил ему эпизод куда менее приятный, чем встреча с женой на пасеке. – Пал Андреич, – нехотя окликнул его Астахов. – Ты Анюту не видал?Весницкий замер, неуверенно повернулся, вопросительно посмотрел на Астахова. – Дочь мою не видал? Просил в десять вернуться, а ее всё нет, – пояснил Астахов. – Аню-то? Видел. Встретил по дороге. Выждав паузу, Астахов спросил:– Ну и где ты её видел?– Да как где, у дома новенького, Глеба Максимовича. На Ульянова. – Ну ладно, – протянул Астахов, про себя назвав учителя идиотом. Уточнять, кто такой Глеб Максимович и прощаться Дмитрий не стал, а пошёл прямиком на Ульянова. Не смотря на наступление ночи, деревня и не думала засыпать. По грунтовым дорогам проносились мопеды, в тёмных переулках дети играли в прятки, а парни лапали молодых девиц. Взрослых на улицах почти не было. Большинство мужиков прикованы к телевизорам, а хозяйки заняты на кухне. Из окон большинства домов лился уютный жёлтый свет, лишь завалюшки были окутаны темнотой – старики уже спали. Астахов добрался до Ульянова без приключений, дочку так и не встретил. Фонарей здесь не было, куда идти дальше Дмитрий не знал. Двинувшись наугад, он заметил, что в давно брошенном доме почему-то горит свет. Вспомнив, что Весницкий говорил о новичке, Астахов догадался, кто там поселился. Бесцеремонно открыв калитку и войдя внутрь, он стал искать хозяина. Из дальнего конца дома доносился стук молотка. Миновав прихожую и гостиную, Дмитрий оказался в спальне, где обнаружил молодого конопатого парня, прибивавшего ножки своей кровати к полу гвоздями. Заметив незваного гостя парень растерялся, но не испугался. – Вы что-то хотели? – спросил он, окидывая Астахова любопытным взглядом. – Дмитрий Астахов, – представился мужчина. – Глеб, – кивнув, ответил парень. – Я к тебе вот по какому делу, Глеб. Ты тут у своего дома девочек не видел? Я дочку свою ищу – давно должна была вернуться, а всё нет. Отложив молоток в сторону, парень поднялся. Ростом он значительно уступал Астахову, однако щуплым его не назовешь. – Ко мне заходили три школьницы познакомиться. Честно, не припомню сейчас, как их звали… Может опишите вашу, а я скажу, была такая или нет. – Светленькая, – Астахов неопределенно повёл руками. – В спортивных штанах и футболке. Аня зовут. На секунду задумавшись, Глеб кивнул. – Да, она была с ними. Самая молчаливая из троицы. Всё пыталась сгладить замечания своих подруг о здешних учителях. Астахов невольно улыбнулся – новенький точно ухватил манеру дочери вести беседу. Аня всегда старалась сгладить острые углы, потому избегала резких необдуманных высказываний. «Видать, проницательный мужик», – с уважением подумал Астахов. – И давно они ушли? – произнёс он вслух. – Не так чтобы. Минут пятнадцать назад, – ответил Глеб. – Ну хорошо, спасибо за помощь. Ты, значит, новым учителем будешь?– Значит буду, – беззастенчиво передразнил Астахова Глеб. Дмитрий, не привыкший к такому обращению, проникся ещё большим уважением к учителю. – А ножки зачем прибиваешь? – спросил Астахов. – Пол скользкий, не хочу, чтобы кровать ездила, – пояснил новичок. Кивнув на прощание, Астахов ушёл. Побродив немного по деревне, он вернулся домой, где его уже дожидалась Аня. Она успела принять душ и сидела у телевизора, смотрела какой-то сериал. – Привет, папочка, – поздоровалась она, даже не глянув в сторону отца. – Ты где была?– С подругами гуляла. – Я же просил тебя вернуться в десять. – Да? Я и забыла, папочка, – не моргнув и глазом, беззастенчиво соврала Аня. Астахов хотел рассердиться, но услышав «папочка» из уст дочери, разомлел. Он вошёл в комнату, сел рядом и, дождавшись рекламы, стал расспрашивать о Глебе. – И как тебе новый учитель? – спросил он. Она удивленно посмотрела на отца. Он махнул рукой. – Знаю я, знаю, где ты была. Думаешь чего по деревне среди ночи шлялся – тебя выискивал. Немного поразмыслив над услышанным, Аня пожала плечами и начала рассказывать. Учитель понравился, но лично ей хотелось бы остаться в классе Павла Андреевича. – А по-моему, этот Глеб толковый парень, – поделился своим мнением Астахов. Они ещё немного поболтали на отвлеченные темы, после чего Дмитрий отправился спать. Так подошёл к концу предпоследний день лета. Первый урокПервый учебный день выдался пасмурным. Солнышко изредка радовало своим румянцем из-за бледно-серых туч, а со стороны степи ветер приносил шум грома, рокотавшего где-то за горизонтом. Наэлектризованный и влажный воздух полнился не по-осеннему душистым ароматом доцветающей травы. Павел Андреевич понурив голову, шёл по направлению к школе. Он все никак не мог успокоиться и думал о новом учителе. В этом году Весницкого не уволят. Сразу менять проверенного человека на неопытного юнца никто не станет. Глядишь, директор раскусит Глеба, поймет, что он неграмотный и прогонит. Но если тому удастся отработать этот злосчастный год… Весницкого давно хотели отправить на пенсию всем коллективом. Коллеги-женщины его недолюбливали по той же причине, по которой его недолюбливали женщины вообще. Правда причина эта Павлу Андреевичу была неизвестна. Те два года, что он был женат, превратились для него в настоящий ад. Супруга буквально села ему на голову, и только развод помог Весницкому освободиться. Трудовик, физрук и химик – единственные мужики в коллективе – тоже не общались с Весницким. Но с этими-то все ясно: любили выпить, а Павел Андреевич к спиртному не притрагивался. Они сочли подобное пренебрежительное отношение к их обществу за личное оскорбление, в отместку стали распускать о Весницком гнусные сплетни по всей деревне. Вся троица займет сторону Глеба после первой совместно выпитой рюмки. Правда, отношения с коллегами не слишком волновали Павла Андреевича: в учительской он старался не появляться, между уроками отсиживался у себя в подсобке и читал исторические книги и методички или возвращался домой, благо жил недалеко от школы. Хуже обстояло дело с учениками. Многие родители нынешних школьников сами сидели за партой у Весницкого. То ли из-за чрезмерной строгости историка, то ли из-за собственной несостоятельности, которую они ставили в вину Весницкому, родители всячески пытались испортить жизнь Павлу Андреевичу. После любого маломальского конфликта с их чадом из-за оценки, являлись в кабинет самолично и прямо-таки наезжали на Весницкого, когда не добивались своей цели, шли писать кляузы директору. Сашка Теркин так тот вообще чуть в драку не бросился. Его доченька заданий не выполняла, глазами хлопала, ничего не учила, а когда Весницкий поставил ей заслуженную двойку, при всем классе чуть ли не матами его обложила. Павел Андреевич терпеть не мог нарушения субординации, ревностно относился к школьной иерархии, потому недолго думая решил отомстить. Наговорил ей массу обидных вещей, по её отцу прошёлся, дабы сделать Томе побольнее. Да, непедагогично, но по-другому никак. Не мог же он просто промолчать. А потом явился сам Теркин. Красный, как бык, давай кулаками размахивать. Весницкий перепугался – драться он не умел, прямых столкновений избегал до последнего, а если уж ввязывался, сам получал по полной. Струхнул и теперь, стал извиняться. После этого Тамара нос задрала и вообще перестала подчиняться. Ну Весницкий молчал, терпел, а двойки ей всё равно ставил. Сашка стал бегать к директору и требовать уволить Павла Андреевича. Когда директор обсуждала этот инцидент, старалась использовать эвфемизмы, но Весницкий без труда догадывался, что скрывалось за мягкими формулировками «пора бы вам на пенсию» и «вы сдали на старости». Не смотря ни на что, увольнения Весницкий не боялся до этого самого года по одной простой причине – заменить его не кем. И, как ему казалось, за место он держался не просто так, а искренне верил, что его уроки помогли некоторым ребятам определиться в жизни. Как приятно видеть в глазах пускай одного-единственного в классе интерес к предмету! Ради этого стоило жить. А что будет, когда его отправят на пенсию? Тихое прозябание и смерть у себя дома. Он как раз подходил к школьному забору, когда его догнал Глеб. – Здравствуйте, Павел Андреевич, – приветливо улыбаясь, поздоровался веснушчатый парень. Весницкий рассеяно кивнул. – Ну как настроение перед первым учебным днём? Боевое? – попытался пошутить Глеб. Весницкий хмыкнул. – Этот первый учебный день для меня не первый, – ответил он. – А я вот волнуюсь, – не услышав слов Весницкого, продолжил Глеб. «Правильно делаешь, – злорадно подумал Весницкий, – уж тебя-то они заживо сожрут». – В городской школе народ всё-таки другой. Чем живут сельские ребята, я не представляю. Как они меня воспримут – начнут надсмехаться над возрастом, или наоборот обрадуются свежей крови? – Глеб коротко хохотнул. Похоже, он был из тех, кто сам шутит и сам же смеется. – Может, дадите какие-нибудь советы?– Могу вам дать только один совет, – ухмыльнулся Весницкий – уносите ноги, пока живы. Глеб захохотал. – А если серьезно?– А я почти серьёзен. В одном вы правы – село не город, здесь всё по-другому. На том их разговор завершился. Они поднялись на широкое полуразвалившееся бетонное крыльцо двухэтажного кирпичного здания и вошли внутрь. Третьеклашки уже носились в рекреации, ребята постарше устроились у окон, смотрели на улицу и что-то оживленно обсуждали. На Глеба смотрели подозрительно и с любопытством, с Весницким здоровались. Когда учителя стали подниматься по лестнице, ведущей на второй этаж, школьники начали шушукаться, узнавать друг у друга, кто такой молодой парень и что он забыл в школе. Учительская располагалась на втором этаже в стороне от лестничного проёма и пустовала – видимо, преподаватели уже ушли в свои классы и готовились к началу уроков. Помещение было довольно просторным, вдоль прохода выстроились четыре двухместных стола, тумбочка с телефоном и большой шкаф, забитый какими-то книгами. К нему и направился Весницкий. Открыв ключом, спрятанным под шкафом, один из отделов, он стал искать журнал, когда к нему снова пристал Глеб. – Простите, что отвлекаю, – начал он. – Но мне нужно найти директора. Не подскажите, где её кабинет?– Подожди секунду, нам по дороге, – несколько смягчился Весницкий. В конце концов, рассудил он, нечего винить парня в своих бедах. Павел Андреевич невольно вспомнил свой первый урок в стенах этой школы и понял, что Глебу и без того придётся несладко. Достав журнал 8 «Б», Весницкий жестом предложил молодому учителю следовать за собой. – Хоть знаешь, – Весницкий осекся. – Ничего, если я перейду на ты?– Нет, конечно. Так даже лучше, а то право неловко, когда пожилой человек к тебе на вы обращается. Ответ Весницкому понравился. – Так знаешь, когда у тебя занятия начинаются? В каких классах будешь вести?– Вот иду узнавать, – глупо улыбнулся Глеб. – Я ведь устроился сюда, как бы лучше сказать, внезапно. Буквально неделю назад договорился с вашим директором и то по телефону. – Понимаю, – сказал Весницкий. Они как раз подошли к кабинету истории. – Вон там вот, – Весницкий указал на дверь с противоположной стороны коридора, – кабинет директора. – Нелегко вам наверно работается – всё время под надзором, – улыбнулся Глеб. Весницкий лишь слабо приподнял уголки губ. – Ну не буду вас задерживать, – сказал Свиридов и направился прямо по коридору. Весницкий проводил его взглядом и зашёл в класс. В этот момент как раз прозвенел звонок. Поздоровавшись, Павел Андреевич хотел было начать урок, но заметил, что мела нет. Выяснять, кто дежурный, он не стал – на первом уроке ответа не добьешься – велел ученикам сидеть тихо и решил, что лучше всего пойти самому. Проходя мимо кабинета директора, он расслышал несколько слов, доносившихся оттуда. Весницкий замер и не раздумывая подошёл вплотную к стене и стал подслушивать. – … думаю, сами понимаете, – доносился голос директора. – Я вас уверяю, к тому случаю я не имею никакого отношения. На меня просто повесили всех собак, – Глеб явственно оправдывался. – Охотно верю, но знаете ведь – доверяй, но проверяй. Буду с вами откровенна, Глеб Максимович. Нам очень нужен новый учитель. Нынешний сотрудник, – последнее слова она произнесла с надрывом, – сложный человек. Я готова сменить его при первой же возможности. Он постоянно конфликтует с родителями и учителями, дети его не любят. Не поверите – уже сегодня пришла одна девочка, Тамара Теркина, и попросила поставить вас в их класс. – Прямо так и сказала? – переспросил Глеб. – Так и сказала. Вы же с ней успели познакомиться, произвели впечатление. – Решили удовлетворить её просьбу?– А почему бы и нет? Весницкий со своей работой не справляется, у всех в классе тройки да двойки. Очевидно, подход к ребятам найти не может. Я готова попробовать вас на его месте. Отнеситесь к этому очень серьезно, Глеб Максимович. Посёлок у нас небольшой и два учителя истории нам не нужны. А Весницкий порядком износился. Он и раньше, гхм, не блистал, а теперь совсем того, – она что-то тихо прошептала, Павел Андреевич не разобрал. – Ну да не буду напрягать вас нашими проблемами. До тех пор, разумеется, пока они ещё не стали вашими. Повторюсь – у вас испытательный срок. Однако, я очень на вас рассчитываю, Глеб Максимович. Вот расписание уроков. Сегодня можете идти домой, начнёте с пятницы, первый урок у вас как раз в одиннадцатом классе. Глеб стал что-то отвечать, но Весницкий не дослушал, спустился вниз и взял в подсобке мел, после чего вернулся в класс. Дети не на шутку разошлись, несколько мальчишек окружили смазливую Дашу Иванову, остальные девчата завистливо смотрели в сторону заклятой подруги и о чем-то шушукались. Кто-то разбросал бумажки по классу, а учительский стул оказался залит водой. В любой другой день увидев этот бардак Весницкий взорвался бы сразу. Но не сегодня. Он молча прошагал к своему столу, обвел детей взглядом и начал проводить опрос. Вопросы задавал сложные, дети, порядком подзабывшие материал за лето, отвечали невпопад, испуганно озираясь на отличников. Однако, Весницкий никак не комментировал ответы и переходил к следующему ученику. Так продолжалось до конца урока. Когда прозвенел звонок, казавшийся до того спокойным, Павел Андреевич несколько раз грохнул кулаком по столу, оборвав поднявшуюся суматоху. – Всем за урок двойки! – проревел он неожиданно для класса и для самого себя. Ребята испугано переглянулись, кто-то на задней парте даже покрутил у виска. – Никто, ни один из вас не готов к уроку! – продолжал бушевать Весницкий. – Но вместо того, чтобы тихо сидеть и дожидаться прихода учителя, вы устроили здесь бардак, перевернули класс вверх дном. – А зачем готовиться – у вас на уроках и так всегда бардак, всё равно двойку постаивте! – выкрикнул осмелевший за лето троечник Демидов. Лицо Весницкого покрылось красными пятнами, он влетел в проход между партами, подскочил к наглецу, изо всех сил вцепился в его ухо и провернул его. Мальчишка по-девчачьи заверещал, из глаз брызнули слезы. – Поговори мне ещё! – рявкнул Весницкий и пихнул ученика, повалив его на пол. Он разревелся, не собрав оставшиеся на парте вещи, схватил свой потёртый коричневый портфель и убежал. Остальные испуганно переглянулись и, стараясь не смотреть на учителя, поспешно покинули класс. Оставшись один, Весницкий замкнулся, навалился спиной на стену, обреченно посмотрел на свои тонкие бледные длинные старческие пальцы и прошептал:– Чтоб ты сдохла, ****!Уроки проходили как в тумане. Спроси Весницкого, во сколько директор пригласила его к себе, он бы не вспомнил. По лицу Лидии Лаврентьевны было заметно, что она едва сдерживает гнев. Губы превратились в две узкие белые полоски, а глаза в щелки, лоб разгладился, в центре его пульсировала вздувшаяся синяя вена. Когда они вошли в её кабинет, внутри к своему удивлению Весницкий застал Астахова. Директриса холодно извинилась перед ним и попросила выйти. Астахов спорить не стал и торопливо покинул кабинет. Как только дверь за ним закрылась, восковая маска спала с лица директора, она выпучила глаза, сжала ладони в кулаки, уперлась ими в стол, и, продолжая поджимать губы, заорала! Она отчитывала Павла Андреевича, как мальчишку, а он лишь вяло оправдывался. – Вы совсем ум потеряли! – орала она. – Его мать мне звонила, голос дрожал. Обещала отца прислать разбираться! Ладно б своих за уши дергал, но Демидов-то городской! Вы хоть понимаете, что теперь будет?! Да он на нас весь район натравит, с проверками ездить начнут, твоего увольнения требовать! Пробкой вылетите из школы да без пенсии!– Лидия Лаврентьевна… – начал было Павел Андреевич. – Молчите и слушайте! – рявкнула она. – Прислали человека из центра – урожайность поднимать, за процессом следить. Обещали дом, условия, приятный коллектив. На тебе, коллектив – сына за уши оттаскали да избили. Скажите, почему именно Демидов? Стерпеть не могли? Вы понимаете, что нам теперь за это будет?– Он открыто нахамил мне! – неожиданно сорвался на фальцет Весницкий. – Я молчать должен был? Улыбаться, когда меня клоуном перед всем классом выставляют. И отчитывать меня не смей, паршивка! Я тебе не мальчик для битья!Видимо, произнося это, Весницкий выглядел устрашающе. Когда он вскочил с места, директор отчего-то подалась назад. – Хотите уволить? Возражать не стану! Уж лучше так, чем за спиной шептаться и козни строить! Паршивка! – выплюнул Весницкий во второй раз и, громко хлопнув дверью, пулей вылетел в рекреацию. Он заставил себя вернуться в класс и каким-то чудом провёл последний урок. Детишки шушукались, когда он поворачивался к доске, их любопытные оценивающие взгляды сверлили спину учителю, но он справился, больше из себя не выходил. Когда рабочий день подошёл к концу, стараясь не попадаться никому на глаза, Весницкий покинул школу. Прохлада вечера, обычно помогавшая восстановить силы и отвлечься, на этот раз оказалась малоэффективна. Подавленный и разбитый, Весницкий вернулся домой, не став ужинать, завалился в постель, но так и не уснул, ворочался с боку на бок и мечтал о том, чтобы Глеб провалил свой первый урок в одиннадцатом классе. Хотя теперь это вряд ли могло спасти Весницкого от увольнения. …Несмотря на мрачную погоду, настроение у Ани было радужное. Вот и наступил её последний учебный год. Через каких-то десять месяцев она сдаст экзамены и получит аттестат зрелости. Что приготовит ей жизнь? Пробьется ли она в один из городских университетов? А может влюбится без памяти и посвятит себя семье? Или произойдёт что-нибудь из ряда вон, чего ни она, ни кто бы то ни было не мог предположить. Море возможностей, часы радости и минутки горя, потому что не бывает радости без горя – вот что ожидает её впереди. По крайней мере, в это хотелось верить. Первое сентября прошло по традиции шумно, но считать этот день началом учебного года не получалось – скорее то был последний праздник перед началом чего-то серьезного. Взбудораженная и несколько взволнованная, Аня проснулась в половину шестого, покормила кур и свиней, приготовила отцу завтрак, заглянула к нему в спальню поздороваться, нагладила себе белую блузку и красивую черную юбку, которую сшила сама. Умывшись, девочка стала приводить себя в порядок – причесываться, наносить косметику. Отчего-то Ане хотелось весь этот год быть красивой. Одевшись, она покрасовалась перед зеркалом и, вместо завтрака выпив кружку воды, со стремительностью последней ласточки умчалась прочь. По дороге в школу она встретила Катю. Оказалось, что обсуждать им особо нечего, поэтому они большую часть времени молчали, изредка обмениваясь необязательными репликами о погоде, настроении и собственных мыслях. У входа в школу уже маячила Тамара. По её мечущемуся взгляду и беспокойным движениям было видно, что она взволнована. Заметив подружек, она помахала им рукой и бросилась навстречу. – Ну, сейчас эта сорока нам все сплетни перескажет, – убежденно заявила Катя. И не ошиблась. Тамара начала перечислять обновки, в которых пришли некоторые девочки, нахваливала своё, откровенно говоря, колхозное платье, отпустила комплимент Ане, обсудила одну их общую знакомую, которая порвав с одним парнем, а уже на следующий день была замечена в компании другого. Поведала о других амурных делах и уже когда они подходили к классу как бы между прочим заметила:– А ещё ходила сегодня утром к директорше, – сказала она и остановилась, ожидая вопроса. Катя тяжело вздохнула – манера Тамары делать театральные паузы раздражала её – но все-таки спросила:– И зачем ты к ней ходила?– Попросила, чтобы нам поставили Глеба Максимовича вместо этого старого хрыча, – заявила явно довольная собой Тамара. – Зачем? – возмутилась Аня. – И что она сказала? – заинтересовалась Катя. – Сейчас все расскажу, – ответила польщённая вниманием Тома. Они вошли в класс, поздоровались с одноклассниками, и, сев за две последние парты крайнего ряда, продолжили разговор. – Стала спрашивать меня, почему хочу, чтобы Глеб Максимович вёл, – защебетала Тома. – Я ей честно призналась – с молодым учителем мне интереснее, а старик наш вредный, его в классе никто не переносит.

– Ещё и врёшь! – возмутилась Аня. Тома, казалось, её не слушала. – Она спрашивает, с чего я решила, что молодой будет лучше. Ну я ей и рассказала про наше знакомство. Она на меня так хитренько посмотрела. Уж не влюбилась ли ты, Теркина, говорит. Я отвечать не стала, а прямо спросила, кто у нас будет вести уроки. Она головой покачала, по-змеиному заулыбалась, а потом и говорит: «Пока ничего обещать не могу, но была бы рада видеть вашим учителем Глеба Максимовича». – Всё-таки новенького нам поставят, – задумчиво протянула Катя. Потом по-девичьи задорно улыбнулась. – А он и вправду симпатичный. Аня с возмущением посмотрела на подруг. – И ты так спокойно об этом говоришь? – обратилась она к Кате. – Это подло, Тамара! – перевела она взгляд на вторую подругу. Павел Андреевич столько лет с нами мучится, и вот как ты ему платишь за это! Или все дуешься на него из-за своих оценок? Так ты сначала заслужи пятерку, а потом возмущайся. – Ой, какая правильная! – скривилась Тамара. – А чего это ты за старика заступаешься? Он же страсть какой вредный. – Что тебе объяснять – все равно не поймёшь, – отмахнулась Аня. Отчего-то ей стало страшно обидно, будто кто-то оскорбил её, а не плел интриги за спиной старого учителя. – Не важничай! – разозлилась Тома. – Корчишь из себя неизвестно кого, смотреть противно!– А не противно строить козни против человека, который с нами несколько лет мучился?! – вспыхнула Аня. – Это он-то мучился? – возмутилась Тома. – Унижал меня, оценки занижал, а я ему за это благодарной должна быть?!– Что тебе занижать-то, ты дура как есть! – мстительно бросила Аня. Тома сверкнула своими рыбьими глазами, поначалу не нашлась, что сказать, а потом вдруг выпалила:– Так ты трахаешься с этим стариком? Поэтому так за него заступаешься! – ехидная, полная злорадства ухмылка растянулась на лице девушки. Морально не готовая к таким словам, Аня замолчала и покраснела. – Что, я угадала? – Тома поняла, что задела подругу за живое. – Ну, ничего, сегодня об этом вся школа узнает! Анька – любовница историка! Что будет, когда твой отец…Договорить она не успела. До того молчавшая Катя резко встала и со всей силы влепила ей смачную пощечину. – Заткнись! – рявкнула она на распалившуюся Тому. – Впредь думай, что говоришь!Глаза Теркиной наполнились слезами, она с обидой посмотрела на Катю, потом на Аню, не сказав ни слова, пересела на противоположную сторону класса и тихонько заревела. Ребята, ставшие свидетелями сцены, поспешили сделать вид, будто заняты своими делами. Катя и Аня ничего друг другу не сказали, пересели за второй стол первого ряда, который занимали с третьего класса, и, погружённые в свои мысли, стали дожидаться начала урока. Перед самым звонком большинство учеников влетело в класс, следом за ними проследовала пожилая учительница и стала поздравлять их с началом учебного года. Она не заметила слезы на лице притихшей Томы Теркиной, румянец стыда, заливавший лицо Ани Астаховой, потупленный взор Кати Белкиной. Казалось, урок тянулся вечность. Девочки успели о много передумать до звонка на перемену. Выходя из класса, Катя дождалась Тому, мягко взяла её за локоть и отвела в сторону. Та не стала сопротивляться. Аня не обратила на это внимания, направилась на второй этаж, в кабинет математики, оставила там вещи и пошла прогуляться по коридору. Там она увидела, как Павел Андреевич входит в кабинет директора, а через некоторое время оттуда выходит её отец. Она пошла туда, решив выяснить, что папа делает в школе, когда – до неё донёсся отчетливо различимый крик директора. Слов было не разобрать, но ругала она определённо Павла Андреевича. Астахов куда-то ретировался, а в коридор из классов выскакивало все больше учеников, они прислушивались к скандалу за дверью директора. Аня услышала, как одна девятиклассница пересказывает подруге подробности:– … тогда он его за ухо и швырь из класса. А у Антона сама знаешь, какой отец. Мне Антон сам сказал, что историку … – девочка употребила крепкое ругательство. – Так что нам поставят новенького, можешь не сомневаться. Аня не поняла, кто такой этот Антон, но догадалась, что у Павла Андреевича неприятности. Уж не замешана ли в этом Тома? Ане стало жалко старого учителя. Его не любили школьники, никто не проведывал, когда он болел, ему не дарили подарки ко Дню рождения. Да и в деревне ходили слухи, что с Павлом Андреевичем никто кроме старого столетнего Игнатия Платоновича дружбы не водит. Что станет с историком, когда он уйдет из школы?Аня твердо для себя решила поддержать Павла Андреевича. Он всегда был к ней добр, много знал и был хорошим учителем. Нельзя отворачиваться от него в трудную минуту. Между тем историк стал кричать что-то в ответ, потом выскочил из кабинета, как ошпаренный и исчез в своём классе. Отец Ани возник словно из неоткуда, проскользнул обратно в кабинет директора. Девушка хотела дождаться возвращения отца, но тут увидела Катю и Тому, подзывающих её к себе. Белкина начала их мирить, Аня успевшая остыть охотно попросила прощения первой, Тома тоже извинилась, на том, казалось, конфликт и был исчерпан. Когда же стало известно, что ссора девочек из одиннадцатого класса не конкурентоспособна в сравнение с новостью о грядущем увольнении историка, Теркина даже сочла себя оскорбленной. Впрочем, обида сглаживалась удовлетворением от скоро ухода заклятого врага – старого историка Павла Андреевича Весницкого. …Дмитрий Астахов плохо спал. Когда часы показывали без пяти четыре утра, он пялился в потолок и думал. Дочь стала совсем взрослой. На следующий год – ах, как это скоро – ей предстоит определиться со своим будущим. Аня делилась с отцом своими мечтами – поступить в университет, выскочить там замуж и навсегда перебраться в город. Дмитрий не возражал, хотя в глубине души не хотел отпускать дочку. Он знал, что никогда не уедет из деревни. Астахов прожил здесь всю свою жизнь и в глубине души желал для дочери такой же судьбы. Но Аня об этом и слышать не хотела, да Астахов и не предлагал. Лишь однажды заикнулся о возможности найти мужа в селе. Тогда Аня неопределенно пожала плечами и ни слова не ответила. Настаивать Астахов не стал – ему было достаточно и того, что она не отвергла эту возможность с ходу. До сегодняшнего дня Дмитрий продолжал надеяться по-отцовски наивно на то, что дочь передумает поступать, после школы устроится в совхозе или продавцом в местном магазине, найдет себе деревенского парня и будет заниматься хозяйством. Но теперь все переменилось. Нужно было предпринимать конкретные шаги по подготовке поступления дочери в университет. В первую очередь остро стоял вопрос школьного аттестата. Аня прилежная девочка, но не отличница. Далеко не отличница. Тройки по геометрии, физике и математике нужно исправить. Вряд ли она решит связать свою жизнь со специальностью, требующей хорошего знания одной из этих наук, но положительные оценки наверняка сыграют свою роль при поступлении. Затем следовало связаться со знакомыми, узнать, кто где работает, может ли как-нибудь помочь. Астахов всегда бережно относился к старым связям, знал – когда-нибудь помощь понадобится. Наконец, и это самое главное, нужно узнать, куда планирует податься сама Аня. Когда мысли плавно перетекли к дочери, Астахов погрузился в меланхолические воспоминания и задремал. Во сне он нянчился с маленьким клубочком пеленок, бережно качал его, успокаивал. Но клубок неожиданно вырвался у него из рук и упал. Когда пеленки расправились, оказалось, внутри уже нет ребенка, которого он хаял и лелеял всю свою жизнь. Астахов перепугался, начал метаться из стороны в сторону, выкрикивать имя Ани, но никто ему не ответил. Проснулся он, когда забренчал будильник – в семь утра. Астахов совершенно не выспался, голова трещала, а за стеной в соседней комнате что-то тихонько напевала себе под нос Аня. Пугающий сон мгновенно позабылся, Астахов слабо улыбнулся, прислушиваясь к голосу дочери. Слуха у неё не было, но Астахову всё равно нравились выводимые ею трели. Вот Аня тихонько постучала к нему в спальню, приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Он посмотрел в её сторону, улыбнулся. От дочери веяло свежестью и жизнерадостностью. Один лишь взгляд её чутких, полных любви глаз придал Астахову сил и бодрости. – Доброе утро, – поздоровался он, восхищаясь тем, насколько хороша его дочь в легком белом домашнем платье. Скоро она переоденется, прихорошиться, но все это будет напрасно – красивее, чем сейчас, ей никогда не стать. – Привет, папочка, – она широко улыбнулась, на цыпочках подлетела к его кровати и поцеловала Астахова в щеку. – Ой, – смешно сморщилась она. – Ты колешься!Астахов провел рукой по покрывшейся мелкой щетиной щеке. И правда колко. – Сейчас побреюсь, – ответил он, продолжая улыбаться. – Завтрак я тебе приготовила, пошла собираться в школу. А ты не торопись на работу, вылёживайся, заслужил. Сказав это, она упорхнула прочь, прикрыв за собой дверь. Астахов попытался последовать совету дочери и прикрыл глаза, но у него ничего не вышло. Пришлось подниматься. Он отодвинул шторы как раз в тот момент, когда веселая Аня покидала дом. Дочь не видела, с какой тоской во взгляде провожал её отец. На душе было погано. Казалось, наступил тот самый день, когда Аня, подобно птичке, покинула родное гнездо, чтобы никогда в него не возвращаться. Тяжело вздохнув, Астахов натянул брюки, застегнул ремень, накинул рубашку и направился на кухню. Есть не хотелось, тем не менее он поковырял яичницу, расправился с половиной тарелки грибного супа и запил всё стаканом молока. Посидев немного в тишине, не думая ни о чём, Дмитрий резко подхватился, взглянул на часы, кивнул и, застегнув рубашку, ушёл из дома. Пора было приступать к выполнению первого пункта своего плана – решения вопроса с аттестатом дочери. В школу он подошёл к середине второго урока. Невольно нахлынули воспоминания. Здесь его поколотили старшие ребята, там он впервые по-настоящему целовался с девочкой. Кажется, её звали Лена Суркова. На следующий год она вместе с семьёй переехала в город, а Астахов долго по ней тосковал. А за школой его оттаскал за ухо тогдашний директор – здоровенный такой типично деревенский мужик, от которого вечно несло терпким запахом некачественного табак. По иронии судьбы, влетело тогда Дмитрию из-за курения на территории школы. Детские разборки с ребятами из другой школы, беготня на поле до тех пор, пока ноги не начнут отваливаться от нечеловеческой боли, катания с горки в зиму, игры в снежки – все это прошли, все это любили. Замечтавшийся Астахов поднялся по ступенькам и вошёл внутрь. Отыскав кабинет, на котором висела табличка «Директор Кулакова Лидия Лаврентьевна», он осторожно постучал и, дождавшись, пока из-за двери донеслось разрешение войти, открыл её. Надо сказать, Астахову повезло – не так часто директора можно было застать на рабочем месте. – Добрый день, Лидия Лаврентьевна, – поздоровался он. Директор близоруко сощурилась, разглядев Астахова, выдавила из себя кислую улыбку. Было видно, что она чем-то сильно недовольна. Очевидно, Астахов пришёл не вовремя, но поворачивать назад он и не думал. – А, Дмитрий Леонидович, здравствуй. Зачем пришёл?Астахов был довольно близко знаком с Галушкой, несколько раз помогал ей решать бытовые вопросы и теперь рассчитывал на взаимность. – Да хотел поговорить с тобой о моей дочке. Знаешь её, наверно. Учится в одиннадцатом классе. – Аня, светленькая такая. Конечно, знаю. Прилежная хорошая девочка. А что ты хотел узнать?– Поступать она в университет хочет. – Молодец. А куда?– Да пока не решила. – Хочешь со мной посоветоваться?– Можно и так сказать, – Астахов несколько замялся. – Она неплохо учится, но вот по математике да геометрии у нее тройки, с астрономией и физикой не всё гладко. Точные науки не её. – Девочки обычно с гуманитарным укладом. Оно и лучше. Сейчас юристы да экономисты востребованы, не пропадёт. – Вот об оценках я и хочу поговорить, – позволив директрисе закончить и не став поправлять после упоминания «гуманитарного уклада» продолжил Дмитрий. – Возможно ли посодействовать тому, чтобы оценки поправить. Не прошу пятерку, но уж на четвёрку её можно подтянуть. Само собой, в долгу не останусь. Ты меня хорошо, знаешь, Лида. Директор, наконец, поняла о чём речь, изобразила задумчивость и кивнула. – Нужно будет поговорить с учителями-предметниками. Само-то я не… – тут в дверь кто-то постучал. – Войдите! – крикнула Лида. Внутрь заскочил какой-то запуганный мальчишка – худой, немытый, бледный и в очках – и замер в дверях. – Лидия Лаврентьевна! – начал он, но осекся, заметив Астахова. – Что случилось? – настороженно спросила директриса. – Там Демидов из школы убежал, – мальчишка боязливо обернулся и, видимо убедившись, что в коридоре никого нет, добавил, – его историк побил. – Как побил?! – Лида подскочила с места, глаза ее округлились. – Выйди, подожди снаружи!Мальчишка подчинился. – Извини, Дима, – обратилась директриса к Астахову. – Я на минутку. Она вышла в коридор, из-за стены донёсся её грозный голос:– Рассказывай!Мальчишка начал строчить, но слов Астахов не разобрал. Директриса шумно возмущалась, потом куда-то пошла. Не прошло и двух минут, когда она влетела в кабинет, а следом за ней плелся Весницкий. – Оставь нас на минуту, Дима, – попросила директор. Астахов кивнул и послушно вышел наружу. Коридор уже наполнился детьми и когда из-за двери директора донёсся разъярённый крик, все вдруг замерли и стали прислушиваться. Каким-то образом дети сумели оттеснить Астахова к стене. Тут он заметил Аню, разглядывавшую толпившихся у дверей директора ребят. Меньше всего хотелось, чтобы о его сегодняшнем визите в школу знала дочь. Начнутся ненужные расспросы, в ответ придется врать. Дабы избежать этого Астахов быстро пересёк коридор и спрятался за распахнутой дверью одного из кабинетов. Он простоял там некоторое время, пока скандал в кабинете директора не подошёл к концу. Писклявым голосом Весницкий выкрикнул что-то и, резко открыв дверь, ушёл. Дети принялись перешёптываться, а Астахов аккуратно выглядывал из-за двери. Убедившись, что Ани поблизости нет, он пересёк коридор в обратном направлении и тихо проскользнул внутрь кабинета Лиды. Она сидела на стуле – злая, взъерошенная и красная – и смотрела куда-то в пустоту. Заметив появление Астахова, Лида опомнилась, слегка встряхнула головой. – Оттягал за ухо Демидова, – пояснила она. – Сын агронома, которого нам из центра прислали. Я сама с ним дела не имела, но говорят мужик старой закалки. Этому старому, – по лицу было видно, что она хотела выругаться, но сдержалась, – теперь перепадёт. Тем лучше. Давным-давно от него избавиться хотела, всё повод искала. Не представляешь, как он тут всем надоел. Коллектива чурается, все по-своему и наперекор делает, скандалит, как базарная баба. Его ни учительницы, ни учителя не переносят. Ну да это ещё ничего. Стерпеть можно. Так он и с детьми умудряется конфликтовать. Родители приходят и постоянно жалуются на него. Один отец открыто его увольнения требовал. Я бы и рада, да где историка найду? Теперь вот нашла. Радовалась – ну всё, избавлюсь от старика. Год отработает, а там на нового все часы перепишем. Сказала Весницкому об этом. Так он заартачился. Не хочу, говорит, из школы уходить. Вы меня увольняете что ли. Нет, говорю, на пенсию вам давно пора, Павел Андреевич. А он знай своё, одно и то же талдонит, как попугай. Ладно, думаю, год отработай, там придумаем, как тебя сбагрить. Нет же, в первый учебный день умудрился создать проблемы. Да может оно и к лучшему – теперь уж уволю его и имени не вспомню. Выплеснув накипевшее, Лида немного успокоилась. – Ты по какому поводу пришел? Ах да, оценки дочери, – напомнила сама себе директриса. – Год только начался, тут подождать надо, но я с предметниками обязательно поговорю. Четверки, говоришь, тебя устраивают?Астахов кивнул. – Ты не стесняйся, если хочешь пятерку для дочери, так и говори. Девочка она славная, ни с кем никогда не ссорилась, вредить нам ей незачем. – Пятерки, конечно, будут лучше. Лида кивнула, выдавила из себя улыбку. – Значит, будут пятерки, – сказала она. – Сам понимаешь, может что-то где-то придется…– Да не вопрос, – энергично принялся кивать Астахов. – Я же сразу сказала – в долгу не останусь. – Значит договорились. – Спасибо, Лида. Я очень ценю твою помощь. И ещё одно. У тебя, случайно, нет никаких связей в городских университетах? Так, на всякий случай. Я переговорю с дочерью, узнаю, куда она планирует и потом, если что, снова к тебе обращусь. – Таких прям связей нет, но знакомые найдутся. Поэтому не стесняйся, обращайся. Чем смогу, тем помогу. – Ещё раз спасибо. Они попрощались, и довольный собой Астахов пошел домой. По дороге он немного позлорадствовал по поводу участи Весницкого, которого терпеть не мог, но по большей части раздумывал о будущем дочери. Сегодня-завтра надо будет обсудить, куда она планирует поступать. Решив это, Астахов снова погрузился в меланхолические воспоминания о детстве Ани и черную тоску о прошлом. Урок нового учителяИногда судьба выделывает удивительные кульбиты. Кажется, ты пропал и выхода нет – раз! – и ситуация зеркально отразилась. Случается такое не часто и по какому-то странному стечению обстоятельств в самые беспроглядные и отчаянные моменты жизни. Павел Андреевич был готов ко всему – выговору, очередному скандалу, вычету премии, увольнению и даже избиению разгневанным отцом. Чего он никак не ожидал, так это благодарности. У самой школы ошивался понуривший голову Демидов и сурового вида мужик. Молодой, но уже лысый, он был чрезмерно серьёзен. Весницкий морально приготовился выслушать очередную порцию ругательств, когда мальчишка кивнул головой в его сторону, но вместо этого отец подошёл к учителю и двумя руками пожал его руку. – Здравствуйте, Павел Андреевич, – почтительно поздоровался он, повернулся к сыну. – Иди сюда! Быстро! Говори! – отдавал он короткие приказы мальчишке. – Простите меня, пожалуйста, Павел Андреевич, – сказал Демидов, не поднимая головы. – А теперь тоже самое, только в глаза смотри! – потребовал отец. – Право слово не стоит, – смутился Весницкий. – Стоит-стоит, Павел Андреевич. Этого оболтуса давно на место поставить пора. Ты глухой?! – обратился мужик к сыну. – Простите меня, Павел Андреевич, – мальчишка поднял заплаканные глаза. – Такого больше не повторится. – Ты меня тоже прости, – выдавил из себя приятно удивленный Весницкий. – Я поступил непедагогично. – Да что вы, Павел Андреевич, с ним по-другому никак. Педагогики он не понимает, – строго произнёс отец. – Давай дуй отсюда и смотри у меня! – для пущего эффекта он отвесил сынишке ощутимый подзатыльник. – А я с твоим учителем поговорю. Мальчишку словно ветром унесло. Черты лица лысого мужичка смягчились, он посмотрел Весницкому в глаза. – Я отец этого хулигана, Егор Демидов. Ну, вы наверняка догадались, – он слабо улыбнулся. – Простите в первую очередь меня, не уследил я за ним. – Что вы, – ошарашенный Весницкий невольно заулыбался. – Вас винить не в чем. – Как же не в чем, когда я его отец, – Егор тяжело вздохнул. – Мы как сюда переехали, так сразу на особое положение – все нас обхаживают, как с неграненым алмазом маются. Мальчишка зазнался, а мать ему потворствует. Представляете, звонит мне на работу – приезжай, сына избили. Я перепугался, с места сорвался, приехал, а у него ухо синее, а глаза злющие-злющие. Спрашиваю – что такое? Они мне наперебой давай рассказывать – такой-сякой учитель избил ребёнка. Я им – где ж избил, когда только ухо синее. Жена возмущается, грозит, что если пустить дело на самотек, то и изобьют рано или поздно. Ну, я к своему лоботрясу. За что, спрашиваю, наказали? Он и так и этак выкрутиться хотел, в итоге сказал, что не слушал вас на уроке и стал спорить, когда двойку ему хотели поставить. Хоть правда?– Ни в малейшей степени, – заявил Весницкий. – При всем классе стал меня высмеивать и оскорблять. Отец Демидова побагровел. – Паршивец! Сегодня на нем живого места не останется! Я его предупредил, соврешь – выпорю, и он посмел обмануть! – разозлился Егор не на шутку. – И жена за него заступается. Ну, нет, можете быть уверены, Павел Андреевич, я этого так не оставлю. Мы когда в школу ходили, учителю слово поперёк сказать боялись – разом указкой по рукам получим. А нашего царевича за ухо оттягали, да ещё за какую провинность! Я-то думал, он просто оговаривался, а он оказывается хамил. Даю вам слово, – разгорячённый Демидов снова положил руку на плечо учителю, – никогда больше он не посмеет так себя вести. После сегодняшнего разговора дня два сидеть не сможет. – Право слово, не хочу, чтобы из-за меня у вас портились отношения с сыном и супругой, – сумел ввернуть свою реплику Весницкий. – Не переживайте, Павел Андреевич. Я давно заметил, какой вы хороший учитель. Все ему пятерки-четверки ставят, только по истории двойки и тройки. Жена на вас бочку катит, а я мальчишку по учебнику прогнал, так он ни бе, ни ме. Нет, говорю, прав историк. Это к другим преподавателям вопросы, почему такие высокие оценки ставят. А тройку наш оболтус заслужил. Одним словом, спасибо вам огромное, Павел Андреевич. У них сейчас такой возраст, запускать нельзя, а то решат, будто им всё можно. Хорошо, что вы открыли мне глаза на то, кого я ращу. Теперь он у меня узнает, что такое дисциплина. А вы впредь не стесняйтесь его наказывать. Понадобится за ухо оттягать – так действуйте, считаете, ремня надо дать – можете брать и бить! Совсем он оборзел. Ничего, я с ним ещё поговорю, – всё это время Егор смотрел куда-то в сторону. Закончив речь, он тяжело вздохнул, почтительно пожал руку Весницкого. – Ещё раз спасибо. Если когда-нибудь что-нибудь понадобится – не стесняйтесь, обращайтесь прямо ко мне. Больше не буду вас задерживать, до свидания. Довольный Весницкий кивнул и уже собирался идти в школу, как вдруг вспомнил о вчерашнем разговоре с директором. Очень хотелось утереть ей нос, поэтому Павел Андреевич окликнул отца Демидова. – Егор, – он запнулся, – простите, не знаю как по-отчеству. – Не стоит со мной церемонничать, – остановившись, заявил Демидов. – Называйте Егором и можно на ты. – Понимаете, – Весницкий замялся. – Вы могли бы мне помочь прямо сейчас. – С удовольствием. – Из-за вчерашнего инцидента мне порядком влетело от директора и было бы неплохо…– Всё понял, пойдёмте, поговорю с ним при вас, – Демидов энергично зашагал в сторону школы. Весницкий засеменил следом за ним. – Как его зовут-то? – спросил Егор по дороге. – Не его, её. Лидия Лаврентьевна. Демидов кивнул. Искать директора не пришлось, она дожидалась Весницкого у входа с какой-то бумажкой в руках. Увидев Егора Демидова, Кулакова оторопела, что-то прикинула у себя в голове и, видимо придя к неправильному выводу, начала подлизываться:– Вы напрасно пришли, Егор Федорович. Мы вопрос этот решили быстро и жёстко. Этого негодяя, – директор поджала губы и бросила в сторону Весницкого испепеляющий взгляд, – мы из школы вышвыриваем, к детям он на расстояние пушечного выстрела не подойдёт. На его место уже назначен молодой благонадежный специалист. Если хотите решить вопрос с нашим бывшим сотрудником в частном порядке, ради бога, но, надеюсь, школе вы претензий предъявлять не будете. Демидов по-хозяйски деловито забрал листок из рук директрисы, пробежал его глазами. – Проявил некомпетентность, повел себя непедагогично, – хмыкнул он. – Лидия Андреевна, а как по-вашему мнению, должен вести себя человек, которого оскорбляют?Разговор принял неожиданные для Кулаковой поворот. Она думала, что Демидов начнет скандалить, грозиться судом, связями, поэтому решила заблаговременно уволить Весницкого. Но ничего подобного не произошло, потому она стояла и молчала, не зная, как себя вести. – Почему вы молчите, Лидия Лаврентьевна? Я задал вам вопрос, – пристально глядя на неё, сказал Демидов. – Я не очень понимаю, к чему задан ваш вопрос.

– Ну как к чему – пытаюсь понять вашу позицию. Вам станут грубить, вы смолчите и поблагодарите человека, так?– Нет. – Тогда давайте вернемся к инциденту. Я считаю, – Демидов сделал особое ударение на я, – что Павел Андреевич имел право в такой форме отстаивать свою честь и достоинство. Оболтусов, Лидия Андреевна, надо уму-разуму учить, а не поощрять, увольняя учителя, которому они хамили. Ведь задача воспитателя не только научить азам наук, но и объяснить в доходчивой форме простые истины: старших нужно уважать, например. Вы называете действия Павла Андреевича некомпетентными и непедагогичными, но разве физическое наказание не является одной из форм вопистания молодежи?– Но учителя не имеют права… – начала было Кулакова. Демидов строго посмотрел на неё. – А ученики имеют, получается? Вы такими методами только развращения молодежи добьетесь. Поэтому я, – опять ударение, – рад, что остались ещё учителя старой закалки, – он указал в сторону Павла Андреевича, – которые знают, как нужно воспитывать детей. И я искренне надеюсь, вы не станете разбрасываться такими учителями по надуманным предлогам до тех самых пор, пока они сами не пожелают уйти на заслуженный отдых. Понятно вам?Она снова кивнула. – Вот и славно, – он повернулся к Весницкому. – Павел Андреевич, можно вас на минутку. Осчастливленный Весницкий не сразу понял, что обращаются к нему. Как же давно он мечтал, чтобы директрису, чинившую ему козни, кто-нибудь отчитал. Он вышел вслед за Демидовым из школы, тот принялся энергично разъяснять ситуацию:– Я с ней мягко поговорил, – он фыркнул. – но могу и жёстче. Если вдруг возникнут какие проблемы, без всякого стеснения сразу ко мне. Я так смотрю, коллектив у вас ещё тот – сразу своих сдают. Если эта Лидия Лаврентьевна надумает вам как-нибудь отомстить, обязательно сообщите. Её на место надо поставить. Чем она вообще детей научить может! – Демидов бросил беглый взгляд на свою левую руку, где красовались блестящие часы «Восток». – Так, мне нужно бежать. Помог, чем смог, Павел Андреевич. Уж не обижайтесь. Еще раз до свидания, – он пожал руку Весницкого и, несколько раз энергично кивнув головой, побежал вниз по ступенькам и покинул школьный двор. Полностью удовлетворенный Весницкий вернулся внутрь с гордо поднятой головой. Директора на входе не было. Он без раздумий поднялся к себе в кабинет и замер в дверях – у доски уже хозяйничал Глеб. – А ты что здесь делаешь? – опешив, спросил Весницкий. – Павел Андреевич, здравствуйте! – приветливо улыбнувшись, сказало Глеб. – А я свой первый урок собираюсь проводить. – Ты что-то путаешь, Глеб, – нахмурившись сказал Весницкий. – Сейчас урок у меня. – Я ничего не путаю, мне директор сказала сегодня явиться. Видимо, одиннадцатый класс мне отдают. – Значит, директор напутала, – настырно заявил Весницкий. – У неё такое случается. Не обижайся, но я сам проведу урок. – Как же так, я же готовился, – Глеб растерялся. Упорство Глеба стало раздражать Весницкого. – Прости, конечно, но придётся подготовиться к другому уроку. Этот проведу я. Глеб тяжело вздохнул, отложил мел в сторону и замер у доски, по всей видимости, не зная, что предпринять. – Давайте к директору сходим, – предложил он. Глядя на растерянность юноши, Весницкий неожиданно ощутил стыд. «На него-то я чего взъелся? – подумал Павел Андреевич. – Он мне ничего плохого не сделал. Парень пришел на новое место, а я ему нервотрепку устраиваю. И опять все из-за этой стервы! А новенькому в любом случае кого-то отдать придется. Конечно, не одиннадцатый класс, но дела это не меняет». Рассудив так, Весницкий смягчился, махнул рукой. – Бог с ним. Напутала и напутала. Готовился, так проводи, – сказал он. Лицо Глеба озарила улыбка. Похоже, парень любил свою профессию и действительно хотел провести сегодняшний урок. – Спасибо, Павел Андреевич. Знаете, я тут кое в каких материалах не уверен, стоит ли их давать, может подскажете, у вас опята больше. Весницкий, наконец, тоже заулыбался. Этот жест Глеба ему очень понравился. – Давай посмотрим, что у тебя там. И он стал давать какие-то рекомендации, хотя по большему счету они были ни к чему – Глеб и правда подготовил отличный урок. Весницкому даже стало немного обидно – парень столько старался, собирал материал по книжкам и мемуарам, а ученики не станут его слушать. Поэтому по окончанию обсуждения урока Павел Андреевич заявил:– Ты смотри, если ребята не будут внимательными сильно не расстраивайся. Все-таки начало года, сам понимаешь, у них сейчас другое в голове. – А почему они не будут слушать? – удивился Глеб. – В городе таких проблем даже в начале года не возникало, а там они друг друга всё лето не видели, поболтать хотели.

Павел Андреевич вздохнул. Совсем парень неопытный. – Пойми, в городе и селе к учебе разное отношение. Девочки ещё куда не шло, а вот мальчишки… В общем, будь готов к тому, что ребята могут галдеть. Глеб пожал плечами и ничего не ответил, продолжил чертить на доске таблицы. Прозвенел звонок с урока, коридоры наполнил гвалт и веселый шум. – Не против, если я посижу, послушаю? – спросил Весницкий. – Нет, конечно, оставайтесь, – застенчиво почесав голову, ответил Глеб. Весницкий как раз устроился на последней парте, когда в дверях возникла директор. Она холодно посмотрела на Павла Андреевича, вошла внутрь и села рядом с ним. – Не знаю, как вам это удалось, – сквозь зубы прошипела она. – Но поверьте, вы ещё пожалеете, что не ушли из школы сегодня. Весницкий хмыкнул. – А вот отец Демидова говорит, что присмотрится к директору нашей школы, – парировал Павел Андреевич. – Рекомендовал мне обратиться к нему, если сочту себя обиженным. Кстати, одиннадцатый класс придётся оставить у меня, Лидия Лаврентьевна. Не дело это перед выпуском менять учителя. – Это мы без вас решим, – взбрыкнулась директор. – Смотрите, как бы это без вас не пришлось решать, Лидия Лаврентьевна, – с холодной угрозой произнёс Павел Андреевич. – Думаете, Демидов всесилен?– Думаю, вы не всесильна. И на вас управу найдём. Надеюсь, с одиннадцатыми классами вопрос решён или мне посоветоваться с кем-нибудь из знакомых, как быть?– Решим его в ближайшее время, – неубедительно огрызнулась директриса. – Надеюсь на вашу сговорчивость, – ухмыльнувшись, заявил Весницкий. Директриса хотела ответить что-то ещё, но тут в класс стали подтягиваться ученики. Озадаченные парочкой, сидевшей на задней парте, они сбавили тон, тихо расселись по местам, бросая в сторону директора и Павла Андреевича короткие взгляды. «Тем лучше, – подумал Весницкий. – Будут сидеть тише травы ниже воды, а парень решит, что из-за его урока. Поднабраться уверенности ему не помешает». Павел Андреевич и предположить не мог, чем всё обернется в итоге, потому думал о Глебе в снисходительной манере. Продолжалось это аккурат до звонка. …Аня как раз поднималась в кабинет истории, когда на ступеньках столкнулась с Катей. Подруга взяла Астахову под руку и отвела в сторону. – Представляешь, а Томка-то своего добилась. Новенького нам поставили. – Какой же она подлый человек, – нахмурилась Аня. – Как раз об этом я с тобой и хотела поговорить. Не нужно ничего выяснять. Оставь её в покое. Она хоть и заявила, что не обиделась, все равно дуется. Поэтому не стоит поднимать вчерашнюю тему заново, хорошо?Аня кивнула. По правде говоря, у неё не было ни малейшего желания снова ссориться с подругой. Поразмыслив хорошенько, она сама пришла к выводу, что Павел Андреевич не самый замечательный учитель, и заступаться за него она не обязана. А Тома была довольна собой: широкой улыбкой, обнажавшей мелкие зубы, и блестящими от радости глазами она встретила подруг у класса. – Девочки, – начала она, – там на задних партах директриса со старым… – она осеклась взглянув на Катю, – в общем, с Пал Андрееичем сидят. Смотрите не ляпните чего-нибудь, когда в класс зайдёте. – А что им надо? – поинтересовалась Катя. Тома пожала плечами. – Может новенького проверить решили, не знаю. Тут раздался звонок. Девочки вошли в класс, поздоровались с вышедшим из подсобки Глебом и сидевшими на задних партах директрисой и историков, расселись за свои парты. Подождав немного опаздывающих, новый учитель коротко кашлянул и поприветствовал класс. – Здравствуйте, садитесь, – произнёс он зычным голосом. – Меня зовут Глеб Максимович Свиридов, и так получилось, что этот урок истории проведу у вас я. Дежурных прошу составить список отсутствующих, если таковые есть. Надеюсь, Павел Андреевич и Лидия Лаврентьевна не станут сильно возражать, если на своем первом уроке в этой школе я позволю себе немного поимпровизировать и немного отойду от плана. Мне очень бы хотелось рассмотреть сегодня мою любимую тему в истории двадцатого века – Столыпинские реформы, а именно реформу аграрную. Пожалуйста, записывайте в тетрадь, – дал указание он и отошёл в сторону от доски, на которой большими красивыми буквами было выведено: «Аграрный вопрос в период правления Николая II». – В современной исторической науке некоторыми специалистами принято высоко оценивать результаты этих реформ. Объяснить это довольно легко – после развала Союза многие стали считать Российскую Империю чуть ли не передовым государством, которое метило в лидеры. На мой взгляд, и авторы вашего учебника в этом со мной согласны, – после этой фразы Глеб улыбнулся и словно по мановению волшебной палочки, на лицах ребят тоже появилась робкая улыбка, – действительность несколько приукрашивается. Постараюсь убедить в этом и вас на примере земельного вопроса и попыток его решения в поздней Империи. Для этого прибегну не только к скупым цифрам и пространным рассуждениям, но обращусь также к мнению современников, доводам как противников, так и сторонников проводившихся реформ, жалобам крестьян и простого народа. Прежде всего, хотелось бы поговорить о личности самого реформатора, Петра Аркадьевича Столыпина. Личность это бесспорно масштабная, а спектр оценок её бесконечен. Лев Толстой в своем очерке «Не могу молчать!», осуждал военно-полевые суды, введенные по инициативе реформатора, а самого Столыпина называл палачом. Надеюсь, небезызвестный вам Витте рьяно критиковал Петра Аркадьевича, практически ненавидел его. С другой стороны, видный философ Розанов и не слишком-то известный публицист Шульгин высказывались в пользу реформатора. Кто из них был прав? Для начала обратимся к фактам. И Глеб начал углубляться в начерченные на доске таблицы. Юноша был эрудирован, свободно ориентировался в предмете, когда он говорил, лицо его словно бы озарялось ярким сиянием. Поначалу настроенная скептически Аня всё больше проникалась ходом мыслей и словами историка. Его манера держаться, его уверенность, его мужская красота и бьющая ключом молодость подкупали, располагали к себе. Глеб рассказывал настолько красочно и ярко, что казалось, он сам видел происходящее своими глазами. Мельчайшие детали крестьянского быта, причины недовольства правительством, тяготы жизни простого человека – он знал обо всем, рассказывал не спорадически и как бы между прочим, а слаженно и чётко. Каждый приведённый факт, любая упомянутая деталь гладко ложились в версию событий, излагаемую Глебом. За один урок он каким-то образом сумел сформировать целостную картину той эпохи, передать умонастроения и чаяния людей, процитировать десятки современников, убедительно доказать, что ни царь, ни его министры не были блистательно благородными и безвинными жертвами обстоятельств, они и сами здорово постарались, бездействуя и хватаясь за прошлое, когда ситуация усугублялась всё сильнее. – Столыпинский террор принято оправдывать якобы узаконенностью действий палачей, аграрную реформу нахваливать за якобы невероятные результаты, к которым она привела. На самом же деле ни террор, ни реформа не решили ни одной из стоявших тогда перед правительством проблем – остудить общество, избавиться от террористов-революционеров, перевести землю из собственности общинной в собственность частную. Сам Петр Аркадьевич пал жертвой террориста, не смотря на повторявшуюся из года в год браваду о победе над терроризмом, что со всей очевидностью продемонстрировало низкую эффективность предпринятых им действий. Не поймите меня не правильно – я не виню этого человека, скорее всего Столыпин был патриотом, но реформатора и политика принято оценивать по итогам его деятельности. А итоги оказались неутешительными: недовольство среди крестьян продолжало расти, а ненависть, которую широкие слои населения питали к Николаю после Кровавого воскресения, введения военно-полевых судов и разгона Думы, росла. В итоге все это выльется в Февральскую и Октябрьскую революции и крушение монархии. Поэтому тем, кто желает оставаться объективным и беспристрастным, нужно признать – аграрный вопрос так и не был решен, знаменитые столыпинские реформы своей цели не достигли, а сам Петр Аркадьевич был слабым реформатором, в глубине души считавшим, что сможет запугать народ и потому относившийся к простым людям, как к черни. Звонок прозвенел минуты две назад, но никто не сдвинулся с места. В классе царила удивительная тишина, а довольный собой Глеб перевёл дыхание, приосанился и, окинув взглядом задние парты, поблагодарил за внимание и попрощался. Аня с удивлением обнаружила, что не хочет уходить. Она бы слушала и дальше. Никогда раньше урок не пролетал так быстро и не был таким увлекательным. Катя, похоже, придерживалась того же мнения, посмотрев на подругу округлившимися глазами. – Подождите, ребята, задержу вас на одну секундочку, – заголосила директор. Лицо её озаряла радость и воодушевление. Она выскочила к доске. – Спасибо вам, Глеб Максимович, за столь замечательный урок. Но тут у нас возникла маленькая проблема. Кадровый вопрос, так сказать. Павел Андреевич считает, что вам, ребята, лучше остаться у него. Я же хочу чуть разгрузить его график и позволить Глебу Максимовичу и дальше вести у вас уроки истории. Вы-то сами кого хотите? Глеба Максимовича или Павла Андреевича. Аня мгновенно смекнула, каков будет ответ. Класс тут же заголосил, выкрикивая имя нового историка. Астахова молчала, обернулась посмотреть в сторону старого учителя. На его лице застыло выражение боли и обиды. А директор всё не унималась. – Так что, Павел Андреевич, будете настаивать на своём или всё-таки отдадите класс Глебу Максимовичу. Класс вы слышали, они хотят не вас, – с ехидной ухмылочкой произнесла она. Павел Андреевич встал, хотел что-то возразить, но шанса ему не предоставили.

– Но не будем задерживать ребят, этот вопрос мы разберём сами, – заявила директор. Школьники стали расходиться, оживлённо шушукаясь. Все поняли, что именно произошло на уроке – директор практически легализовала травлю Павла Андреевича. Поэтому одноклассники Ани были настроены весьма агрессивно по отношению к историку. – Пусть только посмеет остаться, я ему жизни не дам! Да ну, новый в тысячу раз лучше! Глеб Максимович такой хорошенький, – доносилось со всех сторон. Ане было неприятно признаваться в этом, но мнение одноклассников она в целом разделяла. Однако девушка не могла не испытывать жалости к Павлу Андреевичу. Она снова и снова вспоминала выражение его лица в конце урока, и сердце её сжималось от сострадания. – Видели, какой он классный? – откуда не возьмись, выскочила Тома. – Так интересно рассказывал, – согласилась Катя. – Он однозначно лучше Пал Андрееича. Аня, теперь-то ты согласна, что Тома правильно сделала, попросив поставить нам новенького?Аня ничего не ответила, сделала вид, что не услышала вопроса. Катя всё поняла и переспрашивать не стала, они с Томкой принялись делиться впечатлениями от урока. Для себя Аня твердо решила наведаться к Павлу Андреевичу. Он одинокий старый человек, ему особенно нелегко переживать предательство. Аня представила себя на его месте, и от этого девушке стало вдвойне не по себе. Старому учителю наверняка нужна поддержка и он получит её, пусть даже от одной-единственной ученицы, которая была благодарна ему за те годы, что он потратил на школу. …И снова поворот судьбы, на этот раз в противоположную сторону. Только-только Весницкий счёл себя победителем, как один урок перечеркнул удачу сегодняшнего утра. Он пристально наблюдал за тем, как лицо Лидии Лаврентьевны претерпевает метаморфозы. Когда стало ясно, что Глеб действительно хороший учитель, а дети сидят тихо не из-за страха перед директором и старым историком, а потому, что захвачены повествованием, которое вёл Глеб, дирекор бросила в сторону Весницкого короткий взгляд, полный ненависти и чувства собственного превосходства. Историк понял – она собиралась отомстить, только не догадывался как. Из рекреации донесся звонок, но ребята не сдвинулись с мест, пока Глеб не разрешил. Тут директор снова глянула в сторону Весницкого и выскочила на середину класса, произнесла свою сбивчивую и подлую речь. Когда ученики стали выкрикивать имя Глеба, она мстительно улыбнулась, глядя прямо на Весницкого. Павел Андреевич хотел было возразить, но ничего в голову не лезло, он встал и замер, не зная, что сказать. К счастью, директор и не предоставила ему шанса, отпустив детей. Когда они покинули класс, Глеб скромно устроился в сторонке, а директор не сводила глаз с Весницкого. – Так как, Павел Андреевич, мы договорились? Или может быть вам не понравился урок Глеба Максимовича? Считаете его плохим специалистом?Весницкий искренне надеялся, что новенький окажется таковым, высмеивал про себя его возраст и неопытность, но возразить теперь значило нагло соврать. Пришлось пойти на попятную. – Нет, Глеб Максимович очень хороший учитель. – А заметили, какая дисциплина в классе была? Вам до такого далеко! – добивала Весницкого директор. Павел Андреевич посмотрел на Глеба. Тот стоял, скромно опустив голову. «А ведь доволен, подлец. Слова в мою защиту не скажет! Я припомню тебе это, Иуда!» – подумал Весницкий, а вслух сказал:– Если Глеб Максимович действительно хочет вести уроки в этом классе, я возражать не стану. – Не сомневаюсь, что он этого хочет! – с торжеством победителя произнесла Лидия Лаврентьевна. – Ведь так, Глеб Максимович, – она, наконец, оторвала свой взгляд от поверженного противника и посмотрела в сторону Свиридова. – С великим удовольствием. Дети мне очень понравились – чуткие и внимательные слушатели, – сказал Глеб. – Ну, знаете, – не выдержал Весницкий. – Такими они были из-за нас с Лидией Андреевной. На следующем уроке ваше мнение может резко перемениться. – Посмотрим-посмотрим, – протянул Глеб. На том разговор завершился, но его содержание не выходило из головы Весницкого до конца дня. Когда он возвращался домой, его окликнул старожил – Игнатий Платонович. Этот дедушка по праву мог считаться самым интересным жителем деревни. Скрюченный, с лицом, испещрённым глубокими морщинами и шрамами, не смотря на преклонный возраст, он сохранял ясность и трезвость рассудка. Родился старик в девяносто восьмом году девятнадцатого века, помнил и знал много всего интересного, прошёл через четыре войны – обе Мировые, Гражданскую и советско-финскую сорокового года – пережил всех генеральных секретарей, Российскую Империю и Советский Союз. Где он только не побывал, чего только не рассказывал! В деревне к Игнатию Павловичу относились с большим уважением, перечить ему никто не смел, даже самые обезбашенные хулиганы. По непонятной причине сам старик отчего-то полюбил Павла Андреевича, был с ним ласков, любил болтать на отвлечённые темы. Поэтому Весницкий не удивился, услышав низкий скрипучий голос окликавшего его Игнатия Павловича:– Павел Андреевич, поди сюда, у меня к тебе вопросец, любезный. – Здравствуйте, Игнатий Платонович, – приветливо улыбнулся Весницкий. Обычно он любил беседы со стариком и как человек, и как историк. Как человек по той причине, что Игнатий Платонович был единственным жителем деревни, тянувшимся к нему. Как историк оттого, что вряд ли когда-нибудь ещё он встретит очевидца событий столетней давности. Но сегодня Весницкий был взбудоражен. Неожиданный успех Глеба в школе, всеобщее одобрение, которое вызвал его урок, серия уколов со стороны директора в адрес пожилого учителя – всё это вывело Весницкого из себя. – Ты мне скажи, Пал Андрееич, что это за белобрысый и конопатый у нас по деревне ходит?– То новый учитель истории, из центра приехал, – Весницкий сразу догадался, что речь о Глебе. – Вон оно как, – причмокнув, сказал старик. – А ты как же?Весницкий развел руками. – Говорят, Игнатий Платонович, на пенсию мне пора. Отслужил я, значит, своё, – с нескрываемой горечью ответил Весницкий. – Вон оно как, – сочувствующе протянул старик. – Да ты не расстраивайся, садись, я тебе чёй-то рассказать хочу. А на молодежь рукой махни – неблагодарные они нонче. Весницкий послушно устроился на лавочке рядом со стариком. От Игнатия Платоновича отчетливо пахло старостью и сыростью. Другим этот аромат показался бы неприятным, но не Весницкому. Будучи историком, Павел Андреевич ощущал профессиональную тягу к древности, любил запах старых книг и старых людей, потому что запахи, как считал историк, рассказывали об эпохе куда больше, чем буквы, сокрытые в книгах, и слова, произносимые человеком. – Я знаешь почему спрашивать про белобрысого начал? – между тем принялся рассказывать старик. – Он мне отрочество напомнил. Лет четырнадцать тогда было, а то и меньше. Жили мы далеко на востоке, – Игнатий Платонович поднял свою худую, высохшую кисть и махнул ею в сторону. – На приисках, что у Лены. Отец мой не последний человек там был, – старик вздохнул в знак сожаления о минувших днях. – Какая там природа была, какой народ… Про расстрел ты должон был слышать. – Так вы у Бодайбо жили?! – ошеломлённо воскликнул Весницкий. – Ну жил, – хмыкнул старик. – Почему же никогда не рассказывали? Я бы вас на урок истории пригласил, рассказали бы ребятам про расстрел. Сегодня такому свидетелю цены нет!– Так ты не спрашивал никогда, – сказал старик, а глаза его горделиво заблестели – восхищение учителя польстило самолюбию Игнатия Платоновича. – Да только я тебе не за расстрел рассказать хотел, а за одного парня, на тех приисках работавшего. Знаешь, точь-в-точь учитель этот ваш новый. Белобрысый, конопатый, но мужик приятный был. Я его почему запомнил, жена дольше всех его оплакивала. Видать, сильно любила. Ей говорят – дура, да угомонись ты, а она всё траур носит. Два месяца после его смерти она слезами заливалась, а потом умом тронулась. Стала болтать, якобы её муж с того света к ней вернулся. Тут уж народ перепужался, хвать её да в приход. Священник на нее поглядел, подумал, да говорит: «Её не в приход – в больницу надобно вести». А баба эта к тому времени совсем исхудала, бледная стала, ходить сама не ходит, ноги с трудом переставляет. Так в больницу и не попала – отмучилась да померла. – К чему рассказываю, – опомнился старик после небольшой паузы. – Теперь вот вспомнить пытаюсь, были у неё от того мужика дети или нет. Уж больно похож этот наш учитель на того мужика. – Так может вам просто показалось, – предположил Павел Андреевич. – Может и показалось, да только ты у него все равно спроси, знает он, откуда его род али нет. – Не знает, Игнатий Платонович. Детдомовский он. Старик на секунду призадумался. – Значит, не обознался, – убеждённо сказал он. Точно тебе говорю, он потомок того мужика. Надо самому с ним переговорить, нет-нет, да до правды докопаемся, – пока Игнатий Платонович говорил это, взор его был устремлен куда-то в сторону. Но тут он повернулся к Весницкому и посмотрел ему прямо в лицо. – Ну спасибо тебе, Пал Андрееич, развлёк старика. – До свидания, Игнатий Платонович, – вежливо попрощался Весницкий, встал со скамейки и продолжил путь к себе домой. «Интересно, – думал он по дороге. – Старика Глеб тоже очарует? Настроит и его против меня, как детей настроил». Весницкий понимал – его убежденность в том, что дети ополчились на него из-за нового учителя сродни паранойе, но поделать с собой ничего не мог. Липкая, черная зависть обволакивала его рассудок, мешала мыслить трезво. Он очень быстро забыл про разговор с Игнатом Платоновичем, стал снова и снова прокручивать в голове сегодняшний день, и с каждым кругом истинное положение вещей становилось всё очевиднее – Глеб хороший учитель, которого любят дети. Таким Весницкому не стать никогда. Правда больно обожгла, сердце сжалось в комок, а на глазах навернулись слезы. Павел Андреевич взял себя в руки, открыл калитку и спрятался от жестокого мира у себя во дворе. Он не отправился сразу в дом, а сел на табуретку, что стояла у стены, и стал ностальгировать о времени своего обучения в педагогическом университете. Весницкий считался самым серьёзным в группе – никогда не шутил, к преподавателям относился почтительно, с глубоким уважением. Его считали подлизой, но он таковым не являлся. Весницкий крайне ответственно подходил к изучению азов будущей профессии, отсюда и преклонение перед преподавателями. Да разве может быть кто-нибудь более важный на свете, чем школьный учитель? Ни у одного человека нет такой власти, которой располагает педагог в стенах кабинета. Именно поэтому педагог должен быть заведомо умнее президентов, премьер-министров и диктаторов. И уже тогда Весницкий считал, что станет хорошим педагогом. Воображение рисовала цветастые картины грядущей жизни – ученики внимательно слушают его, поражаются открытиям, которые совершают вместе с учителем, извлекают мудрость из слов Весницкого, а после уроков подбегают к столу и наперебой задают дополнительные вопросы, а счастливый и гордый Павел Андреевич популярно разжевывает ответы на них. Первый год в школе быстро развеял идиллические мечты о учениках, жаждущих открытий. В теории Весницкому казалось – достаточно знать и любить предмет, уметь обращаться с детьми и они наверняка к тебе потянуться. Он не учёл одного – передать свою любовь к предмету другим практически невозможно, каким бы мастером своего дела ты не был. Нет, ученики возненавидели его далеко не сразу. Напротив, они тихонько сидели у него на уроках, вежливо изображали интерес. Проблемы начинались в конце каждой четверти, когда Весницкий начинал выставлять, как ему казалось, объективные оценки по предмету. Тут начинались слезы, некоторые вспоминали неучтённые заслуги, как то: написание реферата или пересказ главы учебника. Весницкий терпеливо пояснял, что одними пересказами хорошую оценку не заработать. Но учеников это мало волновало. Агрессия с их стороны становилась всё более явной, в конце концов его не выносили даже отличники. Ну а совсем плохо стало после памятного инцидента с Митей Астаховым. Даже сейчас, много лет спустя, Весницкий не мог спокойно прокрутить случившееся у себя в голове не испытывая отвращения к Астахову. К счастью, в калитку Павла Андреевича кто-то постучал, вырывая его из омута неприятных воспоминаний. – Войдите, – крикнул Весницкий, слегка повернув взгляд в сторону калитки. Ручка повернулась и во дворе появилась Аня Астахова. «Какая ирония, только-только подумал о её отце», – пронеслось в голове у Весницкого. – Здравствуйте, Павел Андреевич, – робко произнесла девочка. – Так мы же виделись, Аня, – по-доброму улыбнулся Весницкий. – Ну да, – она улыбнулась в ответ и застыла на месте. – Проходи, не бойся. Так зачем ты пришла?Она закрыла калитку, после чего кивнула. – Просто пришла вам сказать, Павел Андреевич, я не хотела, чтобы вас заменили на Глеба Максимовича. – Спасибо, – её слова тронули Весницкого, и, неожиданно для самого, себя он вдруг разрыдался в голос. Видимо, слишком много навалилось на старика в последнее время. Анечка перепугалась, бросилась к нему. – Павел Андреевич, что с вами? – испуганно спросила она. Он только покачал головой, а по щекам бежали теплые блестящие слёзы. – Павел Андреевич, ну не плачьте, пожалуйста, – девушка не знала, что делать, но по интонации было слышно, как искренно её сопереживание учителю. Казалось, ещё немного и Аня сама разревётся. Эта мысль несколько отрезвила Павла Андреевича. Он перевёл дух и усилием воли заставил себя успокоиться. – Прости меня, – дрожащим голосом выдавил он. – Мне не хотелось, чтобы меня видели таким. Стараясь не смотреть на девушку, он вытирал слезы своей худой сморщенной рукой. – Вы из-за сегодняшнего так расстроились? – спросила Аня, садясь на корточки рядом со своим бывшим учителем. Весницкий кивнул в ответ. – Больно, Аня, не представляешь, как больно, когда от тебя отворачиваются ребята, которых ты учил несколько лет подряд. В такие минуты как никогда ясно осознаешь, что ты никому не нужен. Старый никчёмный черт, смерти которого дожидается вся деревня. Девочка хотела его утешить, но не знала как. – Хотите, я поговорю с директоршой, попрошу её вернуть вас? – предложила Аня. Весницкий отрицательно покачал головой. – Не нужно. Моя судьба была решена уже в том году. Им нужен был предлог меня уволить, отправить динозавра на пенсию, – он хмыкнул. – А ведь я далеко не самый старый. Да бабский коллектив меня невзлюбил. Тут он посмотрел на Аню и опомнился. Негоже, когда посторонний человек слушает твои жалобы на жизнь. – Хватит об этом, Анюта, – Весницкий через силу улыбнулся. – Пошли я тебя чаем напою. – Спасибо, но мне домой надо. Я только на секундочку к вам заскочила, хотела выразить свою благо… – по мере произнесения фразы девочка менялась в лице и, оборвавшись на полуслове, сама заплакала. Старому учителю стало по-настоящему хорошо. Есть ещё ученики, которые ему признательны. – Ну-ну, Аня, я не стою твоих слез, – театрально произнёс Весницкий и обнял девушку. Она стала понемногу успокаиваться. – Если хотите, я буду срывать ему каждый урок, – прошептала она Весницкому на ухо. – Мстить за вас постоянно, делать ему всякие подлости, пока сам со школы не свалит. Весницкий коротко хохотнул. – Не нужно, Аня. В конце концов, он ни в чем не виноват. Ты и сама понимаешь, что Глеб хороший учитель. Я не жалею, что вы достанетесь ему. Просто обидно, когда никто не подал голоса за меня. А тебе спасибо, взбодрила старика. Весницкий отстранил девушку от себя, с мягкой улыбкой посмотрел на её приятное молодое лицо и поцеловал в щеку. А потом что-то щёлкнуло у него в голове, и он прикоснулся своими губами к её губам. Со стороны могло показаться, что то был отеческий поцелуй. Однако и Весницкий, и Аня поняли – это не так. Девушка резко отпрянула, Павел Андреевич смутился. – Ну, мне пора, – выдавила она и решительно направилась к калитке. – До свидания, и спасибо тебе, – тихо произнёс Весницкий, мысленно изливая на себя поток ругательств. Застыв у калитки, Аня кивнула учителю и ушла. Весницкий смотрел ей в след и с удивлением обнаружил, что его сердце стучит быстрее, чем обычно, напоминая о молодости и влюбленности. – Даже не думай, старый дурак, – пробормотал Весницкий и перевёл взгляд на небо. Однако так и не смог изгнать из мыслей Аню Астахову. Новая неделяПосле богатого на события начала учебного года школьная жизнь быстро вошла в привычное русло. Уроки чередовались с переменами, прежний неспешный ритм обучения, свойственный некоторым сельским школам, несколько переменился из-за Глеба Максимовича. Новый учитель оказался на редкость хорошим и мигом был внесён в разряд всеобщих любимчиков. Он умел разговаривать как с учителями, так и с учениками, льстил немолодым женщинам изысканными и всегда уместными комплиментами, располагал к себе школьников открытостью и общительностью. Он был из числа тех преподавателей, на двойку которых никогда не обижаешься, потому что знаешь – заслужил. Он очень скоро стал пользоваться определённым уважением и среди сельских жителей, а местные старушки мигом записали Глеба в список завидных холостяков, и каждая из них стала женить его на своих внучках. Павел Андреевич не мог конкурировать с новым учителем. Ученики шушукались между собой и так или иначе, Весницкому становились известны их разговоры. Краем уха он слышал, как две девочки из шестого класса делились своими впечатлениями о Глебе, и одна из них с жалостью замечала, что у них останется Весницкий. «Всегда нам не везёт!», – с горечью закончила она. Как раз в этот момент вторая её толкнула локотком – Весницкий проходил рядом. Случаев, подобных этому, можно было привести вагон и маленькую тележку. Старый учитель приходил к неутешительному выводу: дети его никогда не любили и не полюбят. Просыпаясь утром каждого понедельника, он ставил себе задачу добиться расположения учеников. Стал разбавлять уроки истории разгадкой кроссвордов, выдумывал всевозможные развлечения, не подрывавшие дисциплину, пытался шутить, но ничего не выходило. Ученики заметили перемены в поведении старого учителя, некоторые стали этим пользоваться и небезуспешно – всегда считавшийся строгим Весницкий стал завышать отметки. Отчаянно повторяя про себя, что сегодня он сделал ещё один маленький шажок навстречу ученикам и очень скоро они к нему потянуться, в глубине души Павел Андреевич не верил сам себе. И за это он открыто начинал ненавидеть Глеба. «Он не виноват, ни в чём не виноват. Чего ты на него обозлился?» – не впервый раз задавался вопросом Весницкий. Червь зависти беспокойно ворочался в душе Павла Андреевича, вытягивал из него все соки, мешал спать по ночам, не позволял думать ни о чем, кроме школы и новых форм подачи материала. «Такого не бывает, – убеждал себя Весницкий. – Он только пришёл, и вот они сидят на его уроках, как загипнотизированные. Значит, он знает что-то, чего не знаю я, обладает подходом, навыком». Бесплодность прилагаемых усилий, растущее раздражение, бессонница резко ухудшили здоровье Павла Андреевича. Сердце, о местоположении которого большую часть своей жизни Весницкий не вспоминал, стало давать о себе знать. Резкая колющая боль периодически вынуждала Павла Андреевича принимать валидол. Проявила себя слабость – ноги подкашивались, подолгу стоять у доски было невыносимо трудно. Теперь Весницкий стал проводить большую часть урока, сидя за столом. Наконец, головная боль стала донимать Павла Андреевича. В конце октября Весницкий всерьез стал подумывать о пенсии. Единственное, что согревало душу старого учителя, были редкие встречи с Аней Астаховой. Он не мог понять причину, по которой стал тянуться к этой девочке ещё сильнее, чем прежде, но когда она проходила рядом и, потупив глаза, тихо здоровалось, Весницкий забывал обо всех своих болячках. Он корил себя за нечаянный поцелуй, корил, но и ловил на мысли, что хотел бы повторить тот, ставший казаться фантастическим, момент. Больше всего Весницкий жалел о том, что передал одиннадцатый класс Глебу. Этого не стоило делать, но теперь уже ничего не исправить. Оставалось искать нечаянных встреч с Аней внутри школы. Помимо этого Павел Андреевич, оставаясь дома наедине, предавался мечтам о новом визите девушки. Он бы извинился за свой поступок, она бы стала его чаще навещать и сумела бы скрасить тихую жизнь старика. Пожалуй, только эти мечты и придавали Весницкому сил в неравной борьбе с Глебом. Павел Андреевич продолжал надеяться на себя и верить в свой успех, хоть энтузиазм его и таял с каждым днем. После своего визита к Весницкому, Аня Астахова поняла три вещи: старый историк очень одинокий человек, он ей неприятен и она его боится. Вспоминая тот поцелуй, отвращение, которое она испытала, когда сухие старческие губы прикоснулись к ее губам, Аня зареклась оставаться с Павлом Андреевичем наедине. В школе она старалась избегать его, а когда возможности скрыться не было, и они встречались в коридоре, Астахова отводила взгляд в сторону, шептала дежурное здрасте, и, ускоряя шаг, проходила мимо. По какой-то причине она не могла выносить липких маленьких глазок историка, бесстыдно шаривших по её лицу и телу. Во взгляде Весницкого чувствовалось нечто неправильное и пугающее. Быть может, девушка себя напрасно накручивала, а может слова Томы о том, что она спит со стариком запали ей глубоко в душу, но Ане стало казаться, будто старый историк смотрит на неё оценивающе, как мог бы смотреть влюбленный в неё молодой человек. Проницательная Катя заметила перемены в поведении подруги, но истолковала их неправильно. – Стыдишься, что не вступилась за Пал Андрееича? – спросила она как-то после очередного неловкого момента в коридоре. Аня пожала плечами и объяснять ничего не стала. Насколько ухудшилось отношение Ани к Весницкому, настолько же оно улучшилось к Глебу Максимовичу. Отчасти, на нее повлияли окружающие – девчата наперебой нахваливали новенького. Но главную роль здесь сыграл сам Глеб. Внимательный к деталям, он не только мастерски владел историей, умея превратить скучный урок в увлекательное приключение, когда ученик ощущает себя участником событий давно минувших дней, но и хорошо разбирался в людях, подбирал ключик к каждому сердцу. Обстановка в классе на его уроках становилась поразительно умиротворенной. Он каким-то образом догадывался о ссорах и разногласиях внутри класса, как бы между прочим разрешал их. В считанные дни все девочки влюбились в него, только о нём и разговаривали. А Аня… Она не знала, что чувствовала. Ей просто хотелось слушать и слушать Глеба. Никуда больше она не торопилась так, как на уроки истории. Там она словно бы преображалась, сама того не замечая, становилась кокеткой – излишне громко смеялась над шутками учителя, делалась разговорчивее и всячеси старалась привлечь к себе внимание учители, потому к каждому уроку она готовилась необычайно тщательно. Аня не пыталась разобраться в природе своих чувств, а между тем, она начинала любить историка, любить по-настоящему, как способна любить только молодая неопытная девушка в первый, и как ей кажется, последний раз в жизни – страстно, самоотверженно, крепко. Разумеется, любовь её сопровождалась искренним страданием и метаниями юности: то ей казалось, Глеб не отводит от неё глаз на уроке, то, наоборот, мерещилось, будто он совершенно её не замечает. Сладкие муки неопределенности доставляли ей куда больше наслаждения, чем доставило бы прямое признание Глеба в ответных чувствах. Любовь, казалось, придала ей сил – оценки стали выше даже по предметам, которые она терпеть не могла. Физика, математика, геометрия – теперь всё ей по плечу. Несмотря на свою открытость, чувства к учителю она держала в тайне. Отчасти из-за слов Томы, которые все, кроме Ани давным-давно забыли, а отчасти из-за страха быть высмеянной. Впрочем, предаваться томлению любви в одиночестве ей нравилось. Ощущения становились острее, чем сильнее угнетали неприятные мысли, тем приятнее было разубеждать себя в сомнениях. Постепенно любовь её перетекла в помешательство. Она уже ни о ком и ни о чём не могла думать, на каждой перемене бежала в кабинет истории, где принималась болтать с Глебом на повседневные и изъезженные темы.

У Глеба имелись определенные подозрения на счет её поведения, но он их до поры до времени решил не высказывать. По крайней мере, так казалось Ане. Ещё бы – если он влюблен в неё, как быть? Роман между учителем и ученицей осудит всякий. Ане особенно приятно было рассуждать о пикантности ситуации с позиции жалости к объекту своего обожания. «Бедненький, – думала она, – ему-то хуже. Его сердце разрывается так же, как и моё, но поделать с этим он ничего не может. С меня какой спрос? А он несёт ответственность. Насколько трудно ему придётся, если все всплывёт?»К концу четверти сомнений в ответных чувствах Глеба у неё не оставалось – он не возражал против её присутствия в подсобке, сам приглашал пить чай и поддерживал беседы ни о чём. Он интересовался жизнью Ани, поднимал всё более щекотливые темы. Однажды у них зашёл разговор даже о её матери. – Я заметил, ты живешь с отцом, – сказал Глеб. – А где же мама?Аня помрачнела, но к тому моменту она считала учителя родным ей человеком, поэтому решила обо всём рассказать. – Она умерла, когда мне пяти не было. Учитель понимающе кивнул. – Хоть немного её помнишь?– Помню. Лучше всего голос – нежный, добрый, ласковый. До самой своей смерти она приходила ко мне и напевала колыбельные. Ещё помню, что перед самой смертью меня перестали к ней пускать. Отец не хотел, чтобы я запомнила её бледной, как сама смерть, худой и измученной. Когда она умерла, там были врачи, такие серьёзные, насупленные, всё объясняли, почему не смогли помочь. И их лица я отчего-то запомнила как никогда отчетливо, а материнское нет, – она тяжело вздохнула. Видимо, эти мысли мучили её до сих пор. Глеб это понял и сменил тему, заговорив о методах лечения различных заболеваний в девятнадцатом веке, а затем о медицине вообще. Эта их беседа окончательно убедила Аню в том, что Глеб к ней неравнодушен, но первый шаг не сделает никогда. Имеет ли право сделать его она? Чем больше девушка об этом размышляла, тем крепче утверждалась в том, что такого права у неё нет. Когда начались каникулы, она ушла на них с тяжёлым сердцем. Как быть дальше, девушка не знала, но для себя строго решила всю неделю провести вдали от Глеба. Первая четверть со всей очевидностью убедила Лидию Лаврентьевну в том, что Глеб справится с полным объёмом работы. Поэтому от Весницкого можно было избавляться. Прежде она хотела подождать до конца года, но теперь, после вмешательства Демидова, твердо решила отправить наглеца на пенсию как можно скорее. Каникулы виделись ей удобной возможностью подвести его самого к мысли об уходе. Для этого она и вызвала старого учителя на последней учебной неделе к себе в кабинет. Когда Весницкий пришёл, напротив директора уже сидел Глеб. Его присутствие несколько смутило Павла Андреевича, и он стал подозревать нечто неладное. Кулакова предложила Весницкому садиться. – Я вас по какому поводу вызвала, Павел Андреевич. Говорят, здоровье у вас шалит, на уроках часто срываетесь, да выглядите неважно. – Кто говорит? – довольно агрессивно спросил Весницкий. – Люди, – холодно ответила директриса. – Собственно о чём речь. Мы с Глебом Максимовичем обсуждали его готовность принять всю школу. Он ответил согласием. Ведь так? – она вопросительно посмотрела на Глеба. – Ну, если Павел Андреевич действительно подумывает о пенсии, я, конечно, готов его заменить, – подтвердил Глеб. – Ни о чем таком я не думаю! – резко заявил Весницкий. – Просто поймите, – ласково начала Лидия Лаврентьевна. – Классов у нас немного, в школе чуть больше полутора сотен человек обучается. Денег нам выделяют совсем мало – год прошёл после дефолта. Жить и так не сахар, а станет ещё хуже, если зарплату приняться делить. Поскольку у нас такое щекотливое положение сложилось, мне из района денег на зарплату второму историку выделили, а буквально на той неделе вызывают и спрашивают, так мол и так, с историком-то разобрались? Я руками развожу, – тут Лидия Лаврентьевна пристально посмотрела на Весницкого и в продолжении последовавшей тирады глаз не отводила, – приехал молодой, талантливый, в общем учитель от бога. Да старый уходить не хочет. Меня спрашивают, а зачем же я тогда просила денег на нового, если старый будь здоров. Что прикажите говорить? Врать не стала. Он, говорю, с работой справляется все хуже и хуже, в одиночку не тянет, хоть и скрывает это. Здоровье у него ни к черту, оно и неудивительно с нашей-то зарплатой в шестьдесят один год. Да уходить всё равно не хочет, боится, наверно, что на одну пенсию не проживёт, зарплата всё ж таки больше. Из-за денег, говорю, место занимает. По лицу Весницкого Лидия Лаврентьевна поняла, что сумела задеть его за живое. Он покраснел, не знал, куда деть руки, сжимал разжимал кулаки, чесал голову. Глаза его плавали по всему кабинету, но смотреть прямо на Кулакову он не мог. Наслаждаясь моментом своего триумфа, Лидия Лаврентьевна совершенно не обращала внимания на Глеба, смущённо ёрзавшего у себя на месте. Очевидно, русло, в которое повернул разговор, ему не нравилось, но влезть он не решался. – Это вы зря так, – не выдержал последнего предложения Весницкий. – Я здесь совсем не из-за денег. – Выходит я ошиблась? – она изобразила на лице раздосадованность, для пущей убедительности всплеснула руками. – Неловко-то как. Да только вас не разберёшь, Павел Андреевич. Если не из-за денег, тогда зачем остаётесь?Весницкий хотел было что-то ответить, но она не предоставила ему такого шанса. – Я бы могла подумать, будто бы вы боитесь отдать детей в ненадежные руки, но мы-то с вами убедились – Глеб Максимович куда квалифицированнее вас как в истории, так и в педагогике. Такая прямота смутила Весницкого. Он, наконец, потупил взор, признавая поражение. – Дети его любят, чуть ли не каждый день приходят просить заменить вас им. А я отказываю. Павлу Андреевичу, говорю, тоже на что-то жить нужно. Так и в центре сказала. Они долго совещаться не стали, наказали вопрос разрешить. Денег выделять не станут, придётся зарплату вам на двоих делить. Сами объясняйте Глебу Максимовичу, почему он вместо и без того маленького оговоренного оклада будет получать сущие гроши. Закончив, Кулакова откинулась на спинку кресла и с ощущением собственного превосходства изучала согбённую фигуру поверженного противника. Весницкий помолчал, поднял глаза, посмотрел на Лидию Лаврентьевну и выдавил из себя:– Это всё?Она кивнула. – До свидания, – процедил Весницкий и ушёл. Кулакова проводила его с легкой улыбкой на лице. – И к какому снижению оклада мне нужно готовиться? – спросил Глеб. – Пока ни к какому. А там будет видно, – уклончиво ответила директор. – Тогда я тоже пойду, – сказал Глеб, поднимаясь. – До свидания, – попрощалась она с молодым учителем. Разумеется, никто не требовал от неё увольнения Весницкого – историю эту она сочинила специально, дабы нанести ещё один болезненный удар по самолюбию Павла Андреевича. И этот удар не станет последним. Она будет продолжать унижать его до тех самых пор, пока не получит заявления об уходе. …После беседы с директором Весницкий был сам не свой. Проведя урок без желания, он пошёл домой. В этот момент Павел Андреевич злился на весь мир. «Какой паршивец, – думал он о Глебе. – Они заранее это срежиссировали. Решил занять моё место. Сидит там, сама невинность. Если Павел Андреевич хочет, если собирается. И нашим и вашим хочет казаться хорошим. Не бывать этому! Экий подлец. Я к нему по-отечески, а он мне нож в спину. Проклятый Брут! А эта паскуда, проститутка распоследняя, да как она смеет меня оскорблять. Это я-то из-за денег работаю! Я, который просидел в этой школе тридцать шесть лет, все это время был бесконечно предан работе, не ушел, когда начался ельцинский разгул, остался в девяносто восьмом. Эта паршивка искала мне замену всё это время. Никто ехать не хотел, выискала одного дегенерата. Каким надо быть идиотом, чтобы поехать в богом забытую деревню в самом начале жизни. Чего он тут забыл, черт проклятый! Главное, каким правильным казаться хотел. Павел Андреевич то, Павел Андреевич сё. Дайте совет, помогите с этим, подсобите с тем. А сам козни с директрисой плёл у меня за спиной, на место моё засматривался. Зарплату мне резать собрались! Так тем лучше, этот козёл первым не выдержит. Я-то на копейки всю свою жизнь существовал, уж всяко не пойду на попятный, какими бы словами эта дешевка меня в центре не обзывала». Поток его мысленных ругательств оборвал окрик Игнатия Платоновича:– Что идёшь, не здороваешься, Пал Андрееич?Весницкий рассеяно посмотрел на старика, словно бы видел его впервые. – Простите, задумался. Добрый вечер, – обрывисто произнёс он. – Присаживайся, погуторить надо. – Простите, мне некогда, – довольно грубо отмахнулся от старика Весницкий. – А в чём дело?«Вот привязался же, старый дурак!», – пронеслось в голове Весницкого. Он чуть было не произнёс этого вслух, но сумел сдержаться. Не ответив на вопрос Игнатия Платоновича, он пошел своей дорогой, словно бы ничего не слышал. «Оставлять этого так нельзя, – продолжал рассуждать Весницкий. – За каникулы нужно что-нибудь придумать, как-то отомстить подлецам. Только что я могу? Да ничего! Я бессилен, абсолютно бессилен. Все от меня отвернулись. Одна только Анечка, добрый ребёнок, пожалела старика. Я не имею право сдаваться, хотя бы ради таких как она нужно продолжать стоять на своем». Дабы хоть как-то утешить себя и очернить нового историка, Весницкий стал прокручивать в памяти все эпизоды, в которых Глеб выставил себя в чёрном цвете. Тут всплыл и разговор в конце урока, когда учитель не оборвал тираду директора, не заступился за коллегу, который оказал ему поддержку. Снова вспомнился сегодняшний разговор и молчание Глеба. Проскальзывали и другие мелкие эпизоды, как вдруг Павел Андреевич вспомнил о самом первом учебном дне, когда он подслушал разговор директора и Свиридова. Она всячески поносила Павла Андреевича, а Глеб слова в защиту человека, который ему помогал, не сказал. Тут старому учителю вспомнились первые слова Глеба, которые он различил. Тогда Весницкий не придал началу беседы особого внимания, его слишком взволновали суждения о своей собственной персоне. Но теперь Весницкий припомнил – Глеб и директор говорили о каком-то неприятном эпизоде на предыдущем месте работы Свиридова. Вроде бы ничего конкретного сказано не было, но директор намекнула, что событие не позволяет разом заменить Весницкого Глебом. Павел Андреевич призадумался, сам не заметил, как сбавил шаг. Именно в этот момент его осенило. Инцидент на старом месте не позволял ему устроиться в городе! Вот почему он перебрался в деревню. Возможно даже, то событие означало конец его карьеры, но страстное желание Кулаковой избавиться от Весницкого, сыграло Глебу на руку. Поэтому он не возражает, когда историка отчитывают при нём, поэтому отмалчивается, когда Павла Андреевича поносят где-нибудь в уголке – это место лучшее, на что он мог рассчитывать, а избавиться от конкурента самый верный способ удержаться за работу. Догадка Весницкого всё расставляла по местам – и почему такой талантливый учитель отправился в деревню, и почему согласился на довольно низкую зарплату. Теперь ясно – выжить Глеба из деревни путем дробления его зарплаты не получится. Он будет согласен на любые гроши, лишь бы сохранить место. Пройдёт время, его проступок забудется и он вернётся в город. Теперь у Весницкого появлялась новая возможность избавиться от новичка – компромат. Нужно выяснить, что произошло на предыдущем месте работы и ткнуть фактами прямо в лицо Глебу, пригрозить их оглаской, а дальше всё зависит от значимости того происшествия, на которое намекали Глеб и директор в своём разговоре. Воодушевленный новым планом, Весницкий несколько приободрился. Информацию начал собирать уже на следующий день, стараясь действовать неприметно. Пару раз заводил разговор с Глебом и, сделав вид, будто сочувствует снижению зарплаты молодого учителя и подумывает уйти из школы из-за этого, стал допытываться о его прошлом. – Не сладко тебе придется, Глеб Максимыч, – сказал Весницкий. – Директор тебе не сказала, насколько собирается урезать-то?– Нет, – сказал Глеб, заполнявший какие-то бумаги. – Понимаешь, она ведь нас лбами сталкивает, – продолжал между тем Весницкий. – Да, школа небольшая, но математиков у нас почему-то трое, русичек и того больше. Могла бы лишнего историка на ставке оставить да не делить. Так нет же, режет специально. День перегружен, когда один работаешь, ничего не успеваешь, а по деньгам всё равно копейки. В твоей старой школе по-другому было, наверное. – Да примерно также, – отвлекся от бумажек Глеб. – Но там учеников было куда больше, одним историком не обойтись. Поэтому зарплату никто не резал. Как тут у вас всё устроено я пока не разобрался. – А ты где, кстати, работал, в школе какого города?– Да в центре области и работал, в сорок втором лицее. – Не слышал о таком. Не жалеешь, что ушёл? Здесь-то наверняка платят меньше. – Я же вам рассказывал математику в день приезда. Платят меньше, но жильё выдают, цены ниже. – Это да, – протянул Павел Андреевич. – Слушай, ну если зарплату низкой считаешь и из-за этого уехать собираешься, – он попытался изобразить на лице мучительную внутреннюю борьбу, – я готов уступить. Глеб, принявшийся было снова писать, оторвался, вопросительно посмотрел на Весницкого. – В каком смысле готовы уступить?– В прямом. Увоюсь, только скажи. Я-то старый, какие там у меня потребности. Да и сколько я проработать еще смогу – пять лет, десять? А ты сюда, небось, с серьёзными намерениями приехал, – Весницкий пристально вглядывался в лицо Глеба, стараясь прочитать ход мыслей этого человека. – Всю жизнь воспитанию сельских детей посветить решил, ведь так?Глеб не торопился с ответом. «А брехать открыто ему стыдно, не совсем бессовестный человек, – подумал Весницкий. – Ясно всё с тобой дружок, на год-два сюда перебрался, пока все уляжется. Ну, ничего, мы тебя на чистую воду выведем». – Я к чему это говорю, – не дождавшись ответа, продолжил Павел Андреевич. – Ты в любом случае дольше меня проработаешь, так зачем мне место человека, от которого в перспективе пользы больше, чем от меня?– Ну что вы, Павел Андреевич, – оживился Глеб. – У меня и в мыслях не было подводить вас под увольнение. Урежут зарплату и бог с ней, – в подтверждение своих слов он махнул рукой, – сдюжим. Я никакая-то там столичная штучка, как тут обо мне думают некоторые. Лидия Лаврентьевна выставила всё так, будто вы сами хотите уйти на пенсию, но меня утруждать не желаете, боитесь, что я не справлюсь. Ну, я и сказал ей – справлюсь. Откуда же я знал, что она просто плетёт интриги против вас?– Спасибо тебе, – хмыкнул Весницкий, не поверивший ни слову Глеба. – Но над моими словами подумай как следует. Сейчас легко рассуждать – нам пока денег меньше платить не стали, а вот как начнут, тогда всё и переменится. Почувствуешь, что тебя ущемляют, дай знать, и я мигом уступлю дорогу. – Хорошо, большое спасибо, – сказал Глеб. На том их разговор и закончился. Весницкий выяснил, что хотел и в тот же день уже звонил в сорок второй лицей. Трубку на том конце подняла пожилая женщина, как выяснилось, завуч. – Я хотел бы поговорить с директором, – сказал Весницкий. – Его сейчас нет, будет сегодня после двух, – прозвучал ответ. – Да мне бы побеседовать с ним лично. Когда можно будет приехать и поговорить?– А кто его, простите, спрашивает. – Коллега. Я по поводу одного вашего бывшего учителя, Свиридова Глеба Максимовича. Услышав имя, завуч отчего-то стала разговаривать тише. – Так он снова в школу устроился. – Да, – подтвердил Весницкий. – А что именно вы хотите узнать о Глебе?– В первую очередь, причину увольнения из вашего лицея. – Понимаю. А вы, простите, откуда звоните. Весницкий назвал свою школу. – Значит, в деревне работает, – тихо пробормотала завуч. – Знаете что, перезвоните через час-полтора, я вам скажу, когда можно будет подъехать. Это и правда не телефонный разговор. – Договорились. До свидания, – Весницкий положил трубку. Он снова набрал номер сорок второго лицей уже через урок. Завуч сумела связаться с директором, встреча была назначена на эту субботу. На просьбу уточнить время, завуч ответила: «Подходите в течение дня». Довольный собой Павел Андреевич положил трубку и, насвистывая незатейливую мелодию, вернулся в класс. Четверг и пятница пролетели незаметно. Весницкий попросил Глеба подменить его(в субботу у Павла Андреевича по расписанию был всего один урок), и с утра пораньше отправился в центр на автобусе. В последний раз он уезжал из деревни лет десять назад по какому-то пустяковому поводу, да и не в областной центр, а в небольшой поселок городского типа. Поэтому очутившись в городе, он растерялся. Весницкий и предположить не мог, что жизнь за прошедшие годы настолько резко переменилась – по улицам ездила куча личных автомобилей, стены были изуродованы надписями и рекламными листовками, на каждом углу попадались кафе, рестораны, магазины, а многие заводы закрылись. Сорок второй лицей располагался в промышленном районе города – крупное красивое четырехэтажное здание с прилегающими футбольным полем и баскетбольной площадкой, беговой дорожкой. Несмотря на конец четверти, у крыльца толпились мамочки и бабушки, дожидаясь своих отпрысков. «В деревне-то народ самостоятельнее – с первого класса сами в школу и со школы идут», – отметил про себя Весницкий. Обойдя родителей, Весницкий вошёл внутрь лицея. Видимо, урок ещё не закончился – коридоры пустовали и спросить, где кабинет директора было не у кого. Пришлось искать наугад. Обойдя первые два этажа, Павел Андреевич наткнулся на учительскую, там и выяснил, что директора можно отыскать на третьем. По пути наверх Павел Андреевич не без зависти отметил, что школа куда чище и опрятнее– стены свежепокрашены, паркет блестит, двери в классы новые с симпатичными табличками. Добравшись до нужного кабинета, Весницкий робко постучал и вошёл внутрь. За дверью располагалось просторное помещение – у стены стоял широкий стол, заставленный какой-то техникой, в которой, к своему стыду, Павел Андреевич ничего не смыслил, в одном углу стоял шкаф, в другом кадка с красивой пальмой. На полу был постелен невзрачный красный ковер, а окна прикрыты симпатичными занавесками. В первый миг Весницкому показалось, что внутри никого. Но тут из-за нагроможденной на столе кучи выглянула хорошенькая молодая девушка. Она задорно улыбнулась и поздоровалась. – А вы к Анне Александровне? – поинтересовалась она. – Посидите минутку, она сейчас подойдёт. Девушка указала на стул у стены. Весницкий вошел внутрь и только сейчас понял, что это была приёмная – дверь в кабинет директора «спряталась» с краю. Устроившись на стуле, Весницкий беспокойно елозил, явно нервничая. Он недостаточно хорошо обдумал ход разговора. Всё равно директор потребует разъяснений, спросит, почему Весницкий так интересуется Глебом, что тогда отвечать? Соврать, представиться директором? Не стоит – эта Анна Александровна может быть знакома с Кулаковой. Если вранье вскроется, Весницкий только проблем себе наживет. Он стал размышлять над предлогом получше, как вдруг дверь приемной открылась и внутрь заскочила немолодая низкая темноволосая женщина. Заметив Павла Андреевича, она вопросительно посмотрела на него. Весницкий подскочил с места. – Здравствуйте, Анна Александровна. Три дня назад я звонил вашему завучу по поводу Свиридова. Она должна была предупредить. – А, это вы, – она автоматически улыбнулась. – Пойдёмте. Она проводила его к себе в кабинет, усадила в мягкое кресло, сама устроилась за столом, сняла очки и положила их в футляр, после чего перевела взгляд на Весницкого. – Давайте обо всем по порядку. Кто вы такой?– Я учитель истории, Весницкий Павел Андреевич. – И почему вы вдруг заинтересовались Свиридовым?– Понимаете, я узнал, что его уволили отсюда не по собственному желанию и у меня появились некоторые подозрения относительно причин… – уклончиво начал Весницкий. – Заметили странности в его поведении?– Ну, можно сказать и так. – Ясно, – директор наклонилась вперед, упершись локтями в стол. – Вы хотите узнать причины его увольнения?– Да, – согласился Весницкий. – У меня есть некоторые подозрения, но я не знаю, как их трактовать. Ведь это довольно деликатный вопрос, понимаете?– Я всё понимаю. Вопрос и правда деликатный. А вашему директору он ничего не рассказывал?– На самом деле, я не в курсе. Побоялся спрашивать – вдруг Глеб ничего не рассказал, а я его подставлю? Поэтому сначала решил обратиться к вам, разобраться, что к чему, может быть зря воду в ступе толоку. Но судя по тому, как вы отреагировали, не зря. – А с самим Глебом говорить не пробовали?– Отмалчивается. – Понятно. Вы правы, ваши подозрения не беспочвенны, – кивнула директор, её лицо приняло серьёзное выражение, сделалось почти мрачным. – Я не уверена, что это красиво с моей стороны, но расскажу вам. Свиридов очень хороший учитель, дети его всегда любили, и объективных причин для его увольнения у меня не было. Но в том году один мальчик из нашей школы пропал. Что с ним случилось, неизвестно до сих пор, но поскольку его родители довольно состоятельные люди, в первые дни подозревали похищение. Отец заплатил большие деньги, поэтому милиция работала как следует. Допрашивали одноклассников и учителей, в том числе Глеба. Помимо этого о преподавательском составе справки наводить стали. Глеба на допрос вызвали во второй раз. Почему – никто не знал. Подозревали, причиной этому его прошлое. Детдомовец, денег у него нет, вот и отчаялся до такой степени, что похитил собственного ученика. Подозрения не подтвердились, милиция Свиридова отпустила и больше не тревожила. Всё бы хорошо, да только одна родительница как-то пронюхала о причинах этих допросов – то ли у неё, то ли у её мужа знакомые в милиции были. Она заявилась ко мне с требованием уволить Глеба. В общем, оказалось, он состоит на учете в психиатрической больнице. Я разговаривала с самим Глебом, он уверял меня, что ничего серьезного, но родительница подняла бучу. Грозилась рассказать всем, что мы шизофреников в школе держим и так далее и тому подобное. Я её попыталась успокоить, пообещала разобраться в вопросе, а она продолжала гнуть свою линию. Добейтесь того, чтобы ему вообще с детьми запретили работать, – требовала. Честно сказать, я была готова стоять за Глеба до конца – уж больно парень мне симпатичен. Но он сам настоял на увольнении, написал заявление по собственному желанию. Видимо, приврал он мне и не диагноз у него не безоблачный, раз ввязываться в эту историю не стал. А может просто испугался огласки – вы ведь понимаете, какое у нас в обществе отношение к человеку, лежавшему в психиатрии? Так или иначе, я посоветовала ему не устраиваться в городе, а перебраться куда-нибудь ещё и взяла слово, что о своих проблемах, гхм, со здоровьем, он обязательно сообщит директору новой школы, если, конечно, решит продолжить работать учителем. На том мы с ним и порешили. А так жалоб на него никогда не было, никаких нареканий к его работе у меня нет, странностей за ним не замечала, но я его почти не знала. Вон, вы с ним совсем недавно работаете, а уже подозревать что-то начали. – Вот оно как дело обстоит, – сказал Весницкий. – Сами понимаете, простите, как вас?– Павел Андреевич. – Сами понимаете, Павел Андреевич, разговор только между нами. Прошу не передавать никому деталей беседы. Тема действительно очень щекотливая. Мне, как и вам, не хотелось бы вредить парню. Он честно и самоотверженно любил школу и детей, это по глазам было видно. Будь моя воля, я бы никогда его не выгнала. – Само собой, Анна Александровна. Спасибо вам огромное, вы очень помогли, – сказал Весницкий. Директор встала, проводила Весницкого до дверей где они и распрощались. Погружённый в невеселый размышления Весницкий покинул школу и направился к автобусной остановке.