Дело студента ДаниловаСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Утром 14 января 1866 г. в помещениях московской ссудной кассы, принадлежавшей г. Попову, были обнаружены тела хозяина и его кухарки Марии Нордман. Погибшие имели множественные ножевые поранения, не оставлявшие никаких сомнений в причине смерти; комнаты были залиты кровью жертв. Касса и жилые комнаты подверглись методичному обыску: шкафы были раскрыты, ящики тумбочек - вытащены, их содержимое - высыпано на пол. Прибывшим на место трагедии чинам полиции достался обширный фронт работ. Ссудная касса занимала целый флигель во дворе; крутая лестница вела в помещения первого этажа, служившие для приема клиентов, этажом выше распологались личные комнаты хозяина и кухарки, проживавшей здесь же. Отставной капитан только разворачивал свою деятельность в Москве. Как установила паспортная проверка, Попов прописался в доме Шелягина за три месяца до гибели - 5 октября 1865 г. Он приехал из Финляндии, где за 23 тыс. рублей продал принадлежавшее ему имение. Вырученные деньги, очевидно, послужили своего рода уставным капиталом открытой кассы. Номера банковских билетов были Поповым предусмотрительно переписаны, список этот полицейским удалось обнаружить. Кроме того, идентичный список был получен из Петербурга, от родственников погибшего. Учитывая, что помимо средств от продажи имения, Попов имел еще некоторые сбережения и ценности, общий капитал, которым он распологал к январю 1866 г. , составлял (по оценке родных) приблизительно 29 тыс. рублей. Тщательный осмотр места преступления и анализ собранных улик потребовал от чинов полиции нескольких дней. Но, в конечном итоге, именно дотошность полицейских на этом, самом первом этапе следствия, послужила залогом их уверенных действий в дальнейшем. Возглавили эту работу приставы Миланов и Врубель. Прежде всего, они обратили внимание на то, что в маленькой комнатке первого этажа, позади кассы, был сервирован стол на двоих. На столе стояла водка и закуска, что подразумевало некое доверительное общение. Тут же были обнаружены и первые капли крови, что наводило на мысль о внезапном нападении на хозяина прямо за столом. Далее следы крови вели в помещение собственно кассы. Там, видимо, последовала ожесточенная борьба - крови было очень много и на полу, и на мебели, даже на стенах. Тут же находился и труп хозяина. Тело кухарки находилось в небольшой прихожей, у самой входной двери. Женщина получила несколько глубоких ножевых ранений; кровопотеря была очень большой. Но следы крови были обнаружены не только рядом с телами погибших, а также и на двойной входной двери, на ее ручке, щеколде, и даже за дверью. Следы крови вели по лестнице вниз, причем по потекам можно было предположить, что человек, оставивший эти следы, дважды останавливался, прежде чем вышел на улицу. Этот человек оставил на левой стене несколько неясных отпечатков руки. Кроме того, кровь была обнаружена и наверху - в комнатке кухарки. Там преступник, очевидно, вымыл руки и вытер их о наволочку и пододеяльник. Пытаясь реконструировать картину преступления, полицейские предположили, что убийца в ходе борьбы получил ранение и, скорее всего, в левую руку. Утром 14 января 1866 г. в помещениях московской ссудной кассы, принадлежавшей г. Попову, были обнаружены тела хозяина и его кухарки Марии Нордман. Погибшие имели множественные ножевые поранения, не оставлявшие никаких сомнений в причине смерти; комнаты были залиты кровью жертв. Касса и жилые комнаты подверглись методичному обыску: шкафы были раскрыты, ящики тумбочек - вытащены, их содержимое - высыпано на пол. Прибывшим на место трагедии чинам полиции достался обширный фронт работ. Ссудная касса занимала целый флигель во дворе; крутая лестница вела в помещения первого этажа, служившие для приема клиентов, этажом выше распологались личные комнаты хозяина и кухарки, проживавшей здесь же. Отставной капитан только разворачивал свою деятельность в Москве. Как установила паспортная проверка, Попов прописался в доме Шелягина за три месяца до гибели - 5 октября 1865 г. Он приехал из Финляндии, где за 23 тыс. рублей продал принадлежавшее ему имение. Вырученные деньги, очевидно, послужили своего рода уставным капиталом открытой кассы. Номера банковских билетов были Поповым предусмотрительно переписаны, список этот полицейским удалось обнаружить. Кроме того, идентичный список был получен из Петербурга, от родственников погибшего. Учитывая, что помимо средств от продажи имения, Попов имел еще некоторые сбережения и ценности, общий капитал, которым он распологал к январю 1866 г. , составлял (по оценке родных) приблизительно 29 тыс. рублей. Тщательный осмотр места преступления и анализ собранных улик потребовал от чинов полиции нескольких дней. Но, в конечном итоге, именно дотошность полицейских на этом, самом первом этапе следствия, послужила залогом их уверенных действий в дальнейшем. Возглавили эту работу приставы Миланов и Врубель. Прежде всего, они обратили внимание на то, что в маленькой комнатке первого этажа, позади кассы, был сервирован стол на двоих. На столе стояла водка и закуска, что подразумевало некое доверительное общение. Тут же были обнаружены и первые капли крови, что наводило на мысль о внезапном нападении на хозяина прямо за столом. Далее следы крови вели в помещение собственно кассы. Там, видимо, последовала ожесточенная борьба - крови было очень много и на полу, и на мебели, даже на стенах. Тут же находился и труп хозяина. Тело кухарки находилось в небольшой прихожей, у самой входной двери. Женщина получила несколько глубоких ножевых ранений; кровопотеря была очень большой. Но следы крови были обнаружены не только рядом с телами погибших, а также и на двойной входной двери, на ее ручке, щеколде, и даже за дверью. Следы крови вели по лестнице вниз, причем по потекам можно было предположить, что человек, оставивший эти следы, дважды останавливался, прежде чем вышел на улицу. Этот человек оставил на левой стене несколько неясных отпечатков руки. Кроме того, кровь была обнаружена и наверху - в комнатке кухарки. Там преступник, очевидно, вымыл руки и вытер их о наволочку и пододеяльник. Пытаясь реконструировать картину преступления, полицейские предположили, что убийца в ходе борьбы получил ранение и, скорее всего, в левую руку. На это косвенно указывали следы крови по левую сторону лестницы (как идти из кассы на улицу), рассыпанное по полу содержимое ящиков (преступнику было неудобно действовать одной рукой и он предпочел вытряхивать вещи и поднимать их с пола), а также обнаружение залитой кровью пятирублевой банкноты. Ее внимательный осмотр показал, что это была верхняя купюра из стопки, перехваченной бечевкой. Убийца, скорее всего, нашел пачку денег в вещах жертвы при обыске и, неосторожно схватив ее пораненой рукой, испачкал верхнюю купюру своей кровью. Важнейшим заключением медицинской экспертизы явилось указание на то, что орудием убийства и Попова, и Нордман служил один и тот же нож. Это могло означать только то, что нападал один человек. Привлекли внимание полицейских и часы, остановившиеся в 6 часов 43 минуты. Приглашенный часовой мастер сообщил, что механизм часов вполне работоспособен, но имеет скрытый дефект, приводящий к остановке часов при резком толчке. Простая демонстрация убедила в правильности этого заключения. Благодаря такому редкому стечению обстоятельств следствие установило час и минуту того толчка, после которого хозяин уже не смог завести свои часы. Оставалось выяснить день. Календарь в помещении кассы показывал 12 января. В этот же день Мария Нордман последний раз взяла воду у водовоза. Наконец, 12 января, около семи часов вечера ее видели в аптеке Кронгельма. Т. о. в момент нападения на хозяина кассы (т. е. в 18. 43 12 января 1866 г. ) кухарка находилась в другом месте и была убита позже; этот вывод укрепил уверенность полицейских в том, что убийца действовал в одиночку. Рабочая версия полицейских свелась к следующему: убийцей был человек, знакомый Попову, видимо, его клиент (т. к. близких друзей в Москве он завести не успел), который совершал убийство из корыстных побуждений; в ходе борьбы с жертвой преступник был ранен, предположительно в левую руку. Был внимательно изучен архив отставного капитана: письма, деловые записи, журналы учета залоговых ценностей и пр. Из переписки Попова с родными стало ясно, что человеком он был домовитым и рачительным, имел интересы весьма разносторонние - по переезду в Москву немедленно записался в библиотеку, посещал театры, покупал свежие газеты, т. е. старался пользоваться всеми теми благами, которые предоставляла жизнь в крупном городе. Ценные бумаги и наличные деньги отставного капитана пропали, но вещи, заложенные в его кассе, были убийцей нетронуты. Это характеризовало преступника как человека несомненно умного и расчетливого, который хорошо понимал, что попытка реализации чужих вещей многократно увеличит вероятность его разоблачения. Следует напомнить, что это преступление произошло в то время, когда не существовало дактилоскопии; когда даже не было понятия о группах человеческой крови и тем более методов идентификации людей по их крови; когда понятие о паспортном режиме и полицейском учете населения только формировались и паспорт содержал словесный портрет своего хозяина самого общего содержания. Главным оружием сыщика того времени были его опыт и смекалка. Московская полиция объявила через газеты об обратном выкупе клиентами Попова своих вещей. Сделано это было не только в интересах наследников и из соображений справедливости, а еще и потому, что здравый смысл подсказывал полицейским - убийцы среди пришедших за своими вещами не будет. В самом деле, убийца, если только он и в самом деле являлся клиентом Попова, должен был забрать свой залог прямо с места преступления. Заявлением о возможности обратного выкупа полицейские рассчитывали резко сократить объем и время проверки клиентов кассы Попова. В течение самого короткого времени все обнаруженные в кассе вещи вернулись к явившимся за ними хозяевам, чьи паспорта и адреса проживания были негласно проверены. Из клиентов ссудной кассы остались неустановлены два лица - некто, зарегистрировавшийся под странной фамилией Старый - Леонтьев, и некий Григорьев. Первый из них сдавал вещи в залог и к 12 января 1866 г. выкупил их, закончив т. о. деловые отношения с погибшим закладчиком. Проверка через паспортную стол показала, что человека с двойной фамилией Старый - Леонтьев среди жителей города не было и нет. Можно было предположить, что этот человек либо проживает в другом месте и появляется в Москве наездами, либо каким - то образом уклоняется от регистрации. Надо пояснить, что паспортная служба работала при самодержавии несколько иначе, чем современная нам. Человек, сменивший место жительства (переехавший из района в район, поселившийся в гостинице и пр. ), сдавал свой паспорт дворнику. Тот в течении суток д. б. снести его в околоток, где паспортные данные переписывались, а сам паспорт - возвращался. Из низовых полицейских подразделений данные шли наверх - в городской стол, который, собственно, и занимался регистрацией и учетом жителей. Вторым клиентом, никак не заявившем о себе, был человек по фамилии Григорьев. Из бумаг Попова полицейские знали, что этот человек заложил за 750 рублей кольцо, осыпанное бриллиантами, облигацию государственного внутреннего выигрышного займа N098289 и золотые серьги. И если последние были выкуплены, то кольцо и облигация - нет. Однако, они не были обнаружены полицией при исследовании места преступления. Т. о. с высокой долей вероятности м. б. предположить, что убийцей Попова мог быть не явившийся в полицию Григорьев. По записям адресов, которые вел Попов, полиция проверила адрес, названный закладчику Григорьевым: на Покровке, в приходе Воскресения в Барашах, в доме Лукина. По указанному адресу Григорьев не проживал. Более того, Григорьевых указанного года рождения и сословной принадлежности в Москве не было вообще. Среди множества бумаг, найденных на месте преступления, пристав Врубель обратил внимание на две карандашные записки, подписанные все той же фамилией «Григорьев». Они указывали на деловые и одновременно доверительные отношения писавшего их с Поповым; в частности, в одной из записок Григорьев рассказывал о своей поездке в Тулу. Полицейские занялись сплошной проверкой бумаг погибшего. Поскольку круг общения Попова был довольно узок, внимание сыщиков привлек ювелир Феллер, которому Попов написал письмо, да так и не успел отправить. Ювелир был хорошо известен в Москве, он содержал ювелирный магазин и иногда выступал как оценщик драгоценностей при залоговых операциях; репутацию имел самую хорошую. Когда с Феллером заговорили о закладчике Попове, он тут же вспомнил, как в середине декабря 1865 г. к нему обратился молодой человек, просивший произвести «удобную» (т. е. подороже) оценку перстня в присутствии ростовщика, в залог которому этот перстень должен был пойти. Перстень был хорош и Феллер не покривил душой, когда 17 декабря 1865 г. в присутствии Попова определил его закладную цену в 750 рублей. Ювелир не смог сразу назвать фамилию молодого человека, приведшего к нему в магазин закладчика, но на третий день все - таки вспомнил ее: Всеволожский. А один из приказчиков Феллера - Шохин - даже вызвался опознать его. Подозрения в отношении предприимчивого молодого человека, называвшим себя то Григорьевым, то Всеволожским, крепли. Надо сказать, что в монархической России «именование себя не принадлежащими фамилиями» уже образовывало состав преступления. Этим сословное общество защищало себя от появления бесчисленного количества однофамильцев именитых граждан. Следствие отдавало себе отчет в том, что разыскиваемый Григорьев - Всеволожский мог скрыться из Москвы. Ориентировки, составленные по описаниям служащих магазина Феллера, разошлись по всем железнодорожным станциям вплоть до Варшавы. Задержанию подлежали все лица, подходящие под словесный портрет и имеющие свежее поранение левой руки. Фотографии подозреваемых десятками хлынули в Москву. Все они предъявлялись для опознания приказчикам ювелирного магазина. Наконец, в изображенном на одной из фотографий молодом человеке, приказчики Шохин, Ильин и сам Феллер опознали человека, приводившего в магазин погибшего Попова. Опознанный имел фамилию Кошин, рану левой руки объяснял случайным порезом в трактире. О задержании Врубелем было доложено обер - полицмейстеру Москвы. Расследование кровавого убийства, казалось, шло к эффектному разоблачению и не менее эффектному этапированию обвиняемого в Москву. Но как быстро выяснилось, эйфория оказалась преждевременна. Кошин имел полное алиби. Подозреваемый был выпущен на свободу, ему были принесены извинения. Заканчивался март 1866 г. с момента совершения преступления минуло более двух месяцев: ни один из украденных с места преступления банковских билетов не был предъявлен за это время, никаких видимых подвижек в деле не происходило. Становилась очевидна тщета всех усилий полиции. Требовалось некое неординарное решение. Такое решение подсказал опыт московских сыскарей. Последний день марта был Светлым воскресеньем. Дни больших православных праздников всегда вызывали в дореволюционной Москве массовые народные гулянья. Полицейские предположили, что если преступник находится в городе, он непременно выйдет на улицу - минувшие с момента преступления месяцы должны были притупить его осторожность. И 31 марта 1866 г. все московские полицейские были на улицах. Вместе с ними на самые людные площади и перекрестки вышли приказчики из магазина Феллера. Один из них - упоминавшийся уже Шохин - опознал неизвестного молодого человека, скрывавшегося под вымышленными фамилиями Григорьев и Всеволожский. За ним проследили и каково же было удивление сыщиков, когда неизвестный привел филеров по адресу из книги убитого Попова: Покровка, приход Воскресения, дом Лукина. Полицейские уже здесь бывали, только искали они тогда «Григорьева». Немедленно установили личность молодого человека. Им оказался Алексей Михайлович Данилов, сын коллежского асессора, студент 2 - го курса юридического факультета Московского университета. Его арестовали 1 апреля 1866 г. Данилов заявил о полной своей невиновности; он твердил, что никогда не знал ни Феллера, ни Попова. Но присутствовавший при аресте и обыске квартиры приказчик Шохин даже опознал пальто, в котором студент Данилов являлся в ювелирный магазин. Когда Врубель вывернул пальто наизнанку, на подкладке левого рукава оказались хорошо различимые следы крови. Данилова попросили показать левую руку. Он показал: предплечье и ладонь имели следы глубоких, но уже подживших ран. На вопросы о происхождении этих ран и времени их получения студент не моргнув глазом ответил, что ладонь поранил падая с лошади, а предплечье прижег утюгом. Стало ясно, что на добровольное признание рассчитывать не приходится. На следующий день проводится очная ставка Данилова с ювелиром Феллером. Данилов, разумеется, узнан; отрицать знакомство и далее становится уже не бессмысленно, а просто глупо. Поэтому Данилов резко меняет тактику: он замолкает. И молчит: день, два, три. Впрочем, самые напряженные переговоры начинаются у него с людьми, приходящими в тюрьму на свидания. А приходят к нему родители, сестра, товарищи по университету. Свидания происходят в присутствии чинов полиции; обвиняемый предупрежден, что под угрозой запрета свиданий он не должен говорить об обстоятельствах расследования. Впрочем, следователь Врубель прекрасно понимает, что этот хитрый и самодовольный человек постарается непременно полицейский запрет обойти. Поэтому надзиратели, контролирующие свидания, получили указание запоминать все имена, клички, названия объектов, в каком бы контексте они не звучали. И в который уже раз следует признать, что следователь Врубель «просчитал» действия своего оппонента наперед. После первого же свидания обвиняемого с матерью, надзиратель сообщил, что в подслушанном разговоре упоминалось слово «рамих», значение которого он, правда, не смог понять. Но что значило это слово прекрасно понял Врубель. «Рамих» – это была фамилия крупного московского закладчика. Следствие обратилось к этому человеку за информацией. Оказалось, что Рамих не знает ни Григорьева, ни Всеволожского, ни студента Данилова. Зато он прекрасно знает г – на Новосильцева, своего старого, аж с 1864 г. клиента. В декабре 1865 г. этот молодой симпатичный человек приносил на оценку перстень, осыпанный бриллиантами и тогда же заложил в ссудной кассе г – на Рамиха билет облигационного внутреннего займа N09828. 8 января 1866 г. г – н Новосильцев выкупил этот билет. Дальнейшую судьбу облигационного билета следствие уже знало. Через три дня – 11 января 1866 г. – он был заложен в кассе Попова. И на следующий день исчез при ограблении последнего. Сейчас любой может поставить себя на место следователя и подумать над вопросом: что следовало предпринять дальше?Врубель знал, что при обыске квартиры Данилова облигационный билет найден не был. Поэтому следует простая, но сокрушительная по своему конечному результату команда: проверить все ссудные кассы г. Москвы с целью отыскать билет указанного номера. Его находят в ссудной кассе г – на Юнкера. Облигационный билет был заложен 15 января 1866 г. Даниловым под собственной фамилией. Параллельно с этими, в высшей степени любопытными событиями, происходят и другие, весьма немаловажные для дальнейшей судьбы арестанта. После свидания с Алексеем Даниловым к следователю обратился некто Должиков, товарищ обвиняемого по Университету. Он предъявил записку, полученную тайно от Данилова, в которой тот просил организовать ему алиби на 12 января 1866 г. Для этого он предлагал переговорить с некими Малышевым и студенткой Шваллингер и убедить их подтвердить факт присутствия Данилова дома всю вторую половину дня 12 января. Как честный человек, Должиков не счел для себя возможным участвовать в обмане правосудия. Следствие протоколирует показания Малышева и Шваллингер, не подтверждающих алиби Алексея Данилова. После их приобщения к делу следует процедура официального опознания обвиняемого закладчиком Юнкером. И лишь затем начинается новый обстоятельный допрос из которого Данилов понимает, что путь облигации N09828 следствием полностью установлен, знакомство его с убитым Поповым не вызывает никаких сомнений и м. б. с очевидностью доказано в суде, а алиби на 12 января он - Алексей Данилов - создать себе уже не сумеет. После минутных раздумий обвиняемый начинает говорить. То, что он наговорил, фигурировало на суде под условным названием «признания от 6 апреля 1866 г». В изложении Алексея Данилова события выглядели так: мать девушки за которой он ухаживал - некая г - жа Соковнина - попросила его в начале декабря 1865 г. заложить в ломбарде перстень с бриллиантами и облигационный билет N09828. Даме самой не следовало водить в меркантильные расчеты с ростовщиками по этическим соображениям, а вот доверенный молодой человек мог найти наилучшие условия заклада в целой Москве. В целях поддержания реноме г - жи Соковниной, а также в силу предубежденного отношения к ней родителей обвиняемого, он никому не говорил о ее поручении и действовал с наивозможной предусмотрительностью. Сначала Данилов обратился к закладчику Рамиху. В оценке перстня они не сошлись, а вот облигацию Данилов заложил. Г - жа Соковнина была готова расстаться с перстнем за 550 руб. и не намеревалась выкупать его, потому Данилов искал наиболее выгодные условия заклада, понимая, что чем выше будет закладная цена, тем выше окажется его собственный доход. Он обратился к ювелиру Феллеру с просьбой организовать выгодную оценку за комиссионный процент. Ювелир, по словам Данилова, на просьбу эту откликнулся с готовностью. В середине декабря 1865 г. Феллер знакомит его с закладчиком Поповым; делает хорошую оценку перстню и 17 декабря 1865 г. Попов принимает перстень в заклад за 750 рублей. Данилову ювелир отечески советует назваться закладчику вымышленной фамилией, мотивируя это тем, что правдивая информация в определенный момент может привести к зависимости клиента. Алексей Данилов назвался «Григорьевым», сам же Феллер прекрасно знал его настоящую фамилию и место проживания. Феллер 8 января 1866 г. встретил Данилова в Немецком клубе и предложил заложить Попову еще что - либо. По случаю у студента оказывается при себе все тот же билет N09828, который он по поручению г - жи Соковниной как раз выкупил у Рамиха. Ювелир забирает этот билет у Данилова и уговаривается с ним о новой встрече. 11 января они опять встречаются в Немецком клубе и Феллер передает Данилову 100 руб. за заложенный билет. Феллер говорит, что Данилову следует зайти вечером 12 января к Попову и обсудить условия перевода в его кассу всех своих закладов; мол - де, Попов в целях привлечения клиентуры и «раскрутки» нового дела принимает ценности под очень льготный процент. Данилов, по его уверению, ухватился за это предложение и вечером 12 января 1866 г. отправился в ссудную кассу Попова. Входную дверь флигеля он нашел полуотворенной, несмотря на зимнее время, и поднявшись по лестнице, увидел в первой комнате что - то темное, похожее на тело женщины, служившей у Попова и отворявшей прежде ему дверь. Данилов вошел в прихожую и тут из боковой двери ему навстречу шагнул незнакомый мужчина и со словами: «А - а, это Вы!» набросился на него. Неизвестный был вооружен кинжалом, которым и нанес рану Данилову в ладонь левой руки. Данилов бросился бежать, но на лестнице неизвестный догнал его и нанес вторую рану. Данилов выскочил на улицу, пробежал какое - то расстояние, потом поймал извозчика и поехал домой. О случившемся никому не заявлял. На второй или третий день он получил анонимное письмо, в котором неизвестные ему лица «просили хранить все виденное и слышанное в тайне и брали в том с меня клятву» (по его собственным словам). 15 января 1866 г. Данилов был остановлен на улице неизвестным, коорый вручил ему новое неподписанное письмо, во всем аналогичное первому, и билет N09828. В тот же день Данилов заложил этот облигационный билет в ссудной кассе Юнкера. По словам студента юрфака было еще и третье письмо. В нем жестокосердные убийцы г - на Попова извещали Данилова о том, что отныне он находится в безопасности и в качестве платы за причиненные ему ранения предлагали купить шкаф Попова, в котором непременно д. б. быть спрятаны сбережения последнего. Все три удивительных письма студент А. Данилов, якобы, уничтожил. История не донесла до нас реакции следователей, выслушавших и запротоколировавших это необыкновенное эпическое повествование. Мы знаем лишь, что в дальнейшем всякое упоминание о признании «от 6 апреля» делалось ими с нескрываемым сарказмом. И впрямь, невозможно представить, чтобы мастеров своего дела, каковыми показали себя московские сыщики, можно было обмануть россказнями в стиле Буссенара и Дюма - отца о коварных убийцах, рассылающих анонимные письма, раздающих облигационные билеты и продающих шкафы с деньгами. Показания Данилова от 6 апреля примечательны отнюдь не потому, что выглядят откровенно нелепыми. Прежде всего, они ярко демонстрируют редкостный цинизм двадцатилетнего негодяя. Своими пространными речами он недвусмысленно дал понять, что готов нести любую околесицу и чушь, но не принесет повинную. Началась методичная, кропотливая работа по разоблачению тех небылиц, что наговорил 6 апреля 1866 г. студент Алексей Данилов. Госпожа Соковникова подтвердила факт обращения к нему в декабре 1865 г. с просьбой помочь заложить на выгодных условиях перстень с бриллиантами и билет облигационного займа N09828. Алексей Михайлович очень ей помог; перстень он заложил аж за 580 руб. , в то время как сама хозяйка рассчитывала получить за него 550 руб. Правда, г - же Соковниковой Данилов вручил на 10 руб. меньше, объяснив это тем, что при размене крупных купюр его обсчитали. О том, что из вырученных за перстень 750 рублей она получила лишь 570 руб. , г - жа Соковникова узнала только от следователя. Налицо было явное мошенничество. Впрочем, иска г - жа Соковникова подавать не стала; пожалела, видимо, бывшего жениха дочери. Но и помочь ему не захотела. Рассказ Данилова о том, что именно по ее просьбе он выкупил облигацию N09828 у Рамиха и переложил ее в ссудную кассу Попова г - жа Соковникова опровергла полностью. Никто не захотел играть по правилам хитроумного студента - друзья семьи не захотели обеспечить ему алиби, однокашник - отдал тайное письмо полицейским и даже мать невесты не захотела покрыть его ложь! Наверное, эти солнечные апрельские дни показались Данилову черными; было отчего почувствовать себя всеми преданным и глубоко одиноким. Но неприятности преследовали обвиняемого не только со стороны г - жи Соковниной. 15 апреля 1866 г. был проведен следственный эксперимент с выездом на место преступления в ходе которого реконструировались обстоятельства убийства Попова. Тут - то и вскрылась масса мелких, но важных, деталей, выявить которые иначе не представлялось возможным. Прежде всего, поднимающийся по лестнице человек должен был хорошо видеть через полуоткрытую дверь лежавшее на полу в передней окровавленное тело Марии Нордман. Чтобы убедиться в том, что за дверью лежит человеческое тело вовсе не нужно было заходить в кассу. И любой нормальный человек, оказавшийся на месте Данилова, поднявшись на шестую ступеньку (а это было меньше половины лестничного пролета) и увидав картину чудовищного преступления, сразу же бросился бы назад, на улицу, звать в помощь людей. Не выдерживало критики и описание Даниловым своих последующих действий и перемещений. Как только он попадал в переднюю комнату, то сразу же терял возможность отступить на лестницу; преступник, если только он действительно выходил из боковой двери, оказывался у него за спиной и отсекал путь отхода. Следует напомнить, что ручка входной двери была окровавлена. Версия Данилова никак не объясняла происхождение этих следов крови, поскольку дверь в его рассказе все время была открыта. А вот по версии следователя Врубеля, дверь во время убийства Попова и последующего обыска кассы преступником, оставалась закрытой. И открыл ее убийца лишь тогда, когда из аптеки возвратилась Мария Нордман. К этому времени убийца уже получил ранение левой руки и оттого кровью своей испачкал дверную ручку. Данилова попросили приложить руку - кровавое пятно на ручке оказалось точно под шрамом на ладони. Попытка повторить путь отступления Данилова согласно предложенной им же версии с очевидностью продемонстрировала, что преследователь, нападая на лестнице, должен был ранить его вторично куда угодно - в плечи, спину, шею - но никак не в левую руку. По той простой причине, что ею Данилов придерживался за стену. Да и здравый смысл подсказывал, что прикрывался бы он, скорее всего, здоровой рукой, а не поврежденной. Венцом следственного эксперимента явился любопытный момент, зафиксированный протоколом. Когда Данилову указали на потеки крови на ступенях, свидетельствовавшие о том, что он дважды останавливался, и попросили объяснить как это согласуется с его рассказом о поспешном бегстве, то «обвиняемый этот пункт пожелал оставить без объяснений». Была проведена и графологическая экспертиза записок Попову, подписанных «Григорьевым». С высокой долей вероятности было костатировано то, что почерк автора соответствует почерку Данилова. Это был еще один удар по выбранной им линии защиты. Обвиняемый так и не стал сотрудничать со следствием. Следует заметить, что в юридическая наука и практика в Российской Империи очень благожелательно рассматривали принесение преступником повинной. Раскаяние, зачастую даже показное и неискреннее, всегда существенно снижало тяжесть приговора. Поэтому не стоит удивляться тому, что даже самые прожженные рецидивисты запирались лишь до определенной поры и под тяжестью серьезных улик вегда спешили сделать признание. Чтобы отпираться от всех улик обвинения следовало иметь очень серьезные улики в свою защиту, в противном же случае подобное поведение могло свидетельствовать лишь об отсутствии здравомыслия обвиняемого. Поведение Алексея Данилова как раз и демонстрирует последний тезис. Дело стало готовиться к передаче в суд. Поддерживать обвинение на процессе д. б. товарищ окружного прокурора М. Ф. Громницкий, в адвокаты обвиняемый выбрал Соловьева, своего хорошего знакомого на протяжении ряда лет, чуть ли не друга семьи. Соловьев был утвержден официальным защитником на предстоящем процессе 14 декабря 1866 г. и в течение почти шести недель готовился к суду. Однако, в конце января 1867 г. адвокат представил Председателю Московского окружного суда заявление с просьбой освободить его от защиты А. М. Данилова по причине «множества занятий и по недостижению соглашения с обвиняемым». Обтекаемость формулировки не позволяла судить о подлинных мотивах Соловьева, но можно не сомневаться в том, что его заявление косвенно сильно ударило по положению подзащитного: всем сразу стало ясно, что Данилов выходит на процесс с такой позицией, которая не устраивает его собственного адвоката. Уход Соловьева выглядел бегством от неминуемого поражения, которое было способно подорвать деловую репутацию адвоката. Можно предположить, что Соловьев, понимая пагубность безусловного запирательства подзащитного, уговаривал Данилова принести повинную или как - то переработать заявление от 6 апреля 1866 г. И только убедившись в невозможности добиться этого, написал свое заявление. Как бы там ни было, А. М. Данилов встретился с назначенным ему новым адвокатом - М. И. Доброхотовым - и ввел его в курс дела. Трудно сказать как сложились их отношения, но только 3 февраля 1867 г. крупнейшая губернская газета «Москва», а вслед за нею и издания помельче, распространили сообщение о самоубийстве студента А. М. Данилова. Трудно сейчас сказать что именно произошло тогда в Таганской тюрьме, важно лишь то, что обвиняемый остался жив. Попытка самоубийства накануне слушания дела в суде могла произвести самое неблагоприятное впечатление на присяжных, т. к. служила своего рода указанием на отчаяние, овладевшее обвиняемым ввиду безвыходности его положения. Чтобы как - то сгладить негативный эффект газетных публикаций, М. И. Доброхотов 4 февраля 1867 г. напечатал в газете «Москва» опровержение. Помимо самого Доброхотова, это опровержение подписал и Соловьев. Т. о. адвокат, неделю назад отказавшийся было от защиты А. М. Данилова, предпринял попытку вернуться. Но окружной суд, созванный Председателем суда Е. Е. Люминарским, постановил отвергнуть прошение обвиняемого о совокупной работе в его интересах двух адвокатов. Судебный процесс открылся 14 февраля 1867 г. в Москве. Присяжным заседателям предстояло вынести вердикты по пяти пунктам обвинения: убийство с корыстной целью, укрывательство похищенного, недонесение, именование себя не принадлежащими фамилиями, мошенничество. В ходе процесса Алексей Михайлович Данилов сделал отчаянную попытку вывернуться из тех сетей, в которые сам же себя загнал. Показания от 6 апреля 1866 г. , на правдивости которых он формально продолжал настаивать, были им весьма трансформированы.

Желая свести к нулю красноречивые разоблачения следственного эксперимента от 15 апреля 1866 г. , Данилов заявил, что в кассу в вечер убийства не заходил вовсе. Нападение, по его словам, началось прямо на лестнице. Эпизод с тремя анонимными письмами, полученными, якобы, от убийц Попова, обвиняемый опустил вовсе. Когда обвинитель М. Ф. Громницкий напомнил А. М. Данилову о письмах, тот прямо заявил, что никаких писем не получал. Своим «чёрным ангелом» обвинямый всячески выставлял ювелира Феллера. Данилов заявил о своем твердом убеждении, что ювелир вообще не закладывал облигацию N09828 Попову, а использовал историю с её залогом единственно для того, чтобы заманить на расправу его - Данилова. С маниакальной твердостью, достойной - право же! - лучшего применения, обвиняемый раз за разом твердил, что Феллер знал его настоящую фамилию и место проживания, и не сообщал об этом полиции дабы затянуть розыски. В целом, рассказ Данилова не сильно выиграл в сравнении с прежней редакцией. Искусственность повествования была столь очевидна, что даже странным представляется, почему сам обвиняемый ее не чувствовал. Обвинитель М. Ф. Громницкий очень едко и точно оценил сущность услышанного: «Все эти изменения в каждой из подробностей (показаний) сами по себе уже составляют сильную улику против подсудимого». Обвинение предъявило гостевую книгу Немецкого клуба, в котором, якобы, Данилов и Феллер встречались 8 и 11 января 1866 г. Гостевая книга удостоверяла, что в эти дни указанные лица клуб не посещали. Обвинение предъявило пальто, которое по рассказу обвиняемого должно было иметь как minimum один порез рукава кинжалом нападавшего убийцы. Еще на предварительном следствии А. М. Данилов вызывался этот порез показать. При рассмотрении пальто в зале суда никаких порезов левого рукава обнаружено не было. Это, кстати, прекрасно укладывалось в полицейскую версию обстоятельств убийства и означало лишь то, что ранения левой руки Данилов получил будучи в сюртуке. Вообще, вопрос о следах крови на одежде, весьма сильно увлёк суд. Свидетели защиты Жуковский и Трусов уверенно показали, что синий сюртук, который Данилов уничтожил после января 1866 г. , следов крови не имел. Трусов к тому же обратил внимание суда на то, что обвиняемый довольно долго ходил в пальто, пола которого была залита кровью. Кровь эта была зачищена только к концу зимы; по мнению адвоката это могло означать лишь то, что Данилов, зная свою невиновность, не опасался подобной улики. Обвинение, в ответ на это справедливо предположило, что залитое кровью пальто свидетельствует скорее не о невиновности, а о самонадеянности его владельца. Адвокат М. И. Доброхотов не пожалел сарказма в адрес графологической экспертизы, исследовавшей карандашные записки, написанные «Григорьевым». Заключение экспертизы было прокомментировано им в таких выражениях: «один (из экспертов) высказался, что он потому, между прочим, находит сходство, что у учителя чистописания 4-й московской гимназии, где учился подсудимый, именно такая метода. При таких обстоятельствах признавать записку за написанную Даниловым я считаю неосновательным». Приглашенный в суд отец обвиняемого ничем особенным помочь сыну не смог. Он несколько раз подчеркивал тот факт, что сын получал на карманные расходы 70 руб. в месяц, а потому вовсе не был стеснен в тратах. Рассказанная отцом версия о том, что ранения руки сын получил на Хитровке, оказавшись невольным свидетелем некоего преступления, удивила, видимо, даже самого обвиняемого. Тот и думать не думал о подобном происхождении своих ран. Вообще, показания отца столь мало препятствовали обвинению, что М. Ф. Громницкий даже отказался от его допроса. Надо отметить, что и в последующих прениях сторон ни обвинение, ни защита к ним не аппелировали. Адвокат пытался посеять сомнения в отношении качества работы следователей, рассказав историю с опознанием фотографий Кашина. Также он не преминул поставить в вину следствию и тот факт, что человек с двойной фамилией Старый-Леонтьев так и не был обнаружен. Но по большому счёту это все были булавочные уколы. Присутствовавшим в зале суда было ясно, что выпады адвоката делались скорее от отчаяния, нежели от искреннего недовольства работой следствия. После уничижительной речи обвинителя, очень полно рассказавшего о следствии и живо передавшего впечаления от затейливой игры ума обвиняемого, выступление адвоката делалось точно «с набитым ртом». Обвинительный вердикт присяжных не вызывал сомнений. В своем напутствии присяжным заседателям, произнесенном 15 февраля 1867 г. , председатель суда Е. Е. Люминарский сжато напомнил узловые моменты судебного следствия и охарактеризовал задачи присяжных. Речь обер - прокурора явилась замечательным образчиком юридического красноречия. Он подвел итог пикировке и словоблудию и сделал это хотя и лаконично, но очень выразительно. «В оправдание свое подсудимый ссылался на свидетелей», - сказал в частности Е. Е. Люминарский, - «Вы слышали, господа присяжные, их показания и можете сами судить, насколько они служат к оправданию подсудимого. Отец его засвидетельствовал, что знал сына человеком хорошим, сам наблюдал за его воспитанием. Заявление же (г-жи Соковниной), что она на подсудимого претензии не имеет, ещё не освобождает его от законной ответственности за мошенничество». Из пяти пунктов обвинения присяжные признали А. М. Давыдова виновным в умышленном убийстве с корыстной целью, но заслуживающим снисхождения, а также в именовании себя чужими фамилиями. На основании вердикта присяжных заседателей суд приговорил обвиняемого к лишению всех прав состояния, ссылке на каторжные работы сроком на 9 лет и последующему поселению в Сибири навсегда. На этот приговор А. М. Данилов принёс кассационную жалобу. Основными моментами заявленной жалобы были запрет на пользование услугами двух адвокатов при рассмотрении дела в Московском окружном суде и получивший огласку факт нахождения под судом одного из 12 присяжных заседателей - купца Чибисова. За пять лет до описываемых событий последний попадал под суд, но был отпущен за недоказанностью вины. Закон же допускал в члены присяжного присутствия суда только лиц несудимых, либо оправданных по суду. Т. о. В назначении Чибисова присяжным поверенным действительно усматривалось формальное нарушение закона. В заседании уголовного кассационного департамента Сената жалобу А. М. Данилова поддерживал адвокат А. В. Лохвицкий, заключение на решение Московского окружного суда приносил обер - прокурор М. Е. Ковалевский. Дело рассматривалось 5 мая 1867 г. , несмотря на всю энергию адвоката оснований для кассации приговора от 15 февраля 1867 г. не было найдено и приговор остался в силе. Т. о. «дело студента А. М. Данилова» завершилось его изобличением как убийцы Попова и Марии Нордман. Хронологически, да и общей своей фабулой, «дело Данилова» совпадает с событиями, описанными в «Преступлении и наказании» Ф. М. Достоевского. Но совпадение это абсолютно случайно: к моменту рассмотрения дела в суде роман уже был написан, но не был опубликован. Просто сюжет произведения, хотя и выдуман, но взят от самой жизни.