Звездный ЯнтарьСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Что ж, я не получил ответа на свое первое послание – «Друзья всегда помогут», хотя, уверен, ты прочитал его, и история мальчика Володи Смолича тебя тронула. Я знаю тебя – знаю, что ты постоянно мониторишь крипи-сайты, что у тебя большое и отзывчивое сердце, и что ты подозрителен до паранойи. В сущности, я и не рассчитывал, что получу ответ сразу же, поэтому подготовил еще одно послание. Если я снова не получу хотя бы намека на то, что ты готов отозваться, я прекращаю пытаться наладить связь таким оригинальным способом и вверяю себя в руки судьбы. Пойми, мне отчаянно нужны твои совет и помощь. Ты работал в нашей конторе на моем месте до меня и должен знать, что могло произойти. Кроме тебя, мне некому помочь. Поэтому умоляю: дай хоть какой-нибудь знак!Я публикуюсь от имени одного из крипи-авторов – одного из немногих, кто согласился мне помочь. Публикации проходят на разных сайтах, мы получаем немного, но и немало отзывов, и если среди них появилась бы какая-нибудь ключевая фраза от тебя, я бы сразу понял, что ты здесь и готов помочь. Итак, мы публикуем вторую историю из моей практики. В начале нынешнего, 2016 года, в болотах возле одного из российских городков, название которого я не могу озвучить, совершенно случайно было найдено старое языческое капище на месте заброшенной деревеньки. Казалось бы, капище как капище – ничего экстраординарного, если бы не два «но». Во-первых, никто из наших экспертов так и не смог внятно объяснить, к какой из традиционных религий или верований относится это капище. Во-вторых, то, что нашли под капищем, ужаснуло даже наших оперов. Под тонким слоем дерна скрывалось захоронение: тридцать два человеческих скелета со следами прижизненного глумления и пыток. Никто из экспертов не мог бы сказать конкретно, как именно умерли эти несчастные, но в том, что они умирали долго и мучительно, они не сомневались. И капищу, и захоронению было больше сотни лет. Что же там случилось давным-давно? Мы могли только гадать. Расследование преступлений такой давности было не в нашей юрисдикции, пусть даже в этом преступлении отчетливо проступали признаки мистики. Мы довольно поверхностно покопались в могильнике и остатках деревни, а на пятый день уступили место археологам. Однако нам повезло, и буквально за день до приезда археологов один из оперов нашел в болоте на месте одной из избушек плотно закупоренную бутылку, в которой обнаружилась рукопись. Это были мемуары некоего Георгия Штерна, жившего в девятнадцатом веке, причем начало было написано чернилами, а конец карандашом. За давностью лет карандашные записи практически исчезли, но спецы в нашей лаборатории смогли расшифровать слова благодаря нажиму на бумаге. Обычно бутылки с записками находят в океанах, но в России это можно сделать и на болотах. В мемуарах были даны какие-никакие объяснения этого страшного жертвоприношения. Но так как, повторюсь, столетние события никого особо не заинтересовали, мемуары были отправлены в архив. Только разве что эти записи привлекли мой интерес. Потому что я заметил странные и зловещие параллели между этой историей и историей Владимира Смолича. Если Смолич столкнулся с «Друзьями-Из-Тьмы», то Штерну не повезло: он встретился с «Врагами-Из-Тьмы». Привожу здесь текст мемуаров, слегка сокращенный и отредактированный так, чтобы нельзя было догадаться, где всё это происходило. … Да и, кстати, забыл упомянуть: только два скелета принадлежали взрослым людям. Остальные тридцать были детскими. Имя мне при рождении было дано Георгий, и родители всегда величали меня именно так, не сокращая до Жоры; прозвище же Жорж, кое дали мне мои соученики в школе, вызывали у маменьки брезгливую гримасу. Всё новомодное и европейское заставляло маменьку с младых лет испытывать сильнейшее отвращение, и причиной тому я вижу в прадеде-старовере, что всегда ратовал за всё исконно русское, а Петра Великого считал предателем. Посему весьма любопытно, отчего мать моя, Наталья, урожденная Карпова, ухитрилась выйти замуж за Павла Штерна, потомка немецких дворян, кои перебрались на русскую землю еще при «предателе» императоре. Но, как говорится, много чудес случается в мире Господа нашего Иисуса Христа. Я же, невзирая на такое воспитание, неприязненным отношением к модному и европейскому никогда не отличался, откликался и на Жоржа, и даже на Георга. Может быть, потому что маменька скончалась от чахотки еще во времена моего малолетства и не успела сформировать в неокрепшем мозгу моем какие-либо непоколебимые установки и комплексы, как то бывает обычно во многих семьях. Папенька после смерти жены боле семью не заводил, полностию посвятив себя работе в банке. Жили мы в те времена недурно, дом наш стоял по соседству с усадьбой самого генерал-губернатора Симонова, и иногда отец даже перекидывался парой ничего не значащих замечаний (относительно погоды, как правило) с Его Высокоблагородием через невысокий забор, чем весьма гордился, будто бы это его как-то выделяло. Что ж, я не получил ответа на свое первое послание – «Друзья всегда помогут», хотя, уверен, ты прочитал его, и история мальчика Володи Смолича тебя тронула. Я знаю тебя – знаю, что ты постоянно мониторишь крипи-сайты, что у тебя большое и отзывчивое сердце, и что ты подозрителен до паранойи. В сущности, я и не рассчитывал, что получу ответ сразу же, поэтому подготовил еще одно послание. Если я снова не получу хотя бы намека на то, что ты готов отозваться, я прекращаю пытаться наладить связь таким оригинальным способом и вверяю себя в руки судьбы. Пойми, мне отчаянно нужны твои совет и помощь. Ты работал в нашей конторе на моем месте до меня и должен знать, что могло произойти. Кроме тебя, мне некому помочь. Поэтому умоляю: дай хоть какой-нибудь знак!Я публикуюсь от имени одного из крипи-авторов – одного из немногих, кто согласился мне помочь. Публикации проходят на разных сайтах, мы получаем немного, но и немало отзывов, и если среди них появилась бы какая-нибудь ключевая фраза от тебя, я бы сразу понял, что ты здесь и готов помочь. Итак, мы публикуем вторую историю из моей практики. В начале нынешнего, 2016 года, в болотах возле одного из российских городков, название которого я не могу озвучить, совершенно случайно было найдено старое языческое капище на месте заброшенной деревеньки. Казалось бы, капище как капище – ничего экстраординарного, если бы не два «но». Во-первых, никто из наших экспертов так и не смог внятно объяснить, к какой из традиционных религий или верований относится это капище. Во-вторых, то, что нашли под капищем, ужаснуло даже наших оперов. Под тонким слоем дерна скрывалось захоронение: тридцать два человеческих скелета со следами прижизненного глумления и пыток. Никто из экспертов не мог бы сказать конкретно, как именно умерли эти несчастные, но в том, что они умирали долго и мучительно, они не сомневались. И капищу, и захоронению было больше сотни лет. Что же там случилось давным-давно? Мы могли только гадать. Расследование преступлений такой давности было не в нашей юрисдикции, пусть даже в этом преступлении отчетливо проступали признаки мистики. Мы довольно поверхностно покопались в могильнике и остатках деревни, а на пятый день уступили место археологам. Однако нам повезло, и буквально за день до приезда археологов один из оперов нашел в болоте на месте одной из избушек плотно закупоренную бутылку, в которой обнаружилась рукопись. Это были мемуары некоего Георгия Штерна, жившего в девятнадцатом веке, причем начало было написано чернилами, а конец карандашом. За давностью лет карандашные записи практически исчезли, но спецы в нашей лаборатории смогли расшифровать слова благодаря нажиму на бумаге. Обычно бутылки с записками находят в океанах, но в России это можно сделать и на болотах. В мемуарах были даны какие-никакие объяснения этого страшного жертвоприношения. Но так как, повторюсь, столетние события никого особо не заинтересовали, мемуары были отправлены в архив. Только разве что эти записи привлекли мой интерес. Потому что я заметил странные и зловещие параллели между этой историей и историей Владимира Смолича. Если Смолич столкнулся с «Друзьями-Из-Тьмы», то Штерну не повезло: он встретился с «Врагами-Из-Тьмы». Привожу здесь текст мемуаров, слегка сокращенный и отредактированный так, чтобы нельзя было догадаться, где всё это происходило. … Да и, кстати, забыл упомянуть: только два скелета принадлежали взрослым людям. Остальные тридцать были детскими. Имя мне при рождении было дано Георгий, и родители всегда величали меня именно так, не сокращая до Жоры; прозвище же Жорж, кое дали мне мои соученики в школе, вызывали у маменьки брезгливую гримасу. Всё новомодное и европейское заставляло маменьку с младых лет испытывать сильнейшее отвращение, и причиной тому я вижу в прадеде-старовере, что всегда ратовал за всё исконно русское, а Петра Великого считал предателем. Посему весьма любопытно, отчего мать моя, Наталья, урожденная Карпова, ухитрилась выйти замуж за Павла Штерна, потомка немецких дворян, кои перебрались на русскую землю еще при «предателе» императоре. Но, как говорится, много чудес случается в мире Господа нашего Иисуса Христа. Я же, невзирая на такое воспитание, неприязненным отношением к модному и европейскому никогда не отличался, откликался и на Жоржа, и даже на Георга. Может быть, потому что маменька скончалась от чахотки еще во времена моего малолетства и не успела сформировать в неокрепшем мозгу моем какие-либо непоколебимые установки и комплексы, как то бывает обычно во многих семьях. Папенька после смерти жены боле семью не заводил, полностию посвятив себя работе в банке. Жили мы в те времена недурно, дом наш стоял по соседству с усадьбой самого генерал-губернатора Симонова, и иногда отец даже перекидывался парой ничего не значащих замечаний (относительно погоды, как правило) с Его Высокоблагородием через невысокий забор, чем весьма гордился, будто бы это его как-то выделяло.

Воспитанием единственного сына папенька особо не утруждался, препоручив сие хлопотное занятие гувернантке – немолодой француженке мадам Ариадне Додэ. Позволю себе смелость утверждать, что воспитанник в моем лице этой достойной женщине достался на редкость спокойный и тихий, поскольку меня вместо шумных игр с самых ранних лет влекла прекрасная чаровница, имя которой – астрономия. И вместо того, чтобы с криками кататься на санках по горкам, лазить на деревья, воевать, изображая из себя Кутузова и Наполеона, – то есть заниматься всеми теми опасными делами, что беспокоят нянек и заставляют их бегать за воспитанниками, задрав юбки, – я всё свободное от уроков, сна и еды время посвящал чтению астрономических трудов немецких и французских авторов. А вечерами сидел на крыше и таращился в небольшой телескоп, который папенька привез мне из Цюриха на девятый день рождения. Таинство движения небесных тел очаровывало мою душу, и я порой забывал о времени, так что гувернантке приходилось подниматься по лестнице ко мне на крышу и увещевать меня идти, наконец, спать. Подобные восхождения давались немолодой мадам Додэ нелегко, и я, бывало, узнавал о ее приближении заранее, услышав в тишине темного чердака ворчливое «Мёрде!». Мечтой моего отца было видеть сына в рядах военного училища, но моя страсть к звездам не оставляла ему выбора, и я был папеньке благодарен за то, что он не настаивал на своем желании, считаясь с мечтами прыщавого юнца, коим я был всего несколько лет назад. Посему на исходе пятнадцатого года жизни я поступил в ***ский лицей, где лекции по астрономии читал сам профессор Касаткин-Линде. Однако счастье мое продлилось недолго. Менее чем через год папенька разорился вчистую, банк лопнул, и даже наш дом по соседству с генерал-губернатором был отдан кредиторам. Отец не выдержал сего тяжкого испытания и однажды утром, после завтрака, поцеловал меня в лоб, затем удалился в кабинет, откуда вскорости грянул выстрел. После смерти отца наступил самый пока что тяжелый период в моей жизни, ибо мне суждено было узнать на собственной шкуре, насколько в нашем грешном мире важна звонкая монета, и испытать то, что, наверное, являет собой самое унизительное и выматывающее, что только может приключиться, – нужду…Продолжать обучение в лицее я боле не мог, равно как и предаваться неге и разным развлечениям, коими тешат себя молодые отпрыски дворянских семейств моего возраста. Опеку надо мной взял мой дядя Симеон Штерн, брат отца, владевший ювелирной мастерской – человек тяжелый, мрачный, нелюдимый, до болезненности прижимистый. Даже с родственниками дядя не любил общаться, не звал в гости и сам не напрашивался; папенька, впрочем, его не жаловал и лишний раз толковать о нем не любил. Нетрудно догадаться, что отношения между мной и дядей с первых дней не заладились. С одной стороны, я ценил то, что дядя соизволил оформить надо мной опеку, несмотря на почти полное отсутствие сношений с нашей семьей в прошлом, с другой – временами ощущал некоторый стыд, вспоминая о репутации, коей пользовался в нашей семье дядя Симеон. Знал бы я, что мне предстоит жить под крышей этого человека, небось воздержался бы в свое время от многих глупых колкостей в адрес дяди, сказанных за обеденных столом и в кругу друзей… Впрочем, дядя не обманул моих ожиданий и чуть ли не на другой день после похорон отца погнал меня в мастерскую, дабы начать обучение ювелирному делу. – Дармоедам в моем доме не место, – ворчал дядя Симеон, глядя на меня из-под косматых бровей, почти сросшихся с пышными седыми бакенбардами. – Будешь учиться в мастерской, глядишь, через год выйдет из тебя какой-никакой толк…Учитель он был жесткий, почти жестокий, руку имел тяжелую и не гнушался использовать плетку для закрепления знаний и умений в голове подмастерья. Иной раз мне приходилось сидеть в опостылевшей мастерской целыми ночами с ювелирным инструментом в натруженных пальцах, сердито смахивая рукавом недостойные мужчины слезы… В такие моменты я про себя ругал папеньку – за то, что бросил меня на произвол судьбы. Потом минуты слабости проходили, и я, охваченный раскаянием за свое жестокосердие, истово молился в своей крохотной спаленке почти под скатом крыши. Любовь же к звездному небу, вопреки ожиданиям, не только не угасла, но даже разгорелась сильнее, с некоторой болезненностью и надрывом, заставляя меня тратить на бдения за телескопом и без того немногие часы отдыха. Быть может, в этих бдениях наедине с ночными светилами я нашел своеобразный приют – островок отдохновения посреди бурного моря жизненных невзгод…Телескоп, о котором я упоминал, был предметом моей гордости и неиссякаемым источником радости. И в оное же время – причиной некоторых моих несчастий. Первый телескоп, подаренный папенькой на День Ангела, был отнят озверевшими кредиторами вместе с домом, мебелью, ночными горшками и даже старыми сорочками матери. Ни истовые мольбы, ни увещевания, ни слезы не возымели действия на этих чудовищ в людском обличье. И коль скоро я мог бы обойтись без мебели и самое дома, то без телескопа жизнь моя превратилась в сущий кошмар. Через некоторое время после смерти отца, уже будучи подмастерьем у дяди, я не выдержал и одолжил деньги у бывшего приятеля по лицею – Сергея Киселева, дабы купить себе новый телескоп. Как возвращать деньги, я не знал, да и не думал особо, охваченный небывалой радостью обладания заветным прибором. Вышеупомянутый Сергей, или просто Серж, был человеком веселым и жизнерадостным – что называется, душой компании. Да и как не радоваться, коли ты отпрыск одной из самых знатных и богатейших в нашей губернии семей? Деньги считать он не привык, часто закатывал вечеринки с друзьями, настолько буйные, что разговоры о них позже не смолкали целыми неделями. Потому в глубине души я таил надежду, что Серж попросту забудет про мой небольшой долг. Но, как выяснилось, я жестоко ошибался. Однажды в жаркий июньский денек дядя Симеон отправил меня в город – а мы жили в усадьбе в десяти верстах от города, – дабы я отвез заказ одного нашего постоянного клиента: пять золотых колец и браслет, усыпанный сапфирами. В наших краях лихих людей отродясь не бывало, да и жандармерия работала исправно, посему дядя не стал посылать вместе со мной пару-тройку крепких ребят, а ограничился внушением, чтоб я никуда не отвлекался и отвез заказ куда следует. Заказ положили в ларчик, ларчик – в кожаный кошель, а кошель я повесил на плечо, сел на бричку и поехал. Заказ я отвез без излишних приключений, вручил клиенту и получил пару медяков на чай. На обратном пути, на одной из центральных улиц мне повстречалась некая дама, привлекшая мое полное и безраздельное внимание. Прежде женский пол не вызывал у меня того болезненного, как мне казалось, интереса, каковой демонстрировал тот же Серж и прочие развеселые удальцы из нашего лицея. Я никогда не участвовал в тех скабрезных разговорах, что вели эти господа, порой низводя духовную красоту некоторых дам до примитивного, почти животного ранга. Обсуждение самых интимных областей женского естества вызывало у меня мучительный стыд; щеки мои заливало краской, что стало поводом для многочисленных подначек со стороны Сержа. Сердце мое до этого дня принадлежало лишь звездам, и девичьи чары были надо мной бессильны. Но эта незнакомка, что повстречалась мне жарким днем на городской улице, словно бы сама была небесным светилом посреди смертных людей. Нежно-голубое платье подчеркивало ее хрупкую фигуру, тонкие пальчики с изумительным изяществом придерживали костяную ручку узорчатого зонта от солнца, голубая же шляпка не скрывала высокого и бледного чела, под которым горели лучистые глаза. Ресницы у этого чудесного видения были настолько густы и длинны, что от них на нижние веки падала самая настоящая тень, и тень эта делала взгляд загадочным, точно взор Сфинкса. Она одарила меня лишь мимолетным взглядом, но он запечатлелся на моем сердце навсегда, подобно раскаленному тавру. Прекрасная дева давно исчезла за поворотом, а я все глядел ей вслед, открыв в глупой улыбке рот, выронив вожжи и предоставив коню возможность недоуменно перебирать копытами. И неизвестно, сколько бы продлилось это состояние, вызванное будто бы месмерическими флюидами, если бы в мои блаженные грезы наяву не ворвался громкий голос:– Жорж, неужто ты? Век не видел тебя, дружище!Я обернулся – то был Серж, опиравшийся одной рукой о трость, а другую руку согнувший в локте, за который держалась черноволосая дама со смелым и откровенным взглядом. Спрыгнув с брички, я поздоровался с Сержем и его дамой, которую представили как Софью Аристарховну. На вопрос Сержа, что я делаю в городе, я честно отвечал, что только что отвез заказ нашему клиенту. – Ха! – воскликнул Серж. – Ты меня удивляешь, Жорж, ей-богу! Насколько мне помнится, ты крайне интересовался астрономией – отчего ж до сих пор не стал знаменитым звездочетом, одним их тех, что заседает в Петербурге? Ведь не зря же ты когда-то купил телескоп! Кстати… ты уж прости меня, друг… но сам ты хранишь молчание, и я вынужден полюбопытствовать, не забыл ли ты о том небольшом долге?По мере того, как он разглагольствовал, моя голова сама по себе втягивалась в плечи, будто бы овладев собственным разумением. Я ждал этого вопроса и одновременно страшился его, не зная, что ответить на него. Я залепетал что-то маловразумительное – мол, мне надо еще чуточку времени, да и дела у меня сейчас не процветают. – Да, и то правда! – сказал Серж, в то время как Софья Аристарховна смерила меня надменно-презрительным взглядом, свойственным тем, кто никогда ни в чем не нуждался. – Я и забыл о твоем крайне неблаговидном положении. Смерть батюшки… А теперь и недостойная работа подмастерьем… Как это, должно быть, унизительно для сына некогда преуспевающего банкира! Прости, Жорж, моя вина – mea culpa, как говорят в Риме. Я улыбнулся, не смея поверить в услышанное. Похоже, Серж намеревался простить мне долг?– Но и простить совершенно твой долг будет неправильно, – продолжал Серж, будто бы подслушав мои сокровенные мысли, и у меня похолодело в груди. – Ведь тогда тебя будет мучить чувство неоплаченного долга, не так ли? А я не хочу, чтобы ты мучился, мой добрый друг!Только сейчас, когда Софья Аристарховна при этих словах Сержа фыркнула, тут же прикрыв уста веером, я понял, что надо мной попросту издеваются. Кровь бросилась мне в лицо. Но и противопоставить этому я ничего не мог. Разве что вызвать на дуэль – но из-за столь тонких насмешек на дуэль не вызывают, да и глупости всё это. При любом раскладе я буду априори неправ, поскольку именно я – должник. – Je suis fatigué, Sarge, – капризно протянула Софья Аристарховна, надув губки и истово обмахиваясь веером. – Une minute, mon cher, – отозвался Серж и снова обратился ко мне с заговорщической улыбкой: – Я придумал, как выйти из этой неприглядной ситуации! На следующей неделе я устраиваю небольшую вечеринку. Для своих, так сказать. Ты тоже приглашен, Жоржи, и даже не смей отказываться. На этой вечеринке ты должен будешь выполнить одно маленькое порученьице. И считай, твой долг прощен навсегда. – Какое поручение? – мрачно спросил я. – Совершенно нетрудное. – Серж подмигнул мне и, похлопав меня по плечу, добавил: – Я черкну тебе записку, когда приходить. И парочка удалилась неспешной походкой, оставив меня во власти тяжких дум. Шли дни, Серж не торопился с запиской, а я почти убедил себя, что упомянутое поручение будет и вправду сущим пустяком, и что я дешево отделался. Работа в мастерской продолжалась, я начал овладевать резцом ювелира к своему удовлетворению, однако дядю мои успехи не радовали, и он всё так же придирался по любому, даже малейшему, поводу. Ночные бдения возле телескопа также продолжались, неизменно принося моей душе отдохновение и уют. Через пять дней после встречи с Сержем произошло нечто столь удивительное и прекрасное, что я временно забыл обо всем. В ту теплую благоуханную ночь я сидел на крыше сарая, глядя в окуляр, когда чистое звездное небо перечеркнула полоса яркого белого свечения. То была падающая звезда, именуемая метеоритом. Мне почудилось, что я услышал ядовитое шипение разрезаемого воздуха. Оставляя за собой горящий шлейф, метеорит рухнул где-то в лесу, отчего вершины темных деревьев на краткий мир озарились ненатуральным кровавым сиянием. Я вскочил, едва не сверзившись с сарая, взволнованный и радостный, ибо метеорит упал где-то совсем недалеко, верстах в трех, не дальше, и у меня появилась отличная возможность изучить сие небесное тело. Да что там изучить – просто подержать в руках, и того мне было бы довольно для счастия. Не в силах ждать до утра – богатое воображение рисовало досужих крестьян, похищающих мой метеорит, – я прокрался в конюшню, оседлал гнедого конька и поскакал в лес. Уже много позже я осознал, насколько глуп был этот мой поступок. Искать ночью в лесу метеорит – разве можно придумать что-либо более дурацкое?Но дуракам, как известно, везет, и по прошествии часа я сначала услышал запах горелого, а после и узрел огоньки пламени, плясавшие вокруг небольшой воронки посреди лесной поляны. Я соскочил с коня и поспешил затоптать огонь, дабы не начался пожар, после чего, затаив дыхание, подошел к воронке. В молочном лунном свете моему потрясенному взору предстала восхитительная картина: на дне воронки лежал метеорит, от него исходил дымок, и слышалось тихое потрескивание, как от остывающей печи. Метеорит был невелик, не больше головы десятилетнего ребенка; от удара об землю он раскололся на множество почерневших кусков. Но сердцевина, обнажившаяся от этого удара, осталась целой: она была округлой, размером с детский кулак, полупрозрачной и желтоватой, словно янтарь. Трудно описать чувства и мысли, охватившие меня при виде этого чуда! В нетерпении побыстрее овладеть желанным камнем из иных миров и в то же время опасаясь обжечься, я тронул звездный янтарь перстом и к крайнему изумлению своему обнаружил, что он холоден, подобно куску льда. Я поспешно схватил его и несколько восхитительных минут любовался им и игрался, как неразумное чадо. Оказалось, сие удивительное вещество почти прозрачно, ибо сквозь него было видно луну и даже силуэты деревьев вокруг поляны. Неизвестно, сколько бы я просидел возле воронки, любуясь звездным янтарем, если бы не гнедой, испуганным всхрапыванием выдернувший меня из восторженного состояния. Видимо, чуткие уши конька уловили какие-то звуки из чащи, и я вовремя вспомнил, что нахожусь в лесу, да ночью, а при мне нет даже завалящей дубинки, не говоря уже о скорострельных пистолях, коими можно отпугнуть, скажем, медведя. Засунув янтарь за пазуху, я вскочил в седло и поспешил домой, не разбирая дороги, но, слава Богу, гнедой и сам знал путь лучше меня. Той ночью я с трудом уснул; часто пробуждался и трогал заветный метеорит, который поразительным образом оставался холодным, сколько я не грел его в ладонях и дыханием. Конечно, на самом деле он не был янтарем, тем более звездным, ибо янтарь есть окаменевшая смола, а какая смола может народиться в мертвой пустыне среди звезд? Но в ту ночь мне было всё равно, я был совершенно счастлив; в какой-то миг меня посетила мысль, что Господь смилостивился над сиротой и показал мне Свое расположение, швырнув этот камень с запредельных высот на грешную землю. На другой день я решил не сообщать научному сообществу о моей находке и вообще никому об этом не говорить – по крайней мере, в течение недели. Сия находка была моей и только моей – боле ничьей, и мысль, что ученые мужи отнимут ее у меня, приводила меня в ужас и трепет, так что даже не успокаивало резонное предположение, что обо мне наверняка напишут в ежедневных газетах, и обо мне услышат самые влиятельные астрономы. Дабы успокоить смущенный ум, я надумал выждать неделю, а после уже принимать решение. Весь вечер, выполнив работу в мастерской, я разглядывал янтарь с помощью специальных луп, благо дядя удалился по делам и не мешал мне. Меня поражала удивительная чистота кристалла: в нем не было никаких включений, каковых стоило бы ожидать; не было ни трещин, ни каких бы то ни было иных дефектов. Помимо этого, Звездный Янтарь (так я продолжал называть его про себя) совершенно не преломлял световые лучи, подобно другим прозрачным веществам округлой формы. Глядя сквозь него, я мог видеть мир в том же неизменном виде, в каком он представал предо мной без всяких линз. Не выдержав искуса, я за полчаса изготовил для него легкую оправу из тех медных грошей, что дал мне клиент; к оправе приделал петельку, и сквозь оную продел крепкий шнурок. Отныне я мог носить Звездный Янтарь на груди рядом с нательным крестиком в знак того, что сердце мое принадлежит звездам. Несомненно, Звездный Янтарь заслуживал более благородного металла, нежели медь, но я остерегался дяди, от внимания которого не укрылось бы исчезновение даже крохи серебра или золота. В тот же вечер, уже вернувшись из мастерской к себе в комнату под крышей, я сделал еще одно открытие касательно Звездного Янтаря, и открытие сие испугало меня гораздо сильнее, чем ночная прогулка по лесу. Я сидел возле крохотного оконца и праздно глядел сквозь янтарь то на лес вдали, то на дворовую девку Прошку, что подметала двор в красноватых лучах заката. Прошке едва исполнилось четырнадцать лет, она была дочерью нашей прачки Фёклы и с детства имела скорбный ум, однако же была трудолюбива и старательна, отчего дядя не отсылал ее из дома в деревню. Исследуя темнеющий двор сквозь янтарь и в очередной раз поражаясь его чистотой, я вдруг заметил некую тень, что кралась вдоль изгороди. Я подумал поначалу, что это деревенские мальчишки явились подразнить слабоумную, как это они часто проделывали, и собирался сердитым окриком пресечь сие недостойные инсинуации. Но, убрав от глаза янтарь, обнаружил, что во дворе никого, кроме Прошки и дворового пса, нет. Наверное, примерещилось, подумал я и снова поднес к глазам янтарь. И снова – о Боже! – увидел тень, которая почти добралась до колодца, где Прошка мела сор. В сгущающихся сумерках, да с неблизкого расстояния, да сквозь янтарь, который, несмотря на чистоту, всё же слегка замутнял зрение, было нелегко разобрать, что собой представляет сия странная тень, но в общих чертах она напоминала мне очень высокого человека с длинными ногами и руками. Помнится, я вскрикнул от страха, затем несколько раз посмотрел на двор сквозь янтарь и без оного, пока, наконец, не убедился, что Звездный Янтарь позволяет мне видеть нечто, что невидимо невооруженному глазу. С замершим сердцем я следил, как тень подбирается к ничего не подозревающей Прошке, и был не в силах что-либо предпринять. Однако в конце концов тень исчезла, так и не причинив нашей девке ни малейшего вреда. Открытие взволновало меня нешуточно, и ночь я, как и следовало ожидать, провел в тревожных думах, а утром почти решился рассказать обо всем дяде и испросить у него совета. Но утром выяснилось, что дядя отлучился – прибыл давний друг дяди Симеона, статский советник из столицы, и возжелал немедленно отправиться на охоту. Дядя вынужден был сопровождать высокого гостя и ублажать его, поелику возможно. Посему я остался в мастерской один, а так как заказов сегодня не было, равно как и иной работу по ювелирной части, я счел себя вправе немного прогуляться по деревеньке, заодно изучить окрестности через янтарь в поисках неведомых теней. В деревне я узрел еще несколько этих теней – особливо много их крутилось возле лавки старухи Агафьи, редкостной вредности женщины. Агафья присутствия потусторонних существ не ощущала и вела себя как обычно, покрикивая на дочь, что ********** ей в лавке, и ругаясь с покупателями. Тени же Агафье никак не вредили, да и другим людям тоже, предпочитая просто витать в воздухе поблизости, временами истаивая в воздухе и возникая в другом месте. Признаться, страху я натерпелся преизрядно, и деревенские наверняка решили, что подмастерье ювелира наверняка повредился в уме, бегая по улицам с каким-то камешком у глаза, бледный и явно нездоровый. Однако любознательность оказалась намного сильнее страха, поэтому я продолжил свои изыскания, тем более при свете дня смотреть на неведомые тени было не так страшно, как ночью. К обеду я уже выяснил, что, во-первых, существа эти заметного вреда никого не причиняют, поскольку бесплотны и невесомы, во-вторых, предпочитают пребывать в обществе людей склочных и злобных, как Агафья или наш кузнец Дормедонт, известный привычкою несколько раз в неделю напиваться до бесчувствия и побивать жену и детишек. Ко мне или к Прошке существа интереса не проявляли, и объяснений тому было два: либо мы оба люди безобидные и добрые, либо оба скорбные умом, вследствие чего тени нас не замечают. По некоторому размышлению, я пришел к выводу, что все-таки правильный вывод – первый, потому что в ином случае следует признать Агафью и Дормедонта титанами мысли, чего допустить никак было нельзя. Дядя и его высокопоставленный друг вернулись из лесу к обеду, веселые, возбужденные, энергически понукающие лошадей. На охоте они подстрелили пару уток и одного зайца, и эта добыча весьма подняла настроение статскому советнику, заядлому охотнику; что же касается дяди, то он весьма старательно угождал гостю, хохоча и улыбаясь, как по заказу. Когда они въезжали во двор, я укрылся за сараем, поглядел на них сквозь янтарь и едва сдержал крик: теней вокруг этих двух господ было столько, что трудно было подсчитать их количество. Моя предварительная гипотеза подтверждалась: темные сущности предпочитают вращаться в обществе злых людей. Я не знал хорошо советника, но слышал о нем мало приятного, а в отношении дяди я мог бы поклясться на Библии, что человека отвратительнее надо еще поискать. К вечеру я убедился, что сумеречные существа мне не угрожают, да и другим людям тоже, и спать улегся почти со спокойным сердцем, разве что слегка возбужденным. Я решил, что благодаря Звездному Янтарю свет каким-то образом расщепляется, отчего становятся видимыми обычно невидимые лучи. Открытие неведомых существ поблизости от нас меня напугало, но страх, как я уже упоминал, пересиливали любопытство и радость при мысли о великом научном открытии, коему я поспособствую самым прямым образом. Однако наутро курьер вместе с обычной почтой привез записку от Сержа, который приглашал меня на вечеринку сегодня вечером у него дома и тонко напоминал о «крохотном одолжении». Настроение у меня упало. Я надеялся, что дядя запретит мне посещать вечеринку, но сие приглашение от известного в городе денди и богача дядю неожиданно обрадовало, к моему вящему неудовольствию. – Ступай, – молвил дядя. – Когда зовет столь высокий человек, отказывать – грех. И не забудь замолвить за меня словечко: напомни, что в нашей мастерской делаются самые лучшие ювелирные украшения, да и скидки у нас самые божеские. Итак, я надел свой лучший, пусть и немного вышедший из моды фрак, нашел баночку брильянтина, дабы украсить свою буйную шевелюру блеском, сел на бричку и поехал в город. По пути я ломал голову над тем, какое же все-таки поручение хочет дать мне Серж, но так ничего внятного не придумал. Серж встретил меня столь любезно и добродушно, что недобрые предчувствия меня совсем покинули. К восьми часам вечера прибыли все званые гости в количестве шестнадцати человек, из которых половина была дамами. Среди дам с замиранием сердца я заприметил давешнюю незнакомку, что повстречал в городе; она прибыла в обществе Софьи Аристарховны. При виде этой пары я поразился, как такое возвышенное существо, как моя незнакомка, может якшаться с этой презрительно-снобливой особой. Серж, как обычно, был в центре всеобщего внимания, шутил, похлопывал по плечу, целовал ручки – и в итоге никого не обделил вниманием. Он познакомил меня со всеми, но имена этих напыщенных богатеньких сыночков и дочерей тотчас повылетали из моей головы, как нудные формулы по арифметике в школе, кроме имени прекрасной незнакомки. Ее звали Мария Александровна (или Машенька, как я смело окрестил ее про себя), жила она у дяди с тетей (sic!), совсем как я, ибо родители ее преставились несколько лет назад. – А у вас много общего, Жоржи! – вскричал Серж с той непосредственностью, каковую могут позволить себе радушные хозяева, привечающие влиятельных господ. – Он ведь тоже осиротел и ныне живет у дяди. Однако ж не сидит без дела и занимается ювелирным делом. Очевидно, продолжит дело дяди, поскольку Господь не осчастливил старика Симеона наследниками. В устах Сержа мое горестное положение выглядело настоящим профитом. Я мимолетно поразился сему умению представлять человека в выгодном свете, коль скоро есть такое желание, и даже преисполнился к Сержу благодарностью, так как произнес он эту ремарку в присутствии Машеньки…– О, мне очень жаль, что вы так рано потеряли родителей, Георгий Павлович, – молвила она тихим голосом. – И я также рада, что вы обрели новых родителей в лице ближайших родственников… Я, кстати, тоже не любительница сидеть дома сложа руки и почти все свободное время посвящаю заботе о малышах-сиротах в приюте Святого Варфоломея. Хотя это, конечно, не работа, а, скорее, хобби. – Хобби? – повторила Софья Аристарховна непонятное слово. – Qu«est-ce?– Occupation pour l«âme, насколько я знаю сие новомодное английское словечко, – отвечал Серж. – Ба, Маврикий! Опаздываешь! Я уж думал посылать за тобой!Всё внимание Сержа переключилось на запоздавшего гостя – пухлого молодого господина с румяным лицом, кукольно-голубыми глазками и напомаженными локонами. Он выделялся жеманными манерами и женственным голосом, и я подумал было, уж не мужеложец ли сей новый гость. Впрочем, мысли мои витали вокруг него недолго, поскольку Серж и его подруга оставили нас с Машенькой наедине, что до крайности меня смутило, и несколько минут я, к стыду своему, не знал, как продолжить разговор. На помощь мне пришла сама Машенька, заговорив со мной как с давним знакомцем, отчего я сразу почувствовал себя с ней хорошо и свободно. Вскоре все уселись за небольшие столики в просторной зале, слуги подали легкую закуску и много вина, а Серж встал в центре и взял речь. После краткого вступления, поблагодарив всех гостей за визит, он довольно долго и – на мой неискушенный взгляд – путано распространялся о многих тайных обществах, кои созданы единственно для некоей благородной цели. Вольные Каменщики, к примеру, поставили себе целью свободу волеизъявления и религии и в итоге стали известны всему миру как масоны. В Российской же империи есть несметное количество тайных лож самых разных обществ и орденов, но ни одно из них не рождено в лоне нашей родины; все пришлые. Посему прогрессивные люди, верные Царю и Господу, просто обязаны создать исключительно российский тайный орден, ставящий себе целью прославление отечества. Сия речь показалась мне исключительно глупой и детской, однако присутствующие встретили ее с энтузиазмом, и аплодисменты, к коим я вынужден был присоединиться, по завершению речи звучали довольно долго. – А теперь, дамы и господа, – снова заговорил Серж, когда аплодисменты стихли, – прошу любить и жаловать нашего нового члена общества – Георгия Павловича Штерна, удостоившего сегодня нас своим присутствием!Высокое общество обернулось ко мне с нескрываемым интересом, и я, привстав, неловко раскланялся. Щеки мои пылали, аки маков цвет. Особливо мне польстило внимание и улыбка Марьи Александровны, которая сидела со мной за одним столиком. – Как вам известно, господа, – продолжал Серж, – наше общество ратует исключительно за просвещение, всестороннее развитие личности и благо нашей великой родины! Скажи же нам, Георгий, не чужды ли тебе наши идеалы?Я был не готов для подобного оборота событий, ибо совсем не думал о вступлении в какую-либо организацию. Тем не менее, легкие улыбки присутствующих намекнули мне, что общество сие не более официально, чем литературные кружки в нашем лицее. Словно услышав мои мысли, Серж объяснил, что никаких обязанностей членство в обществе на меня не накладывает, за исключением разве что необходимости регулярно вращаться в высоком обществе, которое сегодня здесь собралось. Видя мои колебания, Серж промолвил:– Я давно думал принять тебя, мой друг, в наши ряды, да всё было недосуг. Не откажи же нам сейчас, покуда есть такая возможность, и сделай мне… крохотное одолжение. На последних двух словах он сделал небольшое ударение, достаточное для того, чтобы я понял – выхода нет. Посему я встал и под одобрительный ропот вышел в центр залы, к Сержу. – Желаю тебя, Жоржи, инициировать, – сказал мой лицейский приятель, – после чего ты станешь полноправным членом общества. Инициация же состоит в том…Он щелкнул пальцами, и мальчишка-прислуга вынес гипсовый постамент, на котором была укреплена некая фигура в виде гипсовой руки, держащей сердце – не анатомическое, а такое, какое принято изображать в любовных письмах пронзенным стрелой Купидона. Также мальчишка протянул Сержу черную шелковую ленту. – … состоит в том, что с закрытыми глазами, как Фемида, ты должен поцеловать наш символ, – продолжал Серж, – означающий умение держать в руках Воли свои Чувства и самое Любовь. Завязанные глаза есть символ доверия кодексу общества и беспристрастности. Ну как, ты готов?

Растерянный, я огляделся, но общество вокруг разразилось одобрительными возгласами, кто-то даже засвистел, и я решился. Серж завязал мне глаза лентой и медленно подвел к тому месту, где была установлена гипсовая фигура. – Теперь целуй наш символ! – велел Серж. До слуха моего донеслось краткое хихиканье, затем возглас – кажется, он принадлежал Машеньке, хотя я не был уверен. Отступать в любом случае было поздно, я наклонился и поцеловал гипсовое сердце. Однако губы мои соприкоснулись не с холодным гипсом, а теплой плотью. В тот же миг зала огласилась громовым хохотом. Я торопливо сдернул повязку и с ужасом узрел розовый зад Маврикия, который приспустил штаны и оттопырил таз, дабы я мог беспрепятственно лобзать его срамные места. Гипсовая фигура стояла поодаль, совсем не там, куда ее ставили пред тем, как завязать мне глаза. – Ах, как приятно! – воскликнул Маврикий, жеманно растягивая слова. – Уста нашего неофита поистине нежны, как сосцы девственницы! Он принят в наше общество!От сих глумливых слов хохот стал еще громче: хохотали все присутствующие, даже Серж; некоторые чуть ли не катались по полу от смеха, некоторые стучали по столу бокалами, вытирая свободной рукой слезы. Мне достало двух секунд, чтобы осознать, что надо мной посмеялись – да как посмеялись! Давненько у этих баловных отпрысков не случалось такого веселья. – Он даже не спросил, как именуется наше «общество»! – сквозь смех выкрикивал некий господин с тоненькими усиками. – Сама доверчивость, простая душа, святая невинность!– Как тебе название «Задница Маврикия», а, мон шер ами? – вторил ему сосед по столику. Меня бросило в жар, а после – в холод. Руки мои сжались в кулак, но вскорости разжались. Я ничего не мог поделать…Единственным человеком, кто не смеялся, была Марья Александровна. Судя по вскрику, который она издала, когда я в своем неведении намеревался поцеловать проклятый зад Маврикия, она не была посвящена в подробности этого гнусного замысла. Но предостеречь меня ей не дала Софья Аристарховна, сидевшая рядом. В голове у меня шумело, как после стакана водки, выпитой без закуски на голодный желудок. Перед глазами плясали омерзительные смеющиеся рожи, в уши врывался пронзительный смех. Я с трудом превозмог временное помрачение рассудка и со всех ног бросился к выходу. Этот мой поступок вызвал новую волну смеха, но иначе поступить я не мог. Какой я глупец! Неужто и вправду решил, что меня примут в компанию этого «высокого общества»? Я просто скоморохом, повеселившем гостей Сержа этим вечером…Опустилась ночная темнота, фонари на улицах горели слабо, и никто не видел моих горячих слез, что брызнули из глаз вопреки воле. Вытирая лицо рукавом, я запрыгнул в бричку и поехал домой. Одно утешало, пусть и не слишком – я боле ничего не должен Сержу…Последующую неделю я неизменно пребывал в отвратительном состоянии духа; особенно тяжело было отвечать на другой день после моего позора на вопросы дяди о прошедшем вечере. Посетивший было меня соблазн солгать я отринул, как неуместный, ибо в нашем маленьком городке дядя вскорости узнает обо всех подробностях моей «инициации». По этой недостойной причине, а вовсе не в силу благородства и честности, я поведал дяде обо всем. Дядя Симеон поначалу разгневался на моих так называемых друзей, и гнев этот мне весьма польстил. По мнению дяди, издевательство надо мной косвенно затрагивало и честь самого Симеона Штерна. Затем справедливый гнев поменял направление в мою сторону – дядя обвинил меня в малодушии, поскольку подобное оскорбление должно быть смыто кровью. Почему я не вызвал Сержа на дуэль?Тут я не смог ответить внятно, поскольку невозможно объяснить, каково это – стоять в окружении смеющихся людей, человеку, никогда посмешищем не становившемуся. Вот если б Серж оскорбил меня, то я не замедлил бы бросить ему вызов. Но там, в проклятой зале, я чувствовал себя одним против всех, и мысль о дуэли меня не посетила. Дядя счел мое молчание за верный признак трусости, обрушил на меня кучу упреков и почти ругательств, после чего приказал весь вечер помогать конюху убирать в конюшне. Но не буду боле распространяться о своих горестных переживаниях, дабы не превращать сии записки в дневники какой-нибудь чувствительной дамы. Скажу лишь, что в течение этой недели я дважды выбирался в город по поручению дяди и каждый раз со страхом ожидал, что за моей бричкой увяжутся досужие прохожие, чтобы показывать пальцем и смеяться. К моей радости, такой оборот дело не приобрело, и никто не обращал на меня внимания больше, чем это было необходимо. Каждый раз я незаметно поглядывал на людей сквозь заветный янтарь, который по-прежнему висел на груди под рубашкой рядом с нательным крестиком, и видел темные сущности. С каждым днем их становилось больше повсюду, где обретались люди. То ли из-за действия этих потусторонних существ, то ли еще по какой причине в городе и даже в нашей деревне участились случаи мордобития – и пьяного, и трезвого, – различных ссор и насилия. Однажды я пришел в церковь и завел с батюшкой разговор о темных сущностях, но, так как рассказать о янтаре и тем более показать его я не пожелал, разговор вышел неважный. Батюшка не совсем меня понял; в итоге сказал, что бесы во все времена искушают людей, но страшиться этого не стоит, покуда Господь на небесах, а молитва на устах. Разочарованный, я покинул церковь. Во время второго своего визита в город я проехал мимо приюта Святого Варфоломея и инстинктивно натянул поводья, озирая двор перед приютом в надежде увидеть Машеньку. Провидение в тот день было ко мне благосклонно, и Машенька действительно вышла из дома. В один прекрасный миг наши взгляды встретились…– Георгий Павлович! – вскрикнула она с неподдельной радостью. – Какая неожиданная встреча! Ступайте к нам!Я немного неуверенно спешился и подошел к Машеньке, окруженной ребятишками. Судя по тому, как дети жались к ней, судя по восторженным взглядам, Машеньку здесь любили. Да и как могло быть иначе?Мы уселись в небольшой беседке, увитой плющом; Машенька приглядывала за детьми, устроившими рядом веселую возню, и вела со мною непринужденную беседу. Я отвечал односложно и зачастую невпопад, ибо был занят тем, что незаметно любовался ее свежей красотой. – Мы с вами оба сироты, Георгий Павлович, – говорила Машенька, – и оба понимаем, как не хватает сироткам родительского тепла. Я, разумеется, не сумею заменить всем этим бедняжкам мать и отца, но, сколько во мне есть тепла – всё постараюсь отдать. И знаете, это тепло непременно возвращается назад, удвоенное, утроенное, удесятеренное!Ах, как я любовался ею в эти минуты! Очи ее горели подобно звездам, она была ангел, спустившийся с небес на грешную землю. – Уверен, Марья Александровна, тепла этого у вас в избытке, – брякнул я и покраснел, сообразив, что сия сентенция может выглядеть двусмысленно и непристойно. Но Машенька, видно, не усмотрела здесь ничего непотребного и подарила мне благодарную улыбку. – Спасибо. – Она посидела, потом нахмурилась и тихо произнесла: – То, что случилось в доме этого скомороха Киселева, ужасно и отвратительно. Знайте: я не хотела посещать это мероприятие, но меня убедила Софья – когда-то мы с ней учились в одной гимназии и дружили. С тех она сильно изменилась – и не в лучшую сторону. При этих словах я ощутил сильнейший жар; если б можно было превратить его в родительское тепло, то хватило бы на всех сироток на всей земле. – Надо было вызвать Сержа на дуэль! – выкрикнул я. – Что вы, что вы! – испугалась Машенька и положила ладонь на мою руку. От этого простого прикосновения вся моя злость и обида испарились без следа. Впрочем, Машенька тотчас убрала руку, но и этого хватило. – Не делайте глупостей! Не стоит множить насилия в этом мире, не давайте пищу темным силам!Я вздрогнул при упоминании о темных силах. Открыл было рот, дабы спросить, что она подразумевает под этими словами, но в тут одна из сирот упала и разревелась, а Машенька сразу сорвалась с места, чтобы поднять и утешить малышку. Воспользовавшись тем, что никто на меня не смотрит, я вынул из-за пазухи Звездный Янтарь и поглядел на Машеньку и детей. На краткое мгновение испугался, что увижу поблизости бесовские отродья, но страхи мои были напрасны. Вокруг такого ангела, как Машенька, не могло водиться никаких темных сущностей, свет ее красоты и доброты немедленно уничтожил бы их на месте. Увы, нам не удалось продолжить разговор, поскольку на крыльцо вышла некая дама в белом накрахмаленном переднике и зычным голосом позвала воспританников на обед. Я, между тем, с удивлением обнаружил, что солнце давно достигла зенита, и мне необходимо ехать домой, иначе у дяди появится новый повод для ругани, придирок и наказаний. Посему я вынужден был против воли откланяться и уехать. От меня не укрылось некоторое сожаление, проскользнувшее на милом личике Машеньки, когда она поняла, что мы должны расстаться. Это обстоятельство меня чрезвычайно воодушевило и придало мне магическую невосприимчивость к дядиному брюзжанию этим вечером. Последующие два дня я жил, как во сне, в блаженной прострации, а на третий день снова был послан в город. К тому времени у меня был готов некоторый план, согласно которому я мог посвятить Маше довольно продолжительное время. Когда я выполнил заказ дяди (купил новую горелку для пайки ювелирных изделий), у меня случилась небольшая авария: сломалась ось на заднем правом колесе. Собственно, это не стало для меня неожиданностью, так как именно я и подточил ее еще накануне. Удивило то, что сломалась она вовремя – аккурат когда я проезжал мимо приюта Святого Варфоломея. Пришлось идти в кузницу, платить кузнецу целковый, чтобы он оторвал ленивую задницу и шел ремонтировать бричку. По дороге на кузницу я здоровался и обменивался парой слов с каждым встречным, чтобы в случае необходимости заручится показаниями свидетелей того, что я действительно вынужден был задержаться в городе. Пока кузнец чесал лысую голову грязной мускулистой рукой и упражнялся в сквернословии, глядя на поломанную ось, я отправился в приют. Марью Александровну я застал в первой же комнате, куда бесцеремонно зашел, – она проводила урок арифметики для сирот. Заметив меня в дверях, она премило улыбнулась и, попросив прощения у учеников, подошла ко мне. – Вы пришли без предупреждения, и это уже случилось во второй раз, – с деланной строгостью молвила Машенька. – Это моветон!– Я… Простите, Марья Александровна… Нынче я проезжал мимо… опять… И счел нужным нанести повторный визит, – забормотал я в крайнем смущении. – Да бросьте вы! – рассмеялась Машенька, совершенно не обращая внимания на любопытные взоры юных воспитанников. – Право, какие глупости! Я ведь шучу… Мне весьма приятно и лестно видеть вас здесь снова. Вас привело сюда дело?С этими словами она окинула меня задорным взором, как бы говорящим: я прекрасно осведомлена, зачем вы сюда явились, Георгий Павлович… Но мне любопытно, как вы выкрутитесь из сей непростой ситуации…– Да, дело… – понес я околесицу. Впрочем, тут же исправился и заговорил тверже: – Нет, не дело… Я пришел единственно чтобы увидеть вас, Марья Александровна…Сказал и втянул голову в плечи, ожидая холодной, а то и гневной отповеди. Машенька же меня удивила:– Что ж, вы меня увидели, чего же боле? Быть может, вы желаете побеседовать о вещах легких и незначительных, коими молодые люди вроде вас ублажают слух глупых дев?– Нет… Но если вы не против, я почел бы за великое счастье побыть в вашем обществе некоторое время… Что же касается разговоров, то я готов беседовать о чем угодно, лишь бы наслаждаться звуком вашего прелестного голоса…Сам не знаю, как мне хватило духу произнести эти смелые и, я бы даже сказал, дерзкие слова. Не исключено, что дерзновенная речь вырвалась из меня не без влияния насмешливо-вызывающих глаз Машеньки…– Что ж, Георгий Павлович, – отвечала прекрасная провокаторша. – Я могу попросить Ксению Ильиничну заменить меня и посвятить вам и вашему ораторскому искусству некоторое время в столовой. Если вы не против. Разумеется, я был не против. И через пять минут мы сидели вдвоем в просторном помещении, уставленном низкими столиками для детей. Мимо то и дело проходили кухарки и другие работницы приюта, так что никто не смог бы обвинить нас в том, что мы уединились, будучи представителями противуположных полов, не состоящих в законном браке. Как обычно, Машенька взяла на себя ведение разговора, предоставив мне удовольствие взирать на нее без боязни показаться невоспитанным. Сидя напротив нее за низким столиком, я осознал, что в ее присутствии чувствую себя настолько же раскрепощено, насколько это бывает со мной возле телескопа темной звездной ночью. Вероятно, я расслабился чрезмерно сильно, раз машинально вытянул из-за рубашки Звездный Янтарь и стал поигрывать им, полностью очарованный беседою с юной прелестницей. – Что это? – удивилась Машенька, внезапно прервав рассказ о проделках ее воспитанников. – Впервые вижу столь необычный брелок…Я спохватился, да поздно. Прятать Янтарь назад было бы глупо и неприлично, и я, ругая себя про себя на чем свет стоит, вынужден был снять с шеи Янтарь, после чего положить его в требовательно выставленную ладонь. С замиранием сердца я наблюдал, как Маша рассматривает его, вертя и так и этак. Затем, к моему ужасу, она поглядела сквозь него. Я надеялся, что ей не доведется узреть темные сущности, ведь в приюте их было мало. Машенька глядела сквозь Янтарь довольно долго, затем вернула его мне и, пристально посмотрев на меня без малейших признаков кокетства, промолвила:– Итак, вы их увидели, Георгий Павлович. Поверьте, мне так жаль!В этот миг я покрылся холодным потом с головы до ног. «Она знает? Но как?» – подумалось мне. Я попытался отделаться нервическими шутками, но Маша продолжала:– Вы прекрасно поняли меня и не пытайтесь выдать себя за большего глупца, чем вы являетесь в действительности. Говоря о «них», я разумею те незримые обычным оком создания, кои вызывают гнев и массовые волнения среди смертных. – Но… но… – лепетал я. – Есть люди, что видят их. Таких людей мало, но они есть. Такова я – уж не знаю, отчего Господь даровал мне эту возможность, но она есть, и я принимаю ее со смирением. Есть вещества, сквозь которые они видны, как, например, сей кристалл. – Так вы знаете о них уже давно?– С самого рождения, – сказала Машенька, печально улыбнувшись. – Я называю их Врагами из Тьмы. Они всегда есть – они были всегда и будут всегда. Вся проблема в их количестве: чем их больше, тем больше вероятность прихода анархии.

– Анархии? – переспросил я, недоуменно моргая. – Да, анархии, хаоса. Они вызывают гнев и безумие масс, отчего случаются порой жуткие вещи. Последний раз их особенно много было в Крыму, когда началась Севастопольская битва. Вы ведь знаете, сколько смертей она принесла? А сколько страданий? До нее Враги из Тьмы стали причиной нашествия французов во главе с Наполеоном на Россию… Сейчас их снова становится больше – много больше, чем раньше. Возможно, зреет страшный катаклизм – во сто крат больший, чем все предыдущие. Скажем, мировая война…– Марья Александровна, вы говорите страшные вещи… Откуда, в конце концов, вам ведомо, что эти тени являются предвестниками несчастий?Машенька опустила голову и хранила молчание так долго, что я уж отчаялся услышать ответ. Но вот она подняла голову и с решительностью молвила:– Это Провидение столкнуло меня с вами, не иначе. Я сразу почувствовала в вас родственную душу. А теперь оказалось, что вы знаете об их существовании… Да, это Провидение. Откуда бы вы ни добыли этот камень, вашими действиями также руководило Провидение. Поверьте, мне так легко и приятно сознавать, что я не одна такая!Покамест она говорила, меня охватило двоякое чувство: с одной стороны я был до крайности польщен этими откровениями со стороны девушки, к которой был неравнодушен; с другой – испуган этими откровениями. – Но что мы можем поделать, даже будучи посвященными в эти сатанинские дела? – отважился я задать волнующий меня вопрос. – Ведь мы – простые смертные, пусть и являемся десницами Провидения, как вы утверждаете?! Мы не можем противостоять анархии!Омраченное чело Машеньки при этих словах разгладилось, а уста осветила ласковая улыбка. – Мой покойный батюшка также был избран Провидением, он видел Врагов из Тьмы. Он поведал мне, что бороться с этими порождениями Зла невозможно… Однако вызванные ими катаклизмы возможно отсрочить…– Как? Заклинаю, скажите, как?! – вскричал я, не сколько изнывая от жажды действительно узнать способ отсрочить катаклизм, столько горя желанием доказать Машеньке, что в моем скромном лице она всегда может видеть верного соратника. – Необходимо создать общину, – сказала она с некоторой неохотой. – Общину Чистых Душой. Сия община станет огнем в ночи, светом во тьме, маяком для заблудших в бурном море. Враги не способны навредить тем, кто чист душой… как вы, мой добрый друг. В который раз за последние дни мои щеки залила краска. – За чем же дело стало? – пробормотал я. – Ежели я чист душой, в чем сомневаюсь, при всем к вам уважении, то отчего ж Враги не удалятся из нашего мира?– Один в поле не воин, – рассмеялась Машенька. – Нужна именно община, нас с вами недостаточно!– Ну так нужно созвать больше людей! – с наивным энтузиазмом предложил я. – Чем плохи святые монахи и монахини, коих много у нас на родине?Мне почудилось, что Маша едва сдержалась, чтоб не возвести очи горе. – Не все золото, что блестит, и не все святые, кто носит монашеский клобук, – с забавной серьезностью подняла палец Маша. – Чистых Душой мало среди взрослых людей, а среди стариков и того меньше. Другое дело – дети. Вот где истинная чистота!– Не хотите ли вы сказать… – начал я в полнейшем изумлении, обратив взор в сторону детских рисунков на стенах. – Именно, – подтвердила Машенька. – Надобно создать общину из деток, она-то и станет спасением рода людского от нашествия темных сил. Только одна я не справлюсь. – Я помогу!– Погодите, Георгий Павлович, не спешите с обещаниями, – мягко проговорила Машенька. – Вы говорите это под влиянием чувств, в коих я отчасти виновна… Создание общины – дело непростое и опасное. И не только из-за жандармов, которые могут арестовать нас за похищение детей, а из-за прихода Темного Жнеца, вождя Врагов из Тьмы…– Темного Жнеца? – пробормотал я. – Вы говорите странные вещи… И страшные…– Поверьте, я не хочу вас пугать. Папенька сказывал мне о Жнеце: сие сатанинское отродье является в наш мир, когда теней становится очень много, в черную и бурную ночь, и глумится над людьми. Однако он слеп, как Вий, и может не сыскать нас вовсе. Но ежели сыщет, то даже Чистые Души не в силах будут выстоять супротив его темной воле…Я хранил молчание, ибо язык мой был нем, а в груди от ужаса всё смерзлось в ледышку. Машенька слабо улыбнулась:– Ступайте домой, Георгий Павлович. Живите своей жизнью, а камень этот выбросьте. Враги не доберутся до вас, покуда совесть ваша и помыслы чисты, а что касается анархии и войн… Что ж, на всё воля Божья…С тяжелым сердцем я возвращался домой на бричке, которую починил-таки кузнец. Ох, не так мне представлялась встреча с Машей, ох, не так! Зачем она рассказала мне об общине Чистых Душ, а после отказалась от моей помощи? Испытание ли это было твердости моего характера или же она просто доверилась мне, а после испугалась за мою жизнь?Несколько дней терзал я себя этими горькими вопросами, много раз стремился выбросить злосчастный янтарь, но каждый раз рука моя слабела, а воля превращалась в прах. Между тем стал я замечать, насколько возросла гневливость у народа – даже у тех, кто отродясь не повышал голоса, не говоря уже о рукоприкладстве. В деревне у нас участились драки, некоторые из них кончались смертоубийством. За какую-то неделю подожгли два дома, а Дормедонт в пьяном угаре убил жену, ударив ее кочергой по голове. Пьяницу-кузнеца забрала полиция, но уже на следующий день трое неизвестных избили Агафью, заодно надругавшись над нею и дочкой, после чего не поленились разнести лавку вдребезги. Тревожные вести приходили и из столицы. В Петербурге орудовали бомбисты, люди страшились выходить на улицы. Волна гнева и страха катилась по земле, и только единицы знали об ее истинных причинах…Тяжело дались мне эти дни, полные сумбурных размышлений, но под конец недели я решился, и решение это избавило меня от тягот раздумий, и мне тотчас полегчало. Я своевольно отправился в город, пока дядя был на званом обеде у друга, и как на духу выложил всё Марье Александровне. Долгое время она не отвечала мне, но по глазам я видел, что она счастлива этому моему решению. Тогда-то мы и приступили к осуществлению нашего плана. В течение следующей недели я совершил много такого, на что никогда бы не пошел, если бы не знание о темных сущностях и Жнеце и, разумеется, не сама Машенька, сподвигшая меня на важные и опасные дела. Без особого сожаления я реквизировал у дяди довольно существенную сумму денег, на которую приобрел два больших крытых возка и четырех лошадей. В один возок поместилось тридцать сироток из приюта, кои должны были стать ядром общины Чистых Душой, в другой – всяческий провиант, одежда, постельные принадлежности и прочие вещи, необходимые для проживания. Наш побег произведен был без малейших затруднений. Даже детишки, по поводу которых я испытывал некоторое беспокойство, не подвели и вели себя организованно и дисциплинированно в своем бесконечном доверии Марии Александровне. Однажды ночью я сел заместо кучера в возок с провиантом и скарбом и погнал лошадей; за мной последовал второй возок, с детишками, управляемый Машенькой. Ночь выдалась неспокойная: шел дождь, а небо то и дело озарялось хищным блеском молний. Промокнув до нитки, я впервые за долгое время задумался над тем, что творю. Это полное безумие, твердил мне рассудок, но сердце считало иначе. Я чувствовал, что поступаю единственно правильным образом, и отступать не собирался ни при каких обстоятельствах. Под проливным дождем мы добрались до заброшенной деревеньки в десяти верстах от города, жители которой еще полвека назад вынуждены были покинуть насиженные места из-за болота, что подступало уже к самым порогам. До утра просидели в двух избушках, сохранившихся почти в идеальном состоянии, а с рассветом взялись за разгрузку вещей. Дождь размыл следы от колес, и уже вряд ли кто-либо мог бы проследить за нами. Когда наступило утро, Машенька, усталая, мокрая, но счастливая, обернулась ко мне и проговорила:– Вот и всё, Павел Григорьевич, мы здесь. Основа для нашей общины положена. Быть нам здесь недолго – темные твари отступят вскорости. Остается нам уповать на силу Господню, чтобы не нашли нас ни лихие люди, ни Жнец. Последующие дни прошли как во сне – прекрасном, светлом сне, кои снятся детишкам в послеобеденный час, наполненном сладкой истомой и негой. Тяжкий труд по обустройству общины давался мне легко и вовсе не казался обременительным. Мы привели в порядок три избушки, и внутри стало почти уютно. Сиротки нам по мере сил помогали, словно осознавая важность сей миссии. Никто нас не тревожил… до пятой ночи на новом месте. Той ночью мне снились кошмары – впервые за долгое время. Чудилось, что я пребываю в окружении черных фигур, от коих веет нечеловеческим злом. Почти что с криком я пробудился и узрел слабый свет свечи, которую держала в руке Машенька. – Тсс, – молвила она, прижимая палец другой руки к устам. – Он идет…– Кто? – в страхе, еще не пробудившись как следует, спросил я, хотя и понимал, о ком идет речь. – Слепой Жнец, – тихонько отвечала Машенька. – Как и любое зло, он не имеет своего облика, а использует лишь личины. Пусть тебя, Георгий, не смутит знакомый облик, под коим может скрываться Жнец. Всегда помни, что под ним скрывается…– И что теперь нам делать?– Сила общины не даст ему навредить нам, – уверенно сказала Маша. – Выйдем и встретим Жнеца лицом к лицу. Он поймет, что здесь бессилен. Тело мое тряслось с головы до пят, но тем не менее я последовал за смелой Машей из избушки в тишину августовской ночи. Обычно болота оглашаются неумолчным кваканьем лягушек, но сегодня было до странности тихо. Никто из детишек не проснулся, что тоже мимолетно показалось мне странным, но я не обратил на это внимания, поглощенный собственными страхами и тяжким ожиданием различных ужасов. Мы с Машей вышли на окраину деревеньки и остановились, когда ноги по щиколотку ушли в болотную жижу. Ждать пришлось недолго: вскорости на лесной тропе застучали копыта, и лунный свет озарил всадника…– Жоржи, это ты? – окрикнул меня до боли знакомый голос. – Вот и нашел я тебя! Чего ж ты учудил, чудак-человек?– Серж? – вырвалось у меня. – А кто ж еще? Твой дядя с ног сбился, разыскивая тебя, а ты вон что – вкушаешь прелести природы… и прелести нашей чудесной Марьи Александровны?!Серж подъехал поближе, и я разглядел его веселую ухмылку. – Это не Серж, – тихо шепнула мне Маша. – Нет, это я, – громко сказал тот, тонким слухом уловив ее слова. – Совсем тебе голову задурила эта сумасшедшая! Какого лешего, спрашивается, ты обворовал дядю, похитил детей из приюта и переехал на постоянное жительство в болото? Разве так поступают разумные люди, к которым до некоторых пор можно было причислить и тебя, Жоржи?Серж говорил так естественно, так натурально, что мне стоило усилий напомнить себе, что вижу перед собой многоликого Жнеца. – Ты не Серж, – проговорил я. – Да брось чушь городить, – осерчав, рявкнул ночной гость. – Я – Серж Киселев!– Так отчего ж ты скачешь по болотам ночью, да один? – спросил я. – Неужто тебя терзает желание отыскать своего клоуна, над которым ты и твои друзья потешались не так давно?– Ах ты ж, чудо-юдо наше злопамятное! – расхохотался Серж, причем в голосе мне послышались злобные нотки. – Мы тебя искали вот уж несколько дней, а нынче я вспомнил про деревню, да и поскакал сюда, оторвавшись от других искателей. И не такая уж и ночь сейчас – всего одиннадцать вечера. Твой дядюшка пообещал наградить того, кто тебя найдет, на хорошую сумму, а мне лишние деньжата не помешают. Я, вишь ты, задолжал кое-кому, вот и в затруднении-с…– Не верь ему! – крикнула Маша. – Замолкни, ведьма! – внезапно, без намека на воспитание, прикрикнул на нее Серж, сверкнув очами. – Не знаю, чего тебе надобно, но измываться над моими друзьями, да над детишками-сиротками не позволю…– Измываться над людьми – это по твоей части! – сказал я. – Ой, да брось, Жоржи! Ну хочешь, на колени упаду? Прости дурака, посмеялся я за твой счет. Так, у нас это в порядке вещей. Каждый член нашего общество через нечто подобное проходит. Посмеемся, да и забудем. Вот кабы ты так болезненно не реагировал, вращался бы нынче в нашем обществе. – Даром мне не нужно такое общество!Крякнув, Серж – или Жнец? – соскочил с коня и подошел ко мне. Я отступил. – Да как ты не поймешь, что это всё ведьма, своими месмерическими чарами вскружившая тебе голову, виновата?Я ухватился за Звездный Янтарь, висевший на груди. – Я ей верю! Ты не знаешь, что я вижу!– Потому что ты болен, Жоржи, дорогой. Болен разумом – уже давно. Видимо, смерть батюшки и прочие невзгоды подкосили тебя, и ты просто видишь то, чего нет… Вот скажи, зачем, ради Бога, вы сидите тут на болотах? Чего ждете? Ежели прячетесь от кого, то найти вас не проблема, я ж нашел!– Я болен рассудком? – переспросил я. – Ну конечно! – радостно подтвердил Серж. Как странно! Прежде я не думал о том, что тени, видимые мной сквозь янтарь, могут быть попросту плодом моего воспаленного воображения. Возможно ли, что я после всех невзгод, после нездоровых ночных бдений подле телескопа, стал чрезмерно чувствительным и стал видеть то, чего не было и нет?Я поглядел на Машу, надеясь найти в ней поддержку. Но Маша ответила мне кривой улыбкой – непривычно язвительной и злобной. – Хорошо плетет, златоуст, – прошипела она. – Умеет убеждать! Ну да у меня есть способ переубедить!Она выхватила из-под платья револьвер, грянул выстрел, и Серж с воплем рухнул в лужу, а конь с испуганным ржанием погнал прочь. В ужасе я остолбенел и лишь глядел на Машу, хладнокровно перевернувшая тело Сержа ногой, дабы убедиться в его смерти. – Ну, хорошо, признаюсь, что не во всем была с тобой честна, Георгий Павлович! – медленно, с расстановкой сказала она. – Ты и есть Жнец? – пролепетал я. – Нет, в этом я была честна. Я борюсь с Врагами-Из-Тьмы и не желаю их прихода к власти над человеческими душами… Но пойми, что иногда победить зло невозможно одним лишь добром. Следует совершить иное зло, пусть и меньшее по силе, но лишь оно способно избавить мир от великих бед. Мой батюшка когда-то противостоял этим бесам из потустороннего мира, отныне же его миссия возложена на меня. Прости, что обманула тебя в малом…– Зачем же я понадобился тебе? – немеющими устами промолвил я. – Затем, что помог увести детей. Одна бы я не справилась. Теперь великие беды отсрочены – на десятки лет, надеюсь, а то и боле. Когда-то грядет мировая война, погибнут миллионы, но мои последователи снова сделают то, что нужно, и, быть может, зло не восторжествует в нашем мире. – Ты сумасшедшая!– Нет, мой добрый друг. Увы, нет. Всего лишь несчастная девушка, обреченная совершить миссию изгнания зла. – Какую миссию? Создать общину Чистых Душой? Или убивать людей?Маша покачала головой. Даже в слабом лунном свете ее облик был ангельски прекрасен. Я видел, что она опечалена – и в то же время неумолима…– Наивный мой Жорж… Мне так жаль, ведь ты – поистине хороший человек. Ежели все были такими, как ты, никакие темные создания не нашли бы путь в человеческий мир… Нет никакой общины Чистых Душой. Все вы, особенно детишки, всего лишь жертва, которую я принесу темным созданиям. Насытившись этой жертвой, они временно покинут свет и уйдут во тьму, что породила их. Мир будет спасен! Тридцать детей спасут миллиарды, ты понимаешь? Что важней, как думаешь?– Нет ничего важней каждой людской души, – пробормотал я. Маша покачала головой. Улыбнулась. И подняла револьвер. – Ступай в избушку. Ночь и следующий день ты проведешь под запором, пока я не приготовлю алтарь, на котором вы все послужите на пользу человечеству. И если попытаешься бежать, помни – рука моя не дрогнет. Может быть, ты даже поймешь меня. Поймешь – и простишь…… Я сижу взаперти вместе с детьми-агнцами в ожидании жертвоприношения. Всю ночь мной владело безумие, а потом внезапно я успокоился. Кто знает, возможно, вся моя глупая бесполезная жизнь вела к подобному исходу? Что, если моя жизнь и жизнь сирот послужат процветанию людей; что если она предопределит ход истории?У меня горит голова, словно в огне, руки трясутся, но я нашел силы завершить эти записки. Маша не узнает о них. Я запечатаю их в бутыль и через узкое окошко в задней стенке избы швырну в топь. Когда-нибудь, может быть, спустя столетия, люди найдут эти записки и узнают о нашем подвиге…Хотя какой это подвиг?! Чушь, глупость. За стенами Маша строит алтарь. Скоро она завершит его. И придет за нами.