ЙобаСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Это был один из тех мерзких и промозглых дней, когда порывы ветра, шедшего из-за гряды холмов, закрывавших пролив, приносили в город липкие кратковременные дожди. Лишь одна-единственная бульварная газетёнка, кажется она называлась ДваЧе, в честь какого-то несуществующего древнего города из местных легенд, скрашивала мой вечер. Занятие это не представлялось мне чем-то достойным, и, надеюсь, читатель разделит моё мнение. Дешёвая писанина, продававшаяся на каждом углу, а в особенности на Абу-стрит, представляла собой пошлое и безграмотное чтиво анонимных авторов, писавших под исключительно бездарными псевдонимами. Я листал газету в поисках свежих новостей о интересовавшем меня случае, произошедшем совсем недавно. Он давно привлёк к своему вниманию отдел Аркхемского сыскного бюро. Судя по удивительным показаниям, сгорела пышных форм молодая девушка, при обстоятельствах, которые трудно понять трезвому рассудку. Я же и направился в Двощмаут для выяснения подробностей и составления отчёта. Стоит сказать, что я снимал небольшую, пропахшую гнилью и рыбой квартирку, расположенную в промысловом районе и окнами выходившую на тоскливый, словно слепленный из пепла и дёгтя залив, в котором медленно покачивались старые рыбацкие барки, подпиравшие грязное небо своими мачтами. Я был единственным жильцом, снявшим квартиру за долгое время. До меня её снимал некий мистер Б. Каких бы то ни было сведений о нём я не имел, знал лишь, что он до своей скоропостижной смерти был единовластным хозяином рыболовецкой компании «Уровни Б». Я долго и кропотливо собирал любую информацию у лавочников, шаромыжников, мелких ремесленников и докеров, которые охотно ей делились после рюмки вермута. Узнать мне удалось лишь то, что та самая несчастная особа являлась наследницей капиталов компании «Уровни Б», которые должны были бы ей достаться от своего единственного нелюдимого родственника. В тот злополучный вечер я приобрёл у пьяного торговца безделушками и сувенирами книгу, показавшуюся мне весьма забавной. Языка её я толком не мог понять, а комментарии переводчика были сухими и мало прояснявшими написанное. Но книга так увлекла меня, что я и не заметил, как за окнами опустилась давящая темнота ночи. Звуки становились всё тише, и словно самый воздух вокруг меня стал настолько густ, что, казалось, его можно ухватить руками. Я всё больше, всё сильнее погружался в эти извилистые, чужие письмена, которые мне напоминали какой-то безумный, полный невообразимой извращённости, трактат. Я повторял эти нечестивые буквы, которые были записаны комментатором, и мне стало казаться, что это не столько текст, сколько безумное языческое песнопение, дошедшее до нас из глубины веков столь дальних, что и воображение человеческое и язык его не могли описать этот хаос. Часто повторялись слова «Sosnoolie», «bugurrt», «krimotred», «ITT». Очень часто взывали и к некому древнему прародителю Йо-Бе, отцу вселенского разрыва. И тут мой слух привлекла ругань на каком-то богомерзком наречии, глухим и томным гулом доносившаяся совсем рядом, в соседней комнате. Там стоял древний и обшарпанный диван, на котором я спал в те короткие часы, освобождавшиеся после работы. Ругань становилась всё громче, а от осознания того, что я единственный жилец квартиры, я, пытавшийся найти логическое оправдание этому кошмарному бреду наяву, с ужасом подумал о нахлынувшем на меня безумии. Я пытался найти хоть какой-нибудь источник звука, но все мои попытки были тщетны, и ограничены одной лишь комнатой. Безумный, первобытный страх, доводивший меня до рвоты, почти что полностью овладел мной. В приступе паники я сжал в кулаке чайную ложку, лежавшую подле стакана на столе. Стараясь не шуметь, быть как можно более тихим, я приоткрыл дубовую, уже начавшую покрываться плесенью ветхости, дверь. Ужасу моему не было предела, мои ноги словно становились чужими и я лишь слышал биение своего сердца и прерывистый такт дыхания. Ледяной холод встретил меня, когда я открыл дверь соседней комнаты. Керосиновая лампа, горевшая в ней, бросала дикие тени на стены, которые словно сливались в сумасшедшем танце дикого, древнего народа. Страх мой, переросший в почти что безумную панику, совсем одолел меня. И к глубочайшему своему ужасу я понял, откуда доносится эта отвратительная, хлюпающая и переливающаяся хрипами речь. Она доносилась из недр дивана. Я собрался с духом, мысленно молив про себя всех богов, и отодвинул диван. Под ним моему взору предстала поросшая слизистым мхом вентиляция, из которой доносились вопли семейной пары снизу, переехавшей туда буквально сутки назад. Их крики были полны ужасающей тоски и отчаяния, как у человека, который вот-вот ухватится за лестницу и выберется наверх, но оголтелые псы уже схватили его за ноги. Я слышал там и безумные песнопения, перемешавшиеся с мольбами и плачем. Что-то по-рыбьи холодное, похожее на «Bombanulo u vseh v etom ITT, YO-BA TI GDE?Это был один из тех мерзких и промозглых дней, когда порывы ветра, шедшего из-за гряды холмов, закрывавших пролив, приносили в город липкие кратковременные дожди. Лишь одна-единственная бульварная газетёнка, кажется она называлась ДваЧе, в честь какого-то несуществующего древнего города из местных легенд, скрашивала мой вечер. Занятие это не представлялось мне чем-то достойным, и, надеюсь, читатель разделит моё мнение. Дешёвая писанина, продававшаяся на каждом углу, а в особенности на Абу-стрит, представляла собой пошлое и безграмотное чтиво анонимных авторов, писавших под исключительно бездарными псевдонимами. Я листал газету в поисках свежих новостей о интересовавшем меня случае, произошедшем совсем недавно. Он давно привлёк к своему вниманию отдел Аркхемского сыскного бюро. Судя по удивительным показаниям, сгорела пышных форм молодая девушка, при обстоятельствах, которые трудно понять трезвому рассудку. Я же и направился в Двощмаут для выяснения подробностей и составления отчёта. Стоит сказать, что я снимал небольшую, пропахшую гнилью и рыбой квартирку, расположенную в промысловом районе и окнами выходившую на тоскливый, словно слепленный из пепла и дёгтя залив, в котором медленно покачивались старые рыбацкие барки, подпиравшие грязное небо своими мачтами. Я был единственным жильцом, снявшим квартиру за долгое время. До меня её снимал некий мистер Б. Каких бы то ни было сведений о нём я не имел, знал лишь, что он до своей скоропостижной смерти был единовластным хозяином рыболовецкой компании «Уровни Б». Я долго и кропотливо собирал любую информацию у лавочников, шаромыжников, мелких ремесленников и докеров, которые охотно ей делились после рюмки вермута. Узнать мне удалось лишь то, что та самая несчастная особа являлась наследницей капиталов компании «Уровни Б», которые должны были бы ей достаться от своего единственного нелюдимого родственника. В тот злополучный вечер я приобрёл у пьяного торговца безделушками и сувенирами книгу, показавшуюся мне весьма забавной. Языка её я толком не мог понять, а комментарии переводчика были сухими и мало прояснявшими написанное. Но книга так увлекла меня, что я и не заметил, как за окнами опустилась давящая темнота ночи. Звуки становились всё тише, и словно самый воздух вокруг меня стал настолько густ, что, казалось, его можно ухватить руками. Я всё больше, всё сильнее погружался в эти извилистые, чужие письмена, которые мне напоминали какой-то безумный, полный невообразимой извращённости, трактат. Я повторял эти нечестивые буквы, которые были записаны комментатором, и мне стало казаться, что это не столько текст, сколько безумное языческое песнопение, дошедшее до нас из глубины веков столь дальних, что и воображение человеческое и язык его не могли описать этот хаос. Часто повторялись слова «Sosnoolie», «bugurrt», «krimotred», «ITT». Очень часто взывали и к некому древнему прародителю Йо-Бе, отцу вселенского разрыва. И тут мой слух привлекла ругань на каком-то богомерзком наречии, глухим и томным гулом доносившаяся совсем рядом, в соседней комнате. Там стоял древний и обшарпанный диван, на котором я спал в те короткие часы, освобождавшиеся после работы. Ругань становилась всё громче, а от осознания того, что я единственный жилец квартиры, я, пытавшийся найти логическое оправдание этому кошмарному бреду наяву, с ужасом подумал о нахлынувшем на меня безумии. Я пытался найти хоть какой-нибудь источник звука, но все мои попытки были тщетны, и ограничены одной лишь комнатой. Безумный, первобытный страх, доводивший меня до рвоты, почти что полностью овладел мной. В приступе паники я сжал в кулаке чайную ложку, лежавшую подле стакана на столе. Стараясь не шуметь, быть как можно более тихим, я приоткрыл дубовую, уже начавшую покрываться плесенью ветхости, дверь. Ужасу моему не было предела, мои ноги словно становились чужими и я лишь слышал биение своего сердца и прерывистый такт дыхания. Ледяной холод встретил меня, когда я открыл дверь соседней комнаты. Керосиновая лампа, горевшая в ней, бросала дикие тени на стены, которые словно сливались в сумасшедшем танце дикого, древнего народа. Страх мой, переросший в почти что безумную панику, совсем одолел меня. И к глубочайшему своему ужасу я понял, откуда доносится эта отвратительная, хлюпающая и переливающаяся хрипами речь. Она доносилась из недр дивана. Я собрался с духом, мысленно молив про себя всех богов, и отодвинул диван. Под ним моему взору предстала поросшая слизистым мхом вентиляция, из которой доносились вопли семейной пары снизу, переехавшей туда буквально сутки назад. Их крики были полны ужасающей тоски и отчаяния, как у человека, который вот-вот ухватится за лестницу и выберется наверх, но оголтелые псы уже схватили его за ноги. Я слышал там и безумные песнопения, перемешавшиеся с мольбами и плачем. Что-то по-рыбьи холодное, похожее на «Bombanulo u vseh v etom ITT, YO-BA TI GDE?». Что-то чуждое человеческой речи. Я хотел закрыть диваном вентиляцию обратно и постараться добежать до телефонной будки, в надежде вызвать полицию. Не успел я вооружиться револьвером, как услышал чавкающие шаги рядом с дверью, выходившей в коридор. Чужое наречие безумного существа обратилось ко мне, взывая о чём-то ужасном:-OTKRIVAI BLDJAD, BATYA PRISHEL!Штаны я так и не постирал. В полумрачной комнате, внешний вид которой всё ещё сохранял следы былой раннеколониальной роскоши, с извивавшимся в агонии ребёнком на руках, сидела женщина. Она давно избегала появления на свет из своего пахнувшего гнилью и тленом жилища, сошедшая с ума и потерявшая остатки своего облика. Её ребёнок, родившийся в ужаснувших бы любое воображения корчах и муках своей отвратительной матери, больше напоминал ужасную личинку, столь омерзительную, что мне трудно описать, так как руки мои трясутся лишь от одного воспоминания этого случая, произошедшего со мной 12 декабря в пригороде Двощвича. Это семя порока, ужасающий рассудок плод сделки с силами столь древними и невообразимо могучими, сколь и богомерзкими. Стоило мне войти в комнату, где они сидели и стены которой всё больше отдавали себя гнили и слизи, как ребёнок с воплем, роняя сальные капли слюны на пол, начал кричать на языке, который даже безумец бы счёл безумным. - AZAZA SASAI LALKA! ZATRALLEL! MAMU ****!Поток этого отвратительного, чужого человеческому сквернословия лился из его уст, с каждой секундой всё больше напоминавших пасть. Закатив свои покрытые белёсой плёнкой глаза, исчадие подняло в руках игрушку, напоминавшую автомобиль, но выглядевшую словно подарок из иного мира. Он принялся колотить ей по прогнившему в некоторых местах паркету, после чего вырвался из рук породившей его женщины и с ужасающим душу стенанием принялся бегать от стола к столу, пытаясь собрать свои хаотичные движения в некое подобие безумного танца. Женщине было всё равно. Она почти что не обращала внимания ни на меня, явившегося из Аркхема для расследования жалоб её соседей, ни на бесновавшееся, исходившее злобой ко всему человеческому, существо. Она взяла трубку телефонного аппарата и прокрутила диск несколько раз. Стоит признаться тебе, читатель, что как только она взяла трубку и приложила её к подобию уха, то с первыми гудками трупный запах разложения будто усилился, а тени от лампы сплелись в уродливый узор. - ALLO, - прогудела она утробным голосом, словно бы исходившим откуда-то извне. - DA, KAKOI SHUM? ETO TIMO SHA BALUET. PRIVET TEBE OT TETI VERI, TIMO SHEKA! UTU-TU-TU-TU. - последние слова заиграли, словно тысячи нечестивых флейт ворвались в мой воспалённый от ужаса разум. Я уже с трудом сдерживал рвотный позыв, почти подошедший к горлу. Страху моему не было предела, когда после ужасной музыки чужой и дикой песни проклятых флейт, ребёнок, всё сильнее напоминавший личинку, затих. Рассудок мой всё сильнее бился в конвульсии, будто импульсы мозга пытались пробить черепную коробку и освободиться от этого ужаса. Опустилась густая тишина, как туман, опускавшийся за грязными и закопченными окнами. Сердце моё билось всё чаще, ребёнок же прекратил свои стенания. Телефон зазвонил тревожными металлическими звонками, и звук их тяжело проходил сквозь давящую тишину. - SVETO CHKA ZVONIT. Женщина повернулась ко мне своим лицом, от которого теперь не осталось ничего человеческого. Лишь усеянная мелкими зубами пасть, растянувшаяся от лба до подбородка смотрела на меня.