Я счастливСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Я медленно поднимаю голову и смотрю на человека, стоящего по ту сторону решётки. Он ухмыляется, скрестив массивные толстые руки на груди. На одной из них, почти на сгибе локтя, висит дубинка. При одном взгляде на неё становится понятно - несколько ударов и ты в отрубе. Я поднимаюсь со своей продавленной кушетки. Она отдаётся мерзким скрипом развороченных пружин. С замирающим сердцем я подхожу вплотную к решётке, прижимаюсь к ней и вопрошающим взглядом смотрю на охранника. Дэвидсон, да, точно, его зовут Барни Дэвидсон… - В чём дело, Барни? - А ты забыл? - нехорошая ухмылочка. - Эх, малыш Джорди, должен тебя обрадовать - твой срок подошёл к концу. Начальство отдало приказ…Но я его уже не слушал. Срок подошёл к концу… Неужели… Те двадцать лет, что я просидел тут, кончились? Двадцать лет, прошедшие с того самого дня, как я…Стоп. Я запретил себе думать об этом. Слеза катится по моей щеке и капает на пол, в миллиметре от подошвы моего ботинка. За ней вторая, третья, и вот из моих глаз хлынул целый ручей. Руки, держащиеся за решётку, слабеют и я опускаюсь на пол. -… и провести последню ночь в камере. Завтра ты выйдешь на свободу со всеми почестями, - Барни, насвистывая что-то под нос, неторопливо направляется за свой стол и там, развалившись, достаёт пачку кроссвордов. Я же сижу в полной абстракции ещё минут десять, затем нахожу в себе силы добраться до своей койки и плюхнуться на неё. Так проходит час. День клонится к вечеру. Но мне не спится, хоть я и знаю, что завтра меня ждёт желанная свобода. Я достаю из-под подушки книжку - «Зелёная миля» Стивена Кинга и открываю на закладке. Сколько раз я перечитал её? Тридцать? Сорок? Но, каждый раз, как я её открываю, я вновь погружаюсь в тот суровый мир тюремного блока камеры смертников. И понимаю, что сюжет книги и моя жизнь, в частности, мой проступок, практически неотличимы. Разница в том, что я не приговорён к смертной казни. А жаль - вряд ли сейчас, выйдя на свободу, я почувствую себя тем же человеком, которым был, когда совершил («Не думай об этом, Джордан») тот грёбаный проступок. То преступление. То страшное злодеяние. Книжка идёт хорошо, я успеваю прочитать первые семьдесят страниц, как вдруг Барни поднимается со своего места и начинает куда-то собираться. - Куда ты, Барни? - спрашиваю. - Ах, да, - он возвращается к моей камере. - Начальство распорядилось, чтобы эту ночь я провёл в другом блоке. Думаю, тебе придётся сегодня поспать одному. ОДНОМУ. В кромешной тьме. В этом он прав. Ночью здесь темно, хоть глаз выколи. Да и в этом блоке я единственный заключённый. Два года назад вышел на волю последний из тех, с кем я мог общаться. Так что кроме как спать, мне нечем было заняться. - Оставь хоть фонарик, - прошу его. Но он качает головой. - Книжку дочитать хочешь? Можешь забрать её с собой на волю, там и дочитаешь. Барни невозможно уговорить - я это понял за те пять лет, которые он провёл в качестве моего надсмотрщика. Он, звякая ключами, выходит и запирает за собой дверь. Темнота окутывает меня своими чёрными парами. Такое чувство, что даже дышать нечем. В этом блоке нет окон - и это не очень хорошо. Ибо мне становитя слегка не по себе. Я делаю несколько отжиманий - всегда полезно оставаться в форме. Хоть мне и сорок четыре, но силы не оставили моё тело полностью. Выйдя на волю, я думаю податься на какую-нибудь фабрику или заводик и начать новую жизнь. Эта судимость («Это преступление») всегда будет висеть тяжким ярмом на моей шее, но, по крайней мере, я достаточно наказан за неё. Я лежу на кровати, не шевелясь, пытаясь уловить хоть самое незаметное, самое ничтожное шевеление света под потолком. Нет. Ничего. Я переворачиваюсь на бок и пытаюсь заснуть, прокручивая в голове сюжет «Зелёной мили». Как бы изменилось настроение от прочитанного, если бы Джона Коффи не казнили на электрическом стуле? В моей голове стоял образ плачущего негра-гиганта и я поначалу даже не заметил, как в камеру проник первый звук - слабое дребезжание колокольчиков. Сначала я не удивился, подумав, что уже дремлю, но, ощутив, что остаюсь в сознании, поднялся с койки и прислушался. Да, колокольчики действительно были. Их тонкий звон приятно расслаблял слух, но одновременно и… Настораживал. Откуда здесь взяться колокольчикам, в звуконепроницаемых стенах четвёртого блока? Не иначе, как шуточки Барни. Стоит, гад, под дверью и трясёт бубенчиками. - Барни, друг, если ты пытаешься напугать меня, тебе это не удастся, - на всякий случай кричу я. - Эй, ты тут?Но я понимаю, что Барни здесь нет. Этот толстяк бы давно не выдержал и разразился громовым хохотом - не умеет он сдерживаться. Звук колокольчиков пропал. Я даже свалил всё на разбушевавшееся сознание - мало ли, мне как-никак сорок четыре. Вдруг моя голова играет со мной скверные шутки?Я медленно поднимаю голову и смотрю на человека, стоящего по ту сторону решётки. Он ухмыляется, скрестив массивные толстые руки на груди. На одной из них, почти на сгибе локтя, висит дубинка. При одном взгляде на неё становится понятно - несколько ударов и ты в отрубе. Я поднимаюсь со своей продавленной кушетки. Она отдаётся мерзким скрипом развороченных пружин. С замирающим сердцем я подхожу вплотную к решётке, прижимаюсь к ней и вопрошающим взглядом смотрю на охранника. Дэвидсон, да, точно, его зовут Барни Дэвидсон… - В чём дело, Барни? - А ты забыл? - нехорошая ухмылочка. - Эх, малыш Джорди, должен тебя обрадовать - твой срок подошёл к концу. Начальство отдало приказ…Но я его уже не слушал. Срок подошёл к концу… Неужели… Те двадцать лет, что я просидел тут, кончились? Двадцать лет, прошедшие с того самого дня, как я…Стоп. Я запретил себе думать об этом. Слеза катится по моей щеке и капает на пол, в миллиметре от подошвы моего ботинка. За ней вторая, третья, и вот из моих глаз хлынул целый ручей. Руки, держащиеся за решётку, слабеют и я опускаюсь на пол. -… и провести последню ночь в камере. Завтра ты выйдешь на свободу со всеми почестями, - Барни, насвистывая что-то под нос, неторопливо направляется за свой стол и там, развалившись, достаёт пачку кроссвордов. Я же сижу в полной абстракции ещё минут десять, затем нахожу в себе силы добраться до своей койки и плюхнуться на неё. Так проходит час. День клонится к вечеру. Но мне не спится, хоть я и знаю, что завтра меня ждёт желанная свобода. Я достаю из-под подушки книжку - «Зелёная миля» Стивена Кинга и открываю на закладке. Сколько раз я перечитал её? Тридцать? Сорок? Но, каждый раз, как я её открываю, я вновь погружаюсь в тот суровый мир тюремного блока камеры смертников. И понимаю, что сюжет книги и моя жизнь, в частности, мой проступок, практически неотличимы. Разница в том, что я не приговорён к смертной казни. А жаль - вряд ли сейчас, выйдя на свободу, я почувствую себя тем же человеком, которым был, когда совершил («Не думай об этом, Джордан») тот грёбаный проступок. То преступление. То страшное злодеяние. Книжка идёт хорошо, я успеваю прочитать первые семьдесят страниц, как вдруг Барни поднимается со своего места и начинает куда-то собираться. - Куда ты, Барни? - спрашиваю. - Ах, да, - он возвращается к моей камере. - Начальство распорядилось, чтобы эту ночь я провёл в другом блоке. Думаю, тебе придётся сегодня поспать одному. ОДНОМУ. В кромешной тьме. В этом он прав. Ночью здесь темно, хоть глаз выколи. Да и в этом блоке я единственный заключённый. Два года назад вышел на волю последний из тех, с кем я мог общаться. Так что кроме как спать, мне нечем было заняться. - Оставь хоть фонарик, - прошу его. Но он качает головой. - Книжку дочитать хочешь? Можешь забрать её с собой на волю, там и дочитаешь. Барни невозможно уговорить - я это понял за те пять лет, которые он провёл в качестве моего надсмотрщика. Он, звякая ключами, выходит и запирает за собой дверь. Темнота окутывает меня своими чёрными парами. Такое чувство, что даже дышать нечем. В этом блоке нет окон - и это не очень хорошо. Ибо мне становитя слегка не по себе. Я делаю несколько отжиманий - всегда полезно оставаться в форме. Хоть мне и сорок четыре, но силы не оставили моё тело полностью. Выйдя на волю, я думаю податься на какую-нибудь фабрику или заводик и начать новую жизнь. Эта судимость («Это преступление») всегда будет висеть тяжким ярмом на моей шее, но, по крайней мере, я достаточно наказан за неё. Я лежу на кровати, не шевелясь, пытаясь уловить хоть самое незаметное, самое ничтожное шевеление света под потолком. Нет. Ничего. Я переворачиваюсь на бок и пытаюсь заснуть, прокручивая в голове сюжет «Зелёной мили». Как бы изменилось настроение от прочитанного, если бы Джона Коффи не казнили на электрическом стуле? В моей голове стоял образ плачущего негра-гиганта и я поначалу даже не заметил, как в камеру проник первый звук - слабое дребезжание колокольчиков. Сначала я не удивился, подумав, что уже дремлю, но, ощутив, что остаюсь в сознании, поднялся с койки и прислушался. Да, колокольчики действительно были. Их тонкий звон приятно расслаблял слух, но одновременно и… Настораживал. Откуда здесь взяться колокольчикам, в звуконепроницаемых стенах четвёртого блока? Не иначе, как шуточки Барни. Стоит, гад, под дверью и трясёт бубенчиками. - Барни, друг, если ты пытаешься напугать меня, тебе это не удастся, - на всякий случай кричу я. - Эй, ты тут?Но я понимаю, что Барни здесь нет. Этот толстяк бы давно не выдержал и разразился громовым хохотом - не умеет он сдерживаться. Звук колокольчиков пропал. Я даже свалил всё на разбушевавшееся сознание - мало ли, мне как-никак сорок четыре. Вдруг моя голова играет со мной скверные шутки?

Успокоившись, я возвращаюсь на кровать, и внезапно где-то неподалёку раздаётся явственно слышимый звонкий треск разбитого стекла. Слышно, как осколки падают на пол. Я вскрикиваю от неожиданности. Это точно НЕ БАРНИ. Барни не стал бы ломать тюремное имущество или бить бутылки - уж очень он правильный. Я не встаю с кровати на этот раз и молчу. Что же это за чертовщина? Может, упало зеркало, которое висело над столом Барни? Вполне вероятно. Но почему оно упало именно сегодня, провисев на своём месте Бог знает сколько времени?- Нет, Джордан, успокойся, - шепчу я себе. Но я не могу успокоиться, ибо дальше я слышу новый звук…Да. Ошибки быть не может. Это именно собачий вальс. Именно он играл, когда я… («Не думай об этом»)… Совершил свой чудовищный проступок. И тут в блоке загорается свет. Неяркий, тусклый, источник его находился в другом конце блока… И свет этот… Приближался?Да. Именно. Словно блуждающий огонёк на болотах, ко мне, раскачиваясь, медленно приближался фонарик. Но это был не Барни. И не кто-то другой из тюремного персонала. Фонарик несла в руке… Девочка?Я обомлел. Коленки затряслись. Я более не мог лежать на койке и вскочил, чуть не запнувшись. Девочка подошла к самой решётке и опустила фонарик под подбородок, как обычно делают дети, когда рассказывают страшные истории у костра в лагере. - Я пришла, - девочка говорила, не разжимая губ. Я не отрываясь глядел на её мертвенно-бледное лицо, слегка наклоненное набок. - Ты звал меня, и я пришла. - Я не звал, - шёпотом отвечаю я. - Звал, - твердит она. - В своих ночных мучениях и кошмарах ты молился, чтобы я пришла и простила тебя. И вот я здесь. Я не ответил. Не мог ответить. Да, я хотел этого, хотел прощения этого греха, лежавшего на моей душе, как булыжник. - Ты убил меня, - девочка посмотрела на что-то, зажатое в её другой руке. - Этим. Она продемонстрировала мне заточенную хлеборезку. Я вспомнил, как удобно лежал этот кошмарный нож в моей руке, когда я должен был нанести один удар по доверчивой девочке, впустившей меня в свою квартиру и показывавшей свои игрушки… Она-то думала, я пришёл поиграть… А что сделал я?Убил её. Вот что. Нанёс удар. Потом второй. Третий. Четвёртый. И пока её тельце не превратилось в груду ошмётков, я молотил её хлеборезкой, выражая своё бешенство, свою жажду, свою жадность…Это потом уже я раскаялся в содеянном. Молил о прощении всех богов на свете. И больше всего - восьмилетнюю девочку. Я не забыл ничего, но приказал себе не думать об этом. И, тем не менее, я хотел, чтобы она меня простила. Девочка опустила хлеборезку. Вдруг её тело исчезло на мгновение, а, когда появилось вновь, она уже находилась не снаружи камеры, а внутри неё. Я уже думал, что мне конец - сейчас она исполосует меня ножом до неузнаваемости, а обнаруживший меня завтра Барни склонится над унитазом, когда увидит, чем я стал. Но ничего не произошло. Девочка подошла вплотную ко мне, сидящему на краешке кушетки и вдруг обняла меня. Как дочь обнимает отца, как сестрёнка обнимает брата. Меня обнимала девочка, которую я убил. Я дрожал не переставая. Меня трясло, как будто не Джон Коффи погибал на электрическом стуле, а я. Она простояла так с минуту, затем мягко отстранилась и сказала:- Я прощаю тебя, Джордан. Это тяжело, но я прощаю тебя. Живи с миром. А мне пора, - и, прежде, чем я сумел удержать её, она превратилась в серебристое облачко и испарилась. Я сидел на кровати, протянув дрожащую руку по направлению к миражу, но в душе понимал, что миражом это не было. И лежащие на полу фонарик и хлеборезка доказывали это. - Ну вот, приятель, мы и прощаемся, - Барни отпер дверь камеры. - Как провёл ночь? Надеюсь, что хорошо… Может, когда-нибудь пересечёмся в каком-нибудь баре и выпьем по стаканчику… Эй, это что, седина?Я улыбнулся. Волосы на моей голове были абсолютно седыми, хотя ещё вчера я мог поклясться, что цвет их был чёрным. Я сидел на Арлингтонском кладбище возле могилы восьмилетней Сары Дэшвилл. На могилке лежал свежий, только что купленный мной букетик крсивых цветов. Я вдыхал аромат свободы, выраженный во всём - в пении птиц, в ощущении почвы под ногами, в голубом небе, в зелёной травке. Мне восемьдесят девять лет. Я каждую неделю прихожу сюда и меняю цветы на могиле Сары. Её родители умерли не так давно, и больше, кроме меня, некому прийти. Когда я сижу здесь, меня наполняет какое-то странное ощущение… Ощущение внутреннего подъёма, какой-то лёгкости. Не освобождение из тюрьмы подарило мне настоящую свободу, а то, что восьмилетняя девочка, которую я убил, смогла меня простить. И поэтому я счастлив.