Я - плохойСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Наконец-то моя жизнь подошла к концу. Я последним взглядом обвёл комнату и находящихся в ней людей. Жена, почти вдова, комкала промокший платок у опухшего лица. Сыновья стояли рядом и явно сдерживали слёзы. Чуть поодаль невестки опустили головы и кусали губы, сдерживая рыдания. Внуки и внучка притихли и со страхом, смешанным с любопытством, наблюдали за умирающим мной. Было бы забавно встряхнуться, выдернуть иглу из вены, громко расхохотаться и в клочья разорвать завещание. Но я не в силах это провернуть, и, кроме того, все они знают об условиях завещания, моё воскрешение стало бы для них, наверное, жестоким разочарованием. И меня бы считали плохим. Я не мог этого допустить. И я умер. Пролетел по светящемуся тоннелю и попал в помещение с двумя дверями – чёрной и белой. Ничего нового – я давным-давно читал и про тоннель, и про двери. За столом посреди комнаты сидел молодой бородач в сером балахоне или рясе (я никогда не был набожным, по мне, так каждая ряса – балахон). Не отрываясь от огромной книги, он кивнул на стул, я присел и стал осматриваться. Правда, смотреть было не на что: стены помещения были скрыты за белёсым туманом, обе двери были одинаковыми, не считая цвета, сплошными и гладкими без каких-либо узоров. Бородач неторопливо переворачивал страницы книги, похожей на библиотечную подшивку ежедневной газеты, и что-то бормотал под нос. Потом он поднял на меня глаза:- Вам туда, - показал он на белую дверь. - А что там? – спросил я. - Рай, - бородач явно удивился, видимо, нечасто ему задавали вопросы про белую дверь. - Почему рай? Я же был неверующим, – я всё ещё надеялся. - Ну… - он растерянно смотрел на меня, – в вашем случае вера не главное. Вы прожили замечательную жизнь, сделали много добра, грехов не совершали, воспитали хороших детей, всех любили. И за меньшие заслуги отправляют в рай, а уж вам там самое место. - А потом меня куда? Или мне вечно сидеть в этом вашем раю? – перспектива меня не радовала. - Зависит от вашего желания. Можете снова переродиться. - Ладно, последний вопрос. А если бы я попал в ад?- Вам не нужно знать, что там, где вас быть не должно. Бородач мягко улыбнулся, встал из-за стола и постучал в белую дверь. Та тут же распахнулась, и я вошёл. Меня со всех сторон окружили люди в белых одеждах и повели куда-то прочь от входа. Над головой всю дорогу кружили крылатые младенцы, играли на маленьких золотых лирах и ангельскими голосами пели «Аллилуйя вновь прибывшему». Лицемеры. Всегда вокруг одни лицемеры. Я всегда знал, что я плохой. Моя мать сообщала мне об этом каждый раз, когда я пачкал сначала пелёнки, потом одежду. И я пытался не пачкать. Потом мне об этом говорила воспитательница в детском саду, кода я не хотел есть невкусную кашу. И я ел. Потом учительница в школе объясняла, что кто не старается учиться, – тот плохой. И я старался. Одноклассника Лёшку травил весь класс. Он был не таким, как остальные. Отца у него не было, были выпивающая мать, работавшая уборщицей на трёх работах, лежачая бабушка и умственно отсталая сестра. Лёшка ходил в школу в обносках с чужого плеча, со старым облезлым портфелем, после учёбы мыл стёкла машинам на перекрёстке, а, став постарше, устроился в автомастерскую помощником мастера. Учился Лёшка всегда хорошо. И я не понимал, почему, несмотря на это его, считают плохим и выбрасывают его портфель из окна, толкают с лестницы и кидаются в него грязными тряпками, плюют в его тарелку в столовой. Я мысленно присоединялся к линчевателям и даже шёл дальше – валил Лёшку на землю, обломком кирпича превращал его лицо в кровавое месиво, забрасывал жёлтыми листьями и поджигал эту шевелящуюся кучу. Но я не хотел, чтобы он заметил, что я плохой. И я не принимал участия в травле, давал Лёшке свои книжки, угощал яблоками на перемене, прятал его портфель от растерзания и попросил своего отца замолвить словечко перед приёмной комиссией техникума, где хотел учиться Лёшка. Лёшка меня разочаровал. Он оказался слепцом, не способным видеть истину. Уезжая в Германию работать по контракту на знаменитый автоконцерн, он сказал:- Знаешь, только благодаря тебе я держался. Иногда хотелось под поезд и покончить со всей своей осточертевшей жизнью. Твои дружба и помощь помогли мне выжить. Ты хороший человек. Спасибо тебе за всё. Летняя подработка спасателем на черноморском пляже дала мне массу возможностей убедиться, что я плохой. Увидев в бинокль барахтающегося за буйками человека, я мог ярко представить, как он слабеет, чувствует судороги в ногах, всё на дольше погружается и всё чаще глотает солёную воду. От этих фантазий я ощущал, как меня уносит на волнах удовольствия. Но я был спасателем, и, если бы не спасал тонущих, все вокруг считали бы меня плохим. И я бежал по пирсу, прыгал в моторку и нёсся спасать, а потом, на берегу, делал искусственное дыхание, чтобы утопленник выжил. Наконец-то моя жизнь подошла к концу. Я последним взглядом обвёл комнату и находящихся в ней людей. Жена, почти вдова, комкала промокший платок у опухшего лица. Сыновья стояли рядом и явно сдерживали слёзы. Чуть поодаль невестки опустили головы и кусали губы, сдерживая рыдания. Внуки и внучка притихли и со страхом, смешанным с любопытством, наблюдали за умирающим мной. Было бы забавно встряхнуться, выдернуть иглу из вены, громко расхохотаться и в клочья разорвать завещание. Но я не в силах это провернуть, и, кроме того, все они знают об условиях завещания, моё воскрешение стало бы для них, наверное, жестоким разочарованием. И меня бы считали плохим. Я не мог этого допустить. И я умер. Пролетел по светящемуся тоннелю и попал в помещение с двумя дверями – чёрной и белой. Ничего нового – я давным-давно читал и про тоннель, и про двери. За столом посреди комнаты сидел молодой бородач в сером балахоне или рясе (я никогда не был набожным, по мне, так каждая ряса – балахон). Не отрываясь от огромной книги, он кивнул на стул, я присел и стал осматриваться. Правда, смотреть было не на что: стены помещения были скрыты за белёсым туманом, обе двери были одинаковыми, не считая цвета, сплошными и гладкими без каких-либо узоров. Бородач неторопливо переворачивал страницы книги, похожей на библиотечную подшивку ежедневной газеты, и что-то бормотал под нос. Потом он поднял на меня глаза:- Вам туда, - показал он на белую дверь. - А что там? – спросил я. - Рай, - бородач явно удивился, видимо, нечасто ему задавали вопросы про белую дверь. - Почему рай? Я же был неверующим, – я всё ещё надеялся. - Ну… - он растерянно смотрел на меня, – в вашем случае вера не главное. Вы прожили замечательную жизнь, сделали много добра, грехов не совершали, воспитали хороших детей, всех любили. И за меньшие заслуги отправляют в рай, а уж вам там самое место. - А потом меня куда? Или мне вечно сидеть в этом вашем раю? – перспектива меня не радовала. - Зависит от вашего желания. Можете снова переродиться. - Ладно, последний вопрос. А если бы я попал в ад?- Вам не нужно знать, что там, где вас быть не должно. Бородач мягко улыбнулся, встал из-за стола и постучал в белую дверь. Та тут же распахнулась, и я вошёл. Меня со всех сторон окружили люди в белых одеждах и повели куда-то прочь от входа. Над головой всю дорогу кружили крылатые младенцы, играли на маленьких золотых лирах и ангельскими голосами пели «Аллилуйя вновь прибывшему». Лицемеры. Всегда вокруг одни лицемеры. Я всегда знал, что я плохой. Моя мать сообщала мне об этом каждый раз, когда я пачкал сначала пелёнки, потом одежду. И я пытался не пачкать. Потом мне об этом говорила воспитательница в детском саду, кода я не хотел есть невкусную кашу. И я ел. Потом учительница в школе объясняла, что кто не старается учиться, – тот плохой. И я старался. Одноклассника Лёшку травил весь класс. Он был не таким, как остальные. Отца у него не было, были выпивающая мать, работавшая уборщицей на трёх работах, лежачая бабушка и умственно отсталая сестра. Лёшка ходил в школу в обносках с чужого плеча, со старым облезлым портфелем, после учёбы мыл стёкла машинам на перекрёстке, а, став постарше, устроился в автомастерскую помощником мастера. Учился Лёшка всегда хорошо. И я не понимал, почему, несмотря на это его, считают плохим и выбрасывают его портфель из окна, толкают с лестницы и кидаются в него грязными тряпками, плюют в его тарелку в столовой. Я мысленно присоединялся к линчевателям и даже шёл дальше – валил Лёшку на землю, обломком кирпича превращал его лицо в кровавое месиво, забрасывал жёлтыми листьями и поджигал эту шевелящуюся кучу. Но я не хотел, чтобы он заметил, что я плохой. И я не принимал участия в травле, давал Лёшке свои книжки, угощал яблоками на перемене, прятал его портфель от растерзания и попросил своего отца замолвить словечко перед приёмной комиссией техникума, где хотел учиться Лёшка. Лёшка меня разочаровал. Он оказался слепцом, не способным видеть истину. Уезжая в Германию работать по контракту на знаменитый автоконцерн, он сказал:- Знаешь, только благодаря тебе я держался. Иногда хотелось под поезд и покончить со всей своей осточертевшей жизнью. Твои дружба и помощь помогли мне выжить. Ты хороший человек. Спасибо тебе за всё. Летняя подработка спасателем на черноморском пляже дала мне массу возможностей убедиться, что я плохой. Увидев в бинокль барахтающегося за буйками человека, я мог ярко представить, как он слабеет, чувствует судороги в ногах, всё на дольше погружается и всё чаще глотает солёную воду. От этих фантазий я ощущал, как меня уносит на волнах удовольствия. Но я был спасателем, и, если бы не спасал тонущих, все вокруг считали бы меня плохим. И я бежал по пирсу, прыгал в моторку и нёсся спасать, а потом, на берегу, делал искусственное дыхание, чтобы утопленник выжил. Чтобы никто не догадался, что на самом деле мне хотелось насыпать в отрытый рот пострадавшего мокрый песок и утрамбовать кулаком. Ту, которая стала моей женой, я выдернул из-под трамвая. Она поскользнулась и упала, водитель её не видел и закрыл двери, собираясь отъезжать от остановки. Я стоял рядом и представлял, как рельсы окрашиваются красным, как она кричит от боли, а потом умолкает. Но я рядом… а значит, если бы не попытался что-нибудь сделать, все бы поняли, что я плохой. Купать сыновей-близнецов было моей обязанностью. И я купал, каждый раз представляя, как я погружаю их головы в воду и держу, пока они не перестанут хватать меня за руки и сучить ножками, поднимая брызги. В эти моменты жена умилялась моему счастливому лицу, и я не мог допустить, чтобы она считала меня плохим. Поэтому я вынимал сыновей из ванны и, нежно воркуя, укутывал их в пушистые полотенца. Сколько было таких случаев, когда я делал не то, что хотелось, только потому, что меня могли считать плохим. Не перечесть. Я работал на заводе про производству медицинского оборудования, разрабатывал новые усовершенствованные модели инвалидных колясок, внедрял инновационные технологии. Чтобы людям было удобнее. Чтобы их близким было спокойнее. Чтобы никто не мог сказать, что я плохой. Со временем я стал директором завода и по совместительству основным меценатом дома престарелых. Мои подопечные во главе с персоналом без устали пели дифирамбы моему заводу, благодарили меня за доброту и милосердие. И только я знал, что доброта и я – это несовместимые понятия. Я помогал знакомым и незнакомым людям, улаживал чужие дела, сводил на нет чужие проблемы. Я не ждал благодарности, я просто делал. Но как же меня бесило, что никто – никто! – не понимал меня, не давал себе труд узнать меня настоящего. Ни разу никто не сказал мне: «Ты плохой». Я так хотел не притворяться, чтобы мне позволили быть тем, кто я есть. Я был готов к смерти. Знал, что рано или поздно окажусь где-то границами реальности, и мне нужно будет держать ответ за всё. Я был уверен, что уж в этот-то момент высшие силы рассмотрят мою сущность и определят мою душу туда, где она должна находиться, и я буду свободен. Но увы, здесь, как и в жизни, смотрят лишь на деяния, и не учитывают, а может, не видят суть. Тут нет дня и ночи, каждый миг похож на предыдущий. Светлые улыбки и благонравные песни окружают меня как вата. Все находящиеся здесь уверены, что плохие сюда не попадают. Я хотел покинуть это лживое место. О, сколько раз я представлял способы уничтожения здешних святош, надеялся, что мои чёрные мысли станут очевидными, и меня изгонят без права возвращения. Однажды я поймал летающего младенца и хотел выломать ему крылья. Но… взглянул в его доверчивые голубые глаза и не смог. Потрепал по кудрявой голове, тренькнул по струнам золотой лиры и отпустил. Спустя некоторое время я очень пожалел, что вообще его ловил. Потому что он, наверное, рассказал о том, что со мной весело, и надо мной постоянно стали летать ангелочки, задевать меня своими крыльями, с хихиканьем требуя с ними поиграть. И я играл, сокрушаясь, что у меня нет двустволки. Как-то, когда я сидел у водопада и бездумно смотрел на бурлящую внизу воду, кое-что произошло. Один из белых святош прошёл по мостику, облокотился на перила и тоже стал смотреть вниз. Я явственно представил, как он падает с мостика прямо в водопад, как мощный поток несёт его вниз, он кричит и захлёбывается, а потом всплывает бессмысленной белой тряпкой. Я ощутил было забытое чувство удовольствия, но тут же понял, что он действительно сейчас упадёт. Не знаю, как так получилось, но вместо столь желанного созерцания трагедии я подскочил с травы и бросился на мостик. Успел в последний момент, схватил его за шкирку. Он беспомощно хлопал ресницами и, заикаясь, благодарил, а я со смятением думал, что опять проявил слабость. Спустя час или около того ко мне подошли двое и с превеликой вежливостью попросили пойти с ними. Привели в красивейший белый дворец – раньше я видел его только издали. Ангелочки рассказывали, что в этом дворце обитает Верховный. Меня оставили одного в бескрайнем белом зале. Я топтался на месте, не зная, что делать дальше. Вдруг пространство вокруг замерцало, как северное сияние, и густой голос – спокойный и прекрасный – произнёс:- Приветствую тебя, Михаил. По деяниям твоим в земной жизни тебе воздаётся. Ты достоин вернуться. Ты желаешь этого?- Да, желаю – дрожащим голосом произнёс я, в горле почему-то пересохло. - За твои поступки здесь тебе позволено выбрать следующее воплощение. Ты готов?- Да-да, конечно, - в подтверждение своего согласия я закивал головой. Наконец-то!Передо мной возникла книга, похожая на ту, в которую смотрел бородач в приёмной. Страницы сами собой стали перелистываться с тихим шелестом и остановились примерно на середине. Я подошёл к книге. Как много возможностей! Мне предлагались разные страны, разные семьи, разные судьбы. Я выбрал. Ткнул пальцем в картинку. Она озарилась золотистым светом. Голос долго молчал, а потом торжественно произнёс:- Твой выбор говорит о великодушии и мужестве. Если захочешь, ты сможешь изменить неизбежное и сделать мир лучше. Пространство вокруг завихрилось, северное сияние превратилось в длинные стремительные молнии, и я полетел к свету. Я устал скрывать правду. Я выбрал судьбу. И я ничего не буду в ней менять. Я буду самим собой.