Я отчетливо помню вечер, когда ты проявила интерес к моему шкафуСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Прошла неделя после того как ты решила, что ночевать у меня, в принципе, удобно. И дня три после того, как на полочке моего умывальника появилась твоя зубная щетка, на вешалке — твое полотенце, а над ванной вдруг выстроились неведомые мне притирания и соли для ванн. Ты решила переселиться ко мне. А я знал, что добром это не кончится. Нет, конечно, какая-то надежда была. Абсолютно неразумная. Как расчеты болельщика сборной России на то, что Канада вдруг пролетит нашим хоккеистам со счетом 0:8. Надежда умерла, когда ты спросила: — А что у тебя в шкафу? Мое небрежное: «Да так, барахло всякое», — тебя, конечно, не удовлетворило. Ответ был столь же бесполезен, как глоток пива-«нулевки» для алкоголика в пикирующей стадии многодневного запоя. Потом ты задала второй ненужный вопрос: — И почему он заперт? У меня была наготове ложь, которая, в теории, была способна остановить твой интерес. — Это хозяйский шкаф. Хозяев квартиры. И там их какое-то барахло. — И ты даже не знаешь, что там? — Не имею никакого желания знать. У тебя был опыт работы риэлтором. Ты надула губки и понесла стервозную псевдо-лайфхак-ахинею: — Вот интересные! Да этот шкаф полквартиры занимает… Ну, на самом деле, даже не восьмую часть. — А платишь ты, наверное, в полном объеме? Да? Да? Тебе совсем не шло быть такой. Житейская коммунальная хватка — это очень несексуально. Ты не успокоишься — это было понятно сразу. Ты еще могла спастись. Способы имелись. Например, я мог попросить тебя очистить территорию. Результат оказался громче и слезливей, чем я мог предположить. Было и: — Ну почему, почему, почему, почему ты меня выгоняешь? — произносимое в слезах. И: — Я никуда не поеду! Я хочу на нее посмотреть. И: — Какого черта я должна уезжать? Объясни? Если нет, как ты говоришь, никакой её? Ты пыталась кидаться посудой. С кем-то, видно, у тебя такое было. Этим оружием ты владела. Я капитулировал уже в постели. Я смотрел небо в алмазах, чувствовал бабочек в животе. Ты демонстрировала высший пилотаж. О некоторых твоих умениях я даже и не догадывался. Ты осталась. А я довольствовался сомнительным знанием того, что честно пытался тебя спасти. Попытка была предпринята. Галочка поставлена. Как опытный ястреб войны ты искала повод для вторжения на чужую, интересную тебе, территорию. И ты, конечно, нашла casus belli. — В шкафу моль, — заявила ты. — Разлетается оттуда по всей квартире. Ты сама уже почти верила в эти сказки. Как премьер Британии в иракское оружие массового поражения. — Нет там никакой моли. — Откуда знаешь? — Твой маникюр вычерчивал в пространстве квартиры алые молнии. — Ты же даже не знаешь, что там лежит! Позвони хозяевам. — Зачем еще? — Скажи про моль. Пусть ключ дадут! — Слишком много телодвижений по ничтожному поводу. — Это не ничтожный повод! У меня в этой квартире — вещи. Я не хочу, чтобы их ела моль! Позвони! — Нет. — Ты меня, похоже, ни в грош не ставишь. Что тебе стоит набрать хозяев? Разве трудно попросить у них ключ? Пусть заберут свое барахло. Шкаф нам самим нужен. Почему ты не можешь позвонить? Я что-то плел. Мол, добираться до хозяев два часа в одну сторону. Мол, я не готов тратить столько времени в рабочий день… — Съезди к ним в выходной! Съезди! — Я не готов гробить на это свой выходной. — Ты боишься? Может, ты за квартиру им не платишь? На самом деле никакие хозяева шкаф не запирали. Его закрыл лично я. И открывать не хотел больше никогда в жизни. — Давай я сама им позвоню? Давай! — Нет. — Трус! Фу! Дешевые, тупые манипуляции с мужским самомнением. Как мне это знакомо. — Дай мне телефон! — Нет. — Почему? — Потому что это — мой телефон. Вопрос принципа. Хотя хозяин квартиры в моей адресной книге давно переименован в «Таня-бухгалтерия». Потому что ты — не первая женщина, которая хочет позвонить по поводу шкафа. Твое поведение — предсказуемо, увы. Дальше будет тягостное, неотвратимое дежа-вю. ∗ ∗ ∗ — А давай слесаря вызовем? — Зачем? — Пусть откроет шкаф этот. — Зачем? — Не зачемкай! Чтобы пыль не копилась, моль вывести. — Там нет моли, — говорю я. — Да как же ты достал! У меня четкое ощущение, что мы живем вместе уже несколько лет. — Послушай. Это не мой шкаф. И я не хочу, чтобы какой-нибудь бухой гастарбайтер… — Мы трезвого наймем!Прошла неделя после того как ты решила, что ночевать у меня, в принципе, удобно. И дня три после того, как на полочке моего умывальника появилась твоя зубная щетка, на вешалке — твое полотенце, а над ванной вдруг выстроились неведомые мне притирания и соли для ванн. Ты решила переселиться ко мне. А я знал, что добром это не кончится. Нет, конечно, какая-то надежда была. Абсолютно неразумная. Как расчеты болельщика сборной России на то, что Канада вдруг пролетит нашим хоккеистам со счетом 0:8. Надежда умерла, когда ты спросила: — А что у тебя в шкафу? Мое небрежное: «Да так, барахло всякое», — тебя, конечно, не удовлетворило. Ответ был столь же бесполезен, как глоток пива-«нулевки» для алкоголика в пикирующей стадии многодневного запоя. Потом ты задала второй ненужный вопрос: — И почему он заперт? У меня была наготове ложь, которая, в теории, была способна остановить твой интерес. — Это хозяйский шкаф. Хозяев квартиры. И там их какое-то барахло. — И ты даже не знаешь, что там? — Не имею никакого желания знать. У тебя был опыт работы риэлтором. Ты надула губки и понесла стервозную псевдо-лайфхак-ахинею: — Вот интересные! Да этот шкаф полквартиры занимает… Ну, на самом деле, даже не восьмую часть. — А платишь ты, наверное, в полном объеме? Да? Да? Тебе совсем не шло быть такой. Житейская коммунальная хватка — это очень несексуально. Ты не успокоишься — это было понятно сразу. Ты еще могла спастись. Способы имелись. Например, я мог попросить тебя очистить территорию. Результат оказался громче и слезливей, чем я мог предположить. Было и: — Ну почему, почему, почему, почему ты меня выгоняешь? — произносимое в слезах. И: — Я никуда не поеду! Я хочу на нее посмотреть. И: — Какого черта я должна уезжать? Объясни? Если нет, как ты говоришь, никакой её? Ты пыталась кидаться посудой. С кем-то, видно, у тебя такое было. Этим оружием ты владела. Я капитулировал уже в постели. Я смотрел небо в алмазах, чувствовал бабочек в животе. Ты демонстрировала высший пилотаж. О некоторых твоих умениях я даже и не догадывался. Ты осталась. А я довольствовался сомнительным знанием того, что честно пытался тебя спасти. Попытка была предпринята. Галочка поставлена. Как опытный ястреб войны ты искала повод для вторжения на чужую, интересную тебе, территорию. И ты, конечно, нашла casus belli. — В шкафу моль, — заявила ты. — Разлетается оттуда по всей квартире. Ты сама уже почти верила в эти сказки. Как премьер Британии в иракское оружие массового поражения. — Нет там никакой моли. — Откуда знаешь? — Твой маникюр вычерчивал в пространстве квартиры алые молнии. — Ты же даже не знаешь, что там лежит! Позвони хозяевам. — Зачем еще? — Скажи про моль. Пусть ключ дадут! — Слишком много телодвижений по ничтожному поводу. — Это не ничтожный повод! У меня в этой квартире — вещи. Я не хочу, чтобы их ела моль! Позвони! — Нет. — Ты меня, похоже, ни в грош не ставишь. Что тебе стоит набрать хозяев? Разве трудно попросить у них ключ? Пусть заберут свое барахло. Шкаф нам самим нужен. Почему ты не можешь позвонить? Я что-то плел. Мол, добираться до хозяев два часа в одну сторону. Мол, я не готов тратить столько времени в рабочий день… — Съезди к ним в выходной! Съезди! — Я не готов гробить на это свой выходной. — Ты боишься? Может, ты за квартиру им не платишь? На самом деле никакие хозяева шкаф не запирали. Его закрыл лично я. И открывать не хотел больше никогда в жизни. — Давай я сама им позвоню? Давай! — Нет. — Трус! Фу! Дешевые, тупые манипуляции с мужским самомнением. Как мне это знакомо. — Дай мне телефон! — Нет. — Почему? — Потому что это — мой телефон. Вопрос принципа. Хотя хозяин квартиры в моей адресной книге давно переименован в «Таня-бухгалтерия». Потому что ты — не первая женщина, которая хочет позвонить по поводу шкафа. Твое поведение — предсказуемо, увы. Дальше будет тягостное, неотвратимое дежа-вю. ∗ ∗ ∗ — А давай слесаря вызовем? — Зачем? — Пусть откроет шкаф этот. — Зачем? — Не зачемкай! Чтобы пыль не копилась, моль вывести. — Там нет моли, — говорю я. — Да как же ты достал! У меня четкое ощущение, что мы живем вместе уже несколько лет. — Послушай. Это не мой шкаф. И я не хочу, чтобы какой-нибудь бухой гастарбайтер… — Мы трезвого наймем! — Да хоть бы и так. Я не хочу, чтобы он ломал этот шкаф. И сам его ломать — не буду. — Ты вообще по жизни ничего не хочешь! Что-то новенькое. ∗ ∗ ∗ Ждать финала уже недолго. Одной будней ночью, когда я сплю, ты обшариваешь мои карманы. Позвякивает мелочь, тебя рядом нет. Я просыпаюсь. Но хитрю, притворяюсь спящим. Ты пересчитываешь мои деньги, кладешь их обратно. Сегодня — удивительное дело! — тебя интересуют вовсе не они. Ты перебираешь связку ключей на моем брелоке. Большие, длинные ключи — не то. Ты разглядываешь маленькие. Света достаточно, на улице — полнолуние. Подходишь к шкафу, вставляешь в скважину первый ключ. Но он — от почтового ящика. Зато второй маленький ключ — подходит. Ты на мгновение замираешь — сама не веришь своему счастью. — Ну, и зачем? — спрашиваю я. Тебя как ошпаривают. Ты поворачиваешься ко мне, грудь выпала из ночнушки. Ты особенно сексуальна сейчас, в этот момент, пойманная с поличным. — Иди сюда, — хлопаю я ладонью по краю постели. Мне интересно, что ты скажешь. И ты говоришь: — Вот как? — произносишь ты. — Шпионим? Это тест. По его результатам ты, увы, хабалка. Ты, виноватая по уши, пытаешься что-то там предъявить — мне. Я смотрю на тебя и запоминаю тебя такой, какая ты сейчас. — Вообще-то, это моя связка ключей, — напоминаю я. Ты что-то пытаешься сказать, но я перебиваю: — И ты рылась у меня в карманах. — Ты врал мне! — храбро контратакуешь ты. — Ты говорил, что у тебя нет этого ключа! — Это мое дело. Это мой ключ. И за эту квартиру плачу я. И если я не пускаю тебя в шкаф, значит для этого есть причины! Но я сам понимаю, что уже проигрываю. Почему-то я вынужден оправдываться. Будто в чем-то виноват. А ты уже прорываешь фронт: — У тебя от меня секреты! Что ты скрываешь? Что у тебя там за тайны? А? — Не говори ерунды! — А вот это звучит совсем жалко, знаю. — Может, ты… маньяк? — Твое изумление деланное, ты и сама, конечно, не веришь в то, что говоришь. — Я? — Я хохочу. Это так неожиданно, что ты тоже начинаешь осторожно посмеиваться. — Смотри! — показываю я на что-то в коридоре. Ты поворачиваешься, вглядываешься в темноту коридора. И тут я на тебя бросаюсь. Волоку тебя к постели. Да, это грубо. Прости. Зажимаю тебе рот ладонью. Ты кусаешь меня. Мне больно. Но когда ты начинаешь по-настоящему жрать мою ладонь, я ее убираю. Но теперь она и сама не убирается. Ты вцепилась, стиснула зубы, и запоздалая боль начинает хлестать ослепительными молниями, поднимается по руке. — Отпусти меня! — шипишь ты. — Маньяк! Извращенец хренов! Отпусти, я сказала! — Дура! Я не желаю тебе зла, — я пытаюсь успокоить тебя, но сам понимаю, что легче остановить цунами прутиком. — Я просто тебя трахну, и ты успо… В мою голову врезается боль. Это ты бьешь меня в лоб острой частью одного из ключей. Ведь я держу тебя одной рукой. Вторая ранена, и я ей трясу. Ты метишь в глаз, но это я понимаю с опозданием, когда ты уже вырываешься, когда ты уже у шкафа, когда прерывисто дышишь и ковыряешь ключом замок. А я теряю секунды, размышляя о том, что неужели я такой плохой человек, что меня можно бить в глаз? За что? — Стой, дура! «Клац!» — щелкает замок. Ты, наконец, добилась своего. Ты открыла дверь шкафа. «Ничего не произойдет», — пытаюсь я убедить сам себя. Может ведь ничего не произойти? Ты хотела выколоть мне глаз, но зла тебе я не желаю. Не надо ничего, пожалуйста. ∗ ∗ ∗ Сначала в квартиру врывается запах. Это затхлая цементная пыль. Так иногда пахнет в метро. Затем — едва уловимое движение из шкафа, быстрое настолько, что оставляет легчайший отпечаток на краю сознания. Мелькания с запозданием сливаются в зрительный образ. И первое, что я осознаю увиденным — это запястье. Тонкое, костлявое. Да, собственно, это, на самом деле, кость. Лучевая кость предплечья. Запястье — серое, будто пыльное. Серая и кисть, которая держит тебя за затылок. Пальцы — длинные, колюче-суставчатые. Они мнут твою башку как персик, давят как мякоть. Что-то трещит. Я блюю. На себя, на постель, на пол. Глаза изнутри обжигают едкие слезы. И я плачу. Что угодно, лишь бы не видеть. Но что-то я все-таки вижу. Вижу серую продолговатую башку. Очертания из-за слез размыты, но я не хочу, чтобы они становились четкими. Что угодно, только не это. Башка будто сосет грудь. Как младенец. Так мне кажется в едком слезном тумане. Оттягивает сосок подобием округлого конуса, чмокает. Но это не грудь. Это твое лицо. Да, эта тварь сосет твое лицо. Точнее, засасывает его в себя. Я рыдаю и блюю в сторону шкафа. Тошнить больше нечем. На тебя летят брызги моей желчи. Но тебя уже нет. Висит тишина. Вдруг трещиной ветвится скрип двери шкафа. Пф! Вылетает из шкафа облачко цементной пыли. Я прыгаю к шкафу. Запираю его. Потом сижу спиной к нему. Силы мои кончились. Я их выблевывал себе на грудь. И смотрю перед собой — дурак, тупее не бывает.