ВоссоединениеСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Прыгаю из тёплого и прокуренного тамбура на рыжую траву. Холодно. Скрипит состав поезда, постепенно удаляясь к следующей станции. Осматриваюсь, вешая рюкзак на плечи. Кругом невзрачная осенняя пустыня. Глохнет стук колёс, и снова слышен шёпот умирающих растений под воронками грязных туч. Ботинки ломают сухие стебельки, упавшие на вытоптанную узкую борозду, делящую поле. Слева торчит кладбище, подтверждая, что я не ошибаюсь в направлении. Завертелось острым лезвием в лёгких угнетающее впечатление от ржавых памятников, гнилых крестов и колючего бурьяна. Раньше здесь светло было и аккуратно. Босиком ходили с дедушкой, навещая близких родственников. Уже не помню, где они лежат. Я мельком читаю таблички, опасаясь наткнуться на могилу деда. Меня парализует, когда я зрительно цепляю гравировку родного имени – Платон. Разглядев фотографию покойного и даты, облегчённо вздыхаю. Это молодой человек, который не имеет отношение к деду. Он при жизни являлся тёзкой дедушки и умер в 1992 году, ещё до моего рождения. Лицо у него на картинке круглое и грустное в очках с толстыми стёклами. Могилу своего дедушки Платона я, к счастью, не встретила, значит, живой. С подкормленной надеждой покидаю царство мёртвых. Впереди прозрачный осиновый лес. Чернеющий ковёр кровавых листьев скребёт по земле от слабого ветра. Шумит ледяное течение реки Цевницы, а на противоположном берегу вздымается земля, обнажая низкие и цветные домики села Чийдаргай, хаотично расположенные по холму. Я пересекаю мост из красного кирпича и оказываюсь на главной улице посёлка. Всё как в детстве: расписные наличники, разговоры, лошади тащат телеги, ребята катаются на велосипедах и качели. Знакомые лица. Всё хорошо, только неуютно как-то. Вот он, высокий забор из плотно прилегающих досок и синие ворота с почтовым ящиком. У забора прижимается лавочка, на которую я опускаюсь. Боюсь заходить сразу. В последний раз родители привозили меня к дедушке Платону, когда мне было семь лет и больше никогда. Потом родителей не стало, а другие родственники даже не знают никакого дедушку из Чийдаргая. Набравшись смелости, стучусь. Поначалу не отвечают, а потом скрежет. — Кто там? – спрашивают старческим голосом. — Здравствуйте, я к Платону, – отзываюсь. — Он самый, проходите, – пропускает. Я попадаю во двор. Передо мной смуглое лицо дедушки Платона с венгерскими усами и зелёной тюбетейкой на лысине. Разглядываем друг друга, затем представляюсь:— Это я, Инга. — Внучка? – произносит неуверенно. Я подтверждаю, и происходит оживление. Старик приглашает в дом, который не изменился. Крепко и строго сложенный особняк с террасой. В стороне банька и огород. А перед входом сад. Дед справляется о моей жизни, родителях и других родственниках. Не знает, что родителей уже нет. Вроде как рад моему визиту, а глаза чужие какие-то. Вели беседу до вечера, запивая горячим чаем с блинчиками. Платон мне отводит спальню, в которой я гостила раньше. Я ставлю рюкзак под столом, поленившись разобрать вещи, и растягиваюсь на кровати. Отдыхаю, копаясь в мыслях, уже дрёма накатывает. Внезапно ко мне снисходит одно понимание: знакомые лица! Лица людей, которых я видела сегодня на улице, очень походят на те, что стираются временем на разлагающихся памятниках кладбища. Как только я об этом подумала, вырубился свет и повеяло холодной сыростью. Но ведь дед-то живой – проносится в уме вместе с током ужаса по венам. Я подскакиваю и зову деда, мечтая о выходе. Свет не зажигается. Ничего не видно и никто не откликается. Тишина, наверно, во двор пошёл. На моё счастье попадается фонарь. Я хватаю его с курткой и лечу на воздух. Холодно и темнота, усугубляемая тенями яблонь и черёмухи, по стволам которых ползает голубой кружочек света. Небо мутно-чёрное. Продолжаю звать старика. Напряжённое молчание, как в вакууме. Делаю круг вокруг дома и замечаю за столом на террасе человеческий силуэт. — Дед! – кричу, направляя на объект голубой кружочек фонарика. Не шевелится. Мне жутко. Луч выловил круглое лицо молодого человека в толстых очках. Это тот самый Платон с кладбища, тёзка дедушки, чью могилу я чуть не приняла за могилу своего дедушки. Тут я не выдерживаю и с визгом рвусь прочь. Бегу вниз по склону, к реке Цевнице, а фонарик до сих пор в руке, только не работает. Я его вышвыриваю куда-то. Останавливаюсь возле краснокирпичного моста, чтобы отдышаться. Но не перехожу по нему. Глаза самопроизвольно выкатываются от возникающего зрелища. На противоположном берегу вздымается земля, обнажая низкие и покосившиеся домики села Чийдаргай, хаотично расположенные по холму. Между заброшенными двориками льётся белое сияние, падающее с луны, которая висит в незаметно прояснившемся ночном небе. Причём прояснившемся только наполовину. Картина производит отталкивающее впечатление. Оглянувшись, я сталкиваюсь с густой и гигантской стеной непроходимого тумана. Прыгаю из тёплого и прокуренного тамбура на рыжую траву. Холодно. Скрипит состав поезда, постепенно удаляясь к следующей станции. Осматриваюсь, вешая рюкзак на плечи. Кругом невзрачная осенняя пустыня. Глохнет стук колёс, и снова слышен шёпот умирающих растений под воронками грязных туч. Ботинки ломают сухие стебельки, упавшие на вытоптанную узкую борозду, делящую поле. Слева торчит кладбище, подтверждая, что я не ошибаюсь в направлении. Завертелось острым лезвием в лёгких угнетающее впечатление от ржавых памятников, гнилых крестов и колючего бурьяна. Раньше здесь светло было и аккуратно. Босиком ходили с дедушкой, навещая близких родственников. Уже не помню, где они лежат. Я мельком читаю таблички, опасаясь наткнуться на могилу деда. Меня парализует, когда я зрительно цепляю гравировку родного имени – Платон. Разглядев фотографию покойного и даты, облегчённо вздыхаю. Это молодой человек, который не имеет отношение к деду. Он при жизни являлся тёзкой дедушки и умер в 1992 году, ещё до моего рождения. Лицо у него на картинке круглое и грустное в очках с толстыми стёклами. Могилу своего дедушки Платона я, к счастью, не встретила, значит, живой. С подкормленной надеждой покидаю царство мёртвых. Впереди прозрачный осиновый лес. Чернеющий ковёр кровавых листьев скребёт по земле от слабого ветра. Шумит ледяное течение реки Цевницы, а на противоположном берегу вздымается земля, обнажая низкие и цветные домики села Чийдаргай, хаотично расположенные по холму. Я пересекаю мост из красного кирпича и оказываюсь на главной улице посёлка. Всё как в детстве: расписные наличники, разговоры, лошади тащат телеги, ребята катаются на велосипедах и качели. Знакомые лица. Всё хорошо, только неуютно как-то. Вот он, высокий забор из плотно прилегающих досок и синие ворота с почтовым ящиком. У забора прижимается лавочка, на которую я опускаюсь. Боюсь заходить сразу. В последний раз родители привозили меня к дедушке Платону, когда мне было семь лет и больше никогда. Потом родителей не стало, а другие родственники даже не знают никакого дедушку из Чийдаргая. Набравшись смелости, стучусь. Поначалу не отвечают, а потом скрежет. — Кто там? – спрашивают старческим голосом. — Здравствуйте, я к Платону, – отзываюсь. — Он самый, проходите, – пропускает. Я попадаю во двор. Передо мной смуглое лицо дедушки Платона с венгерскими усами и зелёной тюбетейкой на лысине. Разглядываем друг друга, затем представляюсь:— Это я, Инга. — Внучка? – произносит неуверенно. Я подтверждаю, и происходит оживление. Старик приглашает в дом, который не изменился. Крепко и строго сложенный особняк с террасой. В стороне банька и огород. А перед входом сад. Дед справляется о моей жизни, родителях и других родственниках. Не знает, что родителей уже нет. Вроде как рад моему визиту, а глаза чужие какие-то. Вели беседу до вечера, запивая горячим чаем с блинчиками. Платон мне отводит спальню, в которой я гостила раньше. Я ставлю рюкзак под столом, поленившись разобрать вещи, и растягиваюсь на кровати. Отдыхаю, копаясь в мыслях, уже дрёма накатывает. Внезапно ко мне снисходит одно понимание: знакомые лица! Лица людей, которых я видела сегодня на улице, очень походят на те, что стираются временем на разлагающихся памятниках кладбища. Как только я об этом подумала, вырубился свет и повеяло холодной сыростью. Но ведь дед-то живой – проносится в уме вместе с током ужаса по венам. Я подскакиваю и зову деда, мечтая о выходе. Свет не зажигается. Ничего не видно и никто не откликается. Тишина, наверно, во двор пошёл. На моё счастье попадается фонарь. Я хватаю его с курткой и лечу на воздух. Холодно и темнота, усугубляемая тенями яблонь и черёмухи, по стволам которых ползает голубой кружочек света. Небо мутно-чёрное. Продолжаю звать старика. Напряжённое молчание, как в вакууме. Делаю круг вокруг дома и замечаю за столом на террасе человеческий силуэт. — Дед! – кричу, направляя на объект голубой кружочек фонарика. Не шевелится. Мне жутко. Луч выловил круглое лицо молодого человека в толстых очках. Это тот самый Платон с кладбища, тёзка дедушки, чью могилу я чуть не приняла за могилу своего дедушки. Тут я не выдерживаю и с визгом рвусь прочь. Бегу вниз по склону, к реке Цевнице, а фонарик до сих пор в руке, только не работает. Я его вышвыриваю куда-то. Останавливаюсь возле краснокирпичного моста, чтобы отдышаться. Но не перехожу по нему. Глаза самопроизвольно выкатываются от возникающего зрелища. На противоположном берегу вздымается земля, обнажая низкие и покосившиеся домики села Чийдаргай, хаотично расположенные по холму. Между заброшенными двориками льётся белое сияние, падающее с луны, которая висит в незаметно прояснившемся ночном небе. Причём прояснившемся только наполовину. Картина производит отталкивающее впечатление. Оглянувшись, я сталкиваюсь с густой и гигантской стеной непроходимого тумана. Он такой густой, что вытянутую руку не видно. Я сейчас не пересекала мост! Как это может быть? Хотя после такой чертовщины уже сомневаюсь в себе. Куда идти? Дальше или назад?В голове рисуется история: я могла по каким-то причинам вырубиться на кладбище и всё, что со мной произошло, лишь сон. Дед, наверно, давно переехал или умер. Тут я обнаруживаю один факт, который может как подтвердить новорождённую теорию, так и опровергнуть её. Я приехала с рюкзаком, а его нет. Не могла же я без вещей отправиться в такую даль. Так сложилось, что по природе я больше доверяю ощущениям, чем глазам. И по моим ощущениям, тот кошмар, который я перенесла, находится за моей спиной, значит, и рюкзак там же. Лучше я в каком-нибудь сарае промёрзну до рассвета, чем вернусь назад. После этого я делаю, как решила. Перебираюсь на другой берег и автоматически оглядываюсь. Гигантский туман стремительно рассеивается, проявляя силуэты заброшенного села Чийдаргай в лунном свете. На языке крутится мат, но голос превратился в сипение, так что я говорю по-змеиному. — Что с тобой случилось, девочка? — раздаётся старческий голос возле правого уха с нотками переживания и испуга. Я сглатываю от предвкушения новых сюрпризов. Рядом стоит дед. Лунный луч доказывает мне, что это мой дедушка. Платон. Я не верю и жадно смотрю в чёрные глазки под прозрачными от седины бровями, пытаясь определить, кто передо мной на самом деле. И всё же он не расстаётся со своей зелёной тюбетейкой даже в такое время, когда надо тёплую шапку носить на его-то лысине. — Что случилось? Что ты делаешь тут так поздно? – Взволнованно похрипывает Платон. Вроде настоящий. — Дедушка, ты живой? – Наивно перестраховываюсь я. — Да ты, девочка, ближе меня к мёртвым будешь, если здесь гулять вздумала, — острит старик. — Я-то живой, а с тобой чего стряслось? – Троекратно допытывается он. Я ресницами хлопаю и не знаю, что сказать. Старик понимает. — Пойдём, горяченьким бульоном напою, а то язык приклеился, — зовёт он к себе. Платон проводит меня вдоль берега, а я послушно следую за ним, косясь на уменьшающийся посёлок по ту сторону воды. Дед живёт на отшибе, в маленькой избушке между осиновой рощицей и сосновым бором. Всего минимум: одна комната, печь, железный столик, твёрдая кровать да полки. Даже электричества нет. Старик пользуется свечами либо керосиновой лампой, как в этот раз. Сама греюсь в тепле мясным бульончиком. — Я, — говорит Платон, — рано утром в соседнюю деревню пошёл. За провизией. Только сейчас вернулся. Близ краснокирпичного моста прохожу и слышу, кричит кто-то. Смотрю на звук, а там ты по селу несёшься как ошпаренная. А за тобой следом туман чудовищной плотности тоже несётся с такой же скоростью. Я пока тут живу, всякое видел, поэтому не дивился, а только наблюдал с тревогой. Когда ты моста достигла, то встала, как столб. Я хотел подойти да тоже окаменел и стал бога поминать про себя, неуклюже. А дальше ты знаешь, — поведал дедушка. Я в свою очередь рассказала, что в селе происходило. Дед поверил, только возразил, что он мне не родственник. — Может быть, ты и гостила у меня, но я не помню такого, склероз, наверно, — допускает он, — но ты мне не внучка. Был у меня внук, Макаром звали, так его молнией убило летом девяносто четвёртого. Ему тогда семь лет исполнилось. Я не спорю, потихоньку засыпая. Мало ли, не зря же мои родственники про Платона молчали. Может, родители дружили с ним просто, а старик и правда забыл. Нет, бред какой-то. Но я устала и мне всё равно. На заре просыпаюсь от треска дров в печи. — Подморозило, — гласит старик. Гляжу в окно, а там первый снег и синички прыгают. Пора выручать рюкзак. В нём деньги на билет. Не у деда же клянчить, тем более нечего. — Пора мне, — повторяю вслух. — Куда? – догадывается дед. — За рюкзаком. — Сдурела!— Сам схожу. Мне терять нечего. Ещё чего, думаю. Старик настаивал, но я, конечно, сопротивлялась и победила. — Место это, – напоминает, — злое. Все люди вымерли. Не разъехались кто куда, а именно вымерли, даже молодые. Один я пока держусь, потому что отшился за реку. — А как вымерли-то?— По-разному, например, как мой внук, Макар. Просто и внезапно. Не подкопаешься. — Ты там осторожнее, — предупреждает. — Да возвращайся скорей, вот тебе…Платон снимает с себя тюбетейку и перекладывает на мою голову. — Это оберег мой. Из поколения в поколение переходит. От отца к сыну и дальше. Наверно, поэтому живой ещё. Я уже старый совсем, а детей и внука пережил. Нет никого больше, а тебе, надеюсь, поможет. Носить везде необязательно, главное — хранить. — Но ведь от отца к сыну, я же не сын, – лепечу от оказанной чести. — У меня нет сыновей, значит, можно и дочери, пусть не своей. А с собой в могилу нельзя уносить. Я благодарю за ценный подарок и бреду к посёлку. Снежок мягкий легко мнётся. Глазам приятно и празднично. Холодно. Вчерашний день кажется таким далёким. Вода в речке ещё не схватилась. Серые наличники преобразовываются зимним нарядом. Крутится со скрипом сохранившийся металлический флюгер. Качели поломаны. Синие ворота облупились и теперь голубые. Почтовый ящик отсутствует. Я притормаживаю, как вчера. Хочется удрать. Но я упрямствую. Внутри всё пыльное и обветшалое, как я могла не заметить этого вчера. Вот спальня. Здесь страх совсем придавливает. Я ворую собственный рюкзак и резко поворачиваюсь к выходу. — Уже уезжаешь, внученька! – мерзко пищит противный голосок, будто в самом мозгу. Липкая паническая кислота награждает меня реактивной скоростью, и я уже выставляю ногу на крыльцо, где меня ждёт подготовленная доска с торчащим гвоздём. Ступня с размаху натягивается на это неожиданное препятствие, явно возникшее пару секунд назад, потому что ни одна снежинка бесконечного с утра снега ещё не села на него. Дикая боль лишает активности. Я чувствую, что сзади что-то есть. Не оглядывайся – трубит интуиция. Я покоряюсь ей, отдираю доску, пропитанную кровью, и отбрасываю её. Через силу переступаю, оставляя за собой червонный снег. Видимо, хорошо продырявило. Нечто сверлит мне затылок, побуждая оглянуться. Опять упрямствую. Когда голубые ворота вышли из зоны восприятия, и я наклонилась к ступне посреди дороги, хлынуло облегчение. Нечто отступило и больше не сверлит меня. Боковым зрением выявляю фигуру на лавочке у забора. Поворачиваюсь к ней лицом. Это мальчик, лет 6-7. Несмотря на раннюю зиму сидит в одних шортиках и рубашке, упираясь носом в землю. Как только я обращаю на него внимание, он поднимает кудрявую голову и заглядывает мне в глаза. Выражение его лица такое, будто он дождался. Я понимаю, что это Макар, внук Платона, убитый молнией. Стою, как цапля, и наблюдаю за призраком. А он с довольной и всезнающей улыбкой отвечает взаимностью. Проходят секунды, затем он подплывает ко мне и испаряется, врезавшись в меня. Я ещё продолжаю изображать цаплю, хлопая ресницами и соображая, что это было. Тут до меня доходит, что боль испарилась вместе с призраком, также и кровь, и вообще нога целая. Касаюсь тюбетейки и вспоминаю то, зачем на самом деле приехала в Чийдаргай. Платон прав, я ему не внучка. Он являлся моим дедушкой, когда я была Макаром. Летом 1994 года меня поразила молния, прямо здесь, где теперь стою. А в 1996-ом родилась Инга, то есть я. Во время смерти я потеряла часть себя, и эта часть до сих пор жила тут, в Чийдаргае, приняв облик Макара. Сейчас моё существо восстановлено. Спешу к дедушке, забыв обо всех глупых страхах, без которых никакой чертовщины и быть не может. Платон поджидает у моста и, разглядев мой сияющий от счастья вид, тоже положительно вдохновляется. Поезд приближается к станции Чийдаргай. Снежинки блуждают в воздухе. Дед провожает меня. Бледное небо прорезается в одном месте, и оттуда вырывается солнце. — Можно, я буду часто навещать?— Всегда буду рад внучке, — соглашается дедушка Платон.