Верховный в блиндажеСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Отрывок из книги «НКВД: Война с неведомым»... Встретить на войне доброго знакомого, с которым однажды развела судьба, приходилось не так уж часто. И событие это было радостное. Поэтому рассказчик (тогда — майор-артиллерист), едва узнав, что по соседству с его только что прибывшим подразделением дислоцируется парашютный батальон, которым командует давний друг (далее попросту — Комбат), немедленно туда отправился, едва выдалась подходящая минутка. Обнялись, вопя что-то радостное, и Комбат немедленно потащил Майора к себе. Обитал он в роскошно обустроенном блиндаже, оставшемся от немцев. Естественно, стол. Все, что можно раздобыть на войне в смысле выпить и закусить, в том числе французский коньячок из немецких опять же запасов (дело происходило в сорок пятом, в Польше). Сначала, как водится, перебрали общие воспоминания, потом рассказали друг другу, что с ними бывало за то время, пока не виделись. В конце концов в беседе наступило некоторое затишье. Майор своего военного приятеля знал хорошо. И заранее мог предсказать, что будет следующим номером программы. Комбат, дело такое, обожал хвастать. Не «прихвастнуть» подобно Мюнхаузену, а именно хвастаться чуточку по-детски некими реальными вещами или случившимися с ним событиями. Награды говорили сами за себя, не было нужды лишний раз в них тыкать пальцем. В полном соответствии с ожиданиями Майора Комбат сначала продемонстрировал шикарно отделанный короткоствольный «Вальтер», доставшийся ему от какого-то эсэсовского чина, а также кольцо с «мертвой головой», принадлежавшее тому же деятелю. Показал роскошную генеральскую шпагу, взятую в качестве трофея, когда батальон внезапно обрушился на немецкие позиции и наворотил там славных дел. Под каким-то пустяковым предлогом вызвал в блиндаж санинструктора женского пола, писаную красавицу, поинтересовался чем-то незначительным и отпустил — а потом, как и следовало ожидать, с деланно безразличным видом объявил, что это — его нынешняя и постоянная, между прочим, насчет нее есть мысли касательно мирного времени, когда вся эта похабень закончится. Должна же она когда-нибудь кончиться?После чего наступила пауза. Майор подумал было, что старый приятель исчерпал репертуар, и хвастаться вроде бы больше нечем. Но все, что было, оказалось лишь прелюдией... Понизив голос, самым загадочным тоном, с азартным и нетерпеливым видом человека, которого прямо-таки распирает. Комбат сообщил:— А сейчас я тебе ординарца продемонстрирую. Уникум, право слово. Такого ординарца, вот честное слово, не соврать, у иного маршала не сыщешь... Выпито было уже немало, и Майор в тон ему поинтересовался: не идет ли снова речь о какой-нибудь особенно сногсшибательной красотке?Расхохотавшись, как сказочный злодей, Комбат заявил, что его в корне не правильно поняли. Он, конечно, всегда был не промах насчет прекрасного пола, но, с другой стороны, он все же не турецкий паша и гаремов заводить не намерен. Еще и по той причине, что турецкие нравы к нашей суровой действительности не имеют никакого отношения, не проникся ими славянский народ. И, если приближенных красоток будет две, они, пожалуй, очень скоро порастреплют друг другу роскошные косы. Уникальность ординарца, сказал он заговорщицким шепотом, кое в чем другом... И, высунувшись из блиндажа, велел громким командным голосом, чтобы безотлагательно покликали... Майор не запомнил фамилии. Мог лишь сказать, что она была длинная и заковыристая, то ли туркменская, то ли свойственная какому-то из обитавших неподалеку от туркмен народов. Тулипбергенов, Талыхайбергенов, Худойбергенов.... Какой-то «бергенов», в общем. Именно так ради ясности и краткости Майор его далее и именовал в своем рассказе — Бергенов. Очень быстро пришел Бергенов — худой темноглазый парень, смуглый, как цыган, какой-то поджарый. Отнюдь не раскосый. Майор это особенно подчеркивал. Не из тех, кого именуют «узкоглазыми». Охваченный нешуточным, почти детским возбуждением, Комбат принялся рассуждать вслух:— Что бы тебе этакое показать... Бергенов! А продемонстрируй-ка моему героическому другу, как мыши маршируют!Бергенов молча кивнул и уселся в уголке. Он был очень спокойный, бесстрастный — должно быть, судя по его философской отрешенности, ему далеко не впервые приходилось показывать что-то комбатовым гостям. — Сиди тихонечко, — зашептал Комбат другу. — Сейчас тебе будет зрелище... Майор не слышал, чтобы Бергенов что-то говорил вслух — только губы двигались. Загадочный ординарец едва пошевеливал лежавшими на коленях пальцами — будто на пианино играл, пришло в голову Майору сравнение (сам он немного играть как раз умел). Большая, старинная керосиновая лампа давала достаточно света. И Майор очень быстро увидел, как изо всех углов на середину блиндажа катятся какие-то серые комочки. Отрывок из книги «НКВД: Война с неведомым»... Встретить на войне доброго знакомого, с которым однажды развела судьба, приходилось не так уж часто. И событие это было радостное. Поэтому рассказчик (тогда — майор-артиллерист), едва узнав, что по соседству с его только что прибывшим подразделением дислоцируется парашютный батальон, которым командует давний друг (далее попросту — Комбат), немедленно туда отправился, едва выдалась подходящая минутка. Обнялись, вопя что-то радостное, и Комбат немедленно потащил Майора к себе. Обитал он в роскошно обустроенном блиндаже, оставшемся от немцев. Естественно, стол. Все, что можно раздобыть на войне в смысле выпить и закусить, в том числе французский коньячок из немецких опять же запасов (дело происходило в сорок пятом, в Польше). Сначала, как водится, перебрали общие воспоминания, потом рассказали друг другу, что с ними бывало за то время, пока не виделись. В конце концов в беседе наступило некоторое затишье. Майор своего военного приятеля знал хорошо. И заранее мог предсказать, что будет следующим номером программы. Комбат, дело такое, обожал хвастать. Не «прихвастнуть» подобно Мюнхаузену, а именно хвастаться чуточку по-детски некими реальными вещами или случившимися с ним событиями. Награды говорили сами за себя, не было нужды лишний раз в них тыкать пальцем. В полном соответствии с ожиданиями Майора Комбат сначала продемонстрировал шикарно отделанный короткоствольный «Вальтер», доставшийся ему от какого-то эсэсовского чина, а также кольцо с «мертвой головой», принадлежавшее тому же деятелю. Показал роскошную генеральскую шпагу, взятую в качестве трофея, когда батальон внезапно обрушился на немецкие позиции и наворотил там славных дел. Под каким-то пустяковым предлогом вызвал в блиндаж санинструктора женского пола, писаную красавицу, поинтересовался чем-то незначительным и отпустил — а потом, как и следовало ожидать, с деланно безразличным видом объявил, что это — его нынешняя и постоянная, между прочим, насчет нее есть мысли касательно мирного времени, когда вся эта похабень закончится. Должна же она когда-нибудь кончиться?После чего наступила пауза. Майор подумал было, что старый приятель исчерпал репертуар, и хвастаться вроде бы больше нечем. Но все, что было, оказалось лишь прелюдией... Понизив голос, самым загадочным тоном, с азартным и нетерпеливым видом человека, которого прямо-таки распирает. Комбат сообщил:— А сейчас я тебе ординарца продемонстрирую. Уникум, право слово. Такого ординарца, вот честное слово, не соврать, у иного маршала не сыщешь... Выпито было уже немало, и Майор в тон ему поинтересовался: не идет ли снова речь о какой-нибудь особенно сногсшибательной красотке?Расхохотавшись, как сказочный злодей, Комбат заявил, что его в корне не правильно поняли. Он, конечно, всегда был не промах насчет прекрасного пола, но, с другой стороны, он все же не турецкий паша и гаремов заводить не намерен. Еще и по той причине, что турецкие нравы к нашей суровой действительности не имеют никакого отношения, не проникся ими славянский народ. И, если приближенных красоток будет две, они, пожалуй, очень скоро порастреплют друг другу роскошные косы. Уникальность ординарца, сказал он заговорщицким шепотом, кое в чем другом... И, высунувшись из блиндажа, велел громким командным голосом, чтобы безотлагательно покликали... Майор не запомнил фамилии. Мог лишь сказать, что она была длинная и заковыристая, то ли туркменская, то ли свойственная какому-то из обитавших неподалеку от туркмен народов. Тулипбергенов, Талыхайбергенов, Худойбергенов.... Какой-то «бергенов», в общем. Именно так ради ясности и краткости Майор его далее и именовал в своем рассказе — Бергенов. Очень быстро пришел Бергенов — худой темноглазый парень, смуглый, как цыган, какой-то поджарый. Отнюдь не раскосый. Майор это особенно подчеркивал. Не из тех, кого именуют «узкоглазыми». Охваченный нешуточным, почти детским возбуждением, Комбат принялся рассуждать вслух:— Что бы тебе этакое показать... Бергенов! А продемонстрируй-ка моему героическому другу, как мыши маршируют!Бергенов молча кивнул и уселся в уголке. Он был очень спокойный, бесстрастный — должно быть, судя по его философской отрешенности, ему далеко не впервые приходилось показывать что-то комбатовым гостям. — Сиди тихонечко, — зашептал Комбат другу. — Сейчас тебе будет зрелище... Майор не слышал, чтобы Бергенов что-то говорил вслух — только губы двигались. Загадочный ординарец едва пошевеливал лежавшими на коленях пальцами — будто на пианино играл, пришло в голову Майору сравнение (сам он немного играть как раз умел). Большая, старинная керосиновая лампа давала достаточно света. И Майор очень быстро увидел, как изо всех углов на середину блиндажа катятся какие-то серые комочки.

Мыши в немалом количестве — штук тридцать, не меньше. Они стягивались на середину, совершенно не боясь людей — и, что самое удивительное, на глазах выстраивались в колонну по четыре, и эта колонна в безукоризненном порядке, словно обученные солдаты на смотру, знатоки строевой подготовки, просеменила из конца в конец. Оказавшись перед аккуратной бревенчатой стенкой, мышиные ряды столь же безукоризненно выполнили поворот кругом, так что самые последние оказались самыми первыми, а самые первые, соответственно, последними. Колонна вновь, с извечной мышиной бесшумностью, прошла на середину, выполнила маневр «ряды вздвой», выписала по обширному пустому пространству безукоризненную восьмерку, выстроилась в каре (фигура построения, давным-давно исчезнувшая из уставов не только Советского Союза, но и всех прочих держав). У Майора прямо-таки челюсть отвалилась. Он читал в свое время детям книжки Дурова, сам однажды прикормил в блиндаже мыша — но тот мыш ничего подобного не умел, он лишь, не боясь, вылезал на стол, брал кусочки из рук и тут же лопал.... Ему понемногу стало приходить в голову, что таких вот чудес дрессировки попросту не бывает. Это уже не дрессировка, а что-то другое, и называть такое зрелище надо как-то иначе... Он только не знал — как. Комбат, довольный произведенным на гостя эффектом, захохотал от всей души, оглушительно хлопая себя по коленке, и это словно разрушило некие чары — мышиное каре вмиг рассыпалось, серые зверушки, превратившись опять в скопище неразумных тварей, очумело рассыпались по всем углам, попрятались, пропали с глаз... — Вот такой у меня ординарец, — сказал Комбат гордо. — Говорю тебе, не у всякого маршала сыщешь... Видал, что умеет? Мыши — это так, для затравки... Бергенов, покажем отца?Вот тут Бергенов впервые проявил некоторые признаки беспокойства. Однако Комбат заверил его, что друга своего знает давно и всецело за него ручается: не заложит, и бояться нечего... Потом откровенно прикрикнул. Помявшись, Бергенов кивнул с унылым видом. — Пошли-ка, — сказал Комбат, энергично вытаскивая гостя из-за стола. — На улице постоим. Так оно будет эффектнее. Театральнее. Точно тебе говорю... На улице было прохладно — польский январь ничуть не походил на сибирский, но все же было около нуля, дул промозглый ветерок с порывами мокрого снега, и в одной гимнастерке было зябко. Впрочем, замерзнуть по-настоящему Майор не успел — Комбат, четко давая отмашку рукой, вслух сосчитал до десяти и, хихикая, толкнул гостя в спину:— Ну, шагай... Только держись за воздух... Он так хихикал и фыркал, что дело было определенно нечисто, попахивало каким-то особо изощренным розыгрышем. Но чего прикажете бояться, находясь в тылу, в компании старого друга, своего же офицера? Майор, изрядно подогретый к тому же французской живительной влагой, браво спустился в блиндаж по аккуратной деревянной лесенке, слаженной с немецкой аккуратностью — ни одна ступенечка под ногой не скрипнула, ни одна стойка не покосилась... Сидящий за столом встал и повернулся к нему. Вот тут у Майора, по его собственному признанию, в зобу дыханье сперло. Потому что Бергенова нигде не было видно — а к Майору, бесшумно ступая, подходил великий вождь и учитель. Верховный главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин. В точности такой, как на портретах — в кителе с маршальскими погонами и одинокой звездочкой Героя Социалистического Труда на груди, с аккуратно зачесанными седоватыми волосами и неповторимым взглядом, с трубочкой в руке. Майор остолбенел, машинально приняв стойку «смирно», прижимая руки по швам так, что стало больно ладоням. Хмель моментально вылетел из головы, она стала ясной, как стеклышко — но мысли прыгали в совершеннейшем сумбуре. Умом Майор понимал, что это просто-напросто очередное наваждение, колдовство, морок — но ничего не мог с собой поделать, застыл оловянным солдатиком, потому что перед ним стоял товарищ Сталин собственной персоной, как две капли воды схожий с портретами. — Рад вас видэть, товарищ Майор, — сказал Верховный, улыбаясь в усы. — Как успэхи в боевой и полытыческой подготовки?— С.. , стараемся, товарищ Сталин... — только и смог выдавить из себя Майор, стоя навытяжку. — Нэплохо, — сказал Верховный, легонько коснувшись гимнастерки Майора черенком знакомой всему человечеству трубки. — А водку нэ пьете? По бабам нэ гуляете? В молодости можно, если это нэ врэдит дэлу... Майор, уже совершенно трезвехонький, чувствовал, как по спине у него ползут ручеечки пота. Все это с ним происходило не во сне, а наяву. — Ну ладно, можетэ идты, — смилостивился Верховный, уже откровенно улыбаясь. — Крюгом... Майор плохо помнил, как он, безукоризненно выполнив поворот через плечо — и не помнил, через которое — вывалился из блиндажа под ночное небо, под ветер и мокрый снежок. И уже не чувствовал ни холода, ни падавших на непокрытый голову то ли снежинок, то ли капель. А Комбат самозабвенно хохотал, повторяя:— Ну, видел бы ты себя! Лица нет! Пошли, простудишься... Не лето. Схватил покорного Майора за локоть и насильно втащил в блиндаж, где уже не было никакого Верховного, один лишь Бергенов стоял у стола. И шустро испарился по жесту Комбата. Тот усадил гостя, налил ему полную стопку. Майор выпил, как воду, но его не взяло. — Как это? — спросил он потрясенно. — Я ж тебе говорю, — сказал Комбат, ухмыляясь широко и беззаботно. — Ординарец у меня — уникум. Видал, чего умеет? У него вся семейка такая, это у них от дедов-прадедов... Хочешь, он тебе всамделишного Жукова изобразит? Или артистку Серову? Да ты не стесняйся, заказывай, кого хочешь, он кого угодно может... Майор выпил еще — и только тут стало понемногу забирать. Он долго еще хмыкал, крутил головой, пару раз оглянулся на дверь. — А ты, вообще, молоток, — сказал Комбат одобрительно. — У меня тут один из блиндажа после отца бомбой вылетел, глаза дурные, летит, не разбирая дороги. Я его и догнал-то не сразу, пришлось бутылку влить, чтобы успокоить... — Как это? — повторил Майор. — Говорю тебе — азиатское колдовство, — разъяснил Комбат авторитетно, с видом специалиста. — Наваждение наводить. Он рассказывал, у него отец в гражданскую именно таким вот образом увильнул от неминучей смертушки. Он был красный и, когда его где-то там подловили басмачи, прикинулся ихним самым главным курбаши... Они поверили. Так и ушел... — Ты смотри, — предостерегающе сказал Майор. — Такими, знаешь, вещами шутить... Комбат прищурился:— А кто настучит? Ты, что ли?— Я-то не настучу, — сказал Майор. — Только мало ли... мир не без добрых людей. За такие вещи... — За какие? — все так же беззаботно ухмылялся Комбат. — Ты себе только представь сигнальчик: «Командир батальона Имя рек и его ординарец Бергенов с помощью азиатского колдовства вызывают у себя в блиндаже образ товарища Сталина, иллюзион, имеющий полное сходство с настоящим... » А? Да за такой сигнал этого «сигналиста» самого увезут если не на губу, то уж точно в дурдом... — и он азартно блеснул глазами. — Воздушный десант так просто не возьмешь, не пугай ежа голой задницей... В том, что он говорил, безусловно был резон, но Майор чувствовал себя прескверно после этакой встряски. Дальнейший разговор как-то не клеился, пилось плохо, и он распрощался при первой же возможности, сославшись на неотложные служебные обязанности. Вскоре началось наступление, огромные массы войска пришли в движение, самым причудливым образом перемешиваясь и перемещаясь, и Майор уже больше никогда не встречал ни Комбата, ни его ординарца Бергенова. Но Верховного в блиндаже запомнил на всю жизнь — и голову готов был прозакладывать, что это наваждение однажды случилось с ним наяву...