Вампирское отродьеСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Ночь темна. По пустынной дороге то исчезая, то появляясь движется свет — будто летят два ярких светлячка. Это фары машины. Если бы луна выползла, показало свое вздутое болезненно-желтое око, тогда можно было бы понять, почему так прыгает свет, открылась бы дорога — волнистая черная синусоида. На обочине голосует девчонка. Кажется, что ей около шестнадцати. Короткая светлая юбка, вызывающе длинные ноги. Водитель решает остановиться. — Привет, малыш. Мы тут с подружкой немного заблудились. Подвезешь. Спасибо, малыш. Сразу в машине сразу стало тесно. Кроме подружки влезло еще двое парней. Один, тот, что покрупнее, сел рядом с водителем, второй — за водителем. — Малыш, ты не против — наши мальчики тоже поедут с нами. Я знала, что ты не откажешься. Спасибо тебе. А то летняя ночь. Ужасы всякие мерещатся. Бандиты, убийцы, насильники бродят. Нам простым мальчикам и девочкам — нельзя просто так: без охраны и пары ножей — на улице показываться. Право слово — спасибо тебе. Весь оставшийся век благодарить тебя будем. Смех. — Темно сегодня, — тебе не кажется. Что, погода изменится, пройдет дождь и разойдутся тучи? Откуда знаешь — погоду по радио слушал. Нет — чувствуешь? Вот уморил. Ребята — да он же чувствует приближение грозы. А, каково вам. Бу-у-ури? Он бурю чувствует. Предсказывает. Он и приближение утра чувствует. И все остальное. Вот умора — то!Опять смех. Откровенное ржание. — Предсказателем работаешь. Нет. А кем? Писа-а-ателем. Ух, ты. Никогда писателей не видела, только по телеку. И что все писатели вот такие как ты, в джинсах, и рубашке — запросто. Не знаешь. И что пишешь. Все подряд. Ребята, с нами писатель едет. Всеподрядщину пишет. А живешь где. Где? Как тебя угораздило так далеко от дома отъехать. Новых впечатлений набираешься. Думаю, много у тебя впечатлений будет. Даже пообещать могу, что много. Все описать не сможешь, так много. А! — умора-то. Вот ведь умора. Ты бы за дорогой следил, писа-а-атель. И радио включи. Музыку лучше послушаем. С музыкой все ж веселее будет. Слышится музыка. Прибавляют громкость. Поет Земфира: «. в вагонах метро, среди дождей. В день, когда нашла. «— С у-ума сошла-а. Да ты не бойся писатель. Мы молодежь хоть и громкая, но благообразная. Знаешь такое слово? Благообразная — от благо и образина. В смысле: нас когда видишь — у нас лицо доброе. Есть у тебя в словаре такое слово? Нет? — дарю. Эх, писатель. Сколько мы еще можем тебе слов таких хороших подсказать. Можем, да не нужно. Так ребята? Ты бы притормозил малыш. Извини, время сейчас такое. Либо нас, либо мы. А нам хочется, что бы мы. Ну, ты то уж должен понимать — ты ведь малыш писа-а-атель. Вань, проверь его карманы. Да, ты не рыпайся, веревка на шее, она ведь такая — чем больше рыпаешься, тем больнее тебе становиться. Вон и кровь у тебя потекла. Какая у тебя кровь темная. Прям компот, а не кровь. Что? Слышь, Вань, он шутит — говорит, что с нашей сравнить хочет. Вань. Ваня падает лицом на приборную доску автомобиля. Из его горла брызжет кровь. — О боже как ты. Лицо. как твое вдруг на 180 градусов то. повернулось как, а?Второй парень, который держал в руках леску лишенный одной половины лица, кусочками своего мозга запачкал стекло. Подружка успела выскочить, а сама девчонка все повторяет и повторяет:— Боже, как у тебя лицо повернулось, как. ведь не может же. и кровь на губах, — это ты Ваню. зубами. И этого, другого — тоже ты. Как же ты поверн. Девчонка бежит по полю, спотыкается и вздрагивает, думая, что вот сейчас то она и упадет. Вот сейчас то он ее и догонит. И тогда все. Она поворачивает голову и видит, что далеко уже отбежала от дороги. Далеко. А ведь темно. Он может и не увидит ее, так далеко. Ведь далеко? И парней обоих, и подругу. — Мама. Девчонка тихонько взвизгнула, когда ОН схватил ее за горло и поднял над землей. Легко — как тряпичную куклу. Страшно умирать. — Я ведь. Она не успевает договорить. Шипение голоса, сменяется противным звуком, как будто засор в трубе — булькает. А потом исчезает и этот звук. Лишь музыка доносится с дороги, там где стоит машина. ОН вырывает ей сердце, а тело роняет на землю. Поднимается ветер. Запахло сыростью. ОН идет обратно к машине. ОН никогда не любил дождь. В руке подрагивает — теплое и еще живое. Это хорошо. Приятно. Жаль темно и нельзя посмотреть. Захлопнув дверь, ОН бросает уже не вздрагивающий кусок плоти в бордачок — там лежит еще три сердца и заводит машину. Звучит песня: «. Ты такой как во сне. Такой как в альбомах, где я рисовала тебя гуашью. « Убавляется громкость, а после и выключается радио. Свет фонарей машины, то появляясь, то исчезая, прыгает по дороге. И пропадает. Ночь темна. Пошел дождь. Ну и вонь! Эти крысы всегда ТАК ВОНЯЮТ. Ужас. Где живут там и срут. Еще и плодятся быстро. Ночь темна. По пустынной дороге то исчезая, то появляясь движется свет — будто летят два ярких светлячка. Это фары машины. Если бы луна выползла, показало свое вздутое болезненно-желтое око, тогда можно было бы понять, почему так прыгает свет, открылась бы дорога — волнистая черная синусоида. На обочине голосует девчонка. Кажется, что ей около шестнадцати. Короткая светлая юбка, вызывающе длинные ноги. Водитель решает остановиться. — Привет, малыш. Мы тут с подружкой немного заблудились. Подвезешь. Спасибо, малыш. Сразу в машине сразу стало тесно. Кроме подружки влезло еще двое парней. Один, тот, что покрупнее, сел рядом с водителем, второй — за водителем. — Малыш, ты не против — наши мальчики тоже поедут с нами. Я знала, что ты не откажешься. Спасибо тебе. А то летняя ночь. Ужасы всякие мерещатся. Бандиты, убийцы, насильники бродят. Нам простым мальчикам и девочкам — нельзя просто так: без охраны и пары ножей — на улице показываться. Право слово — спасибо тебе. Весь оставшийся век благодарить тебя будем. Смех. — Темно сегодня, — тебе не кажется. Что, погода изменится, пройдет дождь и разойдутся тучи? Откуда знаешь — погоду по радио слушал. Нет — чувствуешь? Вот уморил. Ребята — да он же чувствует приближение грозы. А, каково вам. Бу-у-ури? Он бурю чувствует. Предсказывает. Он и приближение утра чувствует. И все остальное. Вот умора — то!Опять смех. Откровенное ржание. — Предсказателем работаешь. Нет. А кем? Писа-а-ателем. Ух, ты. Никогда писателей не видела, только по телеку. И что все писатели вот такие как ты, в джинсах, и рубашке — запросто. Не знаешь. И что пишешь. Все подряд. Ребята, с нами писатель едет. Всеподрядщину пишет. А живешь где. Где? Как тебя угораздило так далеко от дома отъехать. Новых впечатлений набираешься. Думаю, много у тебя впечатлений будет. Даже пообещать могу, что много. Все описать не сможешь, так много. А! — умора-то. Вот ведь умора. Ты бы за дорогой следил, писа-а-атель. И радио включи. Музыку лучше послушаем. С музыкой все ж веселее будет. Слышится музыка. Прибавляют громкость. Поет Земфира: «. в вагонах метро, среди дождей. В день, когда нашла. «— С у-ума сошла-а. Да ты не бойся писатель. Мы молодежь хоть и громкая, но благообразная. Знаешь такое слово? Благообразная — от благо и образина. В смысле: нас когда видишь — у нас лицо доброе. Есть у тебя в словаре такое слово? Нет? — дарю. Эх, писатель. Сколько мы еще можем тебе слов таких хороших подсказать. Можем, да не нужно. Так ребята? Ты бы притормозил малыш. Извини, время сейчас такое. Либо нас, либо мы. А нам хочется, что бы мы. Ну, ты то уж должен понимать — ты ведь малыш писа-а-атель. Вань, проверь его карманы. Да, ты не рыпайся, веревка на шее, она ведь такая — чем больше рыпаешься, тем больнее тебе становиться. Вон и кровь у тебя потекла. Какая у тебя кровь темная. Прям компот, а не кровь. Что? Слышь, Вань, он шутит — говорит, что с нашей сравнить хочет. Вань. Ваня падает лицом на приборную доску автомобиля. Из его горла брызжет кровь. — О боже как ты. Лицо. как твое вдруг на 180 градусов то. повернулось как, а?Второй парень, который держал в руках леску лишенный одной половины лица, кусочками своего мозга запачкал стекло. Подружка успела выскочить, а сама девчонка все повторяет и повторяет:— Боже, как у тебя лицо повернулось, как. ведь не может же. и кровь на губах, — это ты Ваню. зубами. И этого, другого — тоже ты. Как же ты поверн. Девчонка бежит по полю, спотыкается и вздрагивает, думая, что вот сейчас то она и упадет. Вот сейчас то он ее и догонит. И тогда все. Она поворачивает голову и видит, что далеко уже отбежала от дороги. Далеко. А ведь темно. Он может и не увидит ее, так далеко. Ведь далеко? И парней обоих, и подругу. — Мама. Девчонка тихонько взвизгнула, когда ОН схватил ее за горло и поднял над землей. Легко — как тряпичную куклу. Страшно умирать. — Я ведь. Она не успевает договорить. Шипение голоса, сменяется противным звуком, как будто засор в трубе — булькает. А потом исчезает и этот звук. Лишь музыка доносится с дороги, там где стоит машина. ОН вырывает ей сердце, а тело роняет на землю. Поднимается ветер. Запахло сыростью. ОН идет обратно к машине. ОН никогда не любил дождь. В руке подрагивает — теплое и еще живое. Это хорошо. Приятно. Жаль темно и нельзя посмотреть. Захлопнув дверь, ОН бросает уже не вздрагивающий кусок плоти в бордачок — там лежит еще три сердца и заводит машину. Звучит песня: «. Ты такой как во сне. Такой как в альбомах, где я рисовала тебя гуашью. « Убавляется громкость, а после и выключается радио. Свет фонарей машины, то появляясь, то исчезая, прыгает по дороге. И пропадает. Ночь темна. Пошел дождь. Ну и вонь! Эти крысы всегда ТАК ВОНЯЮТ. Ужас. Где живут там и срут. Еще и плодятся быстро. Только потравил, уже другая порода выросла, и дрянь, которой травил, — не жрут. Готовь другое — что бы жрали. Был в этом доме два месяца назад. И подвал весь прошел, и чердак весь облазил, все норы отравой заложил, все обрызгал — всех потравил. Иначе почему — два месяца ни слуху, ни духу, а вчера звонят. Говорят: мол шум, крысы. Когда шум, спрашиваю начался? Отвечают — позавчера, думали это трубы, а вот с утра крысу увидели. И здоровая ведь сказали. Куда больше сказали, чем пропавший кот старухи Изергиль. Ну, впрочем, и не Изергиль старуху звать, а Лидия Алексеевна, но кота я видел. И если эти твари больше чем та жирная образина, которая любила на окне полежать, на солнышке, то не дай бог мне их встретить штук пять сразу. Убежать не успеешь. И мясо отравленное не поможет, не обманешь. Скрежет какой-то. Словно деревом об дерево. Тяжело так. Шкаф, наверное, наверху двигают. Отвратительная у меня работа. Мерзкая. Не потому, что с крысами вожусь, да мышами. Не потому, что яды и колья. Потому, что люди меня не уважают. Они ведь как думают: животное убиваешь — злой значит человек. А то, что твари эти грызут им мебель, на них самих кидаются, запасы портят, животных их домашних грызут — это все прошлое, забывается, когда я трупы крысиные выношу из подвалов, да чердаков. Ведь, может, и кота старухи крысы загрызли, да в норы затащили. А старуха каждый раз как меня завидит, так шипит — Убивец. Сама ты старая из ума выжила. И жена моя все скрипит, как кровать старая — брось работу, брось. А что делать я буду — мусорщиком работать? Тут хоть место есть и хлеба кусок хороший. За каждый вызов платят. И сверхурочные оплачивают вдвое. Хотя была б моя воля — бросил. Но работы другой нет, а ту, что знал раньше, на которую учился, уж забыл давно. Вот воняет же! Сколько их ни дави, не трави, все одно. Всех не потравишь, не задавишь. Я породу эту крысиную за километр чую. Вот и сейчас — тухлятиной какой-то воняет. Известно какой — крысами. Распиратор нужно было брать, да в машине оставил. Не возвращаться же. Вот добросаю мясо отравленное и вернусь. Есть здесь кто. Показалось. Словно человек бормочет. Это трубы рядом — вода течет. Убивец. А ты бы сама со мной в подвал спустилась, да побродила с одним моим фонариком. Потопала бы по плесени, да попачкала свои ручонки старческие. Стерва. Опа! — Что это у нас блестит? На ошейник похоже. И косточки беленькие рядом. Ошейник железный, из колец металлических. Из кожи крысы не оставили бы — сожрали. Помню, еще в детстве, оставил я кошелек на стуле (жили мы еще в деревне). На часок оставил. Возвращаюсь и вижу — одно колечко осталось, за это колечко к поясу кошелек вешался. Всю кожу сгрызли, даже ниток не оставили. Да ведь это же кот старухин! Точно — и ошейник его. Cтаруха его постоянно выгуливала на поводке. Эх, кошара, кошара — не лежалось тебе на солнышке. Ошейничек возьму, Изергиль порадую. Все они любят, все грызут — и кожу, и дерево, и отбросы, и животных. Не любят эти твари лишь одного — меня они не любят. Опять показалось. Точно тень мелькнула. Дурак я — крысы же. Только большие. Шумят. Близко подобрался, значит. Вот и мясо кончается. Вот и она. Сидит. Смотрит. Жирная сволочь. Белесая, точно света божьего ни разу не видала. Зубы то, зубы — здоровые. Цапнет — палец перекусит. Чем же они здесь питаются таким. На — лови, крыса. Понюхала мясо и опять на меня смотрит. Глазенками своими черными. Ты грызи его, грызи. Зубками своими. Еще одна. Ужас берет, как смотрят. Точно понимают, что говорю. Я вас зараз травил и травить буду! Смотрите вы на меня или не смотрите, Крысы, твари. Чего я кричу. Боюсь я их что ли? Нет — не боюсь. Слышите, жирные — не боюсь. Вот сейчас пойду обратно, а вы мясо это сожрете и сдохните. Когда она сзади то подкралась? И откуда — ведь не было же дыр, нор их по пути? Или не увидел? Пошла с дороги. Уйди. Пищит громко. И воняет. Запах вообще стал. густым. Затхлый запах. К горлу ком подкатывает. Вырвет сейчас. Нет, надо выбраться, а там и блевану. Пошла! Пошла — кому сказал. Ах черт. Бросилась на меня. Еле отскочил. Еще одна. И еще. Вот их уже и пять. Семь. Много. Обложили. Бегом. Больно зараза. В ногу вцепилась. На тебе, на. пищи тварь. убью. Черт — какой поворот? На право? Нет — на лево! Убежать главное убежать. Никогда больше не буду травить, обещаю, только выберусь и все — никогда. Кошку бы сюда — чтобы отцепились. Мне страшно — тупик. Они — словно живая волна. Пушистая, белесая, живая волна. Но, ха-ха, им меня не хватит на всех. Подкрадываются. Могли бы сразу — быстро. Сколько их. Откуда они. Человек стоит. Эй, друг — помоги. Какие яркие у него губы. И глаза светятся. ЕГО ужасный смех. Треск, треск! Это мои кости. Меня рвут. Больно. Мой живот. кишки как сардельки. Ха-Ха. Дикие голодные глаза. В них горит ненависть. Как больно умирать.
Весело. Очень весело. Клуб набит до отказа. Полумрак двигается, разгоняемый скрытыми камерами и фонарями. Они танцуют. Прыгают. Радуются. Я слышу запах беззаботной любви и почти детского желания. В аромате: и горячий пот, и женские духи, и одеколон, и алкоголь и, хм, сперма. Они хотят друг друга, и чтобы они были все вместе, и чтобы все сразу. О, этот эротический запах. Я обожаю его. Мне нравится чувствовать себя молодым. Они вот — передо мной. И вот мой голод внутри. Он заглушает музыку и счастье, казалось бы, такое близкое (они все счастливы вокруг меня) мало занимает мысли. Голод просит утолить себя. Голоду все равно, что сейчас кто-то счастлив, влюблен и желанен. Пока голод просит меня утолить себя. Потом он начнет требовать: сердце этой красотки, мозг того парня, крови парочки целующейся в углу и смерти, смерти, смерти и еще раз смерти. Когда голод оживает, я окончательно перестаю быть человеческим созданием. Голод теребит мой желудок скользкими пальчиками-хоботками. Он высасывает силы и зовет на охоту. Гонит на охоту. Сейчас он скалит зубы в едкой усмешке. Он знает, что выйдет так, как он хочет. Убивая, Голод насыщает себя. И мне жаль, но запахи молодого счастья меня теперь тревожат меньше. Голод требует. Человеческим созданием. А я им был? — не помню. Она стоит возле стойки бара. Привет, привет — девочка. Имя твое Жанна. Тебе нравиться, когда тебя любят и тратят на ради тебя деньги, возят на автомобилях, дарят цветы (какая девушка не любит, когда ей дарят цветы?), называют ласковыми именами. А еще ты любишь отвергать всех ИХ. Но внутри — ты простая, хоть и озорная девчонка, которая ждет своего принца, чтобы полюбить его навсегда — без разницы, богат он или нет. Теперь я на твоем пути и я богат. Но тебе, все равно, не будет до этого дела. Может быть, я оставлю тебе жизнь — нежизнь. Но скука, смертельная тоска и чувство одиночества, что посещают меня так часто, говорят, что не стоит этого делать. Итак, я подошел к тебе, Жанна. Голод взывает. Ты улыбнулась мне. Мне понравилась твоя улыбка. В ней много добра и свежести. Я читаю мысли: ты желаешь меня «растрясти на выпивку». Хорошо. Тебе же будет легче. Потом. Я разговариваю с тобой. А ты не замечаешь того, что не можешь меня слышать потому, что ревет музыка и кричат люди. Сердце твое уже знает, что ты умрешь. Улыбка на губах твоих тусклая, как застиранный бюстгальтер, который ты надела сегодня, думая, что никого не подпустишь к телу. Я вдыхаю запах твоей кожи, он будоражит меня. Голод приказывает. И вот ты пьяна. Пошли со мной. Ты Жанна даже не спрашиваешь куда; не можешь мне отказать. Единожды взглянув в глаза, ты готова идти за мной, бежать за мной, ползти за мной. Ты готова отдаться мне, но мне нужна лишь твоя кровь, дурочка. А тело твое для меня ничто. Я не могу далеко идти. Меня ломает. Зубы ноют, руки дрожат, голова как бы кружиться. Это я — перестаю быть человеком. Окончательно перестаю. Есть я и носители крови. И это хорошо. Теперь мне это нравиться. Вокруг нас опускается саван мрака. Пора. Жанна подставляет свое горло. Она рада услужить мне. ОНИ все рады. Всегда. Еще немного я терплю, раскрываю рот и жду, пока мои клыки вырастут. Во мне живет еще один зверь: во мне живет Жажда. Это древняя жгучая тайна. Она не просит, она никогда не ждет, и тем более она никогда не умоляет. Она сродни голоду. Но жажда сильнее любого голода, будь он трижды сильнее, чем сейчас. Если жажда появляется, то все отходит на второй план. Как хорошо, что она проснулась вовремя. И вот Жажда пьет. Наконец. пьет и голод. Я утоляю себя. Я иду обратно — дышать запахом молодых тел. Там я чувствую, что мне становится легче. Я ищу новых впечатлений. Я смеюсь. Я слышу запах разгоряченных молодых тел. Это страшно. Это больно. И это сладко. До встречи.