В темноте подъездовСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Люди не любили заходить сюда. Старый двор, усыпанный битым кирпичом, чахлые кустики некогда пышных живых изгородей, покосившийся «грибок» над песочницей, разрушенная трансформаторная. И хрущёвка. Вызывавшая своим видом уныние даже в лучшие годы, после нескольких пожаров и десятка лет запустения она выглядела совсем угнетающе. Дом, зажатый со всех сторон многоэтажками, стоял словно памятник, навевая тоску и взирая на двор перед собой пустыми глазницами окон. Но Сашке здесь нравилось. Тихо, спокойно и качели всегда свободны. Они были единственным, что осталось от детской площадки. Даже тяжёлую «горку» каким-то образом вытащили из земли и всю изогнули, практически превратив в металлолом. А качели напротив дома устояли. Они были большие, с хорошим размахом, но на них нельзя было сделать «солнышко». Да не очень-то и хотелось. Сашка любил просто сидеть на них и размышлять. Рядом качался его друг — Лёшка. Сашка да Лёшка, Лёшка да Сашка. Два сапога пара — молчаливые и нелюдимые, вечно пропадающие на задворках, вдали от шумных детских компаний. Они сидели тут с самого обеда. На улице вечерело. Солнце должно было вот-вот коснуться крыши пустой хрущёвки и нещадно било в глаза. Сашка хотел было пересесть, чтобы повернуться спиной к наглому светилу, но что-то насторожило его. Как-то странно выглядел сегодня пустой дом. Что-то в нём изменилось. Сашка пригляделся. Точно — буквы. Тёмно-красные, почти чёрные, крупные, написанные будто краской, неровной строкой расположились они над тёмным проёмом подъезда. — Лёшка, ты видишь буквы вон там, под окнами, на третьем этаже?Лёшка вынырнул из собственных мыслей и принялся осматривать стену. — Где?— Да вон же, прямо над карнизом. — Ха, и в правду. «В тем но те подъ ез дов о би та ет з ло», — прочитал Лёшка по слогам. — Хм. — Я вчера их тут не заметил. — И я не видел. Может, старшаки ночью залезли. — Да они сюда не ходят. Сюда никто не заходит, кроме нас. Даже бомжи и то не появляются. Чего тут делать-то? Хлам один кругом. — Ну мало ли… — Лёшка поправил сползшую на глаза шапку. — Пьяные может были, баловались. — Это ж как они писали? — не унимался Сашка. — С карниза не достать. Внутрь что ли лазали? Там же на соплях всё…— Может и изнутри. Чего им, пьяным-то. А ты сам там был когда-нибудь?— Неа. — И я не был… Может дойдём пойдём?В воздухе повисла тишина. — На соплях же там всё, — заговорил Сашка. — Рухнет вот. — Да мы недалеко, до подъезда вон. Мальчишки поднялись и двинулись к хрущёвке. Дверей в подъезде не было, за коротким тамбуром в темноте виднелась лестница. — Странно как-то — буквы эти. Кому понадобилось… — заговорил Сашка, озираясь. Голос звучал гулко. — Может это «он»? — таинственным шёпотом спросил Лёшка. — Кто? — так же таинственно спросил Сашка. — Ну «он» — пан Бритва. Сашка, медленно поднимавшийся по лестнице, остановился на площадке между этажами. — Ну скажешь тоже, «пан Бритва», — он пнул осколок кафельной плитки, валявшийся под ногами. — Этим, вон, детсадовские друг-дружку пугают. Мы-то уж большие в такую чепуху верить. — Да я так просто, спросил…— Пойдём-ка отсюда. Темно тут, грязно, гвозди какие-то торчат. Я и так в прошлый раз за штаны получил. Мальчишки двинулись к светлому прямоугольнику выхода, осторожно ступая и стараясь не касаться стен. — А здорово было бы… — вдруг заговорил Лёшка когда до выхода оставалось меньше метра. — Чего здорово? — Сашка остановился и посмотрел на друга. — Ну, встретить его, пана Бритву. — Зачем оно тебе надо-то хоть?Лёшка опустил голову и уставился в пустоту перед собой. — Говорят, он желания исполняет. Самые заветные. — Ммм, понятно… А у тебя есть такие?— Конечно, а у тебя нету разве?Сашка на секунду задумался. — Есть, наверное. Да. У всех ведь должно быть. А у тебя какое самое заветное?— Не скажу, — смутился Лёшка. — Да ладно тебе. Ну скажи. Ну мы же друзья. Я никому не расскажу. — …Не, не могу. Ты смеяться будешь. — Да не буду я смеяться, говори. — Будешь, — Лешка вышел на улицу и быстрым шагом пошёл к качелям. Он плюхнулся на ещё не успевшее остыть деревянное сиденье, толкнулся ногой и принялся раскачиваться. Раздался скрежет несмазанного железа. Сашка подошёл и уселся на своё место. Через полминуты Лёшкины качели уже латали взад-вперёд почти на пределе своих возможностей и обдавали ветром, проносясь мимо. Сашка выжидающе смотрел на своего товарища ещё некоторое время, но, по-видимому, разговор о желаниях был закончен. «Ну и ладно!»Оранжевое осеннее солнце опускалось всё ниже. От хрущёвки к качелям потянулась большая прямоугольная тень. Люди не любили заходить сюда. Старый двор, усыпанный битым кирпичом, чахлые кустики некогда пышных живых изгородей, покосившийся «грибок» над песочницей, разрушенная трансформаторная. И хрущёвка. Вызывавшая своим видом уныние даже в лучшие годы, после нескольких пожаров и десятка лет запустения она выглядела совсем угнетающе. Дом, зажатый со всех сторон многоэтажками, стоял словно памятник, навевая тоску и взирая на двор перед собой пустыми глазницами окон. Но Сашке здесь нравилось. Тихо, спокойно и качели всегда свободны. Они были единственным, что осталось от детской площадки. Даже тяжёлую «горку» каким-то образом вытащили из земли и всю изогнули, практически превратив в металлолом. А качели напротив дома устояли. Они были большие, с хорошим размахом, но на них нельзя было сделать «солнышко». Да не очень-то и хотелось. Сашка любил просто сидеть на них и размышлять. Рядом качался его друг — Лёшка. Сашка да Лёшка, Лёшка да Сашка. Два сапога пара — молчаливые и нелюдимые, вечно пропадающие на задворках, вдали от шумных детских компаний. Они сидели тут с самого обеда. На улице вечерело. Солнце должно было вот-вот коснуться крыши пустой хрущёвки и нещадно било в глаза. Сашка хотел было пересесть, чтобы повернуться спиной к наглому светилу, но что-то насторожило его. Как-то странно выглядел сегодня пустой дом. Что-то в нём изменилось. Сашка пригляделся. Точно — буквы. Тёмно-красные, почти чёрные, крупные, написанные будто краской, неровной строкой расположились они над тёмным проёмом подъезда. — Лёшка, ты видишь буквы вон там, под окнами, на третьем этаже?Лёшка вынырнул из собственных мыслей и принялся осматривать стену. — Где?— Да вон же, прямо над карнизом. — Ха, и в правду. «В тем но те подъ ез дов о би та ет з ло», — прочитал Лёшка по слогам. — Хм. — Я вчера их тут не заметил. — И я не видел. Может, старшаки ночью залезли. — Да они сюда не ходят. Сюда никто не заходит, кроме нас. Даже бомжи и то не появляются. Чего тут делать-то? Хлам один кругом. — Ну мало ли… — Лёшка поправил сползшую на глаза шапку. — Пьяные может были, баловались. — Это ж как они писали? — не унимался Сашка. — С карниза не достать. Внутрь что ли лазали? Там же на соплях всё…— Может и изнутри. Чего им, пьяным-то. А ты сам там был когда-нибудь?— Неа. — И я не был… Может дойдём пойдём?В воздухе повисла тишина. — На соплях же там всё, — заговорил Сашка. — Рухнет вот. — Да мы недалеко, до подъезда вон. Мальчишки поднялись и двинулись к хрущёвке. Дверей в подъезде не было, за коротким тамбуром в темноте виднелась лестница. — Странно как-то — буквы эти. Кому понадобилось… — заговорил Сашка, озираясь. Голос звучал гулко. — Может это «он»? — таинственным шёпотом спросил Лёшка. — Кто? — так же таинственно спросил Сашка. — Ну «он» — пан Бритва. Сашка, медленно поднимавшийся по лестнице, остановился на площадке между этажами. — Ну скажешь тоже, «пан Бритва», — он пнул осколок кафельной плитки, валявшийся под ногами. — Этим, вон, детсадовские друг-дружку пугают. Мы-то уж большие в такую чепуху верить. — Да я так просто, спросил…— Пойдём-ка отсюда. Темно тут, грязно, гвозди какие-то торчат. Я и так в прошлый раз за штаны получил. Мальчишки двинулись к светлому прямоугольнику выхода, осторожно ступая и стараясь не касаться стен. — А здорово было бы… — вдруг заговорил Лёшка когда до выхода оставалось меньше метра. — Чего здорово? — Сашка остановился и посмотрел на друга. — Ну, встретить его, пана Бритву. — Зачем оно тебе надо-то хоть?Лёшка опустил голову и уставился в пустоту перед собой. — Говорят, он желания исполняет. Самые заветные. — Ммм, понятно… А у тебя есть такие?— Конечно, а у тебя нету разве?Сашка на секунду задумался. — Есть, наверное. Да. У всех ведь должно быть. А у тебя какое самое заветное?— Не скажу, — смутился Лёшка. — Да ладно тебе. Ну скажи. Ну мы же друзья. Я никому не расскажу. — …Не, не могу. Ты смеяться будешь. — Да не буду я смеяться, говори. — Будешь, — Лешка вышел на улицу и быстрым шагом пошёл к качелям. Он плюхнулся на ещё не успевшее остыть деревянное сиденье, толкнулся ногой и принялся раскачиваться. Раздался скрежет несмазанного железа. Сашка подошёл и уселся на своё место. Через полминуты Лёшкины качели уже латали взад-вперёд почти на пределе своих возможностей и обдавали ветром, проносясь мимо. Сашка выжидающе смотрел на своего товарища ещё некоторое время, но, по-видимому, разговор о желаниях был закончен. «Ну и ладно!»Оранжевое осеннее солнце опускалось всё ниже. От хрущёвки к качелям потянулась большая прямоугольная тень. Сашка тихонько покачивался, изучая буквы. Странные всё-таки они какие-то. В конце строчки была небольшая вертикальная черта. «Наверное, знак восклицания не дописали», — подумал Сашка, — «кто-нибудь мимо проходил, поди — спугнул». Скрип соседних качелей становился настойчивее. Сашка решил не отставать от товарища и собрался было толкнуть качели всем своим весом, как тень от хрущёвки резко, будто прыжком, переместилась на полметра вперёд. Сашка моргнул и замер. Он уставился на край тёмного прямоугольника. Может, показалось? Может солнце «упало»? Он посмотрел на солнце — чёрт его теперь поймёт, как высоко оно было. Взгляд снова перешёл на тень — тень не двигалась. Лёшкины качели скрипели всё громче. Монотонный скрежет раскатывался по двору, теряясь в гаражах и разросшихся неухоженных кустах и рассыпался многократным эхом в пустой утробе хрущёвки. «Ладно», подумал Сашка, «почудилось видно. Всё Лёшка со своим паном Бритвой… Эх, скоро домой уж. А завтра опять в школу. Надо покачаться напоследок». Но стоило ему упереться ногой в землю, чтобы толкнуться и взять разгон, как тень снова прыгнула вперёд! Уже меньше, всего несколько сантиметров, но прыгнула! Сашка точно видел, не могло же два раза показаться! Или могло?— Лёшка, — тихо позвал он, — Лёшка. Но Лёшка не откликался, проносясь мимо с огромной скоростью, сопровождаемый душераздирающим скрежетом. Сашка впился взглядом в тень. Всё его внимание сосредоточилось на неровном тёмном крае, повторяющем форму разваливающейся крыши. «Так, вот камень лежит, до него чуть-чуть совсем не достаёт, ага… Вон там банка, наполовину в тени. Ладно, теперь-то я точно всё заметил, теперь-то точно не покажется». Но тень, похоже, и не думала «скрываться». Она двинулась вперёд, медленно, но уверенно, постепенно набирая скорость. «Ого! Как же так? Быстро ползёт! Первый раз такое вижу». Сашка весь подался вперёд и сглотнул то ли от переживаний то ли от предвкушения чего-то. — Лёшка, — снова позвал он. — Лёшка, гляди. В ответ раздавался лишь скрежет металла. — Да Лёшка! — Сашка повернулся в сторону своего увлёкшегося друга — Лёшкины качели висели неподвижно абсолютно пустые. Но срежет… Ритмичный скрежет продолжал раздирать воздух. Сашка завертел головой и обнаружил своего товарища в пяти метрах от качелей. Тот медленно, словно под водой, шёл к пустому дому. — Лёшка! Лёшка ты куда! — закричал Сашка, по спине к затылку побежали мурашки. — Лёшка, стой!ЛёшкА обернулся, продолжая медленно идти и совершенно спокойно ответил:— ты чего орёшь-то?— куда ты идёшь? Стой, подожди меня!— никуда я не иду. Ты что, саш. Чего ты побледнел-то весь. Орёшь ещё. — так ты идёшь! Идёшь ты! Вот и ору!— слушай, ты меня пугаешь уже, — лёшка продолжал идти к дому, явно двигаясь к чёрной пасти подъезда. — Может, домой пойдём? Темно уж. Опять ругаться будут. сашка, втянув голову в плечи, заозирался по сторонам. Он только сейчас понял, что на улице действительно темно. Совсем темно. Будто на дворе уже глубокая ночь. Он мог отчётливо видеть только уродливую громадину хрущёвки перед собой и лёшку на её фоне. Чуть поодаль с трудом угадывались очертания чахлых деревьев и старая горка, превратившаяся в гротескную мешанину линий и плоскостей. Ни гаражей, ни забора, ни многоэтажек вокруг сашка разглядеть не мог. лёшка продолжал идти вперёд. — стой же, лёшка! — Сашка был готов разреветься, страх завладел его телом и разумом. — Ты же идёшь! Идёшь! В дом! Стой!— ну ты сашка дал! Ну как маленький. Темноты испугался что ли? Или историй про пана бритву? — Лёшка улыбался, голос его звучал совершенно спокойно. — Ладно, сейчас качели остановятся и пойдём. качели. Скрежет. Скрежет бил по ушам, забирался прямо в мозг, заглушая мысли. Сашка начинал паниковать, сердце бешено колотилось, по спине лился пот. — лёшка. Лёшка, стой. Не надо… — в горле встал ком, и слова выходили еле слышным шёпотом. дышать стало трудно, душно. Тот ветер, который обдавала сашку, когда качели будто проносились мимо, стал горячим, тяжёлым, и продолжал ритмично повторяться вместе со скрежетом. Из глаз сашки брызнули слёзы, он судорожно хватал ртом воздух. Он хотел остановить друга, но не мог. Ему было страшно. Очень страшно. Не в силах побороть сковавший его ужас, сашка сидел и смотрел, как лёшка вплотную приблизился к входу в подъезд и занёс ногу, чтобы переступить порог. — лёшка, — выдавил из себя сашка и закашлялся. Он вдруг осознал, что ветер, который обдувал его, сместился. Теперь он был сзади, совсем близко… будто кто-то дышал в затылок… и нестерпимо вонял чесноком. «Бежать! Бежать! Бежать!» Запульсировало в голове. Лёшка медленно начал сползать с качели, вцепившись руками в стальные прутья, удерживающие сиденье. Его ноги коснулась земли. — тамара, режь козлёнка!!!оглушающий вопль прогремел слева, совсем близко, будто кричали прямо в ухо. Сашку сильнее обдало тошнотворной чесночной вонью. Сердце прыгнуло к самому горлу и стремительно провалилось в пятки. Он кинулся прочь — бежать. раздался громкий металлический звон. Сашка попятился и сел на землю, не понимая, что происходит. Голова кружилась, перед глазами плавали яркие круги, в ушах звенело. Перед ним была труба — толстая металлическая труба, одна из двух правых стоек качели, установленных буквой «л». Сашка влетел в неё со всего размаху, сильно ударившись головой. Он почувствовал, как кто-то подошёл сзади, наклонился и ухватил его за капюшон куртки. Затем сашку резким движением развернуло спиной к хрущевке. Качели стали медленно отдаляться — его тащили к дому. Вокруг всё плыло и качалось. Вскоре сашка увидел над головой козырёк подъезда, спустя ещё мгновенье всё окружающее пространство погрузилось в непроглядную тьму. — тамара! Тамара! Бритву мне неси!сашку грубо бросили в какой-то угол. Он не мог ничего видеть и принялся судорожно обшаривать руками пространство вокруг себя. Его сильно тошнило, в голове звенело, в нос бил отвратительный едкий запах. Сашкина рука наткнулась на что-то сухое и мягкое. Он сжал предмет, пытаясь понять, что это такое, но вдруг совсем рядом раздались шаги. Кто-то ходил из стороны в сторону, очень близко, чуть ли не наступая на сашку. Большой, тяжёлый. Он шумно и тяжело дышал. Снова завоняло чесноком. — тамара! Ты слышишь?! Бритва где?!рёв раздался прямо над головой. Сашка вжался в угол, его всего трясло, руки судорожно вцепились в найденный на полу предмет. Шаги остановились. Сашка почувствовал на себе взгляд — человек стоял прямо напротив, совсем близко и смотрел на него. Смотрел не отрываясь. В наступившей тишине было слышно его дыхание, неровное, сопящее, будто с одышкой. Так продолжалось около минуты. Сашка сидел, оцепенев, не смея даже моргнуть. Тошнота подступала к горлу. — тамара! Твою мать!гневный вопль взорвал тишину. Сашка дёрнулся, будто его ударило током, и обмяк. Его вырвало. Сознание покинуло тело. сашка открыл глаза. Он лежал в каком-то светлом помещении. Сверху был потрескавшийся потолок, по бокам — рассыпающиеся стены с полуистлевшими остатками обоев. Пол, на котором лежал сашка, был грязным: в земле, бетонной крошке и пыли. Ветер, свободно гуляющий по помещению, лишённому окон и дверей, лениво переворачивал изодранные листы газет, валявшиеся на полу, шелестел обрывками обоев и завывал где-то вдали в коридорах. С улицы доносились голоса и знакомый шум двора. Сомнений не было — сашка лежал в одной из комнат хрущёвки. Он перевернулся на живот, встал на четвереньки и, наконец, сел. Голова тут же отозвалась болью, перед глазами всё поплыло. Сашка обнял руками голову. Теперь он понял, что ему казалось странным с первых минут пробуждения, понял, откуда взялся какой-то непривычный дискомфорт, холод — сашка был абсолютно лысым. Пальцы сжимали гладкую сухую кожу. Брови тоже пропали. А ещё затылок — затылок словно полыхал огнём. Сашка сдвинул руку и обнаружил какой-то странный широкий нарост, закрывающий почти весь затылок, мягкий и холодный, с неровными краями. Дотрагиваться до этих краёв было больно, они были горячими и будто бы опухли. сашка машинально заозирался в поисках зеркала и вдруг увидел, что сжимает в правой руке шапку. Это был Лёшкина шапка, вязаная, со значком. Сердце заныло, тошнота снова подкатила к горлу. «Где же Лёшка? Что случилось?» Сашка вертел шапку в руках, пытаясь разобраться, понять… Что? Он и сам не знал. Из шапки выпал сложенный вчетверо листок бумаги. «Послание! От Лёшки!?» — сердце заколотилось в груди с удвоенной силой. Сашка дрожащими руками подобрал листок и развернул. На нём Лёшкиным неровным почерком с дурацкими завитушками у букв «к» и «р» было написано всего четыре строчки:Моё безответное сало пусть мама намажет на хлеб,
Кусок моей юной щеки пан Бритва пусть Сашке пришьёт,
Пусть кожу мою носит папа, чтоб часто меня вспоминать,
Пусть дядя Володя Наташе подарит букет васильков. Справа, напротив каждой строчки стоял размашистый плюсик. Сашка прислонился спиной к стене, медленно провёл пальцами по «наросту» на затылке, обнял руками колени и, задрав голову, совершенно чужим, срывающимся голосом истерически захохотал.