В садах БагдадаСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

А случилось это давным-давно. Летом. Когда в садах Багдада всю ночь пели соловьи, и воздух был напоен ароматом роз. Некий купец перестал доверять жене, которую любил. И из-за этого ступил он на дорогу, которая привела его в самое сердце тьмы. Вот его рассказ. Звали купца Абул-Хассан, а ее — Надилля. Он был богатым и могущественным. Она — дочерью старого ученого, чей невзрачный маленький домик затерялся в бедном квартале города. Но когда весной богатый купец впервые узрел ее, красота этой женщины заворожила его. Вскоре после этого он забрал Надиллю от ее тихого, робкого родителя и сделал своей женой…В доме, куда он привел ее, было бесчисленное множество комнат и внутренних двориков, но Надилля, казалось, мало этому радовалась. Она лишь забивалась в самые тенистые, темные уголки и все жаркие летние дни заботилась лишь о том, чтобы укрыться в прохладных тенистых местах подальше от солнца, которое ослепительно сверкало на белых стенах и упрямыми лучами просачивалось сквозь густые веера пальм. Она почти ничего не ела. В какой-то полусонной задумчивости она не замечала прислуживавших ей людей. Нехотя, словно заставляя себя, она выходила из своего укромного убежища, чтобы встретить мужа. Но когда исчезал дневной свет и зажигали лампы, Надилля оживлялась. Освежающий вечерний бриз, казалось, возвращал ее к жизни, возрождал, и становилась она той нежной и ласковой женой, какую желал Абул-Хассан. С игривой улыбкой манила она его в постель. Восхищенный Абул-Хассан забывал ее дневную апатию, объясняя это изнуряющей дневной жарой. И силы ее восстанавливала, считал он, вечерняя живительная прохлада. Сон купца каждую ночь был глубоким, спокойным и без всяких сновидений. Но однажды Абул-Хассан вдруг внезапно проснулся среди ночи. Его жены не было рядом, не нашел он ее и в других комнатах. Некоторое время Абул-Хассан лежал неподвижно. Но постепенно мягкий шелест пальмовых веток за окном снова навеял на него сон. Проснулся он опять только тогда, когда тягучее пение муэдззинов поплыло над городом от минарета к минарету, призывая праведных мусульман на утреннюю молитву. Надилля только что возвратилась. Он тайно из-под ресниц наблюдал, как она снимала плащ и покрывало, и даже не шелохнулся, притворяясь спящим, когда она нырнула в постель. На следующую ночь она исчезла опять. На третью ночь он последовал за ней. Она легко бежала по улице, минуя сады и исчезая за углами, будто на тайное желанное свидание. Абул-Хассан не отставал. Она же устремилась вниз по извилистым улочкам вдоль тихой теперь аллеи базара и, наконец, остановилась у ворот обнесенного стеной дома в самом старом квартале города. Ворота, казалось, сами перед ней открылись. Держась в тени, таясь, Абул-Хассан последовал за своей женой во внутренний двор, по крутой каменной лестнице и в длинный коридор. Здесь он вдруг остановился, поняв, какое он совершает святотатство. Это был семейный склеп. По стенам в ряд стояли саркофаги.
Он медленно продвигался вперед, следуя за слабым позвякиванием серебряных браслетов, которые носила на лодыжках Надилля, и за шорохом ее шелковых шаровар. Довольно скоро он достиг прохода под аркой. Позвякивание стихло. Растерянный, он остановился и стал оглядываться вокруг. Перед ним открылся каменный склеп, слабо освещенный укрепленными в нише стены похоронными светильниками. И там, среди груды человеческих костей и погребальных жертвоприношений, стояла на коленях его жена. Когда Абул-Хассан разглядел, что она делала, сердце его забилось. Тяжело дыша и постанывая, Надилля выдирала из гроба тело покойника. Она выдернула оттуда руку и с жадным рычанием впилась своими маленькими острыми зубами в серую мертвую плоть. Абул-Хассан замер. Опомнившись, он выскользнул из склепа и помчался домой. Всю эту длинную ночь он лежал без сна, терзаясь мрачными и беспокойными мыслями. На рассвете его жена снова скользнула в постель, раскрасневшаяся и с тяжелыми, набрякшими от бессонной ночи веками. Ничего он ей не сказал, но весь следующий день пристально наблюдал за нею. Она была такой же, как и прежде — отсутствующая, вялая, прячущаяся в тени и воспрянувшая, лишь тени удлинились и наступили сумерки. Абул-Хассан предложил ей поесть. Она отказалась, но ласково улыбнулась ему. И тут, увидев хищный проблеск ее белых острых зубов, он не смог сдержаться:— Может быть, ты желаешь мяса мертвецов, жена? — спросил он. Она одеревенела. Глаза ее сверкнули, губы широко раздвинулись в ужасной усмешке, исказившей ее хорошенькое личико. И вдруг, легкая, как кошка, она прыгнула на него. Абул-Хассан был готов к этому. Своим кривым ножом он заколол жену. Похоронил он ее тут же, без подобающих церемоний за стенами своего дома, чтобы не осквернять его. Если слуги и заметили что-либо, они не посмели и рта раскрыть. Абул-Хассан был суровым хозяином, а странная и молчаливая женщина, которую он привел в дом и сделал своей женой, не снискала ни их любви, ни расположения. А случилось это давным-давно. Летом. Когда в садах Багдада всю ночь пели соловьи, и воздух был напоен ароматом роз. Некий купец перестал доверять жене, которую любил. И из-за этого ступил он на дорогу, которая привела его в самое сердце тьмы. Вот его рассказ. Звали купца Абул-Хассан, а ее — Надилля. Он был богатым и могущественным. Она — дочерью старого ученого, чей невзрачный маленький домик затерялся в бедном квартале города. Но когда весной богатый купец впервые узрел ее, красота этой женщины заворожила его. Вскоре после этого он забрал Надиллю от ее тихого, робкого родителя и сделал своей женой…В доме, куда он привел ее, было бесчисленное множество комнат и внутренних двориков, но Надилля, казалось, мало этому радовалась. Она лишь забивалась в самые тенистые, темные уголки и все жаркие летние дни заботилась лишь о том, чтобы укрыться в прохладных тенистых местах подальше от солнца, которое ослепительно сверкало на белых стенах и упрямыми лучами просачивалось сквозь густые веера пальм. Она почти ничего не ела. В какой-то полусонной задумчивости она не замечала прислуживавших ей людей. Нехотя, словно заставляя себя, она выходила из своего укромного убежища, чтобы встретить мужа. Но когда исчезал дневной свет и зажигали лампы, Надилля оживлялась. Освежающий вечерний бриз, казалось, возвращал ее к жизни, возрождал, и становилась она той нежной и ласковой женой, какую желал Абул-Хассан. С игривой улыбкой манила она его в постель. Восхищенный Абул-Хассан забывал ее дневную апатию, объясняя это изнуряющей дневной жарой. И силы ее восстанавливала, считал он, вечерняя живительная прохлада. Сон купца каждую ночь был глубоким, спокойным и без всяких сновидений. Но однажды Абул-Хассан вдруг внезапно проснулся среди ночи. Его жены не было рядом, не нашел он ее и в других комнатах. Некоторое время Абул-Хассан лежал неподвижно. Но постепенно мягкий шелест пальмовых веток за окном снова навеял на него сон. Проснулся он опять только тогда, когда тягучее пение муэдззинов поплыло над городом от минарета к минарету, призывая праведных мусульман на утреннюю молитву. Надилля только что возвратилась. Он тайно из-под ресниц наблюдал, как она снимала плащ и покрывало, и даже не шелохнулся, притворяясь спящим, когда она нырнула в постель. На следующую ночь она исчезла опять. На третью ночь он последовал за ней. Она легко бежала по улице, минуя сады и исчезая за углами, будто на тайное желанное свидание. Абул-Хассан не отставал. Она же устремилась вниз по извилистым улочкам вдоль тихой теперь аллеи базара и, наконец, остановилась у ворот обнесенного стеной дома в самом старом квартале города. Ворота, казалось, сами перед ней открылись. Держась в тени, таясь, Абул-Хассан последовал за своей женой во внутренний двор, по крутой каменной лестнице и в длинный коридор. Здесь он вдруг остановился, поняв, какое он совершает святотатство. Это был семейный склеп. По стенам в ряд стояли саркофаги.
Он медленно продвигался вперед, следуя за слабым позвякиванием серебряных браслетов, которые носила на лодыжках Надилля, и за шорохом ее шелковых шаровар. Довольно скоро он достиг прохода под аркой. Позвякивание стихло. Растерянный, он остановился и стал оглядываться вокруг. Перед ним открылся каменный склеп, слабо освещенный укрепленными в нише стены похоронными светильниками. И там, среди груды человеческих костей и погребальных жертвоприношений, стояла на коленях его жена. Когда Абул-Хассан разглядел, что она делала, сердце его забилось. Тяжело дыша и постанывая, Надилля выдирала из гроба тело покойника. Она выдернула оттуда руку и с жадным рычанием впилась своими маленькими острыми зубами в серую мертвую плоть. Абул-Хассан замер. Опомнившись, он выскользнул из склепа и помчался домой. Всю эту длинную ночь он лежал без сна, терзаясь мрачными и беспокойными мыслями. На рассвете его жена снова скользнула в постель, раскрасневшаяся и с тяжелыми, набрякшими от бессонной ночи веками. Ничего он ей не сказал, но весь следующий день пристально наблюдал за нею. Она была такой же, как и прежде — отсутствующая, вялая, прячущаяся в тени и воспрянувшая, лишь тени удлинились и наступили сумерки. Абул-Хассан предложил ей поесть. Она отказалась, но ласково улыбнулась ему. И тут, увидев хищный проблеск ее белых острых зубов, он не смог сдержаться:— Может быть, ты желаешь мяса мертвецов, жена? — спросил он. Она одеревенела. Глаза ее сверкнули, губы широко раздвинулись в ужасной усмешке, исказившей ее хорошенькое личико. И вдруг, легкая, как кошка, она прыгнула на него. Абул-Хассан был готов к этому. Своим кривым ножом он заколол жену. Похоронил он ее тут же, без подобающих церемоний за стенами своего дома, чтобы не осквернять его. Если слуги и заметили что-либо, они не посмели и рта раскрыть. Абул-Хассан был суровым хозяином, а странная и молчаливая женщина, которую он привел в дом и сделал своей женой, не снискала ни их любви, ни расположения.

Но на этом злоключения Абул-Хасса-на не закончились. Он понял это на третью ночь после убийства. Когда он, пробудившись от беспокойного сна, смотрел в окно на мигающие между листьями пальм ночные звезды, жена его, или, скорее, некое призрачное подобие его жены, пришла к нему. Она возникла у изножья кровати и поднялась среди подушек и ковров, устилавших пол. Белая рубашка окровавленными лохмотьями прилипла к ее телу, кровоточила рана в боку, которую нанес ей Абул-Хассан, одна рука висела неподвижно, лицо было похоже на застывшую маску, губы отвисли, глаза глубоко запали. Она двигалась, но не как живая — резкими толчками, угловато, как марионетка. Скверное зловоние разлагающегося тела исходило от нее. Нежно ухмыляясь мертвым ртом, она потянулась к постели, где лежал дрожащий от ужаса Абул-Хассан. Она тяжело поползла к нему, хрипя и что-то бормоча. Тошнотворное зловоние становилось все сильнее, хрипение все громче. Она склонилась над ним, и острые ее зубы почти коснулись его шеи. Абул-Хассан сбросил призрака с кровати и сам вскочил на ноги, призывая слуг и требуя огня. Через мгновение комната наполнилась людьми, и призрачное существо исчезло. Но Абул-Хассан уже понял, что произошло. Надилля еще при жизни воссоединилась со злыми силами. Человеком рожденная, она, однако, пряталась от дневного света и расцветала лишь во тьме и к тому же пристрастилась к мертвечине. После смерти она полностью попала в плен сил тьмы, и они использовали ее в своих мрачных целях и для удовлетворения своих гнусных желаний. Женщина стала вампиром, бездушным трупом, питающимся человеческой кровью. Абул-Хассан отправился к отцу Надилли и заставил его рассказать все, что он знал о своей дочери. Старик сознался, что дочь его была ведьмой, которая отдала душу сатане и с тех пор стала рабыней тайного порока. И такова была дьявольская его сила, что даже собственного отца она вынудила молчать и терпеть. Вдвоем отец и муж вырыли тело и сожгли его, а золу развеяли, чтобы не осталось ничего, что могло бы подниматься из земли и бродить по свету, когда добрые люди спят. Абул-Хассан кинул прах в реку, чтобы течение унесло его на юг к Персидскому заливу и растворило в огромном море, омывающем края суши.