Тобик попрощалсяСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Длинная, острая мордочка, тонкий хвост, рыжая шерстка с длинными темными остьями вдоль хребта. Он был бы совсем похож на крысу, если бы не большущие, неказистые уши, которые безвольно болтались на его голове как попало-то свисая, как и положено нормальным ушам каждое на свою сторону, то заваливались оба направо или налево, то победно трепыхали, как два флага на ветру позади чуткого черного носа и карих блестящих глаз, когда он с задорным лаем весело бежал по двору. А стояло наклонить ему свою голову вниз, как эти непослушные уши закрывали ему глазки, норовили отведать из мисочки пищу, прежде чем её коснется нежный, розовый язык хозяина. Часто они тащились по земле, и он наступал на них своими короткими лапками, но все эти коллизии с ушами, казалось, нисколько не отравляли собаке его юную, беззаботную жизнь. По-видимому, он жил своей жизнью, а уши своей, и у них был договор — не обращать внимания друг на друга. Он был помесью таксы с кем-то, быстрей всего везде сущим дворнягой, но лично нас очень мало волновала его родословная. Умный, милый и добрый щенок, любопытный, шалун и непоседа. Господи, как же мы любили нашего Тобика! Внешне неказистый непропорционально сложен, но насколько красив он был внутренне, как он был предан и доверчив, казалось, что в его глазах отражалась вековая любовь, искренность и мудрость. Наверное, о таких как он, Марк Твен когда-то сказал: «чем больше я узнаю людей, тем больше нравятся собаки». Ранним утром, выжидая момент, как только кто-то первый откроет дверь, он незамедлительно, проворно, с ловкостью шпиона проскальзывал в дом, и тут же устремлялся не на кухню в поисках чего-либо вкусненького, а ко мне, в мою комнату, становился на задние лапки, и, пританцовывая, тыкался холодным влажным носом в шею, лицо старался достать своим длинным языком глаза, губы, уши. Спросонок я брал его за шкирку и втаскивал к себе под одеяло. Тобик блаженно и счастливо пыхтел и принимался ласково покусывать мне пальцы, на что я тут же делал строгое замечание: «А ну прекрати сейчас же, а то прогоню. Я не люблю кусаку». Так мы некоторое время лежали вдвоем под одним одеялом, наслаждаясь обществом друг друга, пока жена не начинала следствие — куда девался Тобик? Она заглядывала под кровати, диваны, столы, стулья, звала его, суля всякие неземные лакомства, но мы с Тобиком не поддавались ни на какие провокации, и бережно хранили остатки сна и блаженной утренней неги. Наконец, после длительных, безрезультатных поисков, на неё нисходило озарение, она поднимала одеяло и находила нас мирно почивающих в обнимку нос к носу на боку. На смену безмятежной идиллии обрушивалась гроза с громом и молнией: «Так вот где ты хитрец! А ты, старый пень, зачем втащил его в кровать? На улице ночью дождь был, у него лапы грязные, да ещё и блохи, наверное, есть, а ты его под одеяло». Но нам с Тобиком было все равно. Пошумит и перестанет. Вот только валяться после этого в кровати уже было нельзя. Сегодня. Так мы и жили, не тужили, счастливо, но не долго. Заболел наш бедный Тобик. Были основания полагать, что съел что-то вместе с целлофановой обёрткой. Есть случаи, когда животное, съевшее это, освобождается от неё естественным путем, но многие погибают. Достать её из утробы в таких случаях можно только путем оперативного вмешательства, но кто его проведёт? В нашем захудалом городишке ветврачи такое не практикуют. До последнего надеялись, что может быть ещё обойдется, наша радость и отрада Тобик поправится, выживет но, увы. Поздним темным августовским вечером я хоронил моего Тобика, моего бескорыстного, верного друга в палисаднике, между двумя старыми орехами. Выстелил ямку ему соломой, устроил мягкое удобное ложе, укрыл бедного моего страдальца сверху какой-то тряпочкой, и разминая в ладонях, стоя на коленях каждый комок сухой земли засыпал ею могилку Тобика, обращаясь к небу: «Господи, зачем позволяешь ты мучиться перед смертью бедному, несчастному животному, почему сразу не оборвешь нить его жизни, если знаешь, что шансов на выздоровление у него нет? Люди грешны Господи, они знают добро и зло, они вольны делать выбор перед тем, как совершить поступок, пусть они отвечают, наказывай их, Господи. А чем согрешил перед Тобой маленький, несчастный щенок, который трое суток страдал и мучился прежде, чем умер? Чем завинил он перед Тобой, Господи? Прости, Господи, меня грешного, может не так что говорю, по недоумению своему, но только где справедливость твоя, Господи? Или Ты нас, заблудших и маловерных через животных на путь истинный наставляешь?». А на второй день был праздник — семи мучеников Маккавеев. Я ехал на работу, радио по обыкновению в машине не включал, справляя тризну по Тобику. Грусть и тоска окутывала меня и словно спрут сжимала стальными пальцами горло и сердце. Но на работе ещё было терпимо. По-настоящему горечь утраты накрыла меня черной пеленой, когда приехал домой. Двор пустой, нет моего любимчика, не встречает он меня радостным лаем, не гоняет по двору пустую полипропиленовую бутылку, треща и громыхая ею, как старый грузовик. Не прибежит ко мне утром, не ткнется холодным носом в щёку, не запрыгнет с разбегу на колени, не залопочет своими большими ушами, крутя головой. Все уже давно спят, а на меня сон накатывает тяжёлыми рваными урывками, не сон, а полудрёма, мысль о том, что нет больше моего собачки возвращает меня из сна в жестокую реальность. Чудится, что вот он стоит возле моей кровати на задних лапках, положив передние на постель, я протягиваю руку, глажу его воображаемую голову, ласкаю ушки, трогаю носик, Тобик. Солнышко мое, птенчик мой милый ненаглядный, прости меня, вернись ко мне, где мне искать тебя, как мне теперь быть без тебя, что же мне теперь делать, кто теперь встретит меня у ворот, кто заскулит от радости?Так прошло несколько дней. Горечь потери, тем не менее, не притуплялась, а казалось, ещё больше обострялась. Хотя перед женой и дочерью как единственному мужчине в доме приходилось держать марку, делать вид, что все в порядке, что век животных не долог, что у ещё будет много собак, может быть и получше Тобика, и прочее. Так, как я уже говорил, прошло несколько дней. Вечером, после работы сижу один на кухне, собираюсь пить чай. Вдруг слышу на улице какой-то не то вой, не то плач, сразу и не поймёшь, собака воет, или ребёнок плачет. Поначалу не обратил особого внимания, а потом вдруг дошло, стой, думаю, а может быть, это щенок заблудился, или подкинул кто-то под забор, а я сижу здесь, уши развесил, надо же выйти посмотреть. Вышел во двор, на улицу, нигде никого, и ничего нет, да и этот не то вой, не то плач тоже сразу прекратился. Прошёлся ещё раз вдоль забора для верности и вошёл в дом. Только сел за стол, опять воет, я на улицу, все стихло. Зашёл в дом, обратно воет, что за напасть. Ну, думаю, на этот раз не зайду, пока не выясню происхождение этих звуков. Накинул рубашку поверх майки и на улицу. Вышел во двор, со двора на огород, хожу, слушаю, нет, не воет, и не плачет. Вышел за ворота на улицу, посмотрел там, потом в палисадник на могилку Тобика, стою возле нее, и опять слезы сами собой текут и в горле тяжёлый тугой ком дышать не даёт. Тут слышу, по дороге идёт кто-то. За деревьями плохо видно, да и ночь на дворе, а в августе ночи тёмные, но по голосу слышно, что идут мужчина и женщина, разговаривают довольно громко, со всего видно, что из гостей возвращаются. Вдруг, на дороге их что-то заинтересовало, они остановились, я стал наблюдать за ними, они меня в палисаднике не видят, а я их вижу. Вот они постояли, на что-то посмотрели на дороге и ушли. Я скорей на то же место, что они думаю, там увидели? Выхожу на дорогу, смотрю, а на асфальте розовым мелом написано: «Ты делаешь мне больно. Я люблю тебя». Посмотрел я на это послание, почесал затылок, кому думаю, адресована сия асфальтная sms? Не знаю, то ли от усталости, то ли не придав особого значения написанному, но не стал я размышлять над этим вопросом, и пошел спать. На удивление, после этого уже ничто выло и не плакало. Утром, уезжая на работу, я опять увидел и прочитал эту надпись, и даже проехал по ней, так как она была сделана на всю дорогу. Спустя некоторое время способность размышлять и анализировать вернулась ко мне, и я задал себе вопрос: «кому и зачем адресована эта запись? Справа от меня живёт 90-летний дед со своей престарелой дочкой, слева семья, мои ровесники, которые далеки от романтики и всяких сентиментальностей, да и не увидят они ее, так как, выйдя на дорогу, они увидят её перевёрнутой. Это как держать книгу вверх ногами. Напротив меня живёт сосед, но ворота и вход в дом у них из переулка, а на дорогу, где сделана надпись, выходит глухой забор, значит, тоже не ему? Но в тоже время как бы и не мне, ведь эта асфальтная sms-ка находится не напротив ворот моей усадьбы, а как бы на границе между мной и соседом слева, и ориентирована она не в сторону ворот, а по направлению вдоль дороги. Зачем? Кому? Почему мелом? Влюбленные Ромео пишут своим Джульеттам краской из баллончиков, да и пишут так, чтобы объект обожания сразу увидел и понял, кому это адресовано. А здесь что? А ещё, в какую сторону не посмотри в радиусе нескольких сотен метров, и нет ни единой Джульетты, как впрочем, и Ромео. Да, у меня есть дочь, но она инвалид второй группы с рождения, и у неё нет воздыхателей, она не замужем и вряд ли выйдет когда, а если бы нашелся кто, то писать на асфальте ему не пришлось бы, не тот случай. И всё-таки в этой истории было что-то не так. Лишь приехав с работы домой, я увидел вот что — напротив моих ворот в асфальте сплошные выбоины. Не очень глубокие, при проезде машиной почти не ощущаются, а вот писать что либо, тем более мелом на этом месте не получится, и только на границе с соседом есть хороший, ровный участок, где и была сделана надпись. Справа от выезда со двора тоже есть довольно неплохой участок, но там не написали. Почему? Потому, что там написанное я скорей всего не увидел бы. Выехав задом со двора, эти слова оказалась бы у меня под машиной, и я её не увидел бы. А в том месте, где она была сделана, она, стопроцентно попадала в поле моего зрения. Как и следовало ожидать, к вечеру эта таинственная надпись полностью стёрлась из асфальта, а из памяти не сотрется никогда: «Ты делаешь мне больно. Я люблю тебя».