То, что хочется забытьСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Эту необычную мистическую историю два года назад мне рассказал послушник Гефсиманского скита на Валааме, в миру Андрей Скабко, в прошлом выпускник мехмата МГУ. На мой вопрос, не это ли событие привело его сюда, он ответил отрицательно. В прошлом году я снова посетил обитель, где встретился с Андреем и попросил его уточнить некоторые детали, но он наотрез отказался, назвав всё это «бесовским наваждением» и «я бы хотел забыть». Поэтому предлагаю его рассказ от первого лица в первоначальной редакции. Я обнаружил себя лежащим на голой железной кровати на берегу то ли большой реки, то ли залива — из-за тумана было плохо видно. Под кроватью валялся рваный оранжевый зонт, который ни о чём мне не говорил. Убаюкивающе плескалась вода, набегая на песок, кричали чайки. Пологий песчаный берег тянулся, насколько хватало глаз, и растворялся в туманной дымке. Было промозгло, безлюдно и серо, я поёжился от пробиравшего холода. На мне оказались белые брюки, розовая клетчатая рубашка и чёрные лаковые ботинки, надетые на босу ногу. Всё влажное от сырого воздуха и всё мне незнакомое. Сколько я здесь лежу? Какая эта река? Эти вопросы первыми пришли мне в голову. Я попытался вспомнить вчерашний день и не мог. Я даже не помнил, как меня зовут. В карманах не оказалось никаких документов. Многие, наверное, слышали про людей, которых иногда находят рядом с железнодорожной станцией (но необязательно). Они ничего о себе не помнят, хотя при этом не похожи на алкоголиков, хорошо одеты и т. д. Вот-вот, я был одним из них. Я не знал, как меня зовут, есть ли у меня семья и сколько мне лет, я ничего не знал об этом мире. Я был новорождённым. Хотя нет, я умел говорить. Я помнил не только слова, но и названия предметов, а также то, для чего они нужны и как ими пользоваться. У новорождённого есть мать, которая о нём заботится. У меня не было никого. «Как странно. Если бы под кроватью лежала скрипка, в этом ещё был бы какой-то смысл», — подумал я с горьким юмором, — «но рваный зонт?»Узкая скрипучая кровать никак не хотела выпускать меня из своих объятий. Наконец я встал и, чувствуя в ногах и во всём теле некоторую слабость и тошноту, пошёл вдоль берега по песку, попросту говоря, куда глядят глаза, в надежде натолкнуться на что-то или кого-то, кто хоть немного приоткроет мне завесу тайны. Сколько я прошёл? Километр, два? Казалось, прибрежной полосе песка не было конца. Тогда я пошёл в обратную сторону и снова такой же ровный берег, чайки и накатывающие на него волны. Тогда я пошёл туда, где стояли сосны, они так же тянулись пограничной полосой вдоль песчаного пляжа. И тут мне повезло больше: я увидел старуху и маленькую девочку, которые что-то собирали в мешок. — Бабушка, какая это река?Бабка прошамкала что-то неразборчивое, не поднимая головы, замотанной платком. Мгла. Колка, а может, Волга? Я так и не смог разобрать. — А в город дорога есть?Старуха махнула рукой куда-то в чащу леса. Я понял, что от неё больше ничего не добьёшься, и пошёл сам, тем более я уже приметил тропинку среди деревьев. Издалека город казался небольшим, уместившимся между двух пологих холмов, с одной стороны его теснил хвойный лес, с другой — берег бухты и нагромождение скал. На синем придорожном указателе было написано: г. Волчий. Я шёл в наступающих сумерках по улице, и у меня было странное ощущение, что я ходил по ней много раз. Я знал каждый перекрёсток, поворот и даже выбоины в камнях. Сейчас за поворотом должен быть сквер с фонтаном (и он там был), потом памятник какому-то человеку в кафтане и сапогах (тоже был). Память разворачивалась, как рулон бумаги: я знал, что будет за ближайшим поворотом, но не знал, что за следующим. Не знал, куда я иду, тем не менее ноги уверенно вели в заданную точку, и точкой этой оказался дом в четыре этажа на углу улицы. А если ещё точнее, то квартира №8 на третьем этаже. Хочу здесь заметить, что, пока я шёл, ничего странного я не заметил, разве что людей в городе было мало. Я их видел только издали: то тут, то там кто-то переходил дорогу или входил в подъезд дома. И ещё одна деталь: машины почти отсутствовали, лишь несколько стояло припаркованных как попало. В какой-то момент я оказался между двух зеркальных витрин, близко расположенных магазинов, в своеобразном длинном лабиринте из зеркал. И вот тут в конце этого тоннеля мелькнула на мгновенье другая жизнь: там светило солнце, проехал трамвай, выставив ярко-красный бок, я даже слышал, как он прозвенел, шло множество людей в яркой, летней одежде. Всё это быстро промелькнуло передо мной, словно я сидел на дне глубокого колодца, и закрылось. Озадаченный, потоптавшись несколько минут на месте, я решил, что всё это мне показалось от перенапряжения нервной системы, и в тоже время, в глубине души было убеждение, что если бы я туда вошёл, меня ждала бы другая, кажется, уже третья по счёту жизнь. Дверь открыла женщина, маленькая, средних лет, в очках и сразу ушла вглубь квартиры, едва взглянув на меня. В одной руке она держала книгу, которую читала на ходу, а в другой надкусанное яблоко. Я успел заметить, что на ней были потёртые шорты и чёрная футболка с надписью «Алина». Женщина была мне до боли знакома. Движения, походка, хвостик светлых волос, стянутый сзади резинкой, каким-то образом я даже знал все интимные подробности её тела, и даже больше, не преувеличивая, могу сказать, что сильно любил её. Я прошёл за ней и остановился в дверях комнаты, наблюдая, как она забралась на тахту, уселась там поудобнее в круге света от зелёного торшера, накрыла себя пледом и продолжила чтение. Кажется, эту сцену я видел тысячу раз. Потом она подняла голову, поправила очки, взглянула на меня и сказала:— Суп там на плите рыбный, в кастрюльке, наверное, ещё не остыл. А когда завтра утром пойдёшь в школу, зайди к директору, надо как-то решить этот вопрос. Ты же знаешь наше положение. Я прошёл на кухню, где нашёл алюминиевую кастрюльку, обёрнутую вафельным полотенцем, и с жадностью съел её содержимое. Пока я ел, думал: это моя жена, тут нет сомнений, но почему я, взрослый человек, должен идти в школу? Может, я там работаю? Всё это походило на разгадывание кроссворда. Я обошёл довольно убогую квартирку, состоящую из двух маленьких комнат, заполненных рассохшейся мебелью. В каждой на полу лежало по вытертой ковровой дорожке малинового цвета. Ничего нового мне это не сообщило, наоборот, кое-что я мог бы и добавить; например, под диваном, в пыли, рядом с мышеловкой лежал грецкий орех и катушка синих ниток, а дверь в шкаф закрывалась на тряпочку. На шатком столике я обнаружил стопку школьных тетрадей, на обложках которых стоял фиолетовый штамп: «Школа №1 г. Волчий». «Значит, всё-таки учитель. Ну что ж, лучше быть учителем в школе, чем посмешищем для врачей в психушке. Вот только как и чему я теперь смогу учить?»К этому моменту я стал с осторожной надеждой относиться к своему положению. Кое-что я рассчитывал узнать методом логических умозаключений (узнал же жену!), а там, как знать, может, и память вернётся ко мне хотя бы частично. Всё это я обдумывал, пока ходил в одиночестве по комнате из угла в угол. Половые доски вели со мной такой разговор: когда я шёл от двери к окну, они скрипели: «Жесть, жесть, жесть». Когда от окна к двери: «Всё путём, всё путём». То, что я видел сегодня и особенно здесь, в квартире, эта женщина, всё было не просто мне родное — всё было частью меня самого, только какой-то невидимой (до этого) частью. Ну вот, если вы не видите свою спину, она же не становится от этого чужой. Мы спали с женой на тахте, укрытые одеялом и сверху ещё пледом: стояла ранняя осень, и в квартире было прохладно. Я ещё с вечера хотел ей рассказать про то, что со мной что-то произошло, что-то случилось с памятью, но передумал, точнее, отложил, чтобы не расстраивать. Сейчас она спала, уткнувшись мне в подмышку, и в темноте я слышал её ровное дыхание. Я догадывался, что наша бедность, а по сути нищета, как-то связаны с этим директором, к которому я должен был идти. Утро выдалось сырым, блёклым и холодным, в общем, обычное осеннее утро северных широт, с низким небом над головой и редкими прохожими на улице. В ванной я впервые внимательно осмотрел себя в зеркало: высокий мужчина с тёмными, тронутыми сединой волосами, прямым носом и волевым подбородком, вот только глаза, как у побитой собаки. В шкафу я нашёл, как уже понятно, знакомую, «свою» одежду, облачился в длинный чёрный плащ а-ля Мефистофель, поднял воротник и присел в таком виде на край тахты рядом со спящей женой. Мне не хотелось её будить, и я просто смотрел на её руку и светлый локон волос, лежащий поверх одеяла. Какое-то неясное беспокойство, тревога и тоска охватили меня. Я просидел так минут 10, не в силах уйти. Наконец поднялся и на цыпочках вышел из квартиры. Ещё с вечера я знал, что без труда найду дом директора, что ноги, как и вчера, приведут меня в нужное место. И действительно, пройдя рощицу рано облетевших тополей, я оказался перед пустырём, ровным, как обеденный стол, и покрытым пожухлой жёлтой травой. В центре пустыря стояло несколько двухэтажных домиков. Издалека казалось, что они медленно плывут по волнам этой травяной реки. Домики, когда-то жёлтые, были плохо перекрашены в зелёный цвет. Уверенно направившись к крайнему, я вошёл в подъезд и на первом этаже толкнул правую дверь с цифрой 3. Она была не заперта. По натуре я спокойный и неконфликтный человек, но здесь меня взяла злость на этого кровопийцу. Узкая прихожая меня никак не задержала, я решительно прошёл в квартиру и остановился несколько растерянный. Большая комната, она же и единственная, была завалена всяким хламом вроде обрезков ткани, какой-то фурнитуры, но больше всего там было меховых кроличьих шкурок коричневого цвета. Часть всего этого добра в беспорядке лежала на диване, часть валялась на полу. «Шапки он, что ли, шьёт?», — мелькнула мысль. В комнате никого не было, в углу, у окна стоял на тумбочке прикрытый салфеткой старый ламповый телевизор. «Похоже, директор живёт ещё хуже нас», — присвистнул я. В этот момент из туалета под звуки сливного бачка вышел крайне невзрачный рыжеватый мужичок: маленький, лысый, в таких толстых очках, что про него можно было смело сказать — безглазый. На нём болтались линялая майка и такие же шаровары, резинкой которых он несколько раз звучно хлопнул себя по животу. «Руки не подам», — с неприязнью решил я, — «наверняка он их не помыл». Но мужик и не собирался протягивать мне руку. Вместо этого он продолжал стучать по пузу резинкой, стоя от меня на безопасном расстоянии. Всё ещё горя праведным гневом и вместе с тем немного сомневаясь, туда ли я попал, я заявил:— Ты знаешь, зачем я пришёл?Мужик осклабился:— За бабками. — Давай, где они?Он продолжал стоять передо мной, не двигаясь и всё так же нагло скалясь. Тут я не выдержал и протянул руки, чтобы схватить негодяя за горло, и в этот момент почувствовал что-то неладное. Словно рябь прошла по воде, и мужик, и вся его постылая комната стали искажаться, как в кривом зеркале, а потом свернулись и утекли в какую-то точку, как вода утекает из раковины. А вместо этого появились незнакомые светлые стены и высокий потолок. Ещё через секунду я увидел, что лежу в больничной палате под капельницей, и большую часть моего тела покрывают бинты. Какое-то время я таращился в пространство и сжимал кулаки, не понимая, куда делся этот тип и что всё это значит. Память вернулась ко мне, увы, вместе с невыносимой болью от ожогов так же внезапно, как рассыпался в прах этот странный мир. Я вдруг осознал, что мне только 22 года, и я очень хочу жить. Позже мне рассказали, что после поражения атмосферным электричеством, а попросту говоря, молнией, я неделю пролежал в реанимации без сознания. Добрые люди подобрали меня тогда на просёлочной дороге и привезли в больницу, дай им Бог здоровья.