Тебе не надо здесь оставатьсяСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Впервые за множество ночей мне не спалось в новой уютной квартире в выходной рядом с любимой женой. Обычно не спится, если употреблю лишнего на встрече с друзьями, – в таких случаях я засыпаю, едва коснувшись подушки, но неизменно просыпаюсь в четвёртом часу утра и маюсь. Настоящая бессонница чревата тем, что от неё не спасают микстуры и таблетки, в бессонницу невозможно читать книги или работать за компьютером, в бессонницу приговор один – маяться. На этот раз я маялся трезвым, после спортзала с бассейном и чая с крымскими горными травами. Пролежав около часа с закрытыми глазами, тихонько встал, принял контрастный душ, укутавшись в халат, постоял на лоджии, глядя на припорошённую первым снегом спортивную площадку. Потом вернулся в комнату, лёг в постель и уснул. Вот тут-то и приснился мне город детства. В новенькой морской офицерской форме я стоял на пустом перекрёстке, где когда-то торчал с пустой кобурой на чреслах сержант милиции Зенкевич, прозванный пацанами Зорким Соколом. Зоркий Сокол умер много лет назад от рака желудка, и знать об этом, особенно сейчас, было неуютно. Сгущался вечер, растерянно моргал жёлтым светом единственный в городке светофор, но ни машин, ни людей не было. Я знал, что приехал сюда издалека спустя много лет, что в городке многое изменилось и меня никто не ждёт. При этом я не знал, к кому и зачем приехал, но, раз уж здесь оказался, надо было что-то делать. И я побрёл по пустынной центральной улице мимо военкомата, в котором меня оформляли на учёбу, мимо булочной, в которую бегал за ржаным хлебом и нарезными батонами, мимо милиции, где работал покойный отец. А потом была площадь с универмагом, Дворцом культуры и зданием мэрии – бывшим райкомом, перед которым стоял памятник маленькому, провинциально-домашнему Ильичу. Дальше был ресторан с ностальгическим названием «Сустрэча», где когда-то вкусно готовили и поили пивом, заботливо сваренным в соседнем городке Лида. Я попытался зайти в ресторан, но он оказался закрыт. В тревожных снах такое случается…Свернув направо, я растерянно постоял возле школы с безжизненными глазницами окон. Рядом была единственная в городе гостиница, и лучшее, что пришло на ум, было зайти туда, снять номер и хорошенько выспаться. Гостиница тоже оказалась закрытой, и тогда я пошёл домой. Туда, где когда-то жил с моими родителями, сознавая при этом, что в бывшей нашей квартире уже двадцать лет живут чужие люди. Во дворе кирпичной двухэтажки тоже никого не было, но в окнах кое-где теплились огоньки, и в подъезде горела тусклая лампочка, и свежевыкрашенная деревянная лестница поскрипывала, как в юности, когда я, загуляв, возвращался на рассвете домой. Казалось, что кто-то из разбуженных соседей выглянет «на скрип». Вот и сейчас открылась дверь с номером «15» и выглянула нисколько не постаревшая соседка:– Вовка? – удивилась Терентьевна. – Вовка? А мы тебя ждали! Вовка, а почему ты до сих пор подполковник? Ведь двадцать лет прошло!– Так получилось, Терентьевна, – пробормотал я, опускаясь на свежевымытую лестницу. – Так получилось. Соседка вернулась в квартиру, принесла огромный толстый фотоальбом и присела рядом на ступеньки. Рассматривая фотографии, я стал узнавать, как жилось людям в нашем доме, кто отсюда уехал, а кто вселился, сколько юбилеев отметили, сколько свадеб сыграли и сколько покойников вынесли по этой лестнице на скорбных мужских соседских плечах. Постепенно стали открываться двери квартир, выходили какие-то люди и рассаживались на ступеньках рядом с нами, а потом и по всей лестнице. Кто-то принёс огромный чайник, кто-то – чашки и кружки и даже домашнее печенье. Кого-то из соседей я помнил, кого-то узнал по фотографиям из альбома. Знакомые и незнакомые люди расспрашивали о моей жизни, но так, будто сами всё знали и лишь искали подтверждения… Зачем?Не глядя на часы, я чувствовал приближение полуночи, одновременно осознавая, что среди сидящих на лестнице соседей многие давно умерли. И я понял: надо уходить из этого дома, а лучше – из города, ставшего мне за четверть века чужим. Может, и хорошо, что никто не попытался удержать меня, пригласить переночевать…– Я бы тебя оставила, Вовка, – шепнула вдруг Терентьевна, угадав мои мысли. – Я бы оставила тебя, но тебе не надо здесь оставаться. До автостанции от дома не более трёхсот метров, там было совершенно темно, а здание автовокзала, как и гостиница с рестораном, оказалось закрытым. К вокзалу примыкало католическое кладбище с чёрной громадой готического костёла за каменной стеной. Тяжёлые металлические ворота послушно подались под рукой, и тут же с облетевших деревьев с криком сорвались в ночное небо полчища ворон. Вороны здесь всегда восседали во множестве на ветках кладбищенских деревьев, периодически тучами срываясь ввысь и оглашая воздух зловещими криками. Впервые за множество ночей мне не спалось в новой уютной квартире в выходной рядом с любимой женой. Обычно не спится, если употреблю лишнего на встрече с друзьями, – в таких случаях я засыпаю, едва коснувшись подушки, но неизменно просыпаюсь в четвёртом часу утра и маюсь. Настоящая бессонница чревата тем, что от неё не спасают микстуры и таблетки, в бессонницу невозможно читать книги или работать за компьютером, в бессонницу приговор один – маяться. На этот раз я маялся трезвым, после спортзала с бассейном и чая с крымскими горными травами. Пролежав около часа с закрытыми глазами, тихонько встал, принял контрастный душ, укутавшись в халат, постоял на лоджии, глядя на припорошённую первым снегом спортивную площадку. Потом вернулся в комнату, лёг в постель и уснул. Вот тут-то и приснился мне город детства. В новенькой морской офицерской форме я стоял на пустом перекрёстке, где когда-то торчал с пустой кобурой на чреслах сержант милиции Зенкевич, прозванный пацанами Зорким Соколом. Зоркий Сокол умер много лет назад от рака желудка, и знать об этом, особенно сейчас, было неуютно. Сгущался вечер, растерянно моргал жёлтым светом единственный в городке светофор, но ни машин, ни людей не было. Я знал, что приехал сюда издалека спустя много лет, что в городке многое изменилось и меня никто не ждёт. При этом я не знал, к кому и зачем приехал, но, раз уж здесь оказался, надо было что-то делать. И я побрёл по пустынной центральной улице мимо военкомата, в котором меня оформляли на учёбу, мимо булочной, в которую бегал за ржаным хлебом и нарезными батонами, мимо милиции, где работал покойный отец. А потом была площадь с универмагом, Дворцом культуры и зданием мэрии – бывшим райкомом, перед которым стоял памятник маленькому, провинциально-домашнему Ильичу. Дальше был ресторан с ностальгическим названием «Сустрэча», где когда-то вкусно готовили и поили пивом, заботливо сваренным в соседнем городке Лида. Я попытался зайти в ресторан, но он оказался закрыт. В тревожных снах такое случается…Свернув направо, я растерянно постоял возле школы с безжизненными глазницами окон. Рядом была единственная в городе гостиница, и лучшее, что пришло на ум, было зайти туда, снять номер и хорошенько выспаться. Гостиница тоже оказалась закрытой, и тогда я пошёл домой. Туда, где когда-то жил с моими родителями, сознавая при этом, что в бывшей нашей квартире уже двадцать лет живут чужие люди. Во дворе кирпичной двухэтажки тоже никого не было, но в окнах кое-где теплились огоньки, и в подъезде горела тусклая лампочка, и свежевыкрашенная деревянная лестница поскрипывала, как в юности, когда я, загуляв, возвращался на рассвете домой. Казалось, что кто-то из разбуженных соседей выглянет «на скрип». Вот и сейчас открылась дверь с номером «15» и выглянула нисколько не постаревшая соседка:– Вовка? – удивилась Терентьевна. – Вовка? А мы тебя ждали! Вовка, а почему ты до сих пор подполковник? Ведь двадцать лет прошло!– Так получилось, Терентьевна, – пробормотал я, опускаясь на свежевымытую лестницу. – Так получилось. Соседка вернулась в квартиру, принесла огромный толстый фотоальбом и присела рядом на ступеньки. Рассматривая фотографии, я стал узнавать, как жилось людям в нашем доме, кто отсюда уехал, а кто вселился, сколько юбилеев отметили, сколько свадеб сыграли и сколько покойников вынесли по этой лестнице на скорбных мужских соседских плечах. Постепенно стали открываться двери квартир, выходили какие-то люди и рассаживались на ступеньках рядом с нами, а потом и по всей лестнице. Кто-то принёс огромный чайник, кто-то – чашки и кружки и даже домашнее печенье. Кого-то из соседей я помнил, кого-то узнал по фотографиям из альбома. Знакомые и незнакомые люди расспрашивали о моей жизни, но так, будто сами всё знали и лишь искали подтверждения… Зачем?Не глядя на часы, я чувствовал приближение полуночи, одновременно осознавая, что среди сидящих на лестнице соседей многие давно умерли. И я понял: надо уходить из этого дома, а лучше – из города, ставшего мне за четверть века чужим. Может, и хорошо, что никто не попытался удержать меня, пригласить переночевать…– Я бы тебя оставила, Вовка, – шепнула вдруг Терентьевна, угадав мои мысли. – Я бы оставила тебя, но тебе не надо здесь оставаться. До автостанции от дома не более трёхсот метров, там было совершенно темно, а здание автовокзала, как и гостиница с рестораном, оказалось закрытым. К вокзалу примыкало католическое кладбище с чёрной громадой готического костёла за каменной стеной. Тяжёлые металлические ворота послушно подались под рукой, и тут же с облетевших деревьев с криком сорвались в ночное небо полчища ворон. Вороны здесь всегда восседали во множестве на ветках кладбищенских деревьев, периодически тучами срываясь ввысь и оглашая воздух зловещими криками.

Зачем я пришёл сюда? Дверь костёла была приоткрыта, изнутри приглашающе желтела уютная полоска электрического света, и я решился войти, всё равно автобуса нет. Внутри костёла находилась только светловолосая девушка в длинном тёмном плаще. Покорно склонив голову, она стояла на коленях у исповедальной кабинки и торопливо что-то шептала. Девушка была удивительно похожа на Кэтрин – подругу моей юности и родную сестру покойного друга Алика. Подумав так, я тут же понял, что слукавил перед самим собой – Кэт была мне гораздо ближе, чем просто подруга, и в том, что она сейчас плачет в ночном костёле, могла быть доля моей вины. Однако почему Кэтрин выглядит молодо, как и четверть века назад? Из девушки она давно должна была превратиться в почтенную даму. Пытаясь понять это, я приблизился к резной кабинке вплотную, и тогда оттуда вышел ксёндз в чёрном сюртуке с белым стоячим воротничком и непроницаемым лицом египетского жреца. – Прошу выйциць! – приказал мне ксёндз, указав пальцем на дверь. – Прошу пана выйциць, тут не кина! (Здесь не кино. )Уходя, я обернулся в последний раз: девушка, похожая на Кэтрин, стояла в прежней позе, преклонив колени на подушечку, покорно склонив золотистую голову, и не смотрела на меня. Нет, это была не Кэтрин. Кэтрин просто не могла бы меня не узнать. На тёмной автостоянке угадывался одинокий мужской силуэт. Возможно, этот человек тоже ждёт ночной автобус? По крайней мере, надо его об этом спросить. Незнакомец оказался Гришкой – завхозом предприятия, где я после девятого класса проходил производственную практику. Моложавый, как и прежде, Гришка был одет в то самое модное коричневое полупальто, в котором он любил щеголять по городку. Гришка насмерть разбился на мотоцикле двадцать лет назад и с тех пор, наверное, нечасто облачался для виртуальных прогулок в свою любимую одёжку. – Здорово! – буднично сказал Гришка, блеснув идеальными белыми зубами. – Твой автобус сейчас придёт… А я? А я здесь просто гуляю ночами. Помню, я ещё успел спросить, где можно купить билет и куда именно идёт этот «мой» автобус. – Он идёт в твою дальнейшую жизнь! – рассмеялся Гришка. – И за это не надо платить деньги. А здесь тебе больше нечего делать. Я только собрался ответить, что и сам это понял, как вдруг из-за поворота появился большой тёмный автобус. Без сомнения, комфортабельный, и только вблизи я различил под водительским стеклом эмблему «Мерседес». Бесшумно открылась передняя дверь. Кивнув на прощание Гришке, я вошёл внутрь и уже хотел было спросить у водителя, где моё место, но увидел, что салон совершенно пуст. – Отсюда в последнее время редко кто уезжает, – проворчал водитель в клетчатой кепке времён автомобилиста Адама Козлевича. – А по ночам так и вовсе не уезжает никто. Я молча сел на место слева у окна во втором ряду. Не зажигая фар, автобус сдал назад, развернулся, и постепенно стали удаляться, исчезать из виду, площадь автостанции с одинокой фигурой Гришки и чёрная громада готического костёла. Потом автобус проехал мимо моего бывшего дома и дальше, мимо домов, где жили знакомые и друзья моего детства. Ни в одном из окон не горел свет. Ещё я успел подумать, что мы едем в сторону минской трассы, а из Минска совсем ничего не стоит попасть обратно в Петербург. В это время в кармане у водителя настойчиво зазвучал мобильный телефон, оказавшийся наяву моим электронным будильником. «Вещий сон? – подумал я, окончательно просыпаясь. – Нет, скорее не вещий. Пожалуй, зовущий. Всем нам однажды снятся зовущие сны». …В полдень позвонил профессор-однокашник. – Пляши! – рассмеялся в трубку приятель – В очередном контрольном анализе онкомаркеров нет. Разрешаю оттянуться по этому поводу, но только со мной!Это означало, что очередные полгода я могу жить спокойно.