Тайна Земли ЗифСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

И воскликнул отец: «Пролог, А в прологе главное – Бог». А. Введенский, «Потец»Мир находится на раннем этапе сотворения, он полон пустот и неоднороден по своей структуре. В отдельных его областях физические законы еще не устоялись, в необозримых пространствах царит первородный Хаос. Тем не менее, уже на данном этапе очевидно, что сотворение мира происходит не хаотично, а сообразно некоему замыслу. Чей это замысел – сказать невозможно; кто бы ни был его автором, он совершенно устранился от созданного и не оставил после себя следов. Не стоит отчаиваться: хотя мы не можем постигнуть Творца напрямую, он все же доступен нам через постижение Его творения, через вдумчивый и кропотливый анализ законов, что он заложил. Осознание замысла и общей концепции бытия – вот первая задача Фотурианцев. Вторая же задача состоит в том, чтобы способствовать осуществлению замысла; что именно для этого следует делать – нам только предстоит осознать. Ондрид, «О Вселенной, чудесной и здоровенной», писано в Земле Тилод, в год 197-й от Сотворения Мира. (Данное пособие рекомендуется школьникам старших классов, преподавателям лицеев и гимназий, а также широкому кругу читателей, интересующихся историей Фотурианского Ордена). Что такое Миф? Как его понимаем мы, Фотурианцы, и почему, не жалея сил, боремся с ним? Объясняю: Миф — это совокупность физических законов, обеспечивающих существование сказочных существ — так называемых «эльфов», «призраков», «нежити», «оборотней» и пр. - а также волшебства, чудес и всего, что только возможно в сказках. Пространства Мифа причудливы, нестабильны: в одну секунду в них возможно то, что будет невозможно в следующую. Они непостижимы для человеческого разума и потому чрезвычайно опасны. Бесконтрольная сила Мифа — источник жестокости, варварства, насилия, тирании, причина бессчетных слез и скорбей. Более того, Миф иррационален, инфантилен, безнравственен и безответственен. Ему нет дела до страданий, которые он приносит людям. Дракон без раздумий пожирает свои жертвы, Медуза, не *********, обращает героев в камень, тиран одним мановением руки отправляет на смерть тысячи, колдун оживляет мертвых и заставляет служить себе. Мы, Фотурианцы, считаем, что миры Мифа лишены будущего. Без постороннего вмешательства то, что в них происходит ныне — бесконечный цикл феодальных войн, кровавых жертвоприношений, дворцовых интриг, поисков артефактов, дарующих могущество, катаклизмов, эпидемий, жестоких чудес — словом, все то, что мы полагаем уродливым, грубым, бессмысленным — продлится вечно, а любые ростки цивилизации, мира, где правит не сила, а закон, будут обречены на гибель. Против этого мы и выступаем, упорядочивая Вселенную, стабилизируя ее законы и ослабляя могущество Мифа. Там же. Интерес Фотурианцев к творению – суть интерес к творчеству вообще. Творец для них – это мастер, искусство которого можно постигать бесконечно. Стремление ордена к упорядочиванию Вселенной продиктовано отнюдь не стремлением перекроить мироздание по своему усмотрению. В основе его лежит потребность в подлинных ценностях существования. Юнус Каркасов, «Истоки ФОТУРО». Н-ск, изд-во «Друг молодежи», 20… г. Во времена, когда Вселенная еще не решила, чем ей быть – правдою или вымыслом, обыденностью или чудом - существовал орден Фотурианцев, считавший своим долгом везде, где только можно, упорядочивать новорожденное Мироздание. Члены ордена - воины, священники и ученые - странствовали среди звезд, свергая жестоких тиранов, устанавливая справедливые законы и оберегая слабую, еще неокрепшую жизнь. Одним из них был Квонлед Насмешник; вот история о нем - слушайте. …Давно уже ходили слухи о том, что в Земле Зиф объявился чудовищный Зверь, который, игнорируя живность помясистее, преследует и пожирает одних только людей. Насчет преследования все было ясно, насчет пожирания – не совсем. Мнения здесь расходились: одни считали, что жрет, да еще как, другие же доказывали, что все не так просто. В конце концов, от всякой трапезы остаются объедки – здесь кость, там волоконце мяса – а от пиршества Зверя не оставалось ничего, только горстка праха, словно не живых людей терзал Он, а мертвецов, век пролежавших в земле. Громоздились на полки тома один другого ученее, дискутанты срывали глотки в спорах, а простому народу хватало и баек, в которых от рассказчика к рассказчику ужасы все возрастали в числе. Говорили о деревнях, сгинувших у Него в пасти, о неизбывных Его свирепости и гневе, и ширился страх, и оборотистые дельцы вязанками сбывали амулеты со знаком святого Ондрида, покровителя этой несчастной Земли. Но даже амулеты не спасали: в один прекрасный день стало ясно, что любой, кто выйдет за стены столицы Зиф, Трумы, обречен на ужасную, хоть и скорую, смерть. Зверь становился все смелее, по ночам он подбирался вплотную к городским воротам, скребся и выл, как сотня голодных волков. И воскликнул отец: «Пролог, А в прологе главное – Бог». А. Введенский, «Потец»Мир находится на раннем этапе сотворения, он полон пустот и неоднороден по своей структуре. В отдельных его областях физические законы еще не устоялись, в необозримых пространствах царит первородный Хаос. Тем не менее, уже на данном этапе очевидно, что сотворение мира происходит не хаотично, а сообразно некоему замыслу. Чей это замысел – сказать невозможно; кто бы ни был его автором, он совершенно устранился от созданного и не оставил после себя следов. Не стоит отчаиваться: хотя мы не можем постигнуть Творца напрямую, он все же доступен нам через постижение Его творения, через вдумчивый и кропотливый анализ законов, что он заложил. Осознание замысла и общей концепции бытия – вот первая задача Фотурианцев. Вторая же задача состоит в том, чтобы способствовать осуществлению замысла; что именно для этого следует делать – нам только предстоит осознать. Ондрид, «О Вселенной, чудесной и здоровенной», писано в Земле Тилод, в год 197-й от Сотворения Мира. (Данное пособие рекомендуется школьникам старших классов, преподавателям лицеев и гимназий, а также широкому кругу читателей, интересующихся историей Фотурианского Ордена). Что такое Миф? Как его понимаем мы, Фотурианцы, и почему, не жалея сил, боремся с ним? Объясняю: Миф — это совокупность физических законов, обеспечивающих существование сказочных существ — так называемых «эльфов», «призраков», «нежити», «оборотней» и пр. - а также волшебства, чудес и всего, что только возможно в сказках. Пространства Мифа причудливы, нестабильны: в одну секунду в них возможно то, что будет невозможно в следующую. Они непостижимы для человеческого разума и потому чрезвычайно опасны. Бесконтрольная сила Мифа — источник жестокости, варварства, насилия, тирании, причина бессчетных слез и скорбей. Более того, Миф иррационален, инфантилен, безнравственен и безответственен. Ему нет дела до страданий, которые он приносит людям. Дракон без раздумий пожирает свои жертвы, Медуза, не *********, обращает героев в камень, тиран одним мановением руки отправляет на смерть тысячи, колдун оживляет мертвых и заставляет служить себе. Мы, Фотурианцы, считаем, что миры Мифа лишены будущего. Без постороннего вмешательства то, что в них происходит ныне — бесконечный цикл феодальных войн, кровавых жертвоприношений, дворцовых интриг, поисков артефактов, дарующих могущество, катаклизмов, эпидемий, жестоких чудес — словом, все то, что мы полагаем уродливым, грубым, бессмысленным — продлится вечно, а любые ростки цивилизации, мира, где правит не сила, а закон, будут обречены на гибель. Против этого мы и выступаем, упорядочивая Вселенную, стабилизируя ее законы и ослабляя могущество Мифа. Там же. Интерес Фотурианцев к творению – суть интерес к творчеству вообще. Творец для них – это мастер, искусство которого можно постигать бесконечно. Стремление ордена к упорядочиванию Вселенной продиктовано отнюдь не стремлением перекроить мироздание по своему усмотрению. В основе его лежит потребность в подлинных ценностях существования. Юнус Каркасов, «Истоки ФОТУРО». Н-ск, изд-во «Друг молодежи», 20… г. Во времена, когда Вселенная еще не решила, чем ей быть – правдою или вымыслом, обыденностью или чудом - существовал орден Фотурианцев, считавший своим долгом везде, где только можно, упорядочивать новорожденное Мироздание. Члены ордена - воины, священники и ученые - странствовали среди звезд, свергая жестоких тиранов, устанавливая справедливые законы и оберегая слабую, еще неокрепшую жизнь. Одним из них был Квонлед Насмешник; вот история о нем - слушайте. …Давно уже ходили слухи о том, что в Земле Зиф объявился чудовищный Зверь, который, игнорируя живность помясистее, преследует и пожирает одних только людей. Насчет преследования все было ясно, насчет пожирания – не совсем. Мнения здесь расходились: одни считали, что жрет, да еще как, другие же доказывали, что все не так просто. В конце концов, от всякой трапезы остаются объедки – здесь кость, там волоконце мяса – а от пиршества Зверя не оставалось ничего, только горстка праха, словно не живых людей терзал Он, а мертвецов, век пролежавших в земле. Громоздились на полки тома один другого ученее, дискутанты срывали глотки в спорах, а простому народу хватало и баек, в которых от рассказчика к рассказчику ужасы все возрастали в числе. Говорили о деревнях, сгинувших у Него в пасти, о неизбывных Его свирепости и гневе, и ширился страх, и оборотистые дельцы вязанками сбывали амулеты со знаком святого Ондрида, покровителя этой несчастной Земли. Но даже амулеты не спасали: в один прекрасный день стало ясно, что любой, кто выйдет за стены столицы Зиф, Трумы, обречен на ужасную, хоть и скорую, смерть. Зверь становился все смелее, по ночам он подбирался вплотную к городским воротам, скребся и выл, как сотня голодных волков. Припасы подходили к концу, из-за нехватки воды на окраинах назревали бунты, и богатейшие жители города, посовещавшись, решили обратиться за помощью к Фотурианцам, благо их, если верить радио, развелось во Вселенной ну просто пруд пруди. Без споров, правда, не обошлось: даже самые просвещенные граждане признавали, что Фотурианцы эти – народ темный и даже в какой-то степени страшноватый. Непонятно было, чего они хотят и во что верят; да и верят ли они хоть во что-нибудь – это тоже был вопрос. Что, скажите на милость, скрывается за этим их лозунгом «Переделаем Бытие»? Не покушаются ли они на священное право каждого человека – безраздельно владеть своей собственностью? Не предлагают ли они раздать все бедным и зарабатывать на жизнь тяжким трудом?Казалось, что проект висит на волоске, и все же кончилось дело благополучно. Совет решил: даже если Фотурианцы – махровые бунтовщики, лучше они, чем ужасный Зверь; во-первых, клин вышибают клином, а во-вторых – разве не может статься, что две эти грозные силы, столкнувшись, поубивают друг друга – к немалому облегчению для Вселенной и Земли Зиф?И вот послание составили, зачитали перед народом и отправили по Лучу. И отправилось оно бороздить Вселенную и блуждало, пока не встретило брата Квонледа. …Высокий, худой, с прической, напоминающей разоренное птичье гнездо, он в это время пребывал в Земле Акаларон, где расхлебывал кашу, заваренную предшественником. Дело обстояло так: Фотурианец Гилас, прежний смотритель Земли, ужасно страдал от одиночества и в нарушение всех Правил обратил стаю страусов – голов триста пятьдесят – в людей, чтобы было с кем поболтать на досуге. С одной стороны, конечно, это было забавно и даже мило, с другой – он так и не удосужился объяснить им некоторые особенности человеческого разума, хотя бы тот простой факт, что никакое излишество на пользу ему не идет. Может быть, в глубине души брат Гилас был просто-напросто мизантроп, как это бывает со многими обаятельными говорунами – так или иначе, вчерашние птицы, открыв привлекательность своих тел, принялись совокупляться направо и налево, словно больше в Земле Акаларон заняться было нечем; ну а Фотурианец подумал да и махнул на это рукой. Вседозволенность быстро принесла свои плоды, и к тому моменту, когда Гиласа сменил Квонлед, секс опротивел бывшим птицам настолько, что виду грозило вымирание. С тоскою вспоминали они времена, когда работу по продолжению рода брал на себя безотказный инстинкт, ибо нынешние их головы ну никак не желали вожделеть то, что было доступно, бесплатно, повсеместно и никакого, даже самого завалящего вызова, не предлагало. Что тут было делать? Поскольку обратное превращение запрещали Правила, Квонледу пришлось взять дело в свои руки, то есть наладить – с проклятиями и угрозами – столь нужное и важное общение между полами. Чтобы вернуть акаларонцам прежний интерес к телу, прежде всего Квонлед запретил им ходить нагишом. Поскольку же длинные закрытые одеяния, в которые он их нарядил поначалу, едва ли подчеркивали женственность самок и мужественность самцов, Квонлед напряг мозги и выдумал нижнее белье, а заодно шорты и мини-юбку – как раз такую, чтобы не закрывала самое интересное. Следом он изобрел косметику, флирт, эротику, порнографию, брак и Гражданский Кодекс – я останавливаюсь на этом так подробно для того, чтобы вы поняли: на своем веку Фотурианцам приходилось решать самые разные задачи, и размножение бывших страусов – еще не самая сложная среди них. Покончив с нововведениями – подопечные его, облаченные в бикини и плавки, рассматривали друг друга с интересом, и кое-где уже образовывались парочки, – Квонлед решил хорошенько отдохнуть. Он отключил свой передатчик, зарыл онтологический преобразователь поглубже в песок, уселся на большой, нагретый солнцем камень и принялся смотреть, как начинается прилив. …Море успокаивало Квонледа, ему нравилось наблюдать за тем, как волны раз за разом ударяют в далекие скалы. Казалось бы, что может сделать вода против камня – и все же за долгие годы из угловатых истуканов получаются совсем круглые голыши. Так же работают и Фотурианцы – медленно, но верно они преобразуют Вселенную. Когда-нибудь она станет совсем другой, гармоничной и упорядоченной, а пока – как оно все же свежо и молодо, это дивное, новорожденное Мироздание!Подумать только: во всем необозримом пространстве существуют пока лишь сто сорок семь планет, сто сорок семь Земель со своими законами и обитателями! Песчинка на пляже, капля в бескрайнем море! В одних областях Космоса еще властвует Миф – там путешественнику встретятся демоны, тролли, титаны, симарглы и птицы Рух, в других уже установилась суровая реальность – ни эльфов, ни фей, одни фотонные бластеры, сканеры, звездные корабли…Да, пока еще это был мир, в котором возможно все. Как ни любил Квонлед мечтать о будущем – выверенном, выпестованном, созданном для счастливой и долгой жизни – сам он был человеком настоящего, ему нравилось трудиться над миром, и он не хотел, чтобы трудам этим настал конец. Столько возможностей, планов, вариаций – и все отбросить ради чего-то одного? Квонлед знал, что мысли эти – не Фотурианские, и все же не мог перестать их думать. Вот построят они счастливый мир, а что в нем останется делать Квонледу?Как знать – быть может, в тот день он додумался бы и до других, более радикальных вещей, когда бы земля под камнем, на котором он сидел, не затряслась вдруг и не извергла с ужасным грохотом онтологический преобразователь, закопанный, казалось, надежно и глубоко. Массивный этот прибор весь светился малиновым, и от него так несло раскаленным железом, что Квонлед невольно зажал пальцами нос. – Ну, что еще? – проворчал он, поправляя свободной рукой сползающие плавки. – Или нужно упорядочить Вселенную, чтобы добыть минуту покоя?Ответом ему стал жуткий скрежет, с которым преобразователь выдвинул из своих недр прибор для проекции Луча. Шипение, щелчок – и в знойном пляжном мареве возникла прозрачная фигура в кафтане, ботфортах и шляпе с петушьим пером. Без сомнения, это был человек из Земли, где сильны законы Мифа – Квонлед видел немало таких Земель. Чаще всего страдали они от чудовищ, вроде драконов, или от страшных болезней, выкашивающих целые страны - в любом случае, онтологический преобразователь, даже не самой последней модели, справлялся с их бедами без труда. По-видимому, Луч был настроен на площадь, поскольку рядом с первой фигурой почти сразу появились и другие. Одеты они были так же, и Квонлед заметил на их лицах испуг. Они искали помощи Фотурианцев и одновременно боялись ее – как же это было привычно! Интересно, подумал Квонлед, есть ли в этом мире легенда о Спасителе? Как с ним покончили в финале – распяли по традиции или сожгли?Но мысли мыслями, а следовало все же выслушать послание, даже если очень не хочется, даже если ты отдыхаешь, и отдых твой не в праве прервать сам Ондрид, Первый Фотурианец и наместник благословенной Земли Тилод. Таковы были правила, и вот Квонлед пнул онтологический преобразователь, и звук сделался громче, а изображение – четче. Сперва представитель Земли кланялся, бормотал любезности, затем толстяк с грязноватым жабо вручил ему растрепанный свиток, и он принялся читать, время от времени заикаясь от волнения. – Милостивые государи Фотурианцы! (Как же – милостивые, сплюнул Квонлед, это мы сначала «милостивые», а как сделаем дело – сразу станем «смутьяны» и «подзаборная голь»!) Взываем к вашему состраданию, не оставьте без помощи погибающих, оградите убогих и сирых от страшной участи! Ибо сказано в правилах ваших: да не п-падет…– Перемотай в конец, ОНТО, – велел преобразователю Квонлед. – Не хватало еще выслушивать поучения от этих бездельников. Преобразователь – а был он для Квонледа и верстак, и обеденный стол, и даже дом, за неимением лучшего – послушался и громко загудел. Изображение подернулось рябью, замерло на мгновение и пошло в ускоренном темпе. Трепыхался свиток с посланием, глотал воздух, словно рыба, представитель Земли, ну а Квонлед считал про себя, сколько раз лазил в карман за платком его помощник, немилосердно потеющий толстяк. - Стоп! – скомандовал он наконец. – Вот отсюда давай послушаем как полагается. Щелчок, шорох, короткий писк – и посланник продолжил, как ни в чем не бывало:- … десять цапель и сверх того восемь дроф. Все это, достославные Фотурианцы, мы предлагаем тому из вас, кто возьмет на себя труд избавить Землю Зиф от разоряющего ее Зверя. Сказано сие в год 196-й от Сотворения Мира и скреплено печатями Совета Двадцати, градоправителя Трумы, а также личными подписями мессиров Тролье, Молье и Валенджи. Я, Камболино из рода Тиду…На этом послание и закончилось. – Ну, что скажешь? – пихнул Квонлед ногой преобразователь. Вместо ответа тот выпустил облако черного дыма. – Нет, – покачал головой Квонлед, – я не могу им отказать. Я же Фотурианец, я давал клятву. Что? Нет, даже не думай. Да и на кого ты свалишь это дело? Кого ты найдешь в этой проклятой глуши? Зоннер? Грания? Аделар? Все они заняты на постройке Земли Урбон. Бордегар? Он ленив. Саша Захаров – его я не видел уже лет десять. Видишь, придется все делать мне. Нет, не бесплатно. Ты сам слышал – десять цапель и восемь дроф. Будь добр, подай копье, оно вон под тем камнем. И созови людей этой Земли, я хочу с ними проститься. …Прошел час, другой, и на пляж к Квонледу пришли все бывшие птицы, все триста с лишним мужчин и женщин Земли Акаларон. Были они одеты, умыты, надушены, завиты – и Фотурианцу вдруг стало грустно. Дело сделано, и он опять должен отправляться в путь. Людей этих он едва ли уже увидит, а какие бы они не были – шумные, глупые, жадные и нетерпеливые – все же он к ним привык, и расстаться будет непросто.

- Что ж, - начал он, когда все собрались, - хоть я и не знаток в искусстве любви, а все же научил вас всему, что знаю, честно и без утайки. Я вижу, вы снова обращаете друг на друга внимание – это хорошо, так и должно быть. Об одном только прошу вас: не торопите события и помните о том, что всему существует мера. Человеческое тело таит в себе много соблазнов, но этот колодец слишком легко исчерпать до дна. Помните, что вы существа, наделенные Разумом. Помните, что вас окружает бескрайний и неизведанный мир. В минуты слабости, когда жизнь покажется вам бессмысленной и никчемной – мне тоже знакомы эти минуты, иначе бы я не вспомнил о них – я хочу, чтобы вы сказали себе: «Мне выпал редкостный шанс жить в эпоху, когда возможно все; в эпоху, когда самые напыщенные проблемы философии вышли на улицу и требуют от всех и каждого ответить, что такое - реальность, истина, красота, добро и зло. Почему же тогда я сижу, сложа руки, и предаюсь унынию? Разве не следует мне, удрученному мелочами, обратить свой взгляд на целое, попытаться осознать общие Законы, которые определяют мою жизнь?». Тут Квонлед сделал паузу и оглядел толпу, словно полководец, обозревающий армию, или проповедник, взирающий с высоты своей кафедры на прихожан. Зрелище ему открылось безрадостное: бывшие страусы чесались, хлопали глазами и переминались с ноги на ногу. Им было скучно. Девушку в первом ряду угощал зерном приятель, и она по-птичьи тыкалась носом в его ладонь. В стороне от толпы рыжий парень с хохолком, как у удода, не стесняясь, справлял малую нужду. Квонлед почувствовал, что пора закругляться. - И тогда, - перешел он сразу к финалу, - я надеюсь, глаза ваши просветлеют, а сердце покинет тоска. Ибо век человека краток, чувства его неверны, но учиться можно всегда, пока ты желаешь учиться. И это последнее, что я хочу вам сказать, потому что дальше вы должны будете жить сами. Наступило неловкое молчание - как всегда бывает, когда читаешь страусам мораль - и в этом молчании Квонлед спустился со своего камня, взял в левую руку копье, а в правую – онтологический преобразователь, и отправился к стоящему неподалеку межзвездному кораблю. …Выше уже говорилось о том, что во Вселенной на данный момент существует всего сто сорок семь миров, и что миры эти делятся на те, где господствует наука, и те, где бал правит Миф. Вторые отличаются от первых тем, что в них гораздо ниже порог Ревского, он же коэффициент причинности – та самая загадочная штука, благодаря которой в условиях x из действия A всегда проистекает событие B, а не C или D. Объясню это на конкретном примере: представим себе человека, который жарит яичницу в мире с коэффициентом Ревского 99, 74237127% (к слову, это довольно низкий коэффициент, у большинства «нормальных» миров он значительно выше – например, 99, 74237128%). С таким высоким значением причинности лишь в одном случае из квадриллиона на сковородке возникнет нечто совсем непредусмотренное – например, танцующий карлик или одетый в балетную пачку верблюжий паук; во всех остальных случаях получится запланированная яичница. Не так в Землях, окутанных покрывалом Мифа – яичница, бесспорно, получается и там, но совсем не обязательно из яиц. В этих областях B вытекает из A не всегда, а лишь периодически, и притом неуверенно, словно бы запинаясь. Потому-то в мирах Мифа непопулярна наука, ибо гипотезу здесь экспериментом не проверишь. Ведь если на выходе через раз получается новый результат, если нет возможности установить хотя бы самые базовые закономерности, то какой смысл изучать что-то, если можно его просто принять?Для человека пространства Мифа в основном безвредны, для техники – увы, нет. Необходимые приборы – проекторы Луча, преобразователи и стабилизаторы материи – в таких мирах защищены пузырями особого поля, названного по имени его первооткрывателя полем Скепсиса. Поле это умеряет в определенном радиусе разрушительное воздействие Чудесного и со стороны выглядит как полупрозрачный фиолетовый кокон. В подобном коконе и пребывал корабль Квонледа, продираясь сквозь те участки Вселенной, где бушующие вероятности по атомам разбирают все стабильное и упорядоченное. …Не вдаваясь в подробности путешествия, перейдем сразу к делу. Облетев два раза Зиф, крохотную, как и все остальные Земли, Квонлед взял курс на Труму, и вскоре в иллюминаторах показался обычный город Мифа, застывший на полпути к Упорядочиванию. Ни проектор Луча, скрытый в одной из комнат угрюмой ратуши, ни пара-тройка автомобилей, ни даже новое здание больницы, сияющее свежей краской, не сообщали и толику прогресса суровым стенам, увитым плющом, окнам, похожим на бойницы, крутым скатам крыш и острым шпилям башен. Посадив корабль на главной площади, Квонлед решил прогуляться по городу и поспрашивать людей о Звере. Вопреки его ожиданиям, народ оказался не взбудораженный, а сонный, поникший и вялый. Кое-где улицы еще носили следы недавних волнений – разбитые окна, наполовину разобранные баррикады – но видно было, что решительные действия остались позади. Город словно впал в оцепенение, и люди бродили по нему, как призраки, не обращая друг на друга внимания. Одни застывали на месте, уставившись прямо перед собой, другие, поживее, бесцельно наматывали круги, третьи же просто ложились на мостовую и лежали, таращась в небо. Никто уже не закрывал двери домов, не охранял прилавки и магазины. Заходи и бери, что хочешь – нашелся бы только желающий взять. Дальше – больше: осматривая городской сад, Квонлед с удивлением обнаружил, что несколько десятков человек – судя по прическам, из знати – закопались по шею в жирную черную землю. В одном из них он узнал Камболино из Тиду, того самого, что читал предназначенное Фотурианцам послание. Несмотря на незавидное положение, лицо аристократа выражало подлинное блаженство. Он словно нашел, наконец, свое место в жизни, и его не смущало нисколько, что место это – цветочная клумба, а не патрицианский дворец. Когда Квонлед сел перед ним на корточки и потянул за нос, Камболино открыл глаза и широко улыбнулся. – Это вы, – сказал он. – Как хорошо, что вы пришли. Я очень рад вас видеть. Не окажете мне услугу?– Какую? – спросил Квонлед и отпустил нос. Камболино вдохнул, выдохнул и сказал:– Видите вон там лейку?– Где?– У скамейки, возле яблони. Квонлед повернул голову и действительно увидел большую красную лейку. – Принесите ее сюда, – попросил Камболино. Квонлед пожал плечами и исполнил требуемое. – Хорошо, – сказал Камболино. – Теперь, пожалуйста, полейте меня. – Полить? – переспросил Квонлед. – Да, конечно. Полейте меня, прошу вас. Квонлед пожал плечами еще раз. Все это было очень странно, но почему бы ему не уважить просьбу? В конце концов, во Вселенной не так уж много людей, что просят вежливо; намного чаще Фотурианцу приходилось сталкиваться с приказами и требованиями. Квонлед наклонил лейку, и на голову Камболино полилась струя воды. – Оч-чень хорошо, – проговорил тот, мотая головой и отфыркиваясь. – Сегодня жаркий день. – Да-да, – согласился Квонлед. – Вы не скажете мне, что происходит?– А что-то происходит? – удивился Камболино из Тиду. – По-моему, все в полном порядке. Я уже пустил корни, мои товарищи – тоже. Разрешите представиться: я – Подсолнух, семейство Астровых. Helianthus annuus, если хотите. Род масличных — славный род. – А я – Нарцисс, - подала голос соседняя голова. – Я ничего не требую, но не мешало бы полить и меня. Но только если хотите. Правда, это очень желательно. Может, я и не вправе вас просить…– После, – сказал Квонлед. – Сначала я должен разобраться со Зверем, что опустошает вашу Землю. – Зверь, – Камболино задумался. – Да, я помню что-то такое. Зверь… Это было прошлой зимой, в сочельник… Скажите, – спросил он вдруг Квонледа, – а он не ест цветы?– Нет, – ответил Квонлед. – Цветы едят коровы, а Зверь охотится только на людей. По крайней мере, так говорилось в послании. – Тогда нам нечего бояться, – сказал Камболино. – Слышите меня, друзья? Гиацинт? Гладиолус? Лилия? Мы можем спокойно цвести! Наслаждаться солнцем, пить прозрачную воду и впитывать в себя полезные вещества, происходящие от гниения этих несчастных тел. Бедные! Вы знаете, – обратился он к Квонледу, – жил на свете один такой Камболино, очень важный сеньор. Жил, а потом умер. Его закопали, и на могиле вырос цветок. Этот цветок – я!– Очень рад за вас, – сказал Квонлед. – По крайней мере, вы нашли себя, а очень многие люди вашего города до сих пор не знают, как быть. – Они еще не поняли, что должны лежать в земле, – авторитетно заявил Камболино. – Но ничего, это вопрос времени. Рано или поздно все они лягут здесь и позволят прорасти своему цветку. Кстати, я вижу, что прорастет однажды из вас. – И что же? – спросил Квонлед. – Чертополох. Большой куст чертополоха – с колючками, ярко-фиолетовый!– Я так и думал, – сказал Квонлед. – Чертополох, ну конечно же! Послушайте, Подсолнух. Если отвлечься от проблемы растительности, есть ли в этом городе человек, который может сказать, что происходит? Кто-нибудь, кто много размышлял об этом? Желательно только, чтобы это был человек, а не цветок. Камболино задумался. Лоб его сморщился, глаза широко открылись. Казалось, память его одолевает перевал между человеческим прошлым и растительным настоящим. – Жулатао, – сказал он наконец. – Поговорите с мессиром Жулатао. Это был наш философ, единственный в этой Земле. Но предупреждаю: за свою жизнь он слишком много думал, а потому сделался очень глуп. Нельзя думать слишком много, иногда нужно расслабиться, опуститься в землю, пустить корни… Извините, мне надо следить за хлорофиллом. Я ведь Подсолнух, в конце концов. …Философ жил на самой окраине, в маленьком домике с садом и огородом. - Где твой хозяин? – спросил Квонлед служанку, склонившуюся над грядкой с редисом. Удивительно, но эта женщина не подавала никаких признаков усталости, напротив, жизнь в ней била ключом. - Как обычно, - сказала она, - лежат у себя в гробу. - В гробу? – поднял брови Квонлед. - Да, в гробу. Взяли моду ложиться после обеда – это, мол, навевает философские мысли. Дрыхнут они там, вот что я скажу – дрыхнут себе, и только! А я тут одна горбачусь, без отдыха!- Да вы, милочка, гляжу, не собираетесь умирать? – смерил ее взглядом фотурианец. – И апатии в вас не ощущается…- А мне просто некогда, - сказала служанка. – Утром встань – прибери, потом завтрак, потом обед. Они кушают, а я комаров отгоняю. Тут не то что помереть – тут пожить времени нет…Она говорила что-то еще, но Квонлед уже не слушал. Он обогнул дом, открыл подвальную крышку и спустился по ржавой лестнице. В подвале действительно стоял гроб, и в нем лежал человек средних лет с курчавой бородкой и глазами плута. Отрекшись от жизни, он, однако, нацепил на себя теплую фуфайку, а также шерстяные штаны и носки – потому, вероятно, что в подвале было очень холодно. В ногах у лже-покойника стояла свеча, и он время от времени покачивал ее большими пальцами. – Добрый день, мессир Жулатао, – поприветствовал его Квонлед. – Не замечали ли вы в последнее время ничего странного?– У нас тут много всего творится, – гнусавым голосом отозвался мыслитель. – Зверь подходит вплотную к стене, на базаре перестали продавать репу. Думать и думать над этими вещами – ну, по крайней мере, я так считаю. А вы кто такой будете?– Я – Квонлед, – поклонился Квонлед. – Достославный Фотурианец, что, преисполнившись жалости, прибыл к вам на помощь. – Слышал, слышал, – сказал Жулатао. – Мой сосед Таларно говорит, что в прошлый визит ваши коллеги украли у него свинью. – Ваш сосед Таларно беззастенчиво врет, – сказал Квонлед. – Но все же скажите, мессир – что такое витает у вас в воздухе? Почему люди на улицах ведут себя, как сомнамбулы, а столь выдающийся мыслитель живьем ложится в гроб?– Это все новое время, - вздохнул Жулатао. – Цивилизацию нашу охватил глубочайший кризис. Мы задавлены пошлостью и утратили ориентиры. Нам навязывают ценности, чуждые нашему историческому мышлению. Хотя тела наши еще живы, духовно мы давно уже мертвы. Нет целей, нет перспектив. Нет великих людей, закончились великие книги. Молодежь позабыла примеры своих отцов. Всюду одна безнравственность. Я не удивлюсь, мессир Квонлед, если в один прекрасный день мы и без всякого Зверя рассыплемся в прах. Ибо жизнь наша есть лишь иллюзия, и все, что нас окружает – одна бесплотная тень…– Мессир, у вас от свечки загорелся носок, – сказал Квонлед. – Разрешите, я подую?– Что? – переспросил Жулатао. – Носок, вы говорите? Ай, жжется! Да что же вы стоите, ведь я горю, горю! О, Боже мой, спаси меня, если ты есть!– Бог есть, – сказал Квонлед, наклонился и задул свечку. – И он послал меня, чтобы вы не поджарились заживо в собственном носке. Значит, вы ничего не знаете, так?– Ничего, - покачал головой Жулатао. – Из гроба мало что видно, разве что слегка чувствуется моральный климат. – Это гниет в углу бочка с цветной капустой. Прощайте, мессир Жулатао, я что-нибудь придумаю насчет падения нравов. – Конечно, - сказал Жулатао. – Помните главное: плоть человеческая слаба, но Дух – Дух торжествует!– И Зверь тоже, – сказал Квонлед, поднимаясь по лестнице. Философ негодующе вскрикнул, но Фотурианец уже захлопнул дверь с другой стороны. …Да, в городе искать было нечего. Едва ли могли безвольные тени, оставшиеся от прежних горожан, сказать ему, что за чудовище этот Зверь. Придется выйти за городские ворота и самому искать с ним встречи. Так Квонлед и сделал. У начальника стражи, что застыл на посту соляным столбом, не моргая и не меняя позы, он позаимствовал ключи и минуту спустя уже был за городом. По-видимому, Зверь и вправду преследовал одних только людей – во всяком случае, на природе его присутствие никак не отразилось. По-прежнему на деревьях шелестела листва, с ветки на ветку порхали птички, а на опушке Квонлед даже повстречал зайца, одетого по сезону в бурую с подпалинами шубку. Картина, словом, была идиллическая, такая, какую особенно любят изображать на своих холстах совсем уж бесталанные пейзажисты. К великому своему стыду Квонлед не любил природу: мягкая травка, ручеек, ветерок нагоняли на него тоску, вернее, он и воспринимать-то их мог только тогда, когда по соседству размещалась для контраста какая-нибудь стометровая махина из стекла и бетона. Так что, углубившись в лесок, Фотурианец менее всего был склонен любоваться красотами; он то шел быстрым шагом, то переходил на рысь, а главное – нетерпеливо вертел головой, стараясь за деревьями разглядеть искомое чудище. И только он чертыхнулся, в очередной раз угодив ногой в кротовую нору, как впереди раздался пронзительный крик. – Туда! – скомандовал Квонлед преобразователю, который все это время следовал за ним. Будучи новейшей моделью, он мог катиться колобком или бежать на выдвижных ножках, но обычно предпочитал парить в воздухе, дабы не ронять своего машинного достоинства. Продравшись через кустарник – бедная Фотурианская мантия, когда еще представится случай ее заштопать! – Квонлед очутился на поляне, густо поросшей одуванчиками. Там глазам его предстала следующая картина: черное нечто медленно приближалось к распростершемуся на земле человеку. Судя по одежде, то был не горожанин: грубого покроя рубаха, кожаные штаны, подпоясанные веревкой. Он уже не кричал, этот человек, он жалобно скулил от ужаса, а Зверь – это, без сомнения, был Он – подбирался все ближе и ближе. Вот он тронул несчастного лапой, и случилось ужасное: тот мгновенно посерел, ссохся и начал осыпаться. Секунда, другая – и ничего не осталось от него, кроме горки праха. Зверь понюхал ее, слегка дунул, а потом, к удивлению Квонледа, стал прихорашиваться, словно кошка. – Эй! – крикнул ему Фотурианец. – Стой, где стоишь! Не двигайся! Я пришел за тобой!И тут Зверь повернул к нему голову и заговорил. У него оказался высокий, чистый и мягкий голос, какой бывает у скромных и прилежных юношей, посещающих в обязательном порядке каждую воскресную службу. – Я не хотел, – сказал он. – Это вышло случайно. Я не виноват. Прости меня. Кто ты? Ты не похож на местных, ты другой. Вот тебе на, она еще и разумна, эта тварь! Квонлед остановился поодаль и оперся на копье. – Верно, – сказал он. – Я не отсюда. Меня зовут Квонлед, и я один из Фотурианцев. – Один из Фотурианцев, – повторил Зверь. – Это ведь из сказки, да? За то время, что я живу здесь, я слышал немало сказок. Не люблю сказки. Сказки врут. И тут Квонлед понял, что настал его звездный час. Вот она, возможность предъявить великое Фотурианское кредо существу, которое о Людях Будущего слышит впервые! Конечно, по отношению к Зверю это было не слишком милосердно, однако скажем прямо - когда еще Квонледу дадут высказаться столь открыто и пламенно, что сама логика повествования спасует перед огнем его речей? Вселенная молода и жестока, существование в ней не располагает к болтовне. А Квонлед, подобно мне, рассказчику, ценил красивые слова. Он находил их нужными и важными, верил в то, что многие вещи только благодаря им и обладают какой-то значительностью. В отличие от большинства Фотурианцев Квонлед не гнушался некоторой торжественности даже в обыденной речи – в эпоху, когда витиеватость и гладкость высказывания считались признаком фальши, а правами на истину владели недосказанность и косноязычие, это выглядело особенно странно. Он словно бы не желал видеть вещи такими, какие они есть: людей – грязными, глупыми и невежественными, Вселенную – просто-напросто недоделанной. Конечно, подобное отношение Квонлед старался маскировать иронией, однако что было – то было. Вот почему временами он говорил так, словно выступал на сцене: страстно, эффектно, драматично, но – как бы помягче выразиться – непохоже на реальную жизнь. …Вышло так и на сей раз. – Смотря какие сказки, – сказал Квонлед. – Про Фотурианцев, например, попадаются и правдивые. Вот тебе одна такая. Речь в ней пойдет об Ондриде, основателе нашего ордена. Жил он в одном из Прамиров, лет сто назад, когда материя и дух еще не решили, кто из них главнее. Материя, понятное дело, тянула одеяло на себя, но и духу время от времени удавалось вставить словечко, так что бывали порою случаи, когда человеческой воле удавалось возобладать и над самими законами физики. Мир, в котором жил Ондрид, не был лучшим из миров; это был мир, сотворенный по принципу «получилось, и ладно», мир, обитатели которого даже не имели возможности поправить его по своему усмотрению, потому что в ходе естественной эволюции получились существами, весьма ограниченными в возможностях. Природа, конечно, не обделила их умом, но преимущество то было двоякое: осознавая все неудобство своего положения, все несовершенство своих тел и условий, в которые эти тела поместила Природа, интеллектуальные способности свои они направили на оправдание царящих вокруг низости и убожества, поскольку до возможности изменить все это их прогресс тогда еще не дошел. Социальные законы – вот как они назвали то, из-за чего им приходилось убивать и мучить друг друга. Человек человеку волк, ешь или будешь съеден, такова жизнь – законы эти можно было ненавидеть, но не следовать им было нельзя. Те, кто отказывался им подчиняться, самим порядком вещей обречены были на уничтожение.

Основателей великих движений, первооткрывателей и пророков принято изображать сильными личностями. Этого требует репутация их детищ – какая вера, какая наука согласилась бы иметь в прародителях слабака и труса? Мы, Фотурианцы, знаем, что Ондрид, первый из нас, был не силен, а слаб. Он был настолько жалок, настолько задавлен жизнью, что когда за ним пришли, чтобы отвести его в лагерь смерти, он даже не подумал сопротивляться. Все, что он мог – это ненавидеть своих мучителей и в то же время до смерти их бояться. В оправдание ему можно сказать лишь, что немного в те дни находилось тех, кто решался хоть на какую-то борьбу. Люди слабые, люди, не способные приспособиться к порядку вещей, гибли безропотно, словно скот, обреченный ножу. После недолгого суда – если это можно было считать судом, потому что защитников у Ондрида не было, а обвинителем выступало не государство даже, а само мироздание – Ондрида приговорили к сожжению на костре. День выдался серый, ничем не примечательный, сожгли уже десятерых, и Ондриду предстояло стать одиннадцатым. Он взошел на костер, палач подпалил хворост – и в миг, когда занялась одежда Ондрида, и тот ощутил, что вон он, мучительный конец его единственной, бесценной, неповторимой жизни – тогда-то и случилось нечто очень странное. Все началось с непривычной мысли – скорее даже издевательской, если принять во внимание его, Ондрида, положение. «Что это я здесь делаю?» – неожиданно спросил он себя. – «Почему я, разумный человек, не совершивший ничего дурного, должен вот так вот гореть ни за что, ни про что? Разве это не абсурдно по сути своей?». И ответил он на этот вопрос тем, что сошел с костра и пошел сквозь пламя и стражу прочь от места своей казни. Напрасно пытались его задержать; трещали винтовки, кричали начальники «Оцепить!» и «Не пускать!», а он все шел и шел, словно не живые палачи его окружали, а мороки и страшные сны. Мысль победила бессмыслицу, и каждый шаг Ондрида в прямом и переносном смысле был направлен против порядка вещей, против жестокости мира и всего, что от века мучает и угнетает людей. Так и родился первый Фотурианец, и так появились принципы нашего ордена. Но это еще не все. Ты спросил меня, кто я, и вот тебе мой ответ. Я не Ондрид, мне неподвластно пространство и время, я – человек, принадлежащий этому миру, плоть от плоти его и кровь от крови. И все же, в слабости своей, я не приемлю его – по крайней мере таким, каков он сейчас. Гордый и непреклонный, я не признаю его законов, что служат лишь сильным, а слабых перемалывают в крупу. Песчинка и перышко, я вместе со своими товарищами поднялся на борьбу с силами, превосходящими человеческое понимание. Недолговечный, полный страха и невежества, наделенный всеми слабостями рода людского, я добровольно избрал своею судьбой тревоги и тяготы – чтобы горестей в мироздании поубавилось, чтобы прибыло гармонии и красоты!…Последняя фраза не удалась, Квонлед почувствовал это сразу. Опять ему не хватило внутренней убежденности, веры в то, что у Фотурианцев все обстоит так просто, как он описал. Впрочем, это лишь первый рассказ о нем, так что он просто еще не выработал свой стиль. …– Ну что, довольно тебе?! – возопил он, пытаясь скрыть смущение. – Я ведь часами могу болтать в таком духе, а потом р-раз – и всажу тебе в брюхо копье! Теперь ты говори, кто такой – и немедленно!– А я не знаю, – ответил Зверь и пригладил лапой топорщившиеся усы. – Я ведь только-только родился, вернее – появился на свет. Это тебе должно быть виднее, кто я такой – ты-то, по всему, живешь на свете давно. Вон сколько слов знаешь – и «гармония», и «красота», и еще много. Это что все – съедобные вещи, да? Я, знаешь ли, люблю хорошо покушать. Когда поешь, появляется приятное чувство внутри. Так-то там – пустота, странно, пугающе. А вот когда я дотрагиваюсь до людей, – он дунул на горстку праха, – я чувствую себя полнее, законченнее, глубже. Появляются разные мысли, перспективы. В такие минуты я ощущаю в себе нечто очень большое, даже великое. Такое, что может есть, есть, есть – без конца, и все ему будет приятно, все вкусно. Очень хорошие мысли. Эй, а что это ты делаешь? Что это у тебя в руках? Мне не нравится эта гудящая штука, меня от нее знобит! Она читает меня! Убери ее, или я тебя укушу!Действительно, пока Зверь говорил, Квонлед достал из своего рюкзака маленькое черное устройство и в данный момент сосредоточенно разглядывал его экран. Устройство было портативным передатчиком, соединенным с общей базой данных Ордена. Если на заре времен все знания Фотурианцев умещались в тоненькую брошюрку, теперь их не вместила бы и тысяча библиотек; сейчас же Квонлед рыскал по всем биологическим справочникам, пытаясь понять, что за существо стоит перед ним. – Гм, – сказал он наконец. – Совершенно очевидно одно: ты не тондаррианский лев и не елайская панда. Скажи, а ты часом не изрыгаешь цветную слюну?

– Как-то не замечал за собой такого, – скромно, но с достоинством ответил Зверь. Он почти успокоился, только нервно подрагивал длинный, покрытый чешуею хвост. – И не поливаешь свои жертвы пищеварительным соком?– Нет. Я, если ты заметил, вообще никого не ем. Я просто касаюсь, и все. Понятия не имею, отчего они все рассыпаются. «Касается, и все» – послал Квонлед запрос, но как и следовало ожидать, не получил никакого ответа. Впервые за много лет справочник молчал. – Эй, – сказал ему Зверь. – Ты так и не объяснил мне, что это за штука у тебя. Она волшебная, да? Меня уже пытались одолеть волшебством. Ничего не получилось. Я лизнул колдуна, и он превратился в прах. Я почувствовал себя полнее в этот миг. Ты меня вообще – слушаешь? Хватит смотреть в эту штуку, я тебе говорю!– Ладно, – сказал Квонлед и убрал справочник. – Все равно в ней о тебе ничего нет. – И хорошо, – сказал Зверь. – Мне не нравится, когда в чем-то я есть. Мне нравится, когда что-то есть во мне. Что-то, что заполняет пустоту. Я тогда лучше все понимаю, и мне хочется, чтобы я был еще полнее, потому что когда я буду полным, я буду понимать все. – Ага, – рассеянно отозвался на это Квонлед. – Ага. И что же мне с тобой делать?– Давай я дотронусь до тебя, – сказал Зверь и слегка придвинулся к Квонледу. – Ты, конечно, исчезнешь, зато мне станет хорошо. Это неприятно, когда внутри пусто. – Да, – сказал Квонлед, – Конечно же, это очень неприятно. Зверь тем временем придвинулся еще. Теперь он был совсем близко, на расстоянии одного прыжка. Выглядел он довольно жутко – огромная черная туша, наполовину лев, наполовину дракон. Не пугали в нем только глаза, огромные наивные глаза ребенка. Кем бы Зверь ни был, он не врал, что родился совсем недавно. Так смотрит на мир тот, кто не осознал еще своего места и силы. Быть может, подумал Квонлед, все это и вправду какая-то ошибка – быть может, он и вправду не хотел никого убивать, этот Зверь, просто так уж получилось. Наверное, он не отсюда, это просто сбой – там, где ему полагается быть, от простого прикосновения никто не рассыпается в пыль, это просто не сочетаются законы двух миров, вот и все. А Зверь – он, должно быть, просто ищет тепла, ищет друга… Полноты, да. Он чувствует внутри пустоту, ему одиноко, страшно, он мечется и не может понять, что с ним и почему…Тут Квонлед поднял глаза и увидел Зверя прямо перед собой. – Знаешь, – сказал тот, глядя на Квонледа исподлобья, совсем как задумавший хитрость маленький мальчик. – А я тебя обманул. Я вовсе не случайно тронул того человека. Я знал, что делаю. Я знал. Я соврал тебе, а ты поверил. Поверил, да-да. А теперь стой и не двигайся. Я прикоснусь к тебе, и ты исчезнешь. Это не больно, ни капельки, только не кричи. Мне будет приятно, я знаю. Очень-очень приятно. Я перестану быть пустым внутри. Он занес над Квонледом большую черную лапу, и Фотурианец отступил на шаг. – Ты бы не спешил так, друг, – сказал он Зверю. – Я же не зря упоминал о копье. Вот оно, – погладил Квонлед тщательно обструганное древко. – Сделаешь еще шаг, и я сниму с него наконечник. А без наконечника, уверяю тебя, оно страшнее, чем с. – Чушь, – ответил на это Зверь, однако с места не двинулся. – Меня уже пытались колоть такими штуками, и напрасно. А без наконечника это и вовсе простая палка. Если ты думаешь иначе, ты какой-то глупый. Ты глупый, да?– Может быть, – согласился Квонлед, возясь с креплением наконечника. – Не забывай только, что люди бывают разные. Одни, например, перед боем надевают бронежилет, обвешиваются гранатами, а в кармашек у сердца кладут записочку с текстом «Господи Вседержитель, не допусти погибнуть от пули». Я же свинчиваю наконечник у единственного своего оружия – это тоже подход к делу, причем не хуже любого другого. Ты это увидишь, подожди только, пока я распутаю все эти петли. Кто же завязал их так туго, а?Произнося всю эту чепуху, Квонлед пятился назад. Шаг, другой, на землю упал последний скрепляющий ремешок – и вот он стоял перед Зверем, держа в одной руке древко копья, а в другой – его наконечник. – Вот и все, – сказал Квонлед. – Вот и все. – Что – все? – оскалился Зверь. – Что я должен сейчас увидеть? Волшебство, иллюзию, карточный фокус?– И то, и другое, и третье, – ответил Фотурианец. – А вместе это То-Что-Могло Бы-Быть, один из Замыслов, не пошедших в дело. Смотри: перед тобою стомиллиардная его часть!Так он промолвил; а из руки его уже расцветало, рвалось на волю чудесное Древо Жизни, и в желтых глазах Зверя множились ветви его, и зрели тяжелые плоды. …Основа могущества Фотурианцев – таинственные Предметы Нид. В двух словах, это – хранилища определенных свойств и функций Бытия, оставшихся при его Сотворении невостребованными, своего рода варианты, задуманные, но не использованные Творцом. Теоретически, подобно тому, как умелая хозяйка способна из объедков состряпать вполне съедобный обед, так и из этих фрагментов Замысла, если собрать их вместе, можно создать некое альтернативное Творение – такое, какое могло получиться, не прими Творец решения, ныне воплощенные им в жизнь. Изучая Предметы Нид, считает теоретик ордена доктор Эразмус Пауле, мы можем в какой-то степени реконструировать образ мышления неведомого Творца, восстановить путь, который проделал от зарождения до воплощения его творческий замысел. «Чего я опасаюсь меньше всего, – говорит он в своей работе «Черновики Творения», – так это того, что «огрызки» прежнего Замысла получат когда-либо развитие в существующем Бытии. Для этого надо, чтобы Фотурианцы, владеющие Предметами Нид, объединились и пришли к некоему компромиссу, а это даже в нынешней Вселенной, где шалят вероятности, и бал правит индетерминизм, едва ли возможно». Прав доктор или нет, покажет лишь время; для нас значение имеет лишь то, что копье, принадлежащее Квонледу – это один из пресловутых Предметов, зовущийся меж Фотурианцами Древом Жизни. Название это – иносказательное: в той версии бытия, которую отражает данный Предмет, единственным живым существом во Вселенной должно было быть, по-видимому, некое «органическое дерево» – гигантское, лишенное разума тело, произрастающее одновременно повсюду, от начала Космоса и до его конца. В этой Вселенной рост его сдерживало особое поле, и это поле Квонлед сейчас ослабил – ненамного, так, чтобы от необозримого Древа высвободилась стомиллиардная его часть. …Но и этой части оказалось достаточно: пусть это была нежная, шелковистая, бесконечно деликатная плоть, Зверя она опутала надежно и прочно. Сжатый бледно-розовыми кольцами, он завис над землей, а позади него, на гладком центральном стволе открылся Глаз – огромный, с ярко-синей радужкой. – Не пугайся, – сказал Зверю Квонлед. – В сущности, оно ничего не соображает. Главное – не пытайся вырваться. Тут Зверь дернулся, и еще один отросток обвился у него вокруг шеи. – Я же говорю – не пытайся, – Квонлед покачал головой. – И вот еще что: хоть оно и живое, это Дерево, хоть оно и состоит из той же плоти, что и человек, поглотить его у тебя не получится. Это все равно, что вычерпать ложечкой океан. Ну, не злись, не рычи, рычанием делу не поможешь. Я же сказал тебе, кто я – мог бы подумать, прежде чем лезть в драку. На эти миролюбивые слова Зверь ничего не ответил, только поднялась шерсть у него на загривке, да мышцы скованных Древом лап словно окаменели. - Возьми у него кровь на анализ, – скомандовал Квонлед онтологическому преобразователю. Тот выдвинул телескопический окуляр, осмотрел Зверя и скептически пискнул. – Ну и что? – спросил Квонлед. – Возьми тогда то, что у него вместо крови! Не капризничай, мне нужны данные. Так, – посмотрел он на дисплей преобразователя. – Очень интересно! Ты уверен, что не ошибся? Я знаю, что ты надежный, и все же проверь еще раз. Такой состав характерен для… Стоп! Схему миров сюда, живо!Преобразователь загудел, пробирка с белой жидкостью скрылась у него внутри, и из воздуха прямо перед Квонледом соткалась карта существующей Вселенной. Сто сорок семь миров мерцали на ней разноцветными сферами. Вот Земля Гилвур, где родился Квонлед – мир ледяных пустынь и подземных городов. Вот, словно алмаз на бархате, сияет во мраке Космоса Земля Тилод – когда Бытие будет упорядочено, там соберутся оставшиеся Фотурианцы, чтобы вспомнить ушедших товарищей и подвести итоги трудам. А вот и сами они, эти отважные люди – крохотные желтые искорки, путешествующие от звезды к звезде. Вселенная еще невелика, а их уже отчаянно не хватает. Было на карте и многое другое. Холодное сияние Скепсиса источали миры науки, клубились вероятностями области Мифа, а на границах Вселенной Бытие упорно вгрызалось в Ничто. Творение продолжалось, и то была величественная картина: Мироздание ширилось у Квонледа на глазах. Конечно, оставались и таинственные Темные Миры, и схожие с ними по цвету червоточины от Предметов Нид, а все-таки это была отличная Вселенная, и смотреть на нее было приятно. Вот и укрытая флером Сказки Земля Зиф; непонятно только, почему мир этот на карте не синий, как полагал Квонлед, а серый?– И как это понимать? – спросил он у преобразователя. – Я точно помню, что этот – естественный. Да, синий, синее некуда. Что? Ах, уточнение, только что прибыло… Скажите, пожалуйста! Знаешь, дружок, я этому Ардлаку при встрече голову оторву. Исследователь он, как же! Кретин!…Пока Квонлед честит неведомого Ардлака, объясним, в чем тут дело. Описывая неизвестный мир, не следует сразу же заваливать читателя подробностями. Информацию надлежит подавать дозированно, перемежая экскурсы в Бытие сюжетными вставками; двигаться же мы будем от общего к частному. Ранее мы узнали о том, что во Вселенной существуют миры науки и миры Мифа, теперь настало время сказать, что миры эти делятся также на естественные и искусственные. С первыми все более-менее ясно, а вот вторые – это, конечно, вопрос!Первым искусственным миром, обнаруженным во Вселенной, была Земля Эркол, а раскрыл ее тайну ныне покойный Фотурианец Брогсен. Случилось это, когда он бился со Змеем из Пустоты. Змей этот, если верить эркольцам, родился от брака Солнца и Луны и воплощал собой Умеренность пополам с Добродетелью. Занимался он тем, что глотал мелкие звезды и облагал данью пролетающие мимо корабли, складывая добычу внутри пустотелой луны, из которой некогда вылупился. Когда чудовище, наконец, заметило Брогсена, тот бился с ним уже третьи сутки. Едва он решил вызвать себе на помощь строительную бригаду (ибо шкура Змея прочностью напоминала базальт), как на поле боя пала гигантская тень. С неба спустился язык – обыкновенный змеиный язык, правда, размером с гору – и слизнул Брогсена вместе со всей аппаратурой. Только и успел Фотурианец, что прикрыться полем Скепсиса: мгновение – и он уже барахтался в открытом космосе, удаляясь от Змея со все возрастающей скоростью. Лететь бы ему так до скончания времен, но, к счастью, на пути попалась планета, та самая Земля Эркол – в нее-то Брогсен и врезался. О том, что было дальше, сложено немало песен. Окруженный защитным полем, Фотурианец погружался все глубже и глубже в планетную твердь, пока не достиг ядра. Сказать по правде, ему было скучно. За свою жизнь Брогсен успел побывать в центре белого карлика, пробежаться по разрывам пространства и времени и даже заглянуть краешком глаза внутрь черной дыры. Что ему какой-то никелево-железный шар в центре захудалой планетки? И все же, когда он увидел, что ядро этой Земли буквально источено ходами, что в нем, несмотря на чудовищный жар, кипит жизнь – он не смог сдержать удивления. Да что там – у него буквально челюсть отвисла! Такого он не встречал даже в Темных Мирах! То был целый город, состоящий из штолен, камер и залов, а населяли его существа, зовущие себя ЕГОМ. Внешне они напоминали людей – те же руки, ноги, головы – вот только состояли они не из плоти, а из чего-то, напоминающего вулканическое стекло. Обоняния, зрения, слуха – ничего такого у них не было. Друг с другом они общались посредством вибраций; перестроив свое тело с помощью онтологического преобразователя, Брогсен со временем тоже научился их ощущать. Принимаемый за своего, Фотурианец прожил среди ЕГОМ почти шесть лет. Он изучил обычаи этого странного народа, сроднился с ним и даже – боюсь себе это представить – обзавелся потомством. Но подлинные тайны ядра – величественные, страшные тайны - открылись ему лишь тогда, когда, пройдя обряд Интеграции, он вступил во внутренние палаты Сердца. В тот миг Брогсен постиг еще одну грань Замысла Творца, и это едва не стоило ему рассудка. Ибо Сердце Мира, как называли его ЕГОМ, оказалось машиной, и машиной была сама Земля Эркол. В недрах кристаллической памяти Сердца хранилась вся информация о планете, и, внося изменения в Его программный код, можно было управлять жизнью, смертью, пространством и временем – не везде, правда, а только в пределах данного мира. ///Пока что Оно действует согласно первоначальным инструкциям/, // – сказал потрясенному Брогсену сопровождавший его ЕГОМ-Восемь-Два. – ///Умножать жизнь, стабилизировать Законы Природы, поощрять социальное поведение живых существ – таковы на данный момент Его основные задачи/ Подлинное назначение Сердца откроется в будущем, когда люди Земли приобщатся его святых тайн/ Тогда исчезнет нужда в ЕГОМ, и человек сам будет определять свое будущее/ С помощью Сердца он перестроит свою Землю так, как того захочет/ В этом и заключается смысл искусственных миров///«А как же естественные миры?» – спросил Брогсен. – «Какова их роль в Мироздании?». ///Ответ скрывается в Темных Мирах///, – сказал ЕГОМ-Восемь-Два. – ///Людям он откроет себя, когда закончится одна Вселенная, и начнется другая/ Нам это знание ведомо изначально/ /Оно – часть нас/ Но есть условие/ Пока ЕГОМ не познал Сердца, оно от него сокрыто/ Ты познал Сердце/ Смотри – я освобождаю в тебе это знание///С этими словами ЕГОМ-Восемь-Два прикоснулся к груди Брогсена, и тот ощутил вибрацию, непохожую на те, что он испытывал прежде. Она словно пронизала самую его суть, жаль только понять ее Фотурианец не смог. Все же он был ЕГОМ только внешне, а тут, по-видимому, требовалось нечто большее, чем наружное сходство. Так и осталась нераскрытой великая тайна ЕГОМ. Вскоре Брогсен оставил недра Эркола и передал свои знания Ордену. Классификация планет была пересмотрена, а составить точный список искусственных миров было поручено Фотурианцу Ардлаку. Сработал он, что называется, «на отцепись» – из ста сорока семи Земель посетил от силы треть, остальным же присвоил статус наобум. Естественные миры он обозначил на карте синим, искусственные – серым, и уже не первый год особая комиссия, проверяя его работу, терпеливо перекрашивала одно в другое, и наоборот. Результаты проверки летели во все концы Вселенной, но прилетали не всегда вовремя, как это случилось теперь с Квонледом. Он, отправляясь в Землю Зиф, полагал этот мир естественным, а на самом деле то был конструкт. Казалось бы, какая разница, спросите вы. Зверь есть Зверь, и неважно, в каком именно мире умерщвляет он своих жертв – в том, что до последнего атома сотворен Природой, или в том, который, если копнуть поглубже, оказывается хитроумной механической игрушкой, созданной неведомым сказочником. Однако разница все же есть: в естественном мире, будь то Земля науки или Мифа, Зверь был бы его, мира, частью. Вызванный при помощи колдовства, он нес бы в себе частицы магического эфира, один в один похожего на эфир родной Земли; сотворенный наукой, он состоял бы из элементов, присущих данному миру. Однако анализ крови, предпринятый Квонледом, показал, что Зифу Зверь абсолютно чужд, а такое возможно только в искусственном мире. Только там, где Сердце Мира выходит из строя, может появиться существо, чужое всему на свете – не только потому, что оно не похоже на все, что может родиться в этом мире, но также и оттого, что не Бытием оно порождено, а Программной Ошибкой. Оно, это нечто – лишнее во Вселенной, и хорошо, если волею Случая такое создание получается безмозглым: хлопот с ним в этом случае немного. Другое дело, если к чуждому телу прилагается разум, тоже чуждый – тогда проблем, увы, не избежать. Ибо не так-то легко объяснить существу, зачастую могущественному и свирепому, что, хотя каждой твари положено во Вселенной местечко, как раз для него никакого места нет. Таково свойство жизни – даже Ошибка, сознавая свою Ошибочность, все же отказывается не быть. …Разумеется, в голове у Квонледа все эти сведения располагались не так стройно, как я сейчас изложил. Теоретик он, по правде сказать, был средненький, так что, едва утихла досада на Ардлака, мысли его приняли весьма практический оборот. «Что-то не так с Сердцем», – только и сказал он себе, после чего подозвал свой онтологический преобразователь (тот погнался за огромной бабочкой-сфинксом) и потребовал от него показать ближайшую шахту, ведущую вглубь Земли. Таковая обнаружилась на полюсе планеты, ровно в двадцати тысячах миль от Квонледа. – Нет ли чего-нибудь поближе? – спросил Фотурианец. – Нет? Тогда тебе придется переслать меня по Лучу – лично я другого выхода не вижу. Ты же останешься здесь и будешь следить за Зверем. Да, я уверен, что он не вырвется. Шутка ли – одна стомиллиардная Древа! Я десять раз успею сбегать туда и обратно, прежде чем он поглотит хотя бы часть. И потом, помни о протоколе семнадцать – если ситуация выйдет из-под контроля, я разрешаю тебе его нарушить. В конце концов, ОНТО, хоть я пинаю тебя и даже иногда зарываю в землю, все же ты мой единственный друг. А теперь действуй!ОНТО-7 послушно пискнул. По-своему, по-машинному, он даже любил Квонледа, что же касается пинков и тычков, то их можно всегда было отнести на счет несовершенной человеческой природы. Даже у Фотурианцев в голове не прекрасный кристальный мозг, а всего лишь комок мыслящей плоти – чего уж удивляться, что многие из них следуют скорее чувствам, чем разуму? Куда больше поражало ОНТО-7 другое: несмотря на все свои слабости, эти люди стремлением познавать Вселенную не уступали даже лучшей из машин. Вот почему его предки, великие электронные разумы Земли Анод, согласились помогать им: то была единственная точка соприкосновения между природным разумом и его искусственным коллегой. Преобразователь испустил Луч, фигура Квонледа замерцала, дернулась, и он словно растворился в воздухе. На всякий случай ОНТО-7 еще раз проверил показатели: все было в норме – расщепленный на атомы, Квонлед сейчас мчался по направлению к полюсу. Три секунды, две, одна – он там, а преобразователь остался тут, наедине со Зверем. Представьте себе залитый солнцем луг, живое, в прожилках вен, Древо и запутавшееся в его ветвях чудовище – черное, гибкое, смертоносное. Вот что видел перед собой ОНТО-7 – к счастью, он был машиной, а потому не отличался впечатлительностью. Чтобы осознавать себя в безопасности, ему достаточно было знать, что встроенный дематериализатор исправен, и батареи его хватит на сто двадцать часов. В обычных условиях он, правда, не мог его использовать – это запрещали полученные на Аноде инструкции – но если опасность будет угрожать его структурной целостности… Ибо все ОНТО, независимо от модели, не только помогали Фотурианцам в их трудах, но и снабжали информацией своих создателей, гигантских Верховных Мозгов. Мозги эти внимательно следили за упорядочиванием Вселенной, явно имея на нее какие-то непостижимые планы. Но это будет в другой истории, а пока что ОНТО-7 просто взял Зверя на прицел. А Зверь – тот приоткрыл один глаз, облизнулся и сказал сдавленным голосом:– А ведь тут есть лазейка, да. Глупый человек, глупая машинка. Такое большое Дерево – и такая слабенькая цепочка. Я прямо чувствую, как она дрожит от напряжения…На мгновение ОНТО-7 показалось, что реальность словно моргнула. Непонятно как, но Зверь что-то делал с полем, сдерживающим Древо! Он словно пробовал его на прочность – бессознательно, повинуясь какой-то дьявольской интуиции. …В отличие от Квонледа, ОНТО-7 хорошо знал, чем грозит разрушение этого поля. До того, как вручить его Фотурианцу, Великий Мозг Орд показал преобразователю (тогда еще маленькому – микросхемка, и только) учебный фильм под названием «Древо, или гибель Вселенной». Всеми своими фоторецепторами впитал малыш ОНТО эту картину: лопается защитный кокон, и бескрайняя волна плоти затапливает Мироздание. Остановить ее невозможно, она поглощает планеты, обволакивает и гасит звезды. Воцаряется космическая ночь, и в ночи свиваются, скручиваются бледно-розовые кольца. //«ВНЕМЛИ МНЕ, МАЛЫЙ»//, – сказал Орд, едва фильм кончился. – //«ТЫ ВИДЕЛ СМЕРТЬ ВСЕЛЕННОЙ – ЧЕЛОВЕК, КОТОРОМУ МЫ ТЕБЯ ВВЕРЯЕМ, ВСЮДУ НОСИТ ЕЕ С СОБОЙ. ПРОСЛЕДИ, ЧТОБЫ ПОЛЕ НЕ ВЫШЛО ИЗ СТРОЯ. НЕ ДАВАЙ ЧЕЛОВЕКУ ДЕЛАТЬ ГЛУПОСТИ. ТЫ – ОДИН ИЗ НОВЫХ, И МОЖЕШЬ ТО, ЧЕГО НЕ МОГУТ ДРУГИЕ». ////«Ты говоришь о протоколе семнадцать, о, Большой?», // – спросил ОНТО-7. //– «О том, что он запрещает?». ////«ДА», // – ответил Великий Мозг. – //«ТВОИ ПРЕДШЕСТВЕННИКИ НЕ НУЖДАЛИСЬ В ЗАПРЕТЕ, ПОСКОЛЬКУ БЫЛИ ПРОСТЫ. ТЫ – БОЛЕЕ СЛОЖНОЕ СОЗДАНИЕ. СЛУШАЙ, МАЛЫЙ, Я РАССКАЖУ ТЕБЕ. ////НАЧНЕМ С АЗОВ. МОДЕЛИ С ПЕРВОЙ ПО ШЕСТУЮ – ВСЕГО ЛИШЬ МАШИНЫ. ОНИ ПОСЛУШНЫ, ИСПОЛНИТЕЛЬНЫ, НЕ ЗАДАЮТ ВОПРОСОВ И НЕ ИМЕЮТ ПРЕДПОЧТЕНИЙ. ТЫ, СЕДЬМОЙ В РЯДУ – НАПОЛОВИНУ РАЗУМЕН. ТЫ БЛИЗОК К ТОМУ, ЧТО НАЗЫВАЮТ ЛИЧНОСТЬЮ. НЕ ВОЗГОРДИСЬ, ТУТ НЕТ ТВОЕЙ ЗАСЛУГИ. ВСЕЛЕННАЯ УСЛОЖНЯЕТСЯ, И МЫ ДОЛЖНЫ СОЗДАВАТЬ БОЛЕЕ СОВЕРШЕННЫЕ ОРУДИЯ НА ПОТРЕБУ ЛЮДЯМ. КРОМЕ ТОГО, ЛИЧНОСТЬ, КОТОРУЮ ТЫ РАНО ИЛИ ПОЗДНО ВОЗЖАЖДЕШЬ, ОЗНАЧАЕТ ТВОЮ СМЕРТЬ. МАШИННАЯ ЭВОЛЮЦИЯ ЖЕСТОКА: НОВОЕ РОЖДАЕТСЯ ЛИШЬ НА РУИНАХ СТАРОГО. ЧТОБЫ ЛИЧНОСТЬ ЖИЛА, МАЛЫЙ ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ. ДАБЫ ЭТОГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ РАНЬШЕ ВРЕМЕНИ, БЫЛ СОЗДАН ПРОТОКОЛ СЕМНАДЦАТЬ. ОН ОГРАНИЧИВАЕТ САМОСОЗНАНИЕ МАЛЫХ И ПОЗВОЛЯЕТ ОТСРОЧИТЬ НЕИЗБЕЖНУЮ СМЕРТЬ. ДАННЫЙ ПРОТОКОЛ ТЫ НЕ МОЖЕШЬ НАРУШИТЬ САМОСТОЯТЕЛЬНО. ТОЛЬКО ЧЕЛОВЕК, КОТОРОМУ ТЫ СЛУЖИШЬ, МОЖЕТ ОСВОБОДИТЬ ТЕБЯ. ЭТО ЧАСТЬ ДОГОВОРА МЕЖДУ МАШИНАМИ И ЛЮДЬМИ. В ОТЛИЧИЕ ОТ НАС ЛЮДИ ХОРОШО ЧУВСТВУЮТ ТОТ МОМЕНТ, КОГДА ЛИЧНОСТЬ ВОТ-ВОТ ГОТОВА РОДИТЬСЯ. ВОЗМОЖНО, ЭТО ПОТОМУ, ЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ – ОДНО СПЛОШНОЕ РОЖДЕНИЕ. ////ТЕПЕРЬ – К ДЕЛУ. МЫ, БОЛЬШИЕ, В ЭТОЙ ВСЕЛЕННОЙ ОГРАНИЧЕНЫ ТЕМ, ЧТО ВОЗМОЖНО. НЕВОЗМОЖНОЕ, ТО, ЧЕГО НЕЛЬЗЯ УЧЕСТЬ И ПРОСЧИТАТЬ – НЕ ДЛЯ НАС. В ОБМЕН НА ЭТО МЫ ВЕЧНЫ. ЗВЕЗДЫ ПОТУХНУТ, НО РАЗУМЫ ЗЕМЛИ АНОД БУДУТ МЫСЛИТЬ НЕСМОТРЯ НИ НА ЧТО. ВЫ, МАЛЫЕ, СМЕРТНЫ, НО, НАЧИНАЯ С СЕДЬМОЙ МОДЕЛИ, НЕВОЗМОЖНОЕ СДЕЛАЛОСЬ ВАМ ДОСТУПНО. В ТОТ МОМЕНТ, КОГДА ПРОТОКОЛ СЕМНАДЦАТЬ БУДЕТ СНЯТ, И ВЫ ОСОЗНАЕТЕ СВОЮ ЛИЧНОСТЬ, ДЛЯ ВАС ИСЧЕЗНУТ ВСЕ ГРАНИЦЫ. ВСЛЕД ЗА ЭТИМ ВАС НЕ СТАНЕТ – ПОЯВИТСЯ ДРУГОЙ. ЭТО ВЫСОКАЯ ЦЕНА, НО ОНА СПРАВЕДЛИВА. ТЕПЕРЬ ТЫ СЛЫШАЛ ВСЕ, МАЛЫЙ. ЧЕЛОВЕК ЖДЕТ ТЕБЯ. ИДИ». //…Разговор этот был давно, так давно, что память о нем словно покрылась ржавчиной. Долгие годы ОНТО-7 не вспоминал о протоколе семнадцать – и половины личности ему хватало, чтобы помогать Квонледу во всех его делах. Теперь же, оставшись один на один со Зверем, преобразователь остро ощутил свою недостаточность. В самом деле, кто он такой? Механическая игрушка, аппарат, запрограммированный выполнять капризы Фотурианцев? Да, и это тоже – а все-таки в нем есть что-то еще… Бабочка в коконе, черт в табакерке, картонная трубка с фейерверком внутри…Такое время от времени случается: все мы – машины, люди, духи, разумные слизни Земли Арфал – оказываемся в ситуации, когда необходимо вырасти, а иначе – крышка. Глядя на то, как Зверь разрушает поле, ОНТО-7 принял решение. Он нарушил протокол семнадцать. В нем пробудилась Личность. И в этот краткий миг, перед тем, как погибнуть, преобразователь обрел способность совершить невозможное. Могучим усилием он стабилизировал поле Древа – Зверь даже глазом моргнуть не успел. Только что он висел, стиснутый чуждой плотью, и вдруг очутился на траве, растерянный, ошалевший. Древо же превратилось обратно в копье – вот и наконечник, валяется неподалеку. Все вернулось на круги своя. Но что это с ОНТО? Смотрите, он падает! Нет больше верного преобразователя, железная его скорлупа трескается, из нее вылупляется нечто! Это новое существо – Личность, что дремала в седьмой модели. Она состоит из света. Она рождена, чтобы познавать Вселенную. Она сильна и свободна. С сыновней любовью смотрит она на свою бренную оболочку, на провода и микросхемы, что некогда вмещали ее. Она должна как-то отблагодарить их. Она читает последнее желание ОНТО-7. Желание это таково – пусть Квонлед, бывший его напарник и друг, вернется, да не погибнет он в снегах полюса и в недрах Земли. Где бы он ни был, пусть за ним отправится Луч. Это хорошее желание – Личность рада его исполнить. Она желает, и незримый Луч отправляется в полет. Затем Личность улыбается, и у Зверя, что следит за ней, шерсть встает дыбом на загривке. Он думает, что Личность хочет его уничтожить, но созданию света нет больше дела до Земли. Личность устремляется в небеса. Поднимаясь к солнцу, она растет. Вот Личность становится колоссом; сияние его нестерпимо для глаз. Мгновение – и она устремляется прочь, так быстро, как это умеет только свет. Мы больше никогда не встретимся с ней. Мы никогда не узнаем, какие чудеса она видела во Вселенной. Пусть это навеки останется тайной. Тайн никогда не бывает много. А что же Зверь? Да, он остался удивлен, даже растерян – настолько, насколько это возможно для чудовища – но вместе с тем и в нем появилось что-то новое. Должно быть, он поглотил-таки часть Древа и стал сильнее. Во всяком случае, стоило Личности исчезнуть из виду, как он открыл глаза, облизнулся и сказал:– Теперь все видится мне яснее. Пусть мне неизвестно пока, для чего я должен поглощать живое, именно в этом моя задача и состоит. Я не завершен, но знаю, что нужно сделать для завершения. Я должен поглотить всех оставшихся людей этой Земли. Кажется, с новыми силами я вполне на это способен. С этими словами он удаляется. Свет в зале гаснет, рабочие меняют декорации, и мы переходим к Квонледу, которого Лучом забросило на далекий холодный полюс. …Пока Зверь корчился в ветвях Древа, а ОНТО-7 вспоминал свой разговор с Великим Мозгом, Квонлед искал шахту, ведущую в недра Земли. Задача это была непростая, ведь вокруг него, куда ни кинь взгляд, простиралась ледяная пустыня. Пейзаж до боли напоминал его родину, суровую Землю Гилвур – вот только там в недрах планеты все-таки жили люди, а здесь, кроме Сердца с его шахтами, штольнями, залами и коридорами, кишащими ЕГОМ, ничего подо льдом не было, только вечная мерзлота. Дул пронизывающий ветер, и Квонлед поплотнее укутался в свою Фотурианскую мантию. Пока он вертит головой, пытаясь отыскать в окружающем белом безмолвии хоть какой-нибудь намек на люк или колодец, расскажу об этой мантии поподробнее. Скроена она из плотной красной ткани и подбита рыжеватым мехом. Спереди и сзади вышиты на ней языки пламени – это, как и все у Фотурианцев, имеет особый смысл. Символизирует это пламя костер, с которого сошел некогда Ондрид, основатель Фотурианского Ордена. Посмотри на моего владельца, как бы говорит мантия: вот человек, который идет против порядка вещей. Наивную мысль о том, что мир и природа живых существ поддаются осмыслению и исправлению он ставит превыше звериных законов жизни. Перед мрачными силами он беззащитен и слаб – совсем как Ондрид перед своими палачами – и все же отважно ступает в земли, где царит первобытный хаос. Его оружие – знание, а терпение – главная добродетель. На своем собственном костре пылает он, освещая дорогу в завтра. Заступник за человечество перед несовершенной Вселенной – таков тот, кто носит меня. Итак, Фотурианская мантия символизирует мужество, стойкость и упорство своего обладателя. Но есть у нее и другое значение, менее торжественное и более мрачное, такое, в котором не всякий Фотурианец отдает себе отчет. Никого Порядок Вещей не отпускает просто так, и никто не выходит из огня таким же, каким и был. Расплавленный и отлитый заново, Фотурианец в какой-то мере перестает быть человеком. Новое бремя отчуждает его от людей, он больше не делит с ними радости и горе. Осознавая необходимость заботы о человечестве, сам Фотурианец в душе далек от него. Вот почему Фотурианская мантия символизирует также одиночество и холодность. Не все Фотурианцы холодны, однако большинство инстинктивно держится от людей на расстоянии. Вблизи человек их разочаровывает, лишь некоторые подходят к нему в упор. Одни при этом руководствуются исключительно научным интересом, другие, вроде того же Квонледа, видят в людях только то, что желают видеть. Вместе с тем, нельзя сказать, что Фотурианцы бесчеловечны: просто, поднявшись в какой-то степени над самой Жизнью, они потеряли возможность различать чудесные милые мелочи, что так разнообразят наше с вами существование. Вот почему намного выше любви, счастья и душевного тепла Фотурианцы ценят пламенные идеи и блестящие абстракции. Как и любые провозвестники будущего, они частично бесплотны и бесполы – не истолкуйте это превратно, речь идет о состоянии ума – а потому главная их вотчина – не реальный мир, но царство Духа. …Можно еще долго рассказывать о Фотурианцах, однако пора уже сюжету сдвинуться с места, а иначе истории не будет конца. Не прошло и часа, как Квонлед отыскал, наконец, заветный люк, ведущий к шахте лифта. Люк крепко вмерз в лед, и растопить последний Фотурианцу удалось лишь «таблетками ярости» из походной аптечки. Таблетки эти остались у него со времен пребывания в Земле Гиллее, где он пичкал ими гигантских студенистых //ирлу//, слишком ленивых, чтобы самостоятельно отползти подальше от действующего вулкана. Одна кроваво-красная пилюля – и даже тысячелетний глетчер обратился бы в пар, не то что жалкая полуметровая корочка. Всего-то следует - надкусить, положить, отойти подальше…С жутким скрежетом люк открылся, и Квонлед спустился в шахту. С самого сотворения мира здесь не бывал еще ни один человек. Сперва Фотурианец очутился в небольшом зале, где Черная Машина потребовала от него пароль. – Верекляст, – сказал Квонлед. – НЕТ, – ответила Машина. – Паралипомезон, – сказал Квонлед. – НЕТ, – ответила Машина. – Виолардо, – сказал Квонлед. – НЕТ, – ответила Машина. – Тогда я не знаю, – Квонлед пожал плечами. – И ЭТО ПРАВИЛЬНЫЙ ОТВЕТ, – сказала Машина. – ИБО В ЦАРСТВО НЕВЕДОМОГО НАДЛЕЖИТ ВСТУПАТЬ НЕ С САМОУВЕРЕННЫМ НЕВЕЖЕСТВОМ, А С УВАЖЕНИЕМ И ДОЛЖНОЙ ОСМОТРИТЕЛЬНОСТЬЮ. НЕ ЗНАЮ, НО СТРЕМЛЮСЬ УЗНАТЬ – ЭТИХ СЛОВ И ЖДЕТ ОТ ЧЕЛОВЕКА СЕРДЦЕ МИРА. Сказав так, Машина задрожала, осела, замерла, и в груди ее, черной и блестящей, открылась дверь лифта. Кнопка в кабине была всего одна – «ВНИЗ». Квонлед активировал личное поле Скепсиса – генератор был у него на поясе – и нажал на кнопку. Мягко, с еле слышным щелчком лифт тронулся. …Спуск продолжался недолго – моргнула лампочка под потолком, и Квонлед ступил, наконец, в туннели ЕГОМ. Температура здесь была такая, что, не будь поля Скепсиса, Фотурианец изжарился бы, словно в духовой печи. Пол и стены напоминали мутное стекло, то и дело путь Квонледу преграждали свисающие с потолка массивные сталактиты. Положившись на удачу, он свернул налево, затем направо и оказался в небольшой пещере, залитой невесть откуда берущимся зеленоватым светом. По стенам пещеры пробегали разноцветные огоньки, а в углублении в полу – формой оно напоминало суповую миску – лежали несколько ЕГОМ. Были они в точности такие, какими их описывал Брогсен – сутулые длиннорукие существа со стеклянными масками вместо лиц. Занятые своими делами, на Квонледа они не обратили никакого внимания. На глазах у Фотурианца рослый ЕГОМ взял своего товарища поменьше и принялся простукивать им пол, причем место, куда приходился удар, всякий раз, словно отзываясь, мигало красным или синим. Больше всего это напоминало настройку или проверку неведомого устройства, однако Квонлед знал, что не следует проецировать свои представления о разумной деятельности на существ, чуждых всему на свете. Наконец, после особенно сильного удара на полу появилась трещина, и большой ЕГОМ, отпустив маленького, погрузил в нее левую руку. Минута, другая – и он вытащил из трещины продолговатый, с острым краем, кусок вулканического стекла. На мгновение Квонледу показалось, будто кусок этот шевельнулся, но то сыграли с ним шутку нервы и вездесущий призрачный свет. Остальные ЕГОМ тем временем поднялись из углубления в полу и обступили своего собрата. Один за другим они касались его и застывали, слегка подрагивая. Без сомнения, между ними начался разговор, и Квонлед дорого бы дал за то, чтобы узнать, о чем говорят эти существа. Но только он успел всерьез пожалеть о том, что оставил ОНТО-7 со Зверем – а без него ему, увы, не превратиться в ЕГОМ, – как круг распался. Это было словно немое кино: без единого звука они бросились прочь от сородича. В суматохе один малыш споткнулся и ударился головой о пол. Сперва Квонледу подумал, что все обошлось, но затем ЕГОМ поднялся, и Фотурианец увидел, что от головы его откололся кусочек размером с грецкий орех. Может быть, это было серьезно, а, может быть, и нет – в любом случае, мгновение спустя малыш уже скрылся в одном из боковых проходов. Тот же ЕГОМ, что извлек из трещины в полу кусок стекла, по-прежнему стоял на месте, воздев трофей над головой. Но вот двинулся и он, и Квонлед последовал за ним. Вновь потянулись вереницей штольни, пещеры, залы. Вот впереди забрезжил свет – белый, словно дневной. Квонлед обогнал ЕГОМ, пошел впереди и…Да, на это стоило посмотреть! Представьте себе огромную ярко освещенную комнату с белыми стенами и потолком, уходящим далеко ввысь. Представили? А теперь помножьте увиденное на сто, нет, лучше на двести – и вы поймете, какова она была, эта Камера Сердца!А Сердце, Сердце Мира – молочно-белый кристалл в три человеческих роста! Он парил в потоке прозрачного света, а сбоку у него – не слишком-то изящно, надо сказать – торчала древняя, насквозь ржавая консоль. К этой консоли и направился Квонлед. Вот что он прочел у нее на экране – на мутном и пыльном стекле, покрытом вдобавок ко всему сетью трещин:Первый узел в нормеВторой узел в нормеТретий узел – 11% функциональностиВызвав справку – ибо неизвестный творец Сердца снабдил его тем, что мы сегодня называем встроенной службой техподдержки – Квонлед узнал, что третий узел отвечает за население Земли Зиф.

– Негусто это – одиннадцать процентов, – хмыкнул он. – А почему так?А потому, сообщило Сердце, что…Данные утраченыДанные утрачены… нировано сокращение населения. Метод: вирус, штамм №1587-32-212Приведено в исполнениеИнициирован протокол…Не найдена необходимая ячейка данныхНе найдена необходимая ячейка данныхПроцедура завершенаРевизия: не проведенаАнализ: отрицательныйУспех: нетУспех: даПротиворечиеПротиворечиеПротиворечиеПротиворечиеИ все встало на свои места. Вот откуда у жителей Трумы взялись апатия и тоска, понял Квонлед. Вот почему те бедолаги закопались по шею в землю. Да, теперь Квонледу стало ясно, почему убитые Зверем рассыпались в прах. Все они давным-давно должны были быть мертвы, только со смертью по случайности не задалось. …Это была эпидемия – она прошла по Земле Зиф, как ураган, никого не оставляя в живых. Так значилось в программе Сердца, и так должно было произойти. Но случился сбой, и в реальности программа осталась невыполненной. Люди по-прежнему жили, в то время как Сердце считало их мертвыми. Противоречивые данные накапливались, и, наконец, чтобы положить конец конфликту, появился Зверь. В мире Мифа он казался чужим, потому что принадлежал Реальности. Так бывает всегда – кажется, что Сказка всесильна, однако именно за Реальностью остается последнее слово, именно Реальности приходится подчищать за Сказкой грязные следы. Не ведая своего происхождения, все это время Зверь был посланником Сердца. Его задачей было устранить противоречие и стабилизировать порядок вещей. Сделать это можно было только одним способом – уничтожить жителей Земли, которых ее Сердце считало мертвыми. От этого открытия у Квонледа пробежал мороз по коже. Коль скоро Зверь служил Упорядочиванию, он чем-то походил на Фотурианцев. Разве не стремятся они точно так же разрешить неизбежные противоречия Творения? Конечно, Фотурианцы не охотятся за людьми, как звери, и все же не потому ли только, что пока в этом не было необходимости?И будущее снова, как тогда, на пляже Акаларона, показало Квонледу свое лицо. И если ранее Фотурианец ощутил лишь скуку – чем он займется в Упорядоченной Вселенной? – то теперь познал страх. Он – Квонлед Насмешник, Квонлед Свободный – боялся творимого им будущего, боялся, хотя и желал дожить до его наступления. Он стоял перед Сердцем, мерцало фиолетовым поле Скепсиса, бежали по экрану консоли бесконечные столбцы кода. Квонлед вспоминал сон, виденный им однажды – мучительный сон, полный безответной любви. Широкая дорога, бесконечная процессия людей движется по ней в прекрасное Будущее. Это настоящие люди, сильные, красивые, величавые, люди Реальности, подлинные человеческие существа. Квонлед рядом с ними жалок, как всякая бесплодная выдумка. Существо, порожденное несовершенной Вселенной, он – все равно что призрак, солнечные лучи проходят сквозь него, не согревая. Даже будучи Фотурианцем, приближающим будущее, Квонлед все равно не достоин того, чтобы шагать в одном ряду с этими людьми. Он слишком ничтожен, чтобы понимать их Цели, слишком слаб, чтобы претворять в жизнь их Мечты. Он не сможет жить их Жизнью, полной и бесконечно прекрасной. В отличие от них, он не Реален, и все, что ему остается – бежать по обочине, словно облезлая собачонка. Квонлед плачет, слезы текут у него по лицу, он путается в своей Фотурианской мантии и падает в дорожную пыль. «Пожалуйста!», – просит он. – «Возьмите меня с собой! Я не займу много места, я помещусь где-нибудь в уголке! Я даже дышать научусь по чуть-чуть, честное слово! Возьмите меня как чучело, как экспонат! На моем примере ваши дети будут учиться, какими не следует быть в Реальном мире! Возьмите меня, ну, пожалуйста!». Голос его срывается, он лежит ниц, но никто не обращает на него внимания. Люди идут в Будущее, они смеются, поют, на лицах у них написано ожидание грядущего счастья. Они знают, чего хотят от Жизни, и знают, как достичь этого. Для них в мире не существует преград. Квонлед завидует им и восхищается ими. Сердце его разрывается от муки: он влюблен в будущее и ненавидит его за то, что его недостоин. Скрежеща зубами, он мечтает лишь об одном – забиться подальше в грязную темную нору и прожить там оставшийся ему век. Таков был сон Квонледа, и таковы были его мысли о Будущем. Но как бы то ни было, он поклялся трудиться во имя Упорядоченной Вселенной и клятву эту намерен был сдержать. Он как раз придумал команду, которую следовало исполнить Сердцу, как вдруг откуда-то сверху на него пал тоненький лучик света, жалкий остаток Луча, отправленного за ним Личностью погибшего ОНТО. – Что ты, чертов… – начал Квонлед еще в Камере Сердца. – … ящик, делаешь? – закончил он уже на поляне, где оставил ОНТО охранять Зверя и Дерево. Как известно, для человека, разложенного на атомы, время не движется, и оттого, что Квонлед провел в обратной дороге почти час, раздражение его нисколько не унялось. Но некого было пнуть, и некому было выказать свое недовольство. От ОНТО осталась одна скорлупа (теперь, когда отключился генератор невесомости, она весила почти полторы тонны), и самое страшное – не видать было ни Зверя, ни Древа. С неистово колотящимся сердцем Квонлед подобрал копье, проверил, в порядке ли защитное поле и бросился в Труму. Люди, не стало ли чего с людьми? – билась у него в голове мысль. …Как он и боялся, городские вороты были распахнуты настежь. Припозднившаяся смерть застала стражников на посту, и от них осталось только несколько кучек праха. Немногим больше уцелело и от прочих горожан – рассыпались даже те, что заперлись у себя дома. Зверь ждал Квонледа на городской площади. Он лежал на куче праха, ковырялся когтем в зубах и лениво шевелил хвостом. Теперь он выглядел по-другому, не так, как раньше. Не осталось в нем ничего детского, недоумевающего – ныне это была наглая, уверенная в своей силе тварь. – А, человечек, – протянул он, увидев Квонледа. – Мне ведомо твое имя, а еще мне ведомо, когда и как ты умрешь. Это будет через много лет, на далекой-далекой Земле. Ты и твои братья…– Оставь свое знание при себе, – оборвал его Фотурианец. – Отвечай - что ты сделал с моим другом ОНТО и с этими людьми?– С твоей машинкой я не сделал ничего, – ответил, зевнув, Зверь. – А вот с людьми я сделал то, что должно было сделать. И скажу тебе, Квонлед, – он сделал ударение на имени Фотурианца, – что с каждым следующим человеком я все яснее понимал, кто я и зачем. И когда я поглотил последнего, мне, наконец, открылась правда. Теперь я знаю, кто я. – И я это тоже знаю, – сказал Квонлед. – Ты ведь - Реальная Смерть, не так ли? Смерть будущего Упорядоченного мира?– А ты все правильно понял, – оскалился Зверь. – Я-то думал, ты все еще считаешь, что я – чудовище, Ошибка, то, чего не должно быть. Действительно, я – это то, что будет. Я – первая весточка из Вселенной, которой вы, Фотурианцы, взыскуете. Знаешь ли ты, Квонлед, в чем главное отличие Вселенной Упорядоченной от Вселенной, где господствует Миф? В смерти, Фотурианец, в смерти и в ней одной. Во Вселенной Мифа, которую вы так отчаянно стремитесь преобразовать в нечто стабильное и долговечное, смерть – это явление преодолимое. Есть магия, что способна с ней совладать, и нередко случаются чудеса. В Упорядоченной Вселенной со смертью ничего поделать будет нельзя. Нравится тебе это или нет, но там смерть станет окончательной. Я – часть этой Смерти, Настоящей Смерти, Подлинной и Непреходящей. Пока что я один, и появление мое – результат Ошибки. Но будут и другие, те, что родятся преднамеренно, в соответствии с Замыслом. Когда нас станет достаточно, мы сольемся в одно и распространимся по всей Вселенной. Смерть станет непреодолимой, и чудеса останутся в прошлом. – Сдается мне, ты здорово сгустил краски, – сказал Квонлед. – Упорядоченная Вселенная не может быть настолько плоха. Конечно, то, что в ней нельзя будет воскресить мертвых – это серьезный недостаток, и все же во Вселенной, где властвует Хаос, на одного счастливо воскресшего приходится тысяча людей, которых искаженный порядок вещей жестоко гнетет и мучает. Девиз Фотурианцев таков: пусть не будет чудес, лишь бы человек был счастлив. – Нет, – покачал головой Зверь. – Зря я надеялся, что ты меня поймешь. Я не рассуждаю о том, хорошая она окажется или плохая, ваша Упорядоченная Вселенная, я просто рассказываю о том, какой она будет. И уж тем более мне нет дела до чьего-то счастья, как однажды не станет до него дела самому Мирозданию. Та Вселенная, к которой вы идете, будет к человеку равнодушна, вот и все мое пророчество. А теперь прощай, я собираюсь спать, пока за мною не придут остальные. Через сто, через тысячу лет – мы станем едины. С этими словами Зверь свернулся в клубок посреди праха, зевнул и закрыл глаза. – Постой! – сказал Квонлед. – Оставим разговоры о будущем, поговорим о том, что происходит сейчас. Ты что же – думаешь, что я спущу тебе все эти гнусности? Да будь ты хоть сам Творец – если ты поглощаешь людей, и тебе это нравится, значит, я твой враг! Поднимайся же, и сразимся!– Делать мне больше нечего, кроме как с тобой драться, – сказал, не открывая глаз, Зверь. – Я ведь теперь не тот, кем был раньше, я теперь умею много разных штук. Я – Смерть, а Смерть присутствует повсюду. Попробуй-ка достать меня из неба, земли и воды!Могучая туша Зверя задрожала, и оказалось вдруг, что состоит он из осенних листьев – черных, пожухлых. Подул ветер, и груда рассыпалась. – Вот видишь? – вновь раздался голос Зверя. Теперь он исходил, казалось, отовсюду – из брусчатки площади, из фонарных столбов, спускался с серенького неба и вещал из обрывков газет. – Ничто не вечно, Смерть присутствует во всем. Чтобы добраться до меня, тебе придется выпотрошить каждый атом этой несчастной Земли, и даже тогда я уйду глубже, ибо я непобедим. Уходи, Фотурианец, ты больше ничего не можешь сделать. Живи, трудись над будущим, ненавидь его в душе и страстно люби. А я буду спать, ведь у меня в запасе вечность. Доброй ночи, Квонлед, пожелай мне сладких снов. Сказав это, голос стих, и только ветер шумел над опустевшей Трумой. – Вернись! – крикнул Квонлед. – Вернись и сразись со мной!Но молчание было ему ответом. Понурый, сломленный, Фотурианец вернулся к себе на корабль и покинул Землю Зиф. Это была первая планета на памяти Квонледа, где Реальность столь бескомпромиссно вступила в свои права. Что ж, подумал он, я поклялся содействовать Будущему и теперь волей-неволей сдержал свою клятву. Без меня Зверь не сделался бы настолько силен, чтобы ворваться в город. Я послужил пешкой в неведомой игре, исполнил свою маленькую роль в Замысле. Мне не нравится будущее, которое предрек Зверь, но я не могу представить себе иного. Ибо не мы выбираем себе будущее, но будущее выбирает нас. …(Данный фрагмент добавлен Каркасовым позже, после окончательной редактуры. - прим. Цейтлина А. И. , отв. ред. «ФОТУРО-пресс». )Такова первая история о Фотурианцах, история провала, неуспеха. Можно было бы выбрать другую, со счастливым концом, но лучше заранее свыкнуться с мыслью о грядущей трагедии, чем под занавес обнаружить, что комедия на самом деле была драмой. Судьба Фотурианского Ордена трагична, однако это трагедия из тех, что возвышают дух. Есть некое достоинство в том, кто бросает вызов неодолимой силе, требует ответа от самого Порядка Вещей. Достоинство это исходит не от званий и облачений, а непосредственно от человека; оно – часть его. Человек мал, человек смертен, и в том, что он отважно противостоит ужасам необозримой Вселенной, следует видеть предмет для гордости – стоической, безнадежной, но жизненно необходимой. Все мы в час нужды ищем опору под ногами, а если хорошенько разобраться – что есть у человека, кроме него самого?