Таинственное сечениеСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Ждать отправления поезда пришлось долго. В этом утомительном ожидании я, кажется, прочитал все газеты, которые купил в ближайшем киоске, на вокзале. И когда он наконец тронулся, то почувствовал на некоторое время какое-то облегчение. Всё-таки ехать, находиться уже в движении к намеченной цели, к конечному пункту, куда так желанно отправляешься, намного лучше, чем в неподвижном покое ожидать этого. Теперь-то каждая минута, да и приближает к месту устремления души. Но вот насладиться красивыми пейзажами за окном так и не получилось. От самых Наушек, от самого начала пути, затянуло небо чёрными тучами и смазало светлые, радостные краски летней природы в самые, что ни на есть, мрачные тона. А потом уж полил и дождь, переходящий местами в сильную грозу. И снова скука, тоска и прочие негативные эмоции вновь надвинулись, можно сказать, захлестнули душу. За завесой дождя, временами грозы, пропадало всё очарование мест, проносящихся за окном. Кажется, всё прочитал, больше ничего интересного нет. По второму разу читать уже и не хотелось. Да, вот эта статья. Её тогда пропустил сразу, не уделил должного внимания, даже проигнорировал снисходительно. Вся тема статьи была не по моему нутру. Про какое-то искусство, классику и так далее. Ни за что бы, не стал читать её, но вот в эти минуты какого-то унылого состояния, вероятно, вследствие этой разыгравшейся ненастной погоды, я и взялся за чтение этой статьи. Чему посвящена она была? Так и не мог понять толком. Про искусство, про живопись, про архитектуру смог хоть как-то понять. А так всё за какими-то пределами моих знаний. Подробно вдаваться во всю эту галиматью уже не хотелось. Никакого любопытства во мне не ощущалось по поводу всего этого написанного. Так и, не дочитав до конца, я отложил газету в сторону, при этом с досадой тихо проговорив про себя:– И что это за «божественная пропорция» такая, и это «золотое сечение»? Не понять. Мура какая-то. – Пожалуйста, заранее извините меня молодой человек. Но, как кажется мне, статья эта не доставила вам какого-то удовольствия в плане, так сказать, утоления жажды познания, – раздался тихий голос, преисполненный всеми тонами тактичности и вежливости, заставивший меня тут, же, всё внимание своё мгновенно сосредоточить на его обладателе. Обладателем этого тихого голоса оказался такой же, если не обманывает зрительное восприятие, тихий пожилой человек, почти старик, старичок. Ну, конечно, не мог я обратить на него должного внимания, не мог. Очень интеллигентный и скромный. Такие всегда остаются незаметными для посторонних глаз в каких-нибудь временных событиях. Но вот как-то он на местных не похож. Я тогда так подумал, не знаю почему. Не раздайся этот голос, я, скорее всего, и не запомнил бы его как попутчика. Но, вероятно, придётся запомнить. Почему-то так подумал, сам толком ещё и не зная почему. А что поделаешь? Может, сама погода за окном, такая ненастная, обратившая всё вокруг в мрачные тона, способствовала хоть какому-то разговору. А он, этот разговор, судя по всему, только начинался, да и с ответом не стоило медлить. – Да вот тема не по мне. Спорт, футбол другое дело, – сказал, как есть. – Я понимаю. Спорт, футбол я тоже люблю. И я думаю, что в этой области для вас нет секретов. Но вот мне хотелось бы, если, конечно, Вы не возражаете, пояснить Вам тему данной статьи, – продолжал он всё так же тактично и учтиво. – А что? Давайте, – согласился тут же я, – всё равно ещё долго ехать. – А Вы до Улан-Удэ?– Да, до города. – И я тоже туда. Времени вполне хватит. Да и пройдёт оно быстрее, чем просто так. – Да, конечно. В действительности предстояло нам провести несколько часов комфортного пути до самого города, но не без изрядной доли скуки, в виду такой разыгравшейся ненастной погоды за окном поезда, следующего по маршруту от станции Наушки до столицы Бурятии Улан-Удэ. И каждый, находил, наверное, своё решение этой задачи. Ну, что ж, пусть рассказывает. Про искусство, так про искусство, про живопись, так про живопись. Всё равно ехать, да ехать. А так, может, что-нибудь да узнаю для себя чего-нибудь новенького. Лишне не будет. – Ну как Вам сказать, с чего же начать, – немного промямлил он, думая, наверное, с какого же предисловия начать этот свой рассказ ли, повествование ли, а может и лекцию на вот эту тему, затронутую в газетной статье. – Да хоть как. Мне всё равно. Я и так ничего не понимаю в этой штуке. Читал, читал, а врубиться никак не мог, – решил я как-то подбодрить его немного. – Ну, так вот. Начну с этого, наверное. Так вот… Как-то в молодости, ещё в советские времена, в самый расцвет так называемого застоя, довелось мне прочитать одну статью известного тогда в своих кругах учёного, в общем, тогда он был кандидатом технических наук, профессора Александра Соколова. Прочитать-то прочитал, понять-то понял, но не сказал бы, что статья его тогда произвела на меня сразу какое-то особое впечатление. Ждать отправления поезда пришлось долго. В этом утомительном ожидании я, кажется, прочитал все газеты, которые купил в ближайшем киоске, на вокзале. И когда он наконец тронулся, то почувствовал на некоторое время какое-то облегчение. Всё-таки ехать, находиться уже в движении к намеченной цели, к конечному пункту, куда так желанно отправляешься, намного лучше, чем в неподвижном покое ожидать этого. Теперь-то каждая минута, да и приближает к месту устремления души. Но вот насладиться красивыми пейзажами за окном так и не получилось. От самых Наушек, от самого начала пути, затянуло небо чёрными тучами и смазало светлые, радостные краски летней природы в самые, что ни на есть, мрачные тона. А потом уж полил и дождь, переходящий местами в сильную грозу. И снова скука, тоска и прочие негативные эмоции вновь надвинулись, можно сказать, захлестнули душу. За завесой дождя, временами грозы, пропадало всё очарование мест, проносящихся за окном. Кажется, всё прочитал, больше ничего интересного нет. По второму разу читать уже и не хотелось. Да, вот эта статья. Её тогда пропустил сразу, не уделил должного внимания, даже проигнорировал снисходительно. Вся тема статьи была не по моему нутру. Про какое-то искусство, классику и так далее. Ни за что бы, не стал читать её, но вот в эти минуты какого-то унылого состояния, вероятно, вследствие этой разыгравшейся ненастной погоды, я и взялся за чтение этой статьи. Чему посвящена она была? Так и не мог понять толком. Про искусство, про живопись, про архитектуру смог хоть как-то понять. А так всё за какими-то пределами моих знаний. Подробно вдаваться во всю эту галиматью уже не хотелось. Никакого любопытства во мне не ощущалось по поводу всего этого написанного. Так и, не дочитав до конца, я отложил газету в сторону, при этом с досадой тихо проговорив про себя:– И что это за «божественная пропорция» такая, и это «золотое сечение»? Не понять. Мура какая-то. – Пожалуйста, заранее извините меня молодой человек. Но, как кажется мне, статья эта не доставила вам какого-то удовольствия в плане, так сказать, утоления жажды познания, – раздался тихий голос, преисполненный всеми тонами тактичности и вежливости, заставивший меня тут, же, всё внимание своё мгновенно сосредоточить на его обладателе. Обладателем этого тихого голоса оказался такой же, если не обманывает зрительное восприятие, тихий пожилой человек, почти старик, старичок. Ну, конечно, не мог я обратить на него должного внимания, не мог. Очень интеллигентный и скромный. Такие всегда остаются незаметными для посторонних глаз в каких-нибудь временных событиях. Но вот как-то он на местных не похож. Я тогда так подумал, не знаю почему. Не раздайся этот голос, я, скорее всего, и не запомнил бы его как попутчика. Но, вероятно, придётся запомнить. Почему-то так подумал, сам толком ещё и не зная почему. А что поделаешь? Может, сама погода за окном, такая ненастная, обратившая всё вокруг в мрачные тона, способствовала хоть какому-то разговору. А он, этот разговор, судя по всему, только начинался, да и с ответом не стоило медлить. – Да вот тема не по мне. Спорт, футбол другое дело, – сказал, как есть. – Я понимаю. Спорт, футбол я тоже люблю. И я думаю, что в этой области для вас нет секретов. Но вот мне хотелось бы, если, конечно, Вы не возражаете, пояснить Вам тему данной статьи, – продолжал он всё так же тактично и учтиво. – А что? Давайте, – согласился тут же я, – всё равно ещё долго ехать. – А Вы до Улан-Удэ?– Да, до города. – И я тоже туда. Времени вполне хватит. Да и пройдёт оно быстрее, чем просто так. – Да, конечно. В действительности предстояло нам провести несколько часов комфортного пути до самого города, но не без изрядной доли скуки, в виду такой разыгравшейся ненастной погоды за окном поезда, следующего по маршруту от станции Наушки до столицы Бурятии Улан-Удэ. И каждый, находил, наверное, своё решение этой задачи. Ну, что ж, пусть рассказывает. Про искусство, так про искусство, про живопись, так про живопись. Всё равно ехать, да ехать. А так, может, что-нибудь да узнаю для себя чего-нибудь новенького. Лишне не будет. – Ну как Вам сказать, с чего же начать, – немного промямлил он, думая, наверное, с какого же предисловия начать этот свой рассказ ли, повествование ли, а может и лекцию на вот эту тему, затронутую в газетной статье. – Да хоть как. Мне всё равно. Я и так ничего не понимаю в этой штуке. Читал, читал, а врубиться никак не мог, – решил я как-то подбодрить его немного. – Ну, так вот. Начну с этого, наверное. Так вот… Как-то в молодости, ещё в советские времена, в самый расцвет так называемого застоя, довелось мне прочитать одну статью известного тогда в своих кругах учёного, в общем, тогда он был кандидатом технических наук, профессора Александра Соколова. Прочитать-то прочитал, понять-то понял, но не сказал бы, что статья его тогда произвела на меня сразу какое-то особое впечатление. Так вот, статья эта полностью была посвящена вот этой теме, про которую Вы только что упомянули. В эпоху Возрождения один венецианский математик Лука Пачоли, а он много времени уделял теории геометрических пропорций, в самом конце своей жизни опубликовал книгу «Божественная пропорция». Его друг Леонардо да Винчи вот этой пропорции дал своё название – «Золотое сечение». Вот я и хочу Вам объяснить саму суть этого соотношения, этой пропорции, золотого сечения. За окном вагона дождь усиливался, не давая никакого повода любоваться меняющимися пейзажами, цветущими местами летней природы нашей удивительно прекрасной Бурятии. Ну, а я же готов был узнать для себя что-то новое из области непознанной, и раньше никогда не представлявшей для меня какой-либо интерес, или, может, я имитировал вот эту готовность любопытного слушателя, дабы ненароком не обидеть, в общем-то, этого безобидного пожилого человека, так страстно взявшего на себя роль просветителя. По всему видно было, что не только знания подвигли его к таким размышлениям, но и, возможно, кое-какие воспоминания, раз упомянул советские времена, расцвет застоя, про которых я имел смутное представление. И, кажется, вот эти воспоминания зажгли какой-то живой, трепещущий огонь в глубинах его глаз, идущих от самой души, неведомой мне. И ударился он для начала в историю, но не советских времён, не расцвета застоя, а более раннюю, обширную и, даже, древнюю. И всё вокруг этой пропорции, этого золотого сечения. Египетские пирамиды, Парфенон, этрусская керамика, древнегреческие вазы, оружие, вся утварь из гробницы Тутанхамона, в общем, всё ценное и сокровенное из всего этого античного мира и не только. И средние века он тоже затронул, творения зодчих, художников и всяких разных мастеров, включая и знаменитых Страдивариуса, Амати, Гварнери и других. Всё говорило об их знании секретов геометрии, вот этой золотой пропорции, вот этого замечательного соотношения. И я полностью доверял ему, его утверждениям, ибо в этой области у меня действительно были пробелы, которые явно проявились сейчас, во время его рассказа. Раньше такого и не было, потому удивлялся истинным способностям древних. Удивлялся всегда красоте их сооружений, творений, хотя в их времена не было никаких машин, ракет, поездов, самолётов, персонального компьютера, мобильника, цифровых фотоаппаратов, цифрового телевидения и много, много другого. А он продолжал тем временем посыпать на мою голову всякие термины, обозначения, понятия, не встречавшиеся никогда в моей столь юной жизни: «объединение совершенного разума и абсолютной истины», «инвариант – как неизменная, постоянная величина», «электрическая активность мозга», «мозговые волны» и так далее. Хорошо, что он не только посыпал мою бедную голову этими, слишком для меня разумными выражениями, но и удосуживался, всё-таки, хоть как-то объяснять их. Я же в свою очередь старался, по мере возможности, вникать во всё это. То ли найдя во мне нужного собеседника, то ли войдя в столь знакомое русло, мой попутчик разошёлся, как говорят, не на шутку. Он весь так и сиял, что не замедлило, наверное, сказаться и на мне. А это, видать, только и добавило ему куражу. Во всяком случае, вот такая неожиданная эмоциональная возвышенность, несмотря на то, что он так и не повышал своего тихого голоса, придавали всему его тону некую магическую основу. – Всё в особенностях нашего мозга. Вот покажите собаке или кошке, да хоть любому представителю фауны какую-нибудь выдающуюся картину какого-нибудь гениального художника, да хоть ту же «Джоконду» Леонардо да Винчи, они ведь даже ухом не поведут. Им будет всё равно, лишь бы только поесть, утолить голод. А у человеческого мозга, обладающего бесценным даром природы в форме разума, свои особенности, свои, можно сказать, тайны, до которых всемогущая наука ещё не достучалась, – всё так же тихо, но с явным пылом продолжал он вот эту, неожиданную в такой обстановке, лекцию. – Но я смотрел в учебнике вот эту «Джоконду». И не только я. И никто из нас сильно такого не находил в этой картине. Хотя, как я знаю, она может стоить бешеных денег, десятки, а, может, и сотни миллионов долларов, – пытался то ли возразить, то ли выразить своё, а может и не только своё, мнение по поводу этого. То, что произошло дальше, так обескуражило меня своей неожиданностью перемены, быстротой метаморфозы, что я сильно сожалел о только что сказанном. Лицо его побледнело, дыхание перехватило. Вот-вот и опрокинется без чувств. Но, к счастью, этого не произошло. Спустя некоторое время состояние его, кажется, пришло, уместилось в норму. Он немного откашлялся и продолжил дальше просвещать меня, такого тёмного, в этой области:– Я понимаю, понимаю. Сейчас другое, совсем другое. Да и не в этом дело. Потому что, и это общепризнанно, никакая репродукция, никакая копия не передаёт сотую, даже тысячную долю того, гипнотизирующего, я бы сказал, волшебного очарования, которое льётся как мощный поток воды прямо на тебя с самого оригинала, с картины, которую произвёл на свет сам великий Леонардо да Винчи. Это я говорю, что сам когда-то видел вот этот выдающийся оригинал в Лувре. Да, да, я бывал в Париже, но только один раз. Приехать в Париж и не побывать в Лувре, то это… не знаю, как и сказать тебе. Ну, понимаешь меня. Так вот… Ощущение, конечно, необыкновенное, незабываемое. У всех, кто смотрел оригинал, чувствуется и общее, объединяющее всех, и своё, отдельное, индивидуальное. Но как можно написать так?! Её лицо как будто озарено светом, словно от солнечного луча. Глаза, что ни на есть, живые и сияют, так и сияют. Вся она, тоже, как будто живая. Но, конечно, спросишь про знаменитую улыбку. Вот это-то, наверное, и есть изюминка великого шедевра. Всех специалистов, всех посетителей она удивляет, изумляет, и самое главное, вызывает вот эту-то таинственную загадку, про которую написано очень, очень много. Но это, понимаешь, её величество возвышенность – само прикосновение кисти великого Леонардо да Винчи. Здесь отражены его осязание, его чувство, его эмоции и, главное, особенности его мозга. А ведь он применял-то обыкновенные краски. Но как, как?! Все кто видел оригинал, отмечают вот этот свет, вот этот влажный блеск самих глаз Моны Лизы. Но не только это… А само пространство…?! Это тоже из области фантастики… Как будто только что прошёл дождь, и в воздухе какое-то испарение, присутствие влаги, такой вот лёгкий туман. И всё это вокруг неё. А пейзаж позади неё?! Будто смотришь не картину, а через раскрытое окно на какую-то местность прекрасно величественной Франции. Река, вся такая извилистая, зажурчит сейчас, зашумит, а брызги водопада так и заискрятся наяву. И вот такое ощущение тепла, неимоверно тёплого, тёплого вечера. И всё это на фоне золотистого цвета, такого обвораживающего что ли… Вот так-то!Пока он делал короткую передышку в этом, пожалуй, чересчур эмоциональном, описании, я продолжал, вроде бы, оставаться наедине с великолепной картиной, будто находясь на самом деле перед ней. Золотистый цвет так и стоял перед взглядом моим, а водопад из этой извилистой реки будто обдавал меня брызгами, что я старался как-то увернуться от них, а она – Джоконда, Мона Лиза, как будто насмехалась немного надо мной своей таинственной улыбкой. «Буду ли я когда-нибудь там?» – не раз при этом такая мысль приходила в голову. «Но, что за наваждение?» – в итоге такой немой вопрос так и завис в воздухе. А попутчик мой, тем временем, продолжал дальше. Но теперь уже не о «Джоконде» великого Леонардо да Винчи. Совсем другое, но оно имело также отношение к этой картине, и не только. Опять речь зашла о золотом сечении, о «божественной пропорции», об особенностях мозга, о мозговых волнах. Художники, архитекторы, талантливые ремесленники, большие мастера своих дел неминуемо применяли вот это золотое сечение, золотую пропорцию. Загадка геометрии! Любое творение в паре с этим сечением вызывает гармоничность и всё то, что характеризуется талантливым, удавшимся созданием. К этому феномену обратились психологи и обнаружили, что он создаёт ощущение завершённости, законченности, придающее внутреннему состоянию удовлетворение, душевное спокойствие, гармоничную взаимосвязь с окружающим пространством, такую умиротворённость. В конце девятнадцатого века немецкий психолог Фехнер математически решил вот эту психическую реакцию на загадочное золотое сечение. Он выбрал 10 прямоугольников с разными пропорциями сторон от 1 до 2, 5. Испытуемые, а их насчитывало 592 человека, выбирали те прямоугольники, которые были больше по душе. Выбор большинства пал на такую пропорцию, которая составила примерно 1, 62. Мужчины и женщины в большинстве своём были единодушны в таком выборе. Проникновенная речь моего попутчика сопровождалась и объяснениями, и комментариями. Видимо он, всё-таки, старался учесть мой уровень знаний в этой области. Я ведь не был студентом какого-либо вуза, тем более такой направленности. Но я слушал его, ибо он подавал всё это доходчиво для меня. Что-что, а он умело и ясно рассказывал мне про истины, совсем мне до этого неизвестные. Его тихая эмоциональность так и распространялась на отдельно взятой территории вагона. – Вот возьмём древних людей: зодчие египетских пирамид, среди которых выделим, прежде всего, Хемиуна – архитектора пирамиды Хуфу, Хеопса, древнегреческие философы Платон, Сократ, Аристотель, эпический поэт Гомер, скульптор периода высокой классики Фидий, древнеримский комедиограф Плавт и многие другие создали такие творения, такие шедевры, которые ни в чём не уступают лучшим произведениям нашего времени. А ведь тогда телевизоров, компьютеров, ноутбуков, айфона, гаджета и всего, всего нынешнего достижения и не было ни в каких умозрительных мечтах. Это о чём говорит? Вот видишь… Это говорит о том, что мозг человека, его способности нисколько не изменились за все прошедшие тысячелетия. Значит, восприятие вот этого загадочного, золотого сечения исходит от особенностей человеческого мозга. Понимаешь, к чему клоню я? Так вот… Нейроны мозга взаимодействуют при помощи электрических сигналов. Электричество везде, и в нашем мозгу тоже. Ещё в девятнадцатом веке английский врач Кэттон открыл электрические колебания в мозгу животных. В начале двадцатого века немецкий психиатр Бергер открыл вот эти колебания электричества в мозгу человека. И вот после этого многие учёные, физиологи, психиатры скрупулёзно изучали электрическую активность мозга. И они установили, что при разных эмоциональных состояниях бывают свои, присущие этому, определённые диапазоны частоты электрических колебаний, так называемые «мозговые волны». Учёные обозначили такие волны греческими буквами. Электроэнцефалограммы показали, что когда явно выражается активность мозга, то вот эта частота повышается. То есть, мы видим изменение волны в количественном отношении. Как же тебе объяснить…? Вот волна альфа. Она проявляется больше всех. Мозг не может работать постоянно интенсивно. Нужен хоть маленький отдых, покой. Конечно, мозг не может полностью вот так отключиться от всей действительности. Всё равно какие-то мысли, да и присутствуют. И всё же вот это состояние характеризуется присутствием волны альфа. В течение всей жизни, пока функционирует наш мозг, постоянно идут эти электрические колебания. Наш соотечественник Клочков исследовал колебания и получил достоверный график активности мозга. Мы отличаемся от животных своим разумом, умственным трудом. Ни в каком цирке Вы не увидите по-настоящему читающего медведя или собаку, решающую уравнение и так далее. И только у человека в состоянии умственной деятельности проявляется бета-волна. Я, обыкновенный местный парень, старался, по мере возможности, улавливать течение, ход его мыслей. Никогда не подозревавший о наличии в мозгу, особенно в собственном мозгу, этих электрических колебаний, я мысленно представлял, что в голове моей так и вибрирует вот эта самая бета-волна. Попутчик мой, как мог, доходчиво объяснял мне дальше про особенности именно этой волны. Дальше из его слов следовало, что когда-то, ещё в советские времена, наш соотечественник Клочков с помощью спектрограмм экспериментально показал, что пики мощности, такие выраженные всплески проявляются в районе этой волны. Средняя геометрическая частота для бета-волны составляет 22, 13 герца. А вот 10 герц есть среднее геометрическое крайних частот альфа-волн, равных 8 и 13 герц. Средняя геометрическая частота делит диапазон частот любой волны на высокочастотную и относительную низкочастотную полосы. Отношение этих полос друг к другу есть инвариант для данной волны. Вот эта постоянная величина зависит только от соотношения крайних частот этой волны. И тут он ударился увлечённо в математические вычисления, которые мне поддавались с большим трудом, если вообще поддавались. Я, до этого хоть немного, но понимавший, вроде бы, суть его измышлений по этому поводу, стал терять ориентир, ниточку этой неординарной лекции. Но он, увлекшийся и к тому же, вероятно, забывший, что перед ним сидит не студент какого-либо вуза, а просто попутчик по этому поезду, продолжал сыпать уже математическими понятиями и выражениями. Мне оставалось только покорно слушать его, ибо я, может, в душе уже и признался себе, был всё-таки весь внимание, невзирая на всё своё непонимание. А он говорил про всё это тихо, но как-то страстно. И даже не понимая его совсем, я старался держать себя в роли всезнающего попутчика. Он же, хотя и разделяла нас большая разница в возрасте, относился ко мне, в данный миг, со всей серьёзностью и рассматривал меня как равного себе. Уж, за одно это я готов был слушать его внимательно. Наконец-то его математические вычисления подошли к концу, и он обстоятельно объяснил мне, что отношения величин, связанных с бета-волной, приводят к результату точно равному золотому сечению, а именно к цифре 1, 618. Вот она – «золотая пропорция», которую итальянский математик средних веков Лука Пачоли называл «божественной пропорцией», его друг Леонардо да Винчи «золотым сечением», а великий немецкий астроном Кеплер даже «одним из сокровищ геометрии». Дождь лил, не переставая. Попутчик, кажется, специально сделал некоторую паузу, чтобы я мог как-то всё это переварить в своей голове, что я и делал. Немного, но что-то я осмысливал из того, что рассказал мне этот старичок. Выводы пока не собирался делать, понимая, что мне предстоит и дальше слушать его, потому как всё это являлось предисловием к чему главному. Именно главному! И это я чувствовал неосознанно. Попутчик, внимательно следивший за моей реакцией, откашлялся и продолжил:– Вот замечал раньше, когда один собеседник что-то говорит другому, то у того, к кому обратились, в голове уже элементы данного сообщения. Он понимает его потому, что говорит с ним на одном языке. Специалисты в какой-нибудь области понимают друг друга, ибо у них одна и та же подготовка, те же знания. Соколов, статью которого я внимательно прочитал в одной антологии научно-фантастических рассказов и повестей, дал этому такую формулировку «Взаимопонимание возможно при близких уровнях развития». Нет, нет. Это не в твой огород. Давно не было у меня такого интересного собеседника как Вы, молодой человек. Это я совсем к другой теме. Немного погодя поймёте… Так вот, когда принимаешь какую-нибудь информацию, то при этом человек напрягает своё внимание, выполняет умственную работу, и в мозгу начинает, в основном, функционировать волна бета. Допустим, Вы смотрите на какой-нибудь предмет, у которого форма имеет золотое сечение. Ваш мозг уже настраивается на него. А золотое сечение, как я уже говорил, это отношение частот при бета-волне, при бета-ритме. Вот здесь мы видим наличие информационного резонанса. Понимаете? И вот этот предмет понравился чем-то Вам, и Вы ощутили чувство приятного комфорта в душе, что запомнится надолго, а то и навсегда. Вот это-то и есть алгоритм золотого сечения!Наконец-то я понимал его. Понимал, что волна бета занимает особое место во всей этой системе мозговых волн. Не только восприятие информации или какая-либо другая успешная деятельность, но и сопутствующая при этом радость, чувство приятного соответствуют вот этому пересечению волн бета и золотого сечения. На самом деле, действительно, получалось так, что и люди, и животные, и растения избегают чувства неприятного. Во многом и определяется этим само поведение живого организма. И когда случается вот это неприятное, то в мозгу преобладает другая волна, тэта-волна. Отсюда и противоположности: приятное и неприятное, гармоничное и не гармоничное, красивое и некрасивое и так далее. Всё это я, в данный момент, уже улавливал, как говорится, на ходу. А старичок тем временем продолжал дальше:– Но вот возьмём, к примеру, загадку опытов Фехнера. В тысяча восемьсот девяносто восьмом году он установил, что отношения сторон картин в европейских музеях не соответствуют золотому сечению. Понимаете. – Теперь понимаю, – утвердительно кивнул я головой. Из опытов Фехнера следовало, что средние отношения сторон 1477 жанровых картин из разных музеев равны не произвольным числам, а инвариантам волн альфа, дельта, тэта и сигма. Погрешности менее одного процента. И он, старичок, особенно остановился на волне сигма. И было отчего. – Есть ли в природе мозга неизвестные волны? Наука и не прикоснулась к ним? Как Вы думаете, молодой человек? – и при этом он пристально взглянул на меня, как бы ожидая моей реакции. – Всё возможно, – в такт ему тихо ответил я. – В том-то и дело, в том-то и дело. Чем интенсивнее активность мозга, тем выше частота волн. Вот я упомянул волну сигма. Так вот, она является наиболее высокочастотной волной и доминирует при творческом состоянии мозга. И она, эта волна, ещё не обнаружена. А спектрограммы, различные опыты показали, что в процессе творчества мозг использует все свои алгоритмы, все свои возможности. Отношения сторон картин совпадают с инвариантами мозговых волн. Почему так? И тут мне, и не только мне, но и многим другим, исследовавшим этот феномен, кажется, что в дело вступает интуиция художника. Когда он работает над картиной, находится в таком творческом процессе, то у него особое состояние, особенный настрой, особенные эмоции, которые переживает он сам вольно ли, невольно ли, но передаёт всё это и на картину. Статистика Фехнера подтвердила, что в процессе творчества в мозгу-то и преобладает волна сигма. И тут можно вспомнить периодическую таблицу Менделеева, кстати, Соколов тоже упоминает её, которая не только упорядочивает химические элементы, но и становится орудием для исследований. И тут напрашивается сам вопрос об аналогичном законе распределения мозговых волн на оси частот. В своей статье Соколов задаёт вопросы, на которые, не знаю, есть ли ответ или нет. Существуют ли другие типы золотых пропорций, золотых сечений или это золотое сечение является единственным в своём роде? И, вообще, какую информацию несут волны электрической активности? И каков общий принцип самонастройки мозга?Дождь за окном вагона то сбавлял свой неугомонный ход, то вновь набирал очередной высокий темп. Мы оба молчали некоторое время. Но я понимал, что это временно. Старичок делал паузу перед чем-то главным, и это я ощущал подсознательно. Что-то он держал в запасе. А я тем временем смотрел в окно, пытаясь угадать места, которые мы проезжали в ненастной мгле. Сквозь пелену, завесу дождя я лишь угадывал далёкие горы Хамар-Дабан. Но не налюбуешься сейчас дивной природой родной земли, не увидишь зелень сочных лугов, пестреющий ковёр полевых цветов, синюю гладь Селенги, спокойно, величаво несущей свои воды в священный Байкал. Я чувствовал подсознательно, но чувствовал, будто знал, что всё рассказанное раньше было лишь предисловием, что он сделал паузу, чтобы поведать мне что-то главное, что-то личное, связанное чем-то вот с этим сечением, с этими волнами мозга. Но что такое, связанное со всем этим, можно было поведать мне? Догадки так и повисали в воздухе. Утомительно ли было ждать начала, но я ждал. И вот он, немного откашлявшись, произнёс первые слова, предваряющие, возможно, откровенный рассказ, которые тихим, мягким тоном какого-то бархатного голоса, чуть прорезали тишину ненастной, мрачной погоды, такой неслышной из-за плотно закрытых окон, но окутывающей всё вокруг под аккомпанемент монотонного стука колёс. Его откровение, возможно, всегда удерживаемое где-то в глубине души, вырвавшееся в данный миг на свободу, всё же не резвилось, а потекло плавным потоком мерно, спокойно. Лишь тихая эмоциональность, тихая грусть. Он говорил тихо, чуть прикрыв веки, он был как бы там, в ту безвозвратно ушедшую пору цветущей молодости:– Это было давно, так давно, что, казалось бы, должно было забыться. Но нет. Память всё держит. Вот и я, проживший, как мне кажется, довольно таки солидную по времени жизнь, помню все детали моего детства, как будто было всё это недавно, чуть ли не вчера, позавчера. А десятки, десятки лет прошло. Ну да ладно. Вот о чём я хочу тебе рассказать. Поверишь, не поверишь – дело твоё. Но со мной случилось такое… Я никому так и не решился рассказать об этом. А вот сейчас потянуло. Может на старости лет и хочу как-то выпустить всё это наружу. Может, может… Ну, так вот… В молодости с одним моим товарищем влюбились в одну девушку. В общем-то, образовался так называемый любовный треугольник. Не сказать, что какая-то зловещая кошка пробежала между нами, но отношения стали немного напряжёнными. Ну и мы, с тех пор, как встретили её, стали, как бы состязаться за право быть рядом с ней. Кто будет удачливее, невозможно было предвидеть. Она давала повод равных шансов, как будто играла с нами. Товарищ мой был в те времена художником, начинающим художником. Старался во всю выставляться, но такого уж успеха не имел. Мне доводилось видеть его картины. По правде говоря, ничего особенного в них не находил. И видимо все остальные, сумевшие, так или иначе, взглянуть на его картины, были такого же мнения, как и я. Так, средне. А он всё пытался и пытался, но всё тщетно. Не знаю, чем бы завершилось наше противостояние в этом любовном треугольнике, кто бы одержал верх? Но этого не случилось, просто, напросто, в силу трагического для нас обоих обстоятельства. Она погибла. Страшная автокатастрофа. Всё обрушилось для нас в один миг. Переживали мы, тяжело переживали. Но я всё-таки преодолел эту чёрную полосу и продолжил жить дальнейшей жизнью. А вот мой товарищ никак не мог вынести этого. Горе его усугубилось. Надо сказать, что он был художником, пусть и усреднённым на этой ниве, но художником. А люди творческого склада ума, характера переживают какую-нибудь трагедию слишком уж тяжело. У них уж очень утончённое восприятие всего вот этого окружающего. Так было и с ним. И стал он понемногу пить. Молод ещё был, можно было погоревать, да и начать по новой жизнь. Понимаю, ещё жена была бы. Но, видимо, всё это было у него намного серьёзнее, чем у меня. Может, всё это так глубоко засело в его сердце. Наверное, так и было, тем более натура творческая. Если раньше он всё время стремился выставить свои картины, пусть и заурядные, то после этого он не предпринял ни одной такой попытки. И продолжал пить и пить. И начинало всё это его затягивать, всасывать. А здоровье-то у него не было таким богатырским. И вот однажды я зашёл к нему, чтобы как-то подбодрить, удержать от очередного запоя и, вообще, вывести из этого состояния. Так вот я пришёл к нему, а он чуть подпитой, сидит над чем-то. Как я понял, он рисует, пишет картину. Какую именно, только и успел мельком взглянуть. Только холст был какой-то не такой. Так я и не понял тогда ничего, но ощущение чего-то не такого осталось, которое потом и позабылось. Увидев меня, он тут же прикрыл какой-то тканью эту картину. Я выказал кое-какой интерес, но он взглянул на меня сердито, может даже, очень зло, и попросил меня уйти. Хотел я как-то успокоить, а то и взбодрить, ведь именно с такой целью я пришёл, но всё напрасно. Он даже и слушать не захотел. Выпроводил. Сказал, чтобы я больше к нему не заходил. Прошло несколько дней, и я повторил попытку привести его в нормальное чувство, но всё опять повторилось. После этого я больше к нему не заходил. Тогда, можно сказать, одна трагедия пришла за другой. Примерно год прошло с тех пор, как я узнал, что товарищ мой умер. Неожиданно остановилось сердце. Вот такой печальный конец. Почему всё это рассказываю Вам? Ведь Вы не знаете их, и на свете-то Вас не было тогда. Но понимаете… Прошло много лет, больше тридцати, наверное. Даже ещё больше. И вот однажды, совсем случайно, я наткнулся на одну афишу. Выставлялись картины моего товарища. Я-то про эти картины совсем и не вспоминал. Конечно, интерес во мне взыграл, ещё как. Вспомнил всё. Пусть картины его никогда не имели успеха, пусть они были в основном-то заурядного свойства, так себе, но ведь прошло столько лет, и, может быть, со временем они стали более востребованы. Кто знает? И я с нетерпением пошёл на ту выставку. А выставлял эти картины один из его родственников. Любопытство моё так и распирало меня. Как же всё-таки воспримут его картины через столько лет? Но ожиданию чего-либо такого неординарного, может, какого-то возросшего интереса не суждено было сбыться. Всё было так, как было всегда. Посетители смотрели на его картины без всяких эмоций, без волнения в душе. Так можно было смотреть на обыкновенную мебель, люстры, на голые стены. Ни восклицаний какого-либо восторга или же беспощадной критики. Просто смотрели, не останавливаясь долго, и шли дальше. Может, кто-то и сожалел о затраченном времени, о деньгах, потраченных на билеты. Ну что я мог им сказать? Картины эти я помнил. И они меня тоже не взволновали, хотя бы воспоминаниями об ушедшей молодости. Так и шёл я немного грустный мимо его картин. И, наверное, грусть эта и испарилась бы, по мере того, как я покинул бы эту выставку. Но вот что странным показалось мне, так то, что люди всё-таки шли на выставку его картин. Я не был один здесь. И они собирались возле какой-то картины. Но как я понимал, и читал из афиш, что экспонируются только его картины. Других художников здесь не было. А люди всё и собирались в одном и том же месте. Не скажу, что я поспешил туда, но направился, хотя и медленно в том направлении, куда и все. Издали, из-за спин посетителей я увидел вот эту картину. Она сразу бросалась в глаза хотя бы тем, что внешне, я бы сказал, геометрически была не похожа на всех остальных. Чрезмерная ширина, намного превосходящая высоту. И тут я стал вспоминать, и вспомнил ту, предпоследнюю, встречу с ним. Тогда я подумал про холст, что он какой-то не такой. Тогда же я мельком успел заметить лишь только какие-то фрагменты той картины. Какие-то деревья и всё. Всё это смутным образом запечатлелось в памяти. Да и то к этому образу, можно сказать, никогда я больше и не возвращался в каком-нибудь хронологическом перебирании моей памяти. И вот теперь я вместе с другими посетителями стоял перед той самой картиной, и как я понимал, перед его последней картиной, над которой он работал в тот день, и которую он явно не желал показывать мне. Вот она – та самая картина. Чем же она привлекла посетителей?Попутчик внезапно замолчал, задумался, и, наверное, атмосфера той встречи с картиной проносилась вновь и подробно в его памяти. Он был там, на выставке. Немного сморщил лоб, оттого, возможно, ещё ярче заиграли свет и тени того события. А дождь как шёл, так и шёл, скрывая завесой своей всё меняющийся ландшафт. Но бледные и чёрные тона не тяготили больше своим мрачным ореолом. Я был весь внимание. А он, возможно, перебрав до мельчайших деталей все оттенки, чувственные восприятия вот той встречи с картиной, продолжил дальше:– Понимаете. Я говорил, что мельком запомнил какие-то деревья. Так вот… Это был то ли сад, то ли парк. Деревья, сирень, акации, цветы. Аллея. Широкая аллея. Сам фон картины был как граница бледного заката и тёмных фиолетовых сумерек. И там, в глубине этого сада ли, парка ли, посреди аллеи вырисовывался какой-то женский силуэт. Нужно было внимательно приглядеться к ней, к лицу её, что я и сделал, как и все остальные. Но… Неужели… Что-то ударило в меня, и сердце забилось очень сильно. И было отчего! Если для всех посетителей в этом силуэте проявлялась незнакомка, таинственная незнакомка, то только не для меня. Это была она, и только она. Значит, её он рисовал, писал тогда. А потом, скорее всего, и смотрел на неё, и пил. И вот теперь, через столько лет, родственник решил выставить его картины вместе с этой. Но ведь было в самой картине что-то. Уж заурядной её никак нельзя было назвать. И в этом убеждал такой интерес посетителей, столпившихся именно возле неё. И я как все вглядывался в этот то ли сад, то ли парк, и, конечно, в знакомый лишь только для меня силуэт и её лицо. Она была такой, какой была незадолго до смерти. Взглянул в глаза её. И мне показалось… Не знаю, как сказать. Она смотрела на меня, и только на меня, как будто нашла меня, увидела меня среди всех остальных посетителей. И будто она хотела что-то спросить. Это были живые глаза. Понимаете! Живые! Не просто кусок материи холста. Они сверкнули. И посмотрели на меня пронзительно. Мне стало как-то не по себе. Не знаю, но я тогда отвернулся непроизвольно. И почему-то поспешил на выход. Внутри что-то клокотало. Сердце билось прерывисто, неспокойно, волнующе. Такого со мной не бывало никогда. Вновь монотонный стук колёс господствовал в замкнутом пространстве вагона. Погода была всё такой же. И ничто не напоминало о каком-то изменении её. И опять призадумался попутчик, опять водоворот давно ушедших дней заворошил его память. И он выливал всё это, накопившееся изнутри в виде этого рассказа. И этим слушателем, внимательным, может, пытающимся понять, вникнуть в его переживания, был я, весь вовлеченный в его рассуждения. Наконец, быть может, выстроив русло дальнейшего рассказа, а, может, и просто память повела его дальше, но он продолжил:– Знаете Вы, когда-то мне доводилось видеть картину Казимира Малевича «Чёрный квадрат». Вы слышали про неё? Нет. Так вот… Многие называют эту картину знаком зла. Понимаете, полотно, квадрат, и он не имеет ни низа, ни верха. И всё это полотно такого чёрного цвета, и это на белом фоне. Смотришь на эту чёрную черноту, и будто тебя сейчас куда-то затянет, в такую воронку, в бездну, где одна тьма, кромешная тьма и совсем другая материя. А, может быть, и нет ничего, буквально ничего. Это как в чистой, светлой комнате смотришь на какую-то образовавшуюся чёрную, квадратную дыру. И что-то там есть. А что? Неизвестно. Может, ничего и нет. Просто бездна темноты, зияющая зловеще. Неужели, вот так и думаешь, что всё чёрное только и олицетворяет какой-то мрачный ореол потусторонних сил. Ощущение не из приятных. Многие критики говорили и говорят, что этот «Чёрный квадрат» Малевича чуть ли не вершина и конец творческого искусства, любого искусства. Но уж равнодушным вот это зрелище не оставляет никого. Мне кажется, дай посмотреть картину собаке, и то она начнёт выть и лаять безудержно. Вот так-то. Но к чему я всё это говорю. А говорю к тому, что тогда я пришёл домой, то никак не мог успокоиться. Скорее всего, остальных посетителей выставки не так задела, не так растревожила его последняя картина. Да, конечно, не могла. Ведь они видели в этой девушке, прежде всего, незнакомку, может, для кого и таинственную, очаровательную, обворожительную, но незнакомку. Хотя, успех последней картины был ошеломляющим. Всё же каждый видел что-то своё. И души их тоже были растревожены. Но для меня-то эта картина была самой особенной. Какая там таинственная незнакомка! Я-то её знал, и не только знал. Тот любовный треугольник действительно существовал. И вот так прошло несколько дней. Во мне всё время присутствовало какое-то ощущение, что не закончил что-то. Но что? И это захватило все мои мысли, и никак не хотело отпускать меня. И я задумался специально над этим. Почему? И перед глазами встала вот эта его последняя картина и не только. Её лицо, её глаза… Они как будто что-то просили, о чём-то умоляли. И неизвестный мне внутренний голос будто твердил : «Ты должен встретиться с ней». Но логическим разумом я говорил себе, что это просто какое-то наваждение, что такого не бывает, что она давно умерла, и какая встреча может быть. Встретиться с ней, стоящей в аллее, посреди деревьев, там, на картине. А ведь у меня было желание, всё-таки, ещё раз посмотреть на эту картину, но в каком-то одиночестве что ли. Внутренний голос брал верх над логикой моего разума. И вот я решил сходить ещё раз на эту выставку. Случилось это в самый последний день экспозиции его картин. Пришёл туда, как можно раньше, когда посетителей не так много. Но к моему удивлению, и в эти утренние часы их вполне хватало. Не стал я тратить время на остальные его картины. Прямиком направился туда, к его последней картине. Пристроился, как можно, удобнее в первом ряду посетителей. Хотя их на этом месте было не так много, как в тот раз. Всё-таки сказывались утренние часы, тем более будничных дней. И вот я стал вглядываться в картину, на эти деревья, сирень, акации, на широкую аллею то ли сада, то ли парка, и, конечно, на неё, на её лицо, её глаза. Сначала ничего такого необыкновенного не было. Всё так же тихо. Картина, как картина. Но вот прошло некоторое время. Будто ожидало оно меня и только меня. И вдруг опять, как и в тот раз, начало что-то клокотать во мне. Сердце забилось прерывисто, неспокойно, волнующе. Такое происходило второй раз, как и тогда. Повторение. Глаза её сверкнули живым огнём, как в тот раз. Но не только. Со мной что-то происходило. Такого не было в тот раз. Порой нас память уводит на крыльях в самый водоворот времён давно ушедших. Так было и с моим попутчиком, пребывавшего в плену того времени, которое и не повернёшь вспять, и лишь только память, как машина времени, тебя доставит туда, окунёт в тот ореол, в ту атмосферу, в те запахи. И он молчал немного, будто собираясь духом. Так, наверное, и было. И дальше, тихим звуком, тихой мелодией, но с налётом тревоги, окутал пространство его волнующий рассказ:– Я шёл по аллее мимо этих акаций, шёл в самую глубь этого, то ли сада, то ли парка, шёл к ней навстречу. А она стояла там, в глубине. Глубина за ней, за её спиной была глубокая, чёрная, как будто без конца, но это была глубина не вниз, не в какую-то бездну вниз, а куда-то далеко, далеко назад, в какую-то неизведанную даль. Скорее это были сумерки, граница между белым, светлым днём и поступающей верной поступью ночи, несущей в себе обязательно что-то не светлое, но какое-то из царства тёмного, а значит таинственного и непознанного. Может быть, всё может быть, но свежий ветер обдувал мне в лицо. И дистанция между нами неуклонно сокращалась. Приближалось время нашей встречи, приближалось само пространство нашей встречи. Сердце забилось ещё сильнее, обдавая всего меня волнением и дрожью. Она стояла впереди и ждала. Это я знал. Подул вечерний ветер, и волосы её всколыхнулись чуть-чуть. Солнце уже зашло за горизонт, и только отблески давали немного света. Но и он покидал этот дивный парк или сад. Скорее парк, потому что вспомнил я это место. Ну, как же я мог забыть! Темнота сумерек наступала. Но, всё же, лицо её от этого не утрачивало своей чёткости. И оно было прекрасно! Я остановился перед ней. А она смотрела на меня пристально. И глаза её искрились при этом. «Здравствуй, я пришёл…» – только и сказал я. Почему я так сказал? Понять не могу. И знаете Вы, как это всё объяснить, не знаю. Но я разговаривал с ней. Мы разговаривали долго. Она сожалела о том, что так рано покинула нас. Но вот сами слова я как-то забыл. Вспоминал, вспоминал, но вспомнить не могу. Я никому не рассказывал про это. Но я это говорю Вам, потому что прошло много, много лет. Ну и, наверное, Вас я совершенно не знаю. Может быть, от этого я и говорю. Всё время держать внутри, как-то стало тяжело. Так и хочется высказаться, отвести душу. Не знаю почему, но я решил высказаться именно сейчас, именно Вам. Но ведь это было. Никакого гипнотизёра я рядом с собой не видел. Вот сколько длилось это, точно сказать не могу. Но, кажется, долго. Я с ней никогда при её жизни так не разговаривал. Задушевно. Почему? Так и не могу найти ответ на этот вопрос? И знаете, когда всё это кончилось, я был в том же зале, где экспонировалась эта выставка. Но самое главное, я был, кажется, не одинок в таком состоянии. И как я понимаю, у них было другое, что-то своё. А вот со мной случилась, действительно, серьёзная метаморфоза. Потому, что на картине этой была изображена именно она. Но вот как… Я думал по этому поводу, много думал. И знаете, всё может быть, всё. Мы ведь мало понимаем саму суть, саму истину природы пространства, природы времени. На всё смотрим только с точки зрения современной физики, химии с их материалистическим фундаментом. Но ведь это пока нынешнее состояние. Пока! Не всё изучено, не всё исследовано. Много говорят о хрональном поле. Это когда время, само событие какого-либо времени фиксируется на чём-то, да и в самом пространстве. Мы чувственно осязаем трёхмерное пространство. Но трёхмерна ли геометрически природа Природы? А время четвёртая мера. И ведь официальная наука признаётся о возможности пятимерного пространства-времени. Но конечно ли и это? Мы не знаем. Мы многого ещё не знаем. Далеко, ещё далеко до овладения всей истиной. Да и будет ли это когда-нибудь? И тот же параллельный мир? Быть может, что-то происходит иногда, по неведомым нам законам, но по законам природы ещё не изученным, с самой причинно-следственной связью пространства-времени. Кто даст точный ответ?Конечно, я не мог дать ответ на его вопросы, которые он задавал то ли мне, то ли себе, то ли ещё кому. Да и вообще всё это явилось для меня в новинку. Но ведь не приходилось мне раньше вот так слушать кого-нибудь такого, возрастного. И никто со мной не разговаривал так, на Вы! В своём кругу свои разговоры. Всё больше про футбол, про спорт, ну и, конечно, всякое молодёжное. А как же без этого? Но вот такое слушать не приходилось. И было от чего задуматься. И он задумался тоже. Или воспоминания всё так и не проходили. И он окунулся весь в эти воспоминания, и весь пребывал в них, но всё-таки хотел посвятить и, только почему-то меня, во всё это… Я же, в свою очередь, не спрашивал, а ждал дальнейшего продолжения действий давно минувших событий. Спустя какое-то время он, быть может, и решил дать какой-то свой, ему известный, ответ или же высказать своё, ему известное, предположение на всё это:– Вот я говорил Вам про «золотую пропорцию», про «золотое сечение», про электрическую активность мозга, про волны мозга. Ну, так вот… Быть может, тут есть какая-то тайна геометрии. Может, другая пропорция, другое сечение? Не знаю. Но когда вспоминаю статью Соколова, то приходит на ум вот эти самые неизвестные науке волны мозга. Многое в сознании! Вот только не знаем мы всей этой истины. Мозг – самая неизученная область нашего организма. Но когда-то будет это доступно. Я так думаю, я верю в это. Ну, а что касается этих мозговых волн, то, может быть, мой давний товарищ уловил что-то такое в системе пропорций, в системе сечений. Может быть, было какое-то единое направление, единый порыв биофизики мозга, биохимии мозга, состояния души и какой-то неведомой силы. По многим, если не по всем, компонентам организм наш не использует, не реализует на все сто процентов свои возможности. И мышцы, и выносливость организма, и дух, и мозг имеют огромные резервы, про которые мы порой и не подозреваем. Может, ему, моему давнему товарищу удалось чего-то постичь в этой области. Всегда писал картины так себе, а вот тут свою последнюю картину… Честно признаюсь себе и Вам – это было… Да, действительно… Его последняя работа, вот эта картина, была из разряда гениальных. И не только. Что-то было такое…– А почему бы учёным не изучить эту картину как следует, вдоль и поперёк? – не тихо, даже чересчур эмоционально, спросил я его. – Конечно, можно было бы провести тщательный химический анализ, полное сканирование, ядерно-магнитно-резонансное исследование, и просто-напросто измерить геометрическую пропорцию, понять его сечение. Но, увы… – попутчик только и развёл руками. – А что…? Ведь ничего сложного. – Всё это так. Но дело в том, что этой картины больше нет. Она сгорела спустя несколько дней после той выставки. Пожар, случайный пожар. Но я думаю иногда, что-то всё в этом мире не всё так по восприятию нашему чувственному, что-то есть из мира другого, разного, которого мы не достигли, не поняли. Что мы знаем о мире космическом? Что мы знаем обо всём этом Мире? Мы ведь только заключены, пока заключены, в одной оболочке под названием Земля, звучащую на многих языках по разному, но, конечно, не в этом дело. Планета – она есть планета. Что-то есть то, что пока не в разрешении нашего разума. Можно называть науки, да и другие институты. Хотя, молодой человек, я могу и ошибиться. Просто, эти вопросы для меня. Конечно, было это интересно для Вас или нет, но, может быть, когда-нибудь и Вы задумаетесь над этим. На старости лет, иногда, так хочется откровения. Может, когда-нибудь, и Вам доведётся это. Небо стало светлеть. Вероятно, поезд ходом своим выходил из территории, что оказалась под властью громадных туч. Воздух был наполнен испарением, вызванным косыми лучами солнца, неуклонно идущего на закат. Ярким светом озарил проблеск Уды. Мы подъезжали к остановке – вокзал Улан-Удэ. – Я был рад побеседовать с Вами, рассказать про эту картину. Я ведь никому не рассказывал про это. А так хотелось кому-то рассказать. Будто на душе легко стало. Встретимся ли когда-нибудь? Не знаю. Я первый раз в ваших краях и, по всей вероятности, в последний раз. Ночью сяду в другой поезд и домой. А края ваши мне понравились, очень понравились. Жаль, что раньше я не бывал здесь. Ну, желаю Вам всего хорошего. – И Вам тоже. На вокзале, как всегда, было многолюдно. Не стал ловить такси, выходить на остановку. Пошёл через виадук. А мысли всё о той же картине. Никогда что-то из области искусства, живописи не занимали меня так, как в тот раз. Дождя не было. И только испарение могло напоминать о прошедшей ненастной погоде. Я шёл домой.