Страшный грех прабабушкиСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

В то время у нас еще не было своей квартиры, и мы с родителями жили вместе с дедушкой, бабушкой, дядей (братом мамы) и прабабкой. Неформально главой нашей большой семьи была прабабка, бабушкина мать. Надо отметить, что прабабка прожила долгую и насыщенную жизнь. Без нескольких лет ровесница века, она пережила и революцию, и гражданскую войну, и голод, и сталинские репрессии, и Вторую мировую, и хрущевскую оттепель, и брежневский застой, и перестройку. Прабабку с молодости именовали Кабанихой за ее строгий нрав. Причем в прямом смысле этого слова, она ни с кем не ссорилась, она даже никогда ни на кого не повышала голос. Но едва распахивалась дверь ее комнаты, как все разбегались кто куда, даже бабушка с дедом, которые сами уже были пенсионерами и уважаемыми людьми. В чем причина такого отношения к ней — я тогда не знала. Она мастерски умела лишь одним взглядом заставить человека что-то делать, даже вопреки его желанию. Все — и бабушка с дедом, и отец с мамой, и дядя могли ворчать, ругаться, возмущаться, но выполняли все ее просьбы. Дедушка всегда говорил, полушутя:— Просьбы нашей бабы похлеще приказа будут. Как ни странно, но ко мне она относилась иначе, чем к остальным. Меня она пускала к себе в комнату и подолгу рассказывала про войну, про голод, про то, как она сидела в тюрьме в 30-е годы. Тогда я еще мало что знала, но слушать было интересно, тем более что прабабка в моем сознании была окружена какой-то тайной, которая скрыта ото всех домашних. Мне тогда казалось, что прабабка — не совсем обычный человек, но замечаю это только я, а взрослым это либо неинтересно, либо наоборот — они что-то знают, потому и побаиваются ее. В 2000 году прабабка слегла окончательно, практически не вставала с кровати. Ей исполнилось уже 90 лет, и все понимали, что дело медленно, но верно идет к концу. В середине осени она неожиданно попросила привести священника, чтобы исповедаться и причаститься. Ее желание было выполнено. В то время я еще не ходила в церковь, и мне было страшно слышать, как прабабка рыдает в голос. Я даже решила, что исповедь — это что-то вроде пытки, раз человек так плачет. После визита батюшки прабабка стала какой-то другой — тихой, незаметной, она не выпускала из рук молитвослов, часто вслух молилась. В середине ноября она собрала всех членов семьи и попросила у всех прощения. После чего задержала меня:— Останься, Коша, я тебе хочу кое-что сказать. Все домашние как-то странно напряглись, но, как обычно, не смогли ей возразить и нехотя разошлись, оставив нас вдвоем. — Ты не бойся, я хочу тебе рассказать одну историю. Может, тебе еще рано и ты не все понимаешь, но лучше сказать рано, чем не сказать вообще. Понимаешь, дорогая, я же всю жизнь несу на себе этот грех. В детстве и юности я была верующей, пела в церкви. Но потом меня за это посадили в тюрьму, и там произошло самое страшное — я отреклась от Бога. У меня было просто помешательство, и я сорвала с себя крест, зарекшись, что больше никогда не буду молиться. Выйдя из тюрьмы, я стала жить как все — работала, вела хозяйство. Так вот и жила нехристем, пока здоровье не стало подводить. На эту Пасху мне родители мои покойные приснились, впервые за всю мою долгую жизнь. Оба были грустные, и мама говорит, что не встретиться нам на том свете, потому что я оказалась на одной доске с теми, кто убивал и сажал, такая же отступница. И ты знаешь, у меня тогда сердце сжалось. И поняла, что жизнь прожила не так, как надо, что родных замучила своими придирками. А ведь могла бы делать добро, людям помогать. Но есть вещи, которые исправить нельзя. Не смогла я научить толком ни бабушку твою, ни маму главному — любить и верить. А тебе в тяжелое время жить предстоит, внученька. Боюсь, что не впишешься ты, больно уж нрав у тебя залихватский и душа мятежная, покою не знает, тебя швыряет туда-сюда. Ты самое главное запомни — прежде чем что-то сделать, подумай, сто раз подумай. В тот момент я и правда далеко не все поняла. Про Бога мало что слышала, меня никто этому не учил. Что касается любви — тут дело обстояло еще хуже, я искренне не понимала, что это за глупость такая и почему кому-то кого-то надо любить. Следующее утро выдалось солнечным, но морозным. Это было воскресенье. Дед с отцом и дядей что-то сверлили, а бабушка с мамой возились на кухне с завтраком. Когда все было готово, бабушка отправилась к прабабке в комнату. В следующую секунду в мою жизнь впервые ворвалось непоправимое. Все услышали бабушкины рыдания, которые были понятны без слов — прабабка умерла. Весь день прошел в какой-то суматохе — что-то двигали, переносили, куда-то звонили. Про меня в этой суете вовсе забыли. А я сидела в нашей с родителями комнате и мне было очень страшно, потому что случайно выйдя в зал, я увидела снятую межкомнатную дверь на табуретах и лежащую на ней умершую прабабку. После этого о том, чтобы мне куда-то выходить из комнаты, речь вообще не шла. В то время у нас еще не было своей квартиры, и мы с родителями жили вместе с дедушкой, бабушкой, дядей (братом мамы) и прабабкой. Неформально главой нашей большой семьи была прабабка, бабушкина мать. Надо отметить, что прабабка прожила долгую и насыщенную жизнь. Без нескольких лет ровесница века, она пережила и революцию, и гражданскую войну, и голод, и сталинские репрессии, и Вторую мировую, и хрущевскую оттепель, и брежневский застой, и перестройку. Прабабку с молодости именовали Кабанихой за ее строгий нрав. Причем в прямом смысле этого слова, она ни с кем не ссорилась, она даже никогда ни на кого не повышала голос. Но едва распахивалась дверь ее комнаты, как все разбегались кто куда, даже бабушка с дедом, которые сами уже были пенсионерами и уважаемыми людьми. В чем причина такого отношения к ней — я тогда не знала. Она мастерски умела лишь одним взглядом заставить человека что-то делать, даже вопреки его желанию. Все — и бабушка с дедом, и отец с мамой, и дядя могли ворчать, ругаться, возмущаться, но выполняли все ее просьбы. Дедушка всегда говорил, полушутя:— Просьбы нашей бабы похлеще приказа будут. Как ни странно, но ко мне она относилась иначе, чем к остальным. Меня она пускала к себе в комнату и подолгу рассказывала про войну, про голод, про то, как она сидела в тюрьме в 30-е годы. Тогда я еще мало что знала, но слушать было интересно, тем более что прабабка в моем сознании была окружена какой-то тайной, которая скрыта ото всех домашних. Мне тогда казалось, что прабабка — не совсем обычный человек, но замечаю это только я, а взрослым это либо неинтересно, либо наоборот — они что-то знают, потому и побаиваются ее. В 2000 году прабабка слегла окончательно, практически не вставала с кровати. Ей исполнилось уже 90 лет, и все понимали, что дело медленно, но верно идет к концу. В середине осени она неожиданно попросила привести священника, чтобы исповедаться и причаститься. Ее желание было выполнено. В то время я еще не ходила в церковь, и мне было страшно слышать, как прабабка рыдает в голос. Я даже решила, что исповедь — это что-то вроде пытки, раз человек так плачет. После визита батюшки прабабка стала какой-то другой — тихой, незаметной, она не выпускала из рук молитвослов, часто вслух молилась. В середине ноября она собрала всех членов семьи и попросила у всех прощения. После чего задержала меня:— Останься, Коша, я тебе хочу кое-что сказать. Все домашние как-то странно напряглись, но, как обычно, не смогли ей возразить и нехотя разошлись, оставив нас вдвоем. — Ты не бойся, я хочу тебе рассказать одну историю. Может, тебе еще рано и ты не все понимаешь, но лучше сказать рано, чем не сказать вообще. Понимаешь, дорогая, я же всю жизнь несу на себе этот грех. В детстве и юности я была верующей, пела в церкви. Но потом меня за это посадили в тюрьму, и там произошло самое страшное — я отреклась от Бога. У меня было просто помешательство, и я сорвала с себя крест, зарекшись, что больше никогда не буду молиться. Выйдя из тюрьмы, я стала жить как все — работала, вела хозяйство. Так вот и жила нехристем, пока здоровье не стало подводить. На эту Пасху мне родители мои покойные приснились, впервые за всю мою долгую жизнь. Оба были грустные, и мама говорит, что не встретиться нам на том свете, потому что я оказалась на одной доске с теми, кто убивал и сажал, такая же отступница. И ты знаешь, у меня тогда сердце сжалось. И поняла, что жизнь прожила не так, как надо, что родных замучила своими придирками. А ведь могла бы делать добро, людям помогать. Но есть вещи, которые исправить нельзя. Не смогла я научить толком ни бабушку твою, ни маму главному — любить и верить. А тебе в тяжелое время жить предстоит, внученька. Боюсь, что не впишешься ты, больно уж нрав у тебя залихватский и душа мятежная, покою не знает, тебя швыряет туда-сюда. Ты самое главное запомни — прежде чем что-то сделать, подумай, сто раз подумай. В тот момент я и правда далеко не все поняла. Про Бога мало что слышала, меня никто этому не учил. Что касается любви — тут дело обстояло еще хуже, я искренне не понимала, что это за глупость такая и почему кому-то кого-то надо любить. Следующее утро выдалось солнечным, но морозным. Это было воскресенье. Дед с отцом и дядей что-то сверлили, а бабушка с мамой возились на кухне с завтраком. Когда все было готово, бабушка отправилась к прабабке в комнату. В следующую секунду в мою жизнь впервые ворвалось непоправимое. Все услышали бабушкины рыдания, которые были понятны без слов — прабабка умерла. Весь день прошел в какой-то суматохе — что-то двигали, переносили, куда-то звонили. Про меня в этой суете вовсе забыли. А я сидела в нашей с родителями комнате и мне было очень страшно, потому что случайно выйдя в зал, я увидела снятую межкомнатную дверь на табуретах и лежащую на ней умершую прабабку. После этого о том, чтобы мне куда-то выходить из комнаты, речь вообще не шла. Я лежала, укутавшись пледом, и совершенно выпала из окружающей действительности. Начало темнеть. Мысль о том, что я наткнусь на мертвое тело среди ночи, была невыносимой. Кое-как я смогла задремать. И увидела во сне прабабку, но в очень странном виде — с метлой и в ступе. Она, отталкиваясь от земли метлой, подпрыгивала в этой ступе, причем по направлению ко мне. Я испугалась и начала кричать:— Ты же умерла, уйди!— Не-е-е-т, — как-то протяжно и несвойственно для нее ответила прабабка, — я еще пока не умерла, я тут, с вами. Мне стало так страшно, как никогда в жизни. Почему-то в голову пришла мысль о том, что прабабка в аду, ничем иным я не могла объяснить то, что она похожа на Бабу-ягу. Да еще и эти насмешливые интонации. Внезапно одна картинка сменилась другой — прабабка уже лежит в гробу, но почему-то блестит, словно ее намазали маслом с головы до ног. Вся семья стоит возле гроба, и тут она встает из гроба, начинает орать, хватает меня за руку и тянет за собой. Я кричу, вырываюсь, но ее рука мертвой хваткой вцепилась в меня. — А-а-а! — заорала я не своим голосом, перебудив весь дом, — она ведьма, ведьма! Она хочет меня забрать! Еле-еле меня привели в чувство. Прошли похороны, поминки. На душе было тяжело, словно что-то давило, мешало дышать. Такая атмосфера царила в квартире несколько дней, мне всюду чудился запах ладана, которого априори тут быть не могло (отпевали прабабку в церкви, а не дома). Спать я совсем перестала, потому что боялась снова увидеть тот кошмар, и что прабабка добьется-таки своего и утянет меня за собой, ибо она всю жизнь добивалась всего, чего хотела. На девятый день, придя с кладбища, мы решили отдохнуть, и тут меня просто вырубило — сказался недельный недосып. Приснилось мне голубое небо и зеленый луг. Откуда-то из поля шла прабабка в своем обычном образе — в темно-синем платье и со светлой косынкой на голове. Подойдя ко мне, она сказала:— Коша, пусть меня поминают ежедневно, тяжело мне тут. Хоть и покаялась я, но добрых дел сделать не успела. И в ответе я за ваши души, которые к Богу не привела. — Где поминают? — не поняла я. — Ну, в церкви, где же еще. Пусть бабушка с мамой молятся, и ты молись. — Ба, да я ж никогда не молилась, не придумывай, я и в церковь не хожу. — Придет время — будешь ходить, — уверенно ответила она. — Пока ты еще ничего не понимаешь, но уже скоро будешь. А мне нужна помощь сейчас, скажи бабушке и маме. — Ладно, скажу. С 2004-го года я стала ходить в церковь. Прабабка снится мне редко, но эти сны хорошие. Она всегда улыбается какой-то умиротворенной улыбкой и больше не пугает. Видимо, простили ее «там» и она обрела покой.