Старые обычаиСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Было это в 50-е годы прошлого века, время было спокойное, но еще соблюдали старые обычаи. Да и четко знали, какие обязанности нужно выполнять женщинам, а какие мужчинам. Женитьба серьезный шаг и вот, Елизавета Кузьминична озаботилась поиском невесты для своего сыночка Мишеньки. И подошла к этому вопросу очень серьезно. Всякий ведь знает, какая жена попадется, какой хозяйкой будет так и жизнь сложится. При плохой жене – всему дому пропАсть. И матерью жена должна быть примерной и плодной, и заботливой, и доброй. Чтобы, значит, детишонки и присмотрены, и накормлены-обстираны, и здоровы. Приглядела Елизавета Кузьминична соседскую Марусю. Девка – чистое золото, вся деревня слова плохого про нее сказать не могла. Красавица и рукодельница, да еще скромна и послушлива родителям своим. А самое главное, по Мишеньке сохла сызмальства. Поговорила Елизавета Кузьминична с матерью Маруси, спросила, как мол она отнесется, если сватов к дочери зашлют? Марфа ответ дала положительный. А что же нет? Мишенька не пил, сваты будущие ладно жили, Мишенькин отец Федор так и вовсе был на все руки мастер, все постройки камушек к камушку и досочка к досочке. А на дворе у них и куры гуляли десятка два, и коровушки были удойные, и барашки шерстяные, и свинки с поросятами. Уток и не считал никто, а сами хозяева ходили чисто и занавески на окнах висели плюшевые. А самое главное, знала Марфа, что Маруся по Мишеньке сохнет, как трава знойным летом. Маруся, как узнала, что сватать ее собираются, улыбку с лица скинуть не могла, аж светилась вся. Но Мишенька матери сказал, что сватов надо совсем в другую хату засылать. Елизавета Кузьминична руками всплеснула, так ей хотелось упрямого сынка подзатыльником наградить. – Да что же это такое! – закричала она. – А ну говори, кого присмотрел!А услышав сыновий ответ, на лавку так и плюхнулась, на ногах не удержалась. И было от чего ногам подкоситься. Собрался Мишенька жениться на сироте, да ладно на сироте незажиточной, так еще и на внучке местной знахарки Левонтьевны! Которую все окрестные села боялись и только по великой печали обращаться к ней смели. Дурная про Левонтьевну ходила слава, будто младенчиков в материнской утробе губит и зажившимся старикам век окорачивает. И привораживает до гробовой доски, и порчу нагоняет, вот гаснет человек, а доктора болезнь распознать не могут. Внучка-то у нее была красивая, глаза огневые, брови, как ласточкины крылья, а коса в руку толщиной. Высокая девка, белолицая, все при ней. И ноги крепкие, и фигура, как гитара плавная. А ведь ведьмачка Левонтьевна была куда как нехороша – лицо рябое, худая, жесткая вся, как старая дубовая доска и на подбородке волос седой, как мох вился. Неизвестно в кого внучка такой красавицей уродилась и Мишенька на нее завлекся. – Не к добру, ох, не к добру, - прошептала Елизавета и рукой себе рот зажала, чтобы еще чего лишнего не сболтнуть. Наверняка приворожили Мишеньку, глаза застили, разум заморочили. Ночью она все мужу рассказала, просила с сыном поговорить и родительской волей желание Мишеньки порушить. Но муж твердо сказал, как камнем припечатал, что в бабьи сказки верить стыдно, коммунист он партийный и глупостей слушать не будет. – Хочет Мишка жениться, пусть женится, главное, чтобы сноха себя соблюдала и хозяйство вести умела. Пусть Мишка кого любит, на той и женится. Вот и весь мой сказ. Если б мой отец меня понял, был бы я на Таньке Бортниковой женат, а не на тебе, язва ты сибирская! – отвернулся к стене, да и захрапел, а Елизавета до утра проплакала и от обиды, и оттого, что материнское сердце-вещун беду чуяло. Как не плакала Елизавета, а пришлось ей в хату Левонтьевны с караваем идти – «У вас товар, а у нас купец…». Ведьмачка зыркнула на Елизавету из-под седых бровей, у той, аж все жилочки под коленями затряслись, еле выдержала. Сговорились они, и чаю Елизавета попила, и наливочки пригубила. А на обратном пути споткнулась на камушке, упала и ногу переломила. Это знак был. Да только Мишенька и ждать не хотел, пока мамке лубок с ноги снимут, немедленно свадьбы просил. А как Маруся узнала, что сваты мимо ее двора прошли, так в горячку и грохнулась. Неделю в жару горела и бредила. Встала – в чем душа держится, исхудала, истаяла, лицо ее вызеленело, в глазах боль кромешная. Слабенькая еще была, но до ограды дошла посмотреть, как Мишеньку с Катериной в сельсовет везут расписывать, на тройке с вороными конями, а на оглоблях ленты красные, жаркие, как пламя. Привезли молодых к мужу на двор, а там уже стол свадебный накрыт, от угощений ломится, орешку между мисками не упасть, столь богато заставлено. Да только гостей мало и баяниста не видать. Невеселая была свадьба, Елизавета слезы еле держала, пролиться не давала. А Мишенька ничего не замечал, не сводил глаз с Катерины и улыбался, как пьяный. Отгуляли, значит, тихую свадьбу и зажили. Катерина оказалась девкой ухватистой на хозяйство и свекрам угодливой, а Мишенька уж таким довольным был, что Елизавета оттаяла. Было это в 50-е годы прошлого века, время было спокойное, но еще соблюдали старые обычаи. Да и четко знали, какие обязанности нужно выполнять женщинам, а какие мужчинам. Женитьба серьезный шаг и вот, Елизавета Кузьминична озаботилась поиском невесты для своего сыночка Мишеньки. И подошла к этому вопросу очень серьезно. Всякий ведь знает, какая жена попадется, какой хозяйкой будет так и жизнь сложится. При плохой жене – всему дому пропАсть. И матерью жена должна быть примерной и плодной, и заботливой, и доброй. Чтобы, значит, детишонки и присмотрены, и накормлены-обстираны, и здоровы. Приглядела Елизавета Кузьминична соседскую Марусю. Девка – чистое золото, вся деревня слова плохого про нее сказать не могла. Красавица и рукодельница, да еще скромна и послушлива родителям своим. А самое главное, по Мишеньке сохла сызмальства. Поговорила Елизавета Кузьминична с матерью Маруси, спросила, как мол она отнесется, если сватов к дочери зашлют? Марфа ответ дала положительный. А что же нет? Мишенька не пил, сваты будущие ладно жили, Мишенькин отец Федор так и вовсе был на все руки мастер, все постройки камушек к камушку и досочка к досочке. А на дворе у них и куры гуляли десятка два, и коровушки были удойные, и барашки шерстяные, и свинки с поросятами. Уток и не считал никто, а сами хозяева ходили чисто и занавески на окнах висели плюшевые. А самое главное, знала Марфа, что Маруся по Мишеньке сохнет, как трава знойным летом. Маруся, как узнала, что сватать ее собираются, улыбку с лица скинуть не могла, аж светилась вся. Но Мишенька матери сказал, что сватов надо совсем в другую хату засылать. Елизавета Кузьминична руками всплеснула, так ей хотелось упрямого сынка подзатыльником наградить. – Да что же это такое! – закричала она. – А ну говори, кого присмотрел!А услышав сыновий ответ, на лавку так и плюхнулась, на ногах не удержалась. И было от чего ногам подкоситься. Собрался Мишенька жениться на сироте, да ладно на сироте незажиточной, так еще и на внучке местной знахарки Левонтьевны! Которую все окрестные села боялись и только по великой печали обращаться к ней смели. Дурная про Левонтьевну ходила слава, будто младенчиков в материнской утробе губит и зажившимся старикам век окорачивает. И привораживает до гробовой доски, и порчу нагоняет, вот гаснет человек, а доктора болезнь распознать не могут. Внучка-то у нее была красивая, глаза огневые, брови, как ласточкины крылья, а коса в руку толщиной. Высокая девка, белолицая, все при ней. И ноги крепкие, и фигура, как гитара плавная. А ведь ведьмачка Левонтьевна была куда как нехороша – лицо рябое, худая, жесткая вся, как старая дубовая доска и на подбородке волос седой, как мох вился. Неизвестно в кого внучка такой красавицей уродилась и Мишенька на нее завлекся. – Не к добру, ох, не к добру, - прошептала Елизавета и рукой себе рот зажала, чтобы еще чего лишнего не сболтнуть. Наверняка приворожили Мишеньку, глаза застили, разум заморочили. Ночью она все мужу рассказала, просила с сыном поговорить и родительской волей желание Мишеньки порушить. Но муж твердо сказал, как камнем припечатал, что в бабьи сказки верить стыдно, коммунист он партийный и глупостей слушать не будет. – Хочет Мишка жениться, пусть женится, главное, чтобы сноха себя соблюдала и хозяйство вести умела. Пусть Мишка кого любит, на той и женится. Вот и весь мой сказ. Если б мой отец меня понял, был бы я на Таньке Бортниковой женат, а не на тебе, язва ты сибирская! – отвернулся к стене, да и захрапел, а Елизавета до утра проплакала и от обиды, и оттого, что материнское сердце-вещун беду чуяло. Как не плакала Елизавета, а пришлось ей в хату Левонтьевны с караваем идти – «У вас товар, а у нас купец…». Ведьмачка зыркнула на Елизавету из-под седых бровей, у той, аж все жилочки под коленями затряслись, еле выдержала. Сговорились они, и чаю Елизавета попила, и наливочки пригубила. А на обратном пути споткнулась на камушке, упала и ногу переломила. Это знак был. Да только Мишенька и ждать не хотел, пока мамке лубок с ноги снимут, немедленно свадьбы просил. А как Маруся узнала, что сваты мимо ее двора прошли, так в горячку и грохнулась. Неделю в жару горела и бредила. Встала – в чем душа держится, исхудала, истаяла, лицо ее вызеленело, в глазах боль кромешная. Слабенькая еще была, но до ограды дошла посмотреть, как Мишеньку с Катериной в сельсовет везут расписывать, на тройке с вороными конями, а на оглоблях ленты красные, жаркие, как пламя. Привезли молодых к мужу на двор, а там уже стол свадебный накрыт, от угощений ломится, орешку между мисками не упасть, столь богато заставлено. Да только гостей мало и баяниста не видать. Невеселая была свадьба, Елизавета слезы еле держала, пролиться не давала. А Мишенька ничего не замечал, не сводил глаз с Катерины и улыбался, как пьяный. Отгуляли, значит, тихую свадьбу и зажили. Катерина оказалась девкой ухватистой на хозяйство и свекрам угодливой, а Мишенька уж таким довольным был, что Елизавета оттаяла. Судьбу ничем не перебьешь, все равно по кривой даже вывезет к чему положено. А Маруся, как ивовый прутик сделалась, вовсе с тела спала, одни глаза и остались. Слабенькая, а решилась ехать далеко. Шла каждое утро в райцентр подвода с молоком. Вот и упросила хромого Ивана ее подвезти и еще долго шла до далекой станицы к ворожее одной. Принесла ей то, что в приданое собрали – отрезы материи, платки цветные, как павлиний хвост переливались они, две лисьих шкуры на воротник, да монисто прабабкино. Приняла ее ворожея, нахмурилась, - да разве ж ты такая злая, девонька? – Жарко зашептала ей в ответ Маруся, умоляла не отказать и на Мишеньку самую черную порчу напустить. Не осталось в Марусе любви, одна обида да злость. – Ладно, - протянула ворожея, сделаю, да только знай, что грех за это на твоей душе будет, не на моей! – Маруся ответила, что согласна, потому что все равно жизни нет, а так хоть кара настигнет его. Ведь улыбался ей, за руку брал, конфеты дарил, платочек она ему вышила и он забрал и целовал, а женился на другой. – Не люблю его больше! – зарыдала Маруся, - но за то, что жизнь мне переломил, как прутик березовый и по ней сапогами прошелся, пусть наказание ему будет! Нашептала ворожея, яйца гусиные била, свечи жгла, углями стылыми на ноги Марусе сыпала, материю на ленточки рвала. – Все, - сказала, - напортила так, что никому ни снять, ни перекинуть. Но помни, девка – весь грех на тебе. Ушла Маруся, а глаза ее пожаром горели, такая ненависть в них полыхала и радость злобная лицо румянила. Добралась она до дома, свалилась на постель и три дня проспала. Мамка ее добудиться не могла. А, как проснулась, то и не рассказала, что сделала, да только щеками зарозовела и немножко на прежнюю Марусю похожа стала. Зима пришла. А тут к сватам в дом Левонтьевна заявилась, вороньим взглядом за Мишеньку зацепилась, вызвала его на двор, достала из-за пазухи косточку какую-то птичью на веревочке и надеть заставила. – Ворожили на тебя, - сказала ведунья, - да только глаз у меня видючий, вовремя посекла ворожбу. Носи не снимая ни днем, ни ночью косточку эту, вся чернота обратно пойдет, тебя минует. Понял?- Понял, понял, - закивал Мишенька. На шею амулет повесил и под рубаху спрятал. Кивнула Левонтьевна и ушла, даже не попрощалась ни с кем. Дня два прошло и пропала Маруся, как в воду канула. Искали, но не нашли. А местный дурачок Егорка божился, что видел, как она в лес ушла. Да клялся, что в одном платье, это в мороз то. Месяц к закату пошел, Марусина семья слезы горючие проливала, и не было от девки никакой весточки. Исчезла, как дым из печной трубы, словно в воздухе растаяла. А тут Мишенька с соседом решили за зайцами на охоту отправиться, взяли берданки да пирогов и в лес ушли. Провожала Катерина Мишеньку в сенях, жарко целовались они прощаясь, вслед мужу помахала молодая жена рукой и глазами провожала, пока в лесу они с соседом не скрылись. А потом, глядь, а косточка – оберег на полу валяется на перетертом шнурке. Ночью метель поднялась, какую в тех краях не видывали. Через три дня вернулся сосед, голова седая, глаза ввалились, на лице морщины крупной сеткой, хоть и моложе Мишеньки он был. И такое рассказал, что у всех волосы от ужаса зашевелились. Схолодало и добрались они с Мишенькой до охотничьей сторожки-заимки, решили переждать ветер да снегопад. Печь растопили, пирогов оттаяли, самогона прихваченного выпили и спать решили ложиться. Легли, угнездились, а тут звук пошел страшный, словно железными когтями по бревнам избушки кто провел. И стук в дверь. Мишенька вскинулся, подбежал, а у самого зуб на зуб от ужаса не попадает. - Кто там? – говорит. - А из-за двери, - Это я, Мишенька! Маруся!Отпер он дверь, и вправду Маруся на пороге стоит. Но какая! На пальцах мяса не осталось, отмерзло. Волосы чуть не до пят лохматятся седыми космами, лицо серое, а щек нет, отвалились и коренные зубы видно, черные зубы совсем, как угли. И руки она к нему с мольбой тянет. Вскрикнул Мишенька, как заяц, когда борзая его схватит в зубы. Дверь захлопнул и засов задвинул. А из-за двери слышится, - Миш-шенька-аа… Пусти меня к себе, Миш-шенька-а… Это я, твоя суженая, Марус-ся-я. Не оставляй меня на ветру-у, Миш-шенька-а… Холодно-о мне-е… Пус-сти-и…Сосед ни жив, ни мертв, пошевелиться не может, только шепчет, - не открывай…А Мишенька лицом переменился, глаза пустые стали, бессмысленные, как у пропащих пьяниц бывают, руки сами к засову тянутся. Сосед скулить стал, как собачонка, понял, что Мишка сейчас эту нечисть в избушку пустит. И точно, откинул Мишенька засов, а мертвая Маруся его руками обняла и в губы впилась, целует, значит. Мишенька обмяк, руки по швам уронил безвольно и не шевелится даже. Только краска с лица исчезать стала, сморщивается лицо его, как старая тряпка на солнцепеке. А у Маруси стали щеки затягиваться, исчезли дыры, лицо разгладилось, кожа стала розовая, да ровная, зубки стали белые и ровные, улыбнулась они и соседу подмигнула, у того чуть сердце не встало. А потом отстранилась от Мишеньки, руки разжала, и сложился он возле ее ног, навроде мешковины мокрой, будто без костей совсем. Маруся рассмеялась звонко, по-девичьи. Задорно так рассмеялась и попятилась со ступенек, потом исчезла, словно рассыпалась. А Мишенька у порога лежать остался весь вывернутый и пустой, как будто. Завыл сосед от ужаса и решил до дому бечь со всей силы. Оделся еле-еле, ни руками в рукава попасть не мог, ни ногами в валенки, но справился, переступил через Мишенку с криком, и как-то вот добрался до хаты, чуть не в беспамятстве. Снарядились мужики и до охотничьей заимки отправились, чтобы Мишенькино тело домой доставить. Дошли, а тела и нету. Дверь в избушку открыта, а на пороге платочек лежит вышитый, что Маруся Мишеньке подарила. Поискали-поискали мужики, да и отправились домой ни с чем. Елизавету Кузьминичну через три дня удар хватил, рука да нога отнялись и говорить больше не говорила, мычала только. Екатерина собрала свои пожитки и ушла к бабке своей, Левонтьевне. Бабы видели, как она узлы тащила. Полушубок у ней распахнулся и приметили бабы, что живот у Екатерины вырос, беременна она, значит, была. А больше никто ничего не узнал. Снялись Левонтьиха с Катериной в одночасье, и ушли прочь. Хату с открытой дверью кинули и больше никто про них ничего не слышал. И про Мишеньку с Марусей ничего не известно. Только охотники по зиме говорили, что слышат иногда девичий смех в ветреную погоду, а еще и вроде голос парня ей вторит. А сосед, что тогда с Мишенькой на охоту ходил ничего не рассказывал, нелюдимым стал, людей сторонился, да и, как-то очень быстро спился и помер один в стылой хате в разгаре одной зимы.