Случай в филиалеСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Конец мая, начало лета, рассекают стрижи синеву тёплого неба, цветёт сирень, и так здорово чувствовать себя молодым здоровым парнем. Я после института устроился работать в Моссрыбпром гидрохимиком, в Царицыно, а жил в дачном посёлке, в ближнем Подмосковье, всю зиму снимал там дачу. Большая, деревянная, с камином, довоенной постройки, с причудливыми башенками, верандой и участком в полгектара. Такие дачи давали военным в 30-х годах. И всё было здорово, пока не наступило лето, и не приехали хозяева дачи. Впрочем, мы так и договаривались, что я живу зиму, а они лето. Поломав голову над тем, где теперь ночевать, я стал опрашивать всех знакомых в отделе, не сдаст ли кто комнату месяца на три-четыре, и тут мне кто-то в бухгалтерии посоветовал: в старом Царицыно (это по другую сторону железной дороги) наш филиал, в актовом зале которого стоит вполне ещё хороший диван. Филиалом назывались те второстепенные службы, которые не уместились в основном здании. — Идите туда, Юра, найти его легко, а вечером все уходят домой, и вы отдохнёте до утра, и платить ничего не надо. Ну что ж, хорошая мысль, заодно посмотрю, что за филиал. Старое Царицыно тогда было странной смесью старых довоенных построек. Казалось, что ты очутился в заброшенном провинциальном городке где-то за 1000 км от Москвы или вообще в другом веке, и вот сейчас из-за поворота покажется конка или проедет водовозка с бочкой и усатым кучером с кнутом в руке. Одноэтажные деревянные домики, обшитые тёсом, некоторые отштукатуренные и побелены охрой; другие, деревянные, покрашены масляной краской; печные трубы, вишнёвые сады; крошечные магазинчики, где покупатель с продавцом толкают друг друга локтями, как на коммунальной кухне. И всё это обрамлено двумя рядами корявых, пыльных обрубков тополей по обочинам дороги. А названия улиц: Прохладная, Солнечная, Весёлая, Воздушная. Я так и представляю чиновника-романтика, выбравшего такие названия, и мне почему-то кажется, что это незамужняя женщина, может быть, старая дева, мечтающая о любви. И самое большое здание с колоннами. Это ТЮЗ (театр юного зрителя), построенный ещё в далёком 1930-м году в самом начале улицы. А какие вывески на магазинах! Смешные, наивные, порой написанные кистью от руки. Пройдя всю улицу минут за десять, я очутился перед этим самым филиалом. Дом как дом, ничем не отличался от других домов: низкий одноэтажный барак, когда-то с розовыми стенами, которые дожди превратили в почти белые. Разве что стоял в самом конце улицы, то есть был последним, и за ним только пруд, больше напоминающий круглую грязную канаву в зарослях крапивы и черёмухи и тупик. Чем в этом филиале занимались люди, я так и не понял: стояли в комнатах канцелярские столы, холодильник на кухне, был актовый зал. Впрочем и у нас это тоже всё было да ещё плюс начальство. Отсутствие начальства расслабляет, об этом можно судить по количеству пустых бутылок под раковиной. Обо мне уже позвонили и меня ждали. Приятная женщина показала в актовом зале массивный диван, обитый чёрной клеёнкой — диван был просто роскошный, широкий, пружинистый; дала ключи от входных дверей, и я, счастливый, отправился обратно в свой отдел досиживать день. Я был рад, что хоть одной проблемой у меня будет меньше и не надо теперь ломать голову, где приткнуться. А день был плохой: накануне у нас погиб молодой парень, рыбовод, об этом только и было сейчас разговоров. Он был в командировке, сопровождал машину с мальками для зарыбления прудов, и на переезде машину смял поезд. Шофёр успел выскочить и отделался царапинами, а этот замешкался. Но я в тот день больше думал о другом — о филиале, который так удачно оказался существующим, о диване, где я наконец обрету покой после рабочего дня. Впрочем, и о несчастном рыбоводе тоже, хотя я его и не знал. На работе мне нравилась Леночка, стройненькая, симпатичная, мы частенько с ней болтали то в коридоре (мы в разных отделах работали), то в обеденный перерыв, да и несколько раз вместе ходили обедать в кафе. Я знал про неё немного: вдова, 23 года, есть дочка 2 года, муж повесился. Впрочем, на личные темы мы с ней как-то и не говорили, а всё больше о ерунде. И тут мне пришло в голову пригласить Леночку вечером в этот самый филиал. Видимо, диван и связанные с ним приятные ожидания затуманили мне мозги. Выслушав меня, Леночка повела себя, на мой взгляд, странно. Она вдруг холодно прищурила глаза:— А чем, развратом заниматься там будем, ты это хотел сказать?Я понял: про диван она знает. На секунду я онемел и отшатнулся, попытался даже перевести всё в шутку, но получилось фальшиво. Её замужняя подружка, которая присутствовала при разговоре, наоборот, выразила желание пойти, но под злобным Леночкиным взглядом как-то вдруг съёжилась и залепетала что-то сбивчиво про «подумаю» и «может быть, потом». В общем, скоро я шагал один тёплым солнечным вечером в старое Царицыно, которое ещё недавно называлось Ленино-Дачное. Конец мая, начало лета, рассекают стрижи синеву тёплого неба, цветёт сирень, и так здорово чувствовать себя молодым здоровым парнем. Я после института устроился работать в Моссрыбпром гидрохимиком, в Царицыно, а жил в дачном посёлке, в ближнем Подмосковье, всю зиму снимал там дачу. Большая, деревянная, с камином, довоенной постройки, с причудливыми башенками, верандой и участком в полгектара. Такие дачи давали военным в 30-х годах. И всё было здорово, пока не наступило лето, и не приехали хозяева дачи. Впрочем, мы так и договаривались, что я живу зиму, а они лето. Поломав голову над тем, где теперь ночевать, я стал опрашивать всех знакомых в отделе, не сдаст ли кто комнату месяца на три-четыре, и тут мне кто-то в бухгалтерии посоветовал: в старом Царицыно (это по другую сторону железной дороги) наш филиал, в актовом зале которого стоит вполне ещё хороший диван. Филиалом назывались те второстепенные службы, которые не уместились в основном здании. — Идите туда, Юра, найти его легко, а вечером все уходят домой, и вы отдохнёте до утра, и платить ничего не надо. Ну что ж, хорошая мысль, заодно посмотрю, что за филиал. Старое Царицыно тогда было странной смесью старых довоенных построек. Казалось, что ты очутился в заброшенном провинциальном городке где-то за 1000 км от Москвы или вообще в другом веке, и вот сейчас из-за поворота покажется конка или проедет водовозка с бочкой и усатым кучером с кнутом в руке. Одноэтажные деревянные домики, обшитые тёсом, некоторые отштукатуренные и побелены охрой; другие, деревянные, покрашены масляной краской; печные трубы, вишнёвые сады; крошечные магазинчики, где покупатель с продавцом толкают друг друга локтями, как на коммунальной кухне. И всё это обрамлено двумя рядами корявых, пыльных обрубков тополей по обочинам дороги. А названия улиц: Прохладная, Солнечная, Весёлая, Воздушная. Я так и представляю чиновника-романтика, выбравшего такие названия, и мне почему-то кажется, что это незамужняя женщина, может быть, старая дева, мечтающая о любви. И самое большое здание с колоннами. Это ТЮЗ (театр юного зрителя), построенный ещё в далёком 1930-м году в самом начале улицы. А какие вывески на магазинах! Смешные, наивные, порой написанные кистью от руки. Пройдя всю улицу минут за десять, я очутился перед этим самым филиалом. Дом как дом, ничем не отличался от других домов: низкий одноэтажный барак, когда-то с розовыми стенами, которые дожди превратили в почти белые. Разве что стоял в самом конце улицы, то есть был последним, и за ним только пруд, больше напоминающий круглую грязную канаву в зарослях крапивы и черёмухи и тупик. Чем в этом филиале занимались люди, я так и не понял: стояли в комнатах канцелярские столы, холодильник на кухне, был актовый зал. Впрочем и у нас это тоже всё было да ещё плюс начальство. Отсутствие начальства расслабляет, об этом можно судить по количеству пустых бутылок под раковиной. Обо мне уже позвонили и меня ждали. Приятная женщина показала в актовом зале массивный диван, обитый чёрной клеёнкой — диван был просто роскошный, широкий, пружинистый; дала ключи от входных дверей, и я, счастливый, отправился обратно в свой отдел досиживать день. Я был рад, что хоть одной проблемой у меня будет меньше и не надо теперь ломать голову, где приткнуться. А день был плохой: накануне у нас погиб молодой парень, рыбовод, об этом только и было сейчас разговоров. Он был в командировке, сопровождал машину с мальками для зарыбления прудов, и на переезде машину смял поезд. Шофёр успел выскочить и отделался царапинами, а этот замешкался. Но я в тот день больше думал о другом — о филиале, который так удачно оказался существующим, о диване, где я наконец обрету покой после рабочего дня. Впрочем, и о несчастном рыбоводе тоже, хотя я его и не знал. На работе мне нравилась Леночка, стройненькая, симпатичная, мы частенько с ней болтали то в коридоре (мы в разных отделах работали), то в обеденный перерыв, да и несколько раз вместе ходили обедать в кафе. Я знал про неё немного: вдова, 23 года, есть дочка 2 года, муж повесился. Впрочем, на личные темы мы с ней как-то и не говорили, а всё больше о ерунде. И тут мне пришло в голову пригласить Леночку вечером в этот самый филиал. Видимо, диван и связанные с ним приятные ожидания затуманили мне мозги. Выслушав меня, Леночка повела себя, на мой взгляд, странно. Она вдруг холодно прищурила глаза:— А чем, развратом заниматься там будем, ты это хотел сказать?Я понял: про диван она знает. На секунду я онемел и отшатнулся, попытался даже перевести всё в шутку, но получилось фальшиво. Её замужняя подружка, которая присутствовала при разговоре, наоборот, выразила желание пойти, но под злобным Леночкиным взглядом как-то вдруг съёжилась и залепетала что-то сбивчиво про «подумаю» и «может быть, потом». В общем, скоро я шагал один тёплым солнечным вечером в старое Царицыно, которое ещё недавно называлось Ленино-Дачное. Над головой в вышине проносились стрижи, в воздухе толклись мошки, обещая завтра хороший день. Пройдя под железнодорожным мостом метров 200, я, словно на машине времени, перенёсся в другую эпоху: мерзкая пивнушка в кустах сирени, от которых за версту пахло мочой, тир, сколоченный из ржавых железных листов, и только ТЮЗ с его величественными колоннами говорил: не всё так плохо в этой новой реальности. Я обратил внимание, что домики вдоль улицы подготовлены к сносу, раньше я этого как-то не заметил, в них уже никто не живёт, и только магазинчики ещё временно работают. «Наверное, и филиал наш скоро закроют» — мелькнула грустная мысль. Где же я ночевать-то буду? Может, лето простоит. Погулял у озера, пострелял безуспешно в тире. И вот уже стою в вечерних сумерках у дверей филиала. Я весь полон планов: постирать рубашку в раковине, попить чаю с булочками, которые у меня с собой, осмотреть все помещения — вдруг там есть телевизор и т. д. Как-то быстро темнело — высокие деревья, низкие домики и отсутствие уличного освещения — район то уже нежилой. Наверное, есть на свете злобная сила, которой доставляет большое наслаждение разрушать планы и надежды бедных людей. Кто-то, возможно, назовёт её чёрной полосой, антиангелом. Да не в этом суть!В актовом зале или красном уголке (как хотите) рядом с моим диваном, на который я возлагал столько надежд, прямо у стены стоял гроб — жирная точка в чьей-то судьбе. Такой реальный, обтянутый голубой тканью с чёрными лентами, он, конечно, был пока пустой, но он был и спать там уже не хотелось. Кому он предназначался, я понял. Организация взяла похороны несчастного парня на себя и уже позаботилась о гробе, а сам он сейчас в морге или, вернее, то, что от него осталось. То ли голова моя стала пустой, то ли мысли мелкими вроде: «А если бы я был сейчас с Леночкой?». Или: «Когда же его привезли-то? В обед, кажется, не было?» Я пошёл по комнатам, выбирая такие, где больше столов и стульев, дабы всё это сдвинуть и подремать, о наслаждении уже думать не приходилось. Рубашку я передумал стирать. Спать на двух столах мука ещё та, рёбра у меня заболели уже через десять минут. Тогда я собрал в соседней комнате восемь мягких стульев, расставил их попарно и лёг на это ложе. В общем, уже лучше, хоть стулья и разъезжаются и ноги немного на весу. С минуту я раздумывал — спать со светом или в темноте. Да, в темноте, низкое окно комнаты выходит на дорогу и частично на заросший пруд. В лунном свете он светится зеленоватым пятном; не хватало ещё, чтобы кто-то видел, как я тут лежу. Сон не шёл. Я думал то о любимой даче, где так хорошо жилось зимой, то в голову лезли мысли вроде такой: «А почему это у красавицы Леночки муж повесился? Что же могло произойти, чтобы молодой мужик в петлю полез?». Кажется, я уже в сотый раз обдумываю это, и сто разных причин приходят мне в голову. И когда я в сто первый раз представил, как он её застукал с любовником, по коридору кто-то быстро пробежал. Сначала я ничего не понял, решил: почудилось. Но вот снова шаги, такие тяжёлые, что прогибаются половицы. остановились у моей двери. Я хочу встать и включить свет, но не могу пошевелиться, стараюсь не дышать, холодок страха мурашками прокатывает по спине. Я хорошо помню, что входную дверь закрыл и, значит, кроме меня тут никого нет. Половицы под линолеумом в некоторых местах провалены, это я уже днём заметил. «Может, крысы бегают?» Успокаивая себя, что это крысы, я быстро встаю и просовываю ножку стула в дверную ручку (это от крыс-то), и в этот момент кто-то два раза настойчиво тянет ручку на себя. Я на цыпочках отступаю к окну, нашаривая руками шпингалет. Подойти к выключателю не решаюсь — пусть думают, что меня тут нет. За дверью слышу странные звуки: как-то однажды в зоомагазине я наблюдал, как большой зелёный попугай скрежетал клювом о прутья клетки. Вот такой же или похожий скрежет раздаётся сейчас из-за двери. Наконец стал удаляться. Только сейчас я осознаю полное отсутствие людей во всей округе: дома пусты, люди переехали, магазины закрыты — ну разве что сторож в ТЮЗе, а это на другом конце улице. Вернее, даже не осознаю, это кричит моя душа: «Ты один. Ты один. Ты один!». Решаю: надо как-то дождаться утра (в это время рассветает рано) и валить отсюда. Некоторое время было тихо, и я снова лёг на оставшиеся семь стульев так, чтобы дверь и окно были постоянно в поле зрения, правда, для этого приходится всё время крутить головой. И тут за стеной, там, где актовый зал с диваном и гробом, раздался грохот и за ним треск ломаемого дерева. По звуку можно было предположить, что упал большой, пустой деревянный ящик. Так как, кроме дивана, стола и гроба там ничего больше нет, то гадать долго не приходится. «Жаль, что я не прихватил с кухни нож — защитил бы себя», — как искра, мелькнуло в голове, — «или, может, в окно выскочить, пока есть возможность?». Я стал готовиться к худшему: если они легко и быстро разломали новый гроб, то мне тут за дверью долго не продержаться. Осторожно, стараясь не шуметь, я выдвинул ящик письменного стола, но кроме точилки для карандашей и всякой бесполезной ерунды вроде скрепок, игральных карт и сухого пряника, ничего не нашёл. Где-то я читал про кнут и пряник, и что пряник тоже должен быть сухим, чтобы и им можно было бить! Нет, наверное, это не мой случай. Кладу пряник обратно. В предрассветный час из приоткрытой форточки слабо потянуло нежным ароматом цветущего жасмина, но его перебил тяжёлый запах тины из пруда. Тем временем всё было тихо, а в окно стал осторожно просачиваться белый рассвет. Приобрели очертания деревья, пруд, дорога, крыша какого-то сарая. Птицы в черёмуховых зарослях прочищали голоса первыми трелями, послышались гудки утренних электричек с ближней станции. В комнате начали проступать из мрака предметы и мебель. Темнота скрывала только углы. Из круглого зеркала на стене на меня смотрело измученное лицо человека, который очень хотел жить. Я присел на стулья, положил голову на руки и незаметно задремал, точнее, провалился в глубокий сон. Мне приснилось, будто хор бабушек из Удмуртии (во сне почему-то я это знал определённо) проговаривал на своём удмуртском языке что-то бесконечно монотонное и такое грустное, что я заплакал. Вроде бы одна часть хора меня отпевает и перечисляет все мои грехи и плохие поступки, но, когда она умолкает, другая половина хора речитативом сообщает о моих достоинствах и уже добрых делах. И так они чередуются. А проснулся я от телефонного звонка. Так просто и буднично звонил телефон за стеной, но никто не поднимал трубку. В окно светило яркое солнце, порхали бабочки над прудом, а в коридоре филиала кто-то мыл полы. Было слышно, как вынимают из ведра тряпку, потом выжимают её, и вода с шумом стекает в ведро, кидают на пол и возят по линолеуму туда-сюда. Быстро встать не получилось, болело всё тело, но больше всего спина и шея. Кое-как прибрался, вынул стул из дверной ручки и осторожно выглянул в коридор. Толстая тётка в чёрном сатиновом халате с засученными рукавами и галошах на босу ногу стояла задом ко мне и яростно водила шваброй поперёк коридора. Белая косынка от усилий сползла на потную шею. — Доброе утро, — сказал я, стараясь вложить в голос побольше бодрости. Тётка замерла, и даже затылок её в этот момент выражал напряжённую работу мысли (наверное, соображала, не послышалось ли ей), потом резко обернулась. Несколько секунд она ошарашенно разглядывала меня. — Я говорю: погодка сегодня!— Ты это кто? — Начала она строго. — Работаю я тут, в головном здании, вот на ночь остался. Хотел на диване спать, а там гроб. Пришлось в кабинете на стульях. — И не приведи Господь, скоро за ним должны приехать, жалко мальчишку, — сказала она и добавила недовольно, — ты мне не наследи тут, посиди на кухне, пока полы высохнут. Я поплёлся на кухню, где обнаружил на верёвке постиранные тёткины трусы и ночнушку. «И как я теперь объясню разломанный гроб? С кого будут спрашивать?», — такие мысли лезли мне в голову, пока я сидел на табурете и смотрел в одну точку. Не в силах больше терпеть неизвестность и видя, как тётка направилась в актовый зал, я вскочил и кинулся за ней следом. И диван, и гроб, и стол, и графин с водой на нём — всё стояло на своих местах, не имея никаких повреждений. — Вот я и говорю, — продолжала тётка, заботливо протирая тряпкой стеклянный графин, — Некрасов, — она кивнула головой на гроб, — жить хотел, а она пришла и его с собой увела. — Кто она?— Ну как кто, эта, с косой. А завтра она за кем придёт?Тётка понизила голос и внимательно посмотрела на меня, а потом неожиданно добавила:— Он ведь, Васька-то, тут и жил целый год, спал на этом диване, а весной его Верка к себе сманила. И ведь что, с мужем ещё не развелась, а второго ей подавай, бесстыжая!Тётка всхлипнула. — Мне как родной был. Я ему и стирала, и готовила, а вечером как сядем с ним в дурачка играть, вот на этом диване, эх! А ласковый был, как котёнок, приснился мне сегодня. Голос у неё задрожал. Она потёрла глаза тыльной стороной ладони. Я положил ключ на стол и стал прощаться. — А тебя звать-то как? — Крикнула она сквозь слёзы мне уже вдогонку. — А может, тебе постирать чего?Я не стал отвечать. Я шёл и думал: как такое могло быть? Не приснилось же мне всё. Уже на улице я заметил, что мои часы, которые были всегда точными, вдруг отстали ровно на два часа. Днём мне позвонила моя родная тётка, которая работала бухгалтером в подмосковном доме отдыха и сказала, что у неё для меня есть путёвка. В общей сложности я прожил там три месяца и вернулся наконец на свою любимую дачу.