Следы остаются всегдаСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Без приукрас скажу вам честно, я не могу смотреть в глаза, людей, чьи имена безлики, а по лицу бежит слеза…Серый день. Он сер не из-за дождя и не из-за скуки. Он сер от постоянства и изнеможен от однообразия. Как и я. Я тоже сер и бессилен перед надвигающейся надо мной горой. Она незаметна, прозрачна и легка, как мыльный пузырек. И стоит только приложить усилие и дотронуться до нее, как она разлетится на тысячи маленьких частиц, не оставив и следа. Но я-то знаю, что следы остаются всегда. Мы просто их не замечаем. — Твое сердце будет прибито вон там, на доске, и ты будешь наблюдать, как оно обливается твоей же собственной кровью. Я тебе это обещаю! – Прокричала невысокая, худощавая девчонка мне вслед. Сразу после этих слов я скрылась за потрескавшейся, многолетней дверью выхода и, спокойным шагом спустившись по лестнице, отправилась домой. Бесстрастное выражение лица стало маской, которую мне приходилось надевать на себя каждый раз, приходя в школу. Школа. Странное, с одной стороны, место. Для чего детей собирают вместе, объединяют в одну группу? Пытаются научить нас единству, приучить к обществу? Мы словно псы в клетке с себе подобными. И каждый день можем перегрызть друг другу глотки, даже не думая, что что-то сделаем не так. Забросив куда подальше сумку, я направилась выполнять обычный порядок действий. Кофе. Книга. Кресло. Это было мое правило трех «К». Правило для обретения мимолетной радости. Правило, которое я непременно соблюдала вот уже три с лишним года. За все это время я научилась многим вещам. Для своих лет я знала, пожалуй, слишком много о жизни за пределами той грани, которую чертят родители, чтобы оградить своих чад от жестокости и бесчувствия. Я выросла в тот момент, когда должна была первый раз взять в рот сигарету или, быть может, когда меня первый раз избили. А может быть, я стала взрослой тогда, когда научилась не замечать этого кошмара. И с годами я поняла, что оставаться в стороне и безучастно принимать насмешки и издевки куда проще, чем пытаться что-то доказать. Возможно, в этот момент и наступило смирение. И вот я сижу в кресле, обнимая одной рукой подушку, другой держа кружку с пылающим паром кофе, и сквозь прозрачные нити испаряющейся влаги пытаюсь разглядеть пожелтевшие страницы какого-то очередного романа, лежащего на столике чуть впереди. За пределами того, что доступно моим глазам, скрывался истинный кошмар, и каждый день я все приближалась ему навстречу, но ни единого раза так и не смогла дотронуться до него. Сегодняшний день был особенный. И я решила прожить его по-другому. Вернемся немного назад и допустим, что не было ни кресла, ни кофе, ни книги, ни худощавой девчонки, кричащей мне проклятья. Ничего этого не было. Все было совсем по-другому. И поднявшись с постели, я не пошла в школу, не стала выслушивать крики и беспощадные возгласы в мой адрес, не стала собирать сумку вечером, когда при свете настольной лампы был освещен лишь маленький участок стола с разбросанными на нем книгами. Нет. Все было иначе. И поэтому, открыв глаза, я почувствовала себя другим человеком, который сделает сегодня шаг вперед и никогда больше не обернется. Я резкими коротенькими шагами подбежала к давно забытому туалетному столику и вытащила темно-синюю сумочку, набитую разным барахлом вроде туши, помад, каких-то непонятных баночек, коробочек и тюбиков. Спустя полчаса я предстала перед самой собой в новом облике, навсегда запечатанном в моей памяти. От прежней простоты и скромности не осталось и следа. Беспощадно порезанная одежда, выкрашенные в черный, лохматые, словно рваные тряпки, волосы. Бледная, ледяная кожа, похожая на фарфор. Темные круги под яростными глазами, с вставленными красными линзами. Я стояла у зеркала с кривой ухмылкой на лице и с тупым желанием в сердце измениться раз и навсегда. Теперь я уже другой человек, я убила в себе ту, что когда-то терпела насмешки, ту, что читала романы о долгой и счастливой жизни в надежде воплотить их в жизнь. Ту, что каждую ночь зарывалась лицом в подушку и рыдала, заливая раскрасневшееся лицо каплями успокоительной влаги. Ее уже никогда не будет, решила я. Она мертва. Следующие дни рождались для меня заново. Я научилась по-новому принимать жизнь. Все правила, которые я соблюдала, цели, которые для себя ставила, теперь казались глупыми и поистине детскими. Это категорически не входило в мои планы. Сейчас мне хотелось другого. Что-то переломилось внутри и заставило часы идти в обратную сторону. Первым делом, которое я решилась осуществить, была та, черноволосая. Многие годы она не давала мне покоя. Теперь пришло время заплатить за все. И тем теплым весенним вечером она почти не кричала, лишь всхлипнула и зажала рукой горло, из которого теплым потоком струилась кровь. А я, ну что я, стоя во мгле за углом и наблюдая за тем, как твой враг лишается самого дорого, что у него есть, я чувствовала некоторое удовлетворение. Без приукрас скажу вам честно, я не могу смотреть в глаза, людей, чьи имена безлики, а по лицу бежит слеза…Серый день. Он сер не из-за дождя и не из-за скуки. Он сер от постоянства и изнеможен от однообразия. Как и я. Я тоже сер и бессилен перед надвигающейся надо мной горой. Она незаметна, прозрачна и легка, как мыльный пузырек. И стоит только приложить усилие и дотронуться до нее, как она разлетится на тысячи маленьких частиц, не оставив и следа. Но я-то знаю, что следы остаются всегда. Мы просто их не замечаем. — Твое сердце будет прибито вон там, на доске, и ты будешь наблюдать, как оно обливается твоей же собственной кровью. Я тебе это обещаю! – Прокричала невысокая, худощавая девчонка мне вслед. Сразу после этих слов я скрылась за потрескавшейся, многолетней дверью выхода и, спокойным шагом спустившись по лестнице, отправилась домой. Бесстрастное выражение лица стало маской, которую мне приходилось надевать на себя каждый раз, приходя в школу. Школа. Странное, с одной стороны, место. Для чего детей собирают вместе, объединяют в одну группу? Пытаются научить нас единству, приучить к обществу? Мы словно псы в клетке с себе подобными. И каждый день можем перегрызть друг другу глотки, даже не думая, что что-то сделаем не так. Забросив куда подальше сумку, я направилась выполнять обычный порядок действий. Кофе. Книга. Кресло. Это было мое правило трех «К». Правило для обретения мимолетной радости. Правило, которое я непременно соблюдала вот уже три с лишним года. За все это время я научилась многим вещам. Для своих лет я знала, пожалуй, слишком много о жизни за пределами той грани, которую чертят родители, чтобы оградить своих чад от жестокости и бесчувствия. Я выросла в тот момент, когда должна была первый раз взять в рот сигарету или, быть может, когда меня первый раз избили. А может быть, я стала взрослой тогда, когда научилась не замечать этого кошмара. И с годами я поняла, что оставаться в стороне и безучастно принимать насмешки и издевки куда проще, чем пытаться что-то доказать. Возможно, в этот момент и наступило смирение. И вот я сижу в кресле, обнимая одной рукой подушку, другой держа кружку с пылающим паром кофе, и сквозь прозрачные нити испаряющейся влаги пытаюсь разглядеть пожелтевшие страницы какого-то очередного романа, лежащего на столике чуть впереди. За пределами того, что доступно моим глазам, скрывался истинный кошмар, и каждый день я все приближалась ему навстречу, но ни единого раза так и не смогла дотронуться до него. Сегодняшний день был особенный. И я решила прожить его по-другому. Вернемся немного назад и допустим, что не было ни кресла, ни кофе, ни книги, ни худощавой девчонки, кричащей мне проклятья. Ничего этого не было. Все было совсем по-другому. И поднявшись с постели, я не пошла в школу, не стала выслушивать крики и беспощадные возгласы в мой адрес, не стала собирать сумку вечером, когда при свете настольной лампы был освещен лишь маленький участок стола с разбросанными на нем книгами. Нет. Все было иначе. И поэтому, открыв глаза, я почувствовала себя другим человеком, который сделает сегодня шаг вперед и никогда больше не обернется. Я резкими коротенькими шагами подбежала к давно забытому туалетному столику и вытащила темно-синюю сумочку, набитую разным барахлом вроде туши, помад, каких-то непонятных баночек, коробочек и тюбиков. Спустя полчаса я предстала перед самой собой в новом облике, навсегда запечатанном в моей памяти. От прежней простоты и скромности не осталось и следа. Беспощадно порезанная одежда, выкрашенные в черный, лохматые, словно рваные тряпки, волосы. Бледная, ледяная кожа, похожая на фарфор. Темные круги под яростными глазами, с вставленными красными линзами. Я стояла у зеркала с кривой ухмылкой на лице и с тупым желанием в сердце измениться раз и навсегда. Теперь я уже другой человек, я убила в себе ту, что когда-то терпела насмешки, ту, что читала романы о долгой и счастливой жизни в надежде воплотить их в жизнь. Ту, что каждую ночь зарывалась лицом в подушку и рыдала, заливая раскрасневшееся лицо каплями успокоительной влаги. Ее уже никогда не будет, решила я. Она мертва. Следующие дни рождались для меня заново. Я научилась по-новому принимать жизнь. Все правила, которые я соблюдала, цели, которые для себя ставила, теперь казались глупыми и поистине детскими. Это категорически не входило в мои планы. Сейчас мне хотелось другого. Что-то переломилось внутри и заставило часы идти в обратную сторону. Первым делом, которое я решилась осуществить, была та, черноволосая. Многие годы она не давала мне покоя. Теперь пришло время заплатить за все. И тем теплым весенним вечером она почти не кричала, лишь всхлипнула и зажала рукой горло, из которого теплым потоком струилась кровь. А я, ну что я, стоя во мгле за углом и наблюдая за тем, как твой враг лишается самого дорого, что у него есть, я чувствовала некоторое удовлетворение. Но этого явно было мало, чтобы успокоиться окончательно. Спросите ли вы, испугало ли меня то, что я делала? Ничуть. Лишь волной возбуждения пронеслось перед глазами и затихло, напустив на лицо маску безучастия и невозмутимости. Могу ли я назвать это местью? Может быть, но месть превращает тебя не в творца правосудия и честности, ты не Бог и не судья, чтобы решать, жить человеку или нет. Он сам в силах это понять. Ты просто ставишь его в положение, когда выбор остается за ним, за человеком. В положение, когда лишь одна секунда дается на то, чтобы понять, достоин ли ты того, что делаешь каждый день. Но меня не волновали философские проблемы бытия. В тот момент меня вообще ничего не волновало. Лишь чувство. Чувство ненависти и постоянной злобы, заполняющей каждую клеточку моего тела. Не замечая даже того, что следующие жертвы ничего не делали мне во вред, я была безжалостна по отношению к ним. Я лишь смотрела на то, как они медленно сползали на пол и тупым взглядом впивались вдаль. Я заставляла людей верить в то, что главной, наконец, стала достойная этого. Я верила, что они чем-то мне обязаны. И изо дня в день я просыпалась с мыслью, что превращаюсь в чудовище. И изо дня в день я верила, что мне это нравится…