СимбиозСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Покачивая рычаг дрезины, я подъезжаю к поселку. Я довольно скверно вожу автомобиль, да и к тому же у меня не было времени выбирать способный проехать по этому бездорожью, поэтому огромной удачей было то, что хотя торфозаготовка прекратилась на этом участке уже давно, рельсы так и не подверглись демонтажу или естественному разрушению. Предыдущей удачей данного фрагмента моего жизненного пути, конечно, была находка самой дрезины. И за продовольствием ездить стало гораздо проще. Спустя столько лет невзгод я наконец могу признать себя счастливчиком. Ворота мне открыл Федорыч, один из очень немногих оставшихся жителей поселка. Старик был несказанно рад появлению молодежи из города, а Аню и вовсе заобожал. — Приехал, сынок? Хорошо. Я как раз для Анечки цыпленка приготовил. Отнесешь?Мне было не очень-то до того. В огромной спортивной сумке я с трудом тащил мясо совсем другого сорта. С другой стороны, зачем обижать старика, да и от полуфабрикатов мы отвыкали с трудом и что-то не просто забитое, но уже ощипанное и выпотрошенное не помешало бы мне-лентяю. Вот я уже во дворе. На крыльце меня ждет Аня, ждет, кажется, целую вечность. У неё совсем бледный вид, но ничего, сейчас я наконец смогу ее развеселить. Я запираю калитку, ставлю сумку на землю. Открываю. Секунда замешательства и из неё в темноту двора выбегает мальчик пяти лет. Аня оживляется. Я неторопясь иду за ребенком. Никуда-то он здесь от нас не денется. Замечаю маленькую фигурку под кустом облепихи. — Дядя… помогите, я потерял маму. — слышу я наполненный жалобой тоненький голос. Я подхожу ближе. — Не волнуйся. Иди сюда. Фигурка делает несколько осторожных шагов в мою сторону. В лунном свете на секунду появляется болезненно синее лицо с впавшими глазами узника Освенцима. Тут важна реакция. Ещё миг и ребёнок чуть не вгрызается мне в лицо. Я с большим трудом уворачиваюсь, хватаю тельце со спины. Тут уже черед Ани. Не оставив и следа о прежней вялости, она в два прыжка оказывается рядом со мной, перенимает ребёнка и заботливо, но крепко прижимает его к себе. На секунду у меня возникает мысль, что из неё получилась бы хорошая мать. Наконец, тельце прекращает дергаться, розовеет одновременно с Аниным лицом. Неужели, живой?В детстве я казался себе самым несчастным ребенком. Нет, мои родители не болели алкоголем и меня не травили в школе за излишнюю полноту, очки или, например, любовь к танцам. Просто в то время, когда другие дети прятались под одеялом от воображаемого монстра, мои воображаемые монстры дергали это самое одеяло. Когда другие вызывали пиковую даму в детском лагере, я единственный, кто до окончания срока трясся при виде лесенки в каждом своём отражении. Сейчас я по-прежнему бы во всю расхлебывал последствия этой своей особенности, если бы мне так не помог случай. Тогда я ещё жил в Петербурге. В тот вечер я возвращался поздно вечером с работы, а конкретно — стоял на платформе метро, ожидая своего поезда. Вот, наконец, тот подъехал. Я уже собирался войти в свой второй с конца, относительно многолюдный и безопасный вагон, когда услышал тихий, без сомнения человеческий плач справа. Да, я не по наслышке знаю, как плохо ездить в последнем вагоне последнего поезда, и прекрасно представлял, в какой опасности могла оказаться плачущая девушка (а я был уверен, что это молодая девушка). Я ринулся к нужной мне двери в конце состава и едва успел перед её закрытием. Да, девушка была здесь и была молода. Однако ни одной из тех сущностей, что могли вызвать её плач не было видно. Ещё бы! Для того чтобы плакать в свои восемнадцать, наверняка хватает и вполне естественных причин. Впрочем, тревога меня по-прежнему не покидала, значит всё же что-то не так. Холод побежал по спине. Вот оно! Неожиданно поезд остановился и машинист пробубнил что-то стандартное про сохраняйте спокойствие. Вскоре я заметил следы от ладоней, возникающие по ту сторону окошка двери, к которой я вопреки запрету прислонился. Столь же резко прекратился и плач. Девушка подбежала и, потеснив меня, впилась ладонями в следы на стекле. Я слышал нечеловеческий вопль по ту сторону. Не устрашающий жертву клич, а именно вопль ужаса. Именно со стороны темноты. Оказалось, в тот день Аня совершала уже шестой свой полуночный рейс, но ни одно существо так и не рискнуло приблизиться к ней. До моего появления. За две-три недели мы облазили все темные уголки города. Мы жгли свечи перед зеркалом, вызывали полуночного гостя, нарушали в квартире все возможные предостережения. Но это нам скоро наскучило. Зачем прилагать столько сил в бездушном городе, когда деревенская земля сама тебя кормит? Мы захватили велосипеды, сели в электричку (конечно же, ночную) и отправились к полузаброшенному поселку, в котором мой дед завещал мне дом. То что невидимые обитатели этого дома пытались убить меня в детстве было теперь нам даже на руку. Покачивая рычаг дрезины, я подъезжаю к поселку. Я довольно скверно вожу автомобиль, да и к тому же у меня не было времени выбирать способный проехать по этому бездорожью, поэтому огромной удачей было то, что хотя торфозаготовка прекратилась на этом участке уже давно, рельсы так и не подверглись демонтажу или естественному разрушению. Предыдущей удачей данного фрагмента моего жизненного пути, конечно, была находка самой дрезины. И за продовольствием ездить стало гораздо проще. Спустя столько лет невзгод я наконец могу признать себя счастливчиком. Ворота мне открыл Федорыч, один из очень немногих оставшихся жителей поселка. Старик был несказанно рад появлению молодежи из города, а Аню и вовсе заобожал. — Приехал, сынок? Хорошо. Я как раз для Анечки цыпленка приготовил. Отнесешь?Мне было не очень-то до того. В огромной спортивной сумке я с трудом тащил мясо совсем другого сорта. С другой стороны, зачем обижать старика, да и от полуфабрикатов мы отвыкали с трудом и что-то не просто забитое, но уже ощипанное и выпотрошенное не помешало бы мне-лентяю. Вот я уже во дворе. На крыльце меня ждет Аня, ждет, кажется, целую вечность. У неё совсем бледный вид, но ничего, сейчас я наконец смогу ее развеселить. Я запираю калитку, ставлю сумку на землю. Открываю. Секунда замешательства и из неё в темноту двора выбегает мальчик пяти лет. Аня оживляется. Я неторопясь иду за ребенком. Никуда-то он здесь от нас не денется. Замечаю маленькую фигурку под кустом облепихи. — Дядя… помогите, я потерял маму. — слышу я наполненный жалобой тоненький голос. Я подхожу ближе. — Не волнуйся. Иди сюда. Фигурка делает несколько осторожных шагов в мою сторону. В лунном свете на секунду появляется болезненно синее лицо с впавшими глазами узника Освенцима. Тут важна реакция. Ещё миг и ребёнок чуть не вгрызается мне в лицо. Я с большим трудом уворачиваюсь, хватаю тельце со спины. Тут уже черед Ани. Не оставив и следа о прежней вялости, она в два прыжка оказывается рядом со мной, перенимает ребёнка и заботливо, но крепко прижимает его к себе. На секунду у меня возникает мысль, что из неё получилась бы хорошая мать. Наконец, тельце прекращает дергаться, розовеет одновременно с Аниным лицом. Неужели, живой?В детстве я казался себе самым несчастным ребенком. Нет, мои родители не болели алкоголем и меня не травили в школе за излишнюю полноту, очки или, например, любовь к танцам. Просто в то время, когда другие дети прятались под одеялом от воображаемого монстра, мои воображаемые монстры дергали это самое одеяло. Когда другие вызывали пиковую даму в детском лагере, я единственный, кто до окончания срока трясся при виде лесенки в каждом своём отражении. Сейчас я по-прежнему бы во всю расхлебывал последствия этой своей особенности, если бы мне так не помог случай. Тогда я ещё жил в Петербурге. В тот вечер я возвращался поздно вечером с работы, а конкретно — стоял на платформе метро, ожидая своего поезда. Вот, наконец, тот подъехал. Я уже собирался войти в свой второй с конца, относительно многолюдный и безопасный вагон, когда услышал тихий, без сомнения человеческий плач справа. Да, я не по наслышке знаю, как плохо ездить в последнем вагоне последнего поезда, и прекрасно представлял, в какой опасности могла оказаться плачущая девушка (а я был уверен, что это молодая девушка). Я ринулся к нужной мне двери в конце состава и едва успел перед её закрытием. Да, девушка была здесь и была молода. Однако ни одной из тех сущностей, что могли вызвать её плач не было видно. Ещё бы! Для того чтобы плакать в свои восемнадцать, наверняка хватает и вполне естественных причин. Впрочем, тревога меня по-прежнему не покидала, значит всё же что-то не так. Холод побежал по спине. Вот оно! Неожиданно поезд остановился и машинист пробубнил что-то стандартное про сохраняйте спокойствие. Вскоре я заметил следы от ладоней, возникающие по ту сторону окошка двери, к которой я вопреки запрету прислонился. Столь же резко прекратился и плач. Девушка подбежала и, потеснив меня, впилась ладонями в следы на стекле. Я слышал нечеловеческий вопль по ту сторону. Не устрашающий жертву клич, а именно вопль ужаса. Именно со стороны темноты. Оказалось, в тот день Аня совершала уже шестой свой полуночный рейс, но ни одно существо так и не рискнуло приблизиться к ней. До моего появления. За две-три недели мы облазили все темные уголки города. Мы жгли свечи перед зеркалом, вызывали полуночного гостя, нарушали в квартире все возможные предостережения. Но это нам скоро наскучило. Зачем прилагать столько сил в бездушном городе, когда деревенская земля сама тебя кормит? Мы захватили велосипеды, сели в электричку (конечно же, ночную) и отправились к полузаброшенному поселку, в котором мой дед завещал мне дом. То что невидимые обитатели этого дома пытались убить меня в детстве было теперь нам даже на руку. Добыча здесь переводилась только по случаю больших религиозных праздников, когда мне приходилось привозить что-нибудь из города, не забытого богами разве что из машины. Ане место приглянулось сразу, и древними вечно туманными болотами, и возвышающейся за оврагом заброшенной черной церковью, истории появления которой не помнил даже Федорович. Кстати, ребёнка, Сашку, отдали на попечение именно ему. Может быть кому-то покажется неправильным перекладывание ответственности с молодых плеч на старые, но негоже дитю расти среди нечистой силы. А у Федоровича тихо, ни домового нет, ни шишиги, и даже курочек теперь воровать некому. Да и давно он о внуках мечтал, дочь-то его из-за несчастной любви утопилась вместе с маленьким. А сейчас уже ночь. Я лежу на кровати и обнимаю теплое тело под одеялом. Обнимаю заботливо, но крепко. Я знаю, что Аня уже пять минут как ушла попить воды, а вот оно ещё не знает, что я знаю.