Сильфиды, виллисы и прочая нежитьСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Выпорхнув единожды сильфидой в теплый газовый свет и прожив короткую жизнь длиною в вечер, Корделия Дево отступила в полумрак закулисья и, кажется, растворилась в нем навеки. Ее запомнили – запомнили по паре огромных голубых глаз, по паре опавших легких крылышек и по россыпи сверкающих бриллиантов, подаренных ей маркизом Анри де Венсеном. Справедливо будет заметить, что до появления этого маркиза, милого молодого человека – одного из самых завидных женихов Парижа – мадемуазель Дево прозябала в безвестности в последнем ряду кордебалета. Навеки осталось загадкой, как маркиз заметил ее там. Вероятно, впрочем, что их встреча произошла в одном из кафе, где коротали вечера артисты Оперы. Их стали видеть вместе. Делия съехала из квартиры на границе с Монмартром, которую снимала вместе с двумя другими танцовщицами из труппы, и обосновалась в просторных апартаментах, снятых для нее маркизом, неподалеку от улицы ле Пелетье. Затем маркиз несколько раз побеседовал с директором Оперы и Делия переместилась из последнего в первый ряд кордебалета. Так маркизу стало проще ею любоваться. Маркиз с директором с тех пор сделались добрыми друзьями, у директора появилось множество крайне полезных связей, у его жены – новые колье и серьги. А Делия станцевала па-де-де и пару небольших, но уже не безликих ролей, а когда вторая дублерша примы, итальянка Сорелли, внезапно покинула театр, сославшись на болезнь, Делия заняла ее место. А затем, в один теплый октябрьский вечер произошло целых три судьбоносных события, которые уже не зависели ни от юной мадемуазель Дево, ни от ее милого маркиза. Во-первых, первая дублерша примы слегла со скарлатиной; во-вторых, сама прима подвернула лодыжку; в-третьих, билет в одну из лож первого яруса купила некая таинственная итальянка, приехавшая в Париж пару недель назад. Но о последнем событии, как и о возможной его роли в своей судьбе, Делия не имела представления. Первые же два привели ее в совершеннейший восторг. Досадно было только, что на этот судьбоносный вечер был назначен чересчур короткий балетный спектакль – «Сильфида». Но она решила не унывать – ведь это было лишь началом, лишь зарницей ее блистательной славы. Делия искренне жалела тех ханжей и скучных глупцов, которые ушли прочь из зала, когда узнали о замене. Завтра – уже завтра! – они пожалеют, что не захотели быть здесь сегодня. Зал остался на треть пустым – Делия видела это через отверстие в кулисах. «Ну и пусть! – подумала она. – Блесну в камерном, узком кругу. Они еще будут кусать себе локти…»И тут она заметила закутанную в черный бархат и густую вуаль фигуру в одной из лож первого яруса по соседству с ложей ее возлюбленного маркиза. Эта фигура – это существо – напоминало статую под вуалью. Только черную. Да, это, казалось, была статуя или окаменевший призрак, но не человек – не женщина. Из-за нее Делии стало неуютно и жутко, как бывает в присутствии тяжело больного, отчаянно бедного или мертвого человека. «Зачем только эта старуха пришла?» – сердито подумала она. Женщина под вуалью представилась ей непременно старухой. Вскоре подняли занавес. «И вот, я – богиня!» – подумала Делия, прежде чем выступить из-за кулис. По сюжету Сильфида появляется в жилище возлюбленного, впорхнув через окно. И Делия вошла через окно изысканно, величаво и с достоинством. Роль она знала на зубок – идеально. Но знала она и где можно и нужно добавить тонкий штрих – наклонить головку, повести ножкой, бедром. И как нужно красиво умереть из-за любви, чтобы любимый в зале остался доволен. Справедливо будет сказать, что Делия Дево действительно обладала талантом к танцу, но, увы!, к финалу представления число зрителей в зале еще немного уменьшилось. Оставшиеся хлопали – старательно и очень вежливо, но без особой страсти. Наконец, аплодисменты смолкли и занавес опустился. Перед тем, как его половинки сомкнулись, Делия подняла глаза на маркиза, но ее тут же отвлекла странная женщина в соседней ложе. Сидящая в глубине ложи, она почти полностью была скрыта тенью, а с концом представления, плавно поднимаясь со своего кресла, словно черный призрак, женщина опустила на лицо кружевную черную вуаль. Лицо женщины Делия так и не разглядела, но заметила, что плечи ее вздрагивали, будто она смеялась. В гримерной Делия оказалась одна. Раньше она делила ее с другой танцовщицей, которая теперь скоропостижно покинула театр, став содержанкой у немолодого барона и забеременев. На туалетном столике ждала корзина розовых роз от маркиза де Венсена. Еще пара букетов лежала рядом. Служанка помогла Делии снять опостылевший костюм. Шум в коридорах вскоре затих. – Я в восторге, – вздохнула Делия, опускаясь в кресло. – Подай мне воды. Ей отчего-то казалось обязательным сказать, что она в восторге от сегодняшнего вечера, хотя на самом деле от усталости уже не чувствовала ничего. Выпорхнув единожды сильфидой в теплый газовый свет и прожив короткую жизнь длиною в вечер, Корделия Дево отступила в полумрак закулисья и, кажется, растворилась в нем навеки. Ее запомнили – запомнили по паре огромных голубых глаз, по паре опавших легких крылышек и по россыпи сверкающих бриллиантов, подаренных ей маркизом Анри де Венсеном. Справедливо будет заметить, что до появления этого маркиза, милого молодого человека – одного из самых завидных женихов Парижа – мадемуазель Дево прозябала в безвестности в последнем ряду кордебалета. Навеки осталось загадкой, как маркиз заметил ее там. Вероятно, впрочем, что их встреча произошла в одном из кафе, где коротали вечера артисты Оперы. Их стали видеть вместе. Делия съехала из квартиры на границе с Монмартром, которую снимала вместе с двумя другими танцовщицами из труппы, и обосновалась в просторных апартаментах, снятых для нее маркизом, неподалеку от улицы ле Пелетье. Затем маркиз несколько раз побеседовал с директором Оперы и Делия переместилась из последнего в первый ряд кордебалета. Так маркизу стало проще ею любоваться. Маркиз с директором с тех пор сделались добрыми друзьями, у директора появилось множество крайне полезных связей, у его жены – новые колье и серьги. А Делия станцевала па-де-де и пару небольших, но уже не безликих ролей, а когда вторая дублерша примы, итальянка Сорелли, внезапно покинула театр, сославшись на болезнь, Делия заняла ее место. А затем, в один теплый октябрьский вечер произошло целых три судьбоносных события, которые уже не зависели ни от юной мадемуазель Дево, ни от ее милого маркиза. Во-первых, первая дублерша примы слегла со скарлатиной; во-вторых, сама прима подвернула лодыжку; в-третьих, билет в одну из лож первого яруса купила некая таинственная итальянка, приехавшая в Париж пару недель назад. Но о последнем событии, как и о возможной его роли в своей судьбе, Делия не имела представления. Первые же два привели ее в совершеннейший восторг. Досадно было только, что на этот судьбоносный вечер был назначен чересчур короткий балетный спектакль – «Сильфида». Но она решила не унывать – ведь это было лишь началом, лишь зарницей ее блистательной славы. Делия искренне жалела тех ханжей и скучных глупцов, которые ушли прочь из зала, когда узнали о замене. Завтра – уже завтра! – они пожалеют, что не захотели быть здесь сегодня. Зал остался на треть пустым – Делия видела это через отверстие в кулисах. «Ну и пусть! – подумала она. – Блесну в камерном, узком кругу. Они еще будут кусать себе локти…»И тут она заметила закутанную в черный бархат и густую вуаль фигуру в одной из лож первого яруса по соседству с ложей ее возлюбленного маркиза. Эта фигура – это существо – напоминало статую под вуалью. Только черную. Да, это, казалось, была статуя или окаменевший призрак, но не человек – не женщина. Из-за нее Делии стало неуютно и жутко, как бывает в присутствии тяжело больного, отчаянно бедного или мертвого человека. «Зачем только эта старуха пришла?» – сердито подумала она. Женщина под вуалью представилась ей непременно старухой. Вскоре подняли занавес. «И вот, я – богиня!» – подумала Делия, прежде чем выступить из-за кулис. По сюжету Сильфида появляется в жилище возлюбленного, впорхнув через окно. И Делия вошла через окно изысканно, величаво и с достоинством. Роль она знала на зубок – идеально. Но знала она и где можно и нужно добавить тонкий штрих – наклонить головку, повести ножкой, бедром. И как нужно красиво умереть из-за любви, чтобы любимый в зале остался доволен. Справедливо будет сказать, что Делия Дево действительно обладала талантом к танцу, но, увы!, к финалу представления число зрителей в зале еще немного уменьшилось. Оставшиеся хлопали – старательно и очень вежливо, но без особой страсти. Наконец, аплодисменты смолкли и занавес опустился. Перед тем, как его половинки сомкнулись, Делия подняла глаза на маркиза, но ее тут же отвлекла странная женщина в соседней ложе. Сидящая в глубине ложи, она почти полностью была скрыта тенью, а с концом представления, плавно поднимаясь со своего кресла, словно черный призрак, женщина опустила на лицо кружевную черную вуаль. Лицо женщины Делия так и не разглядела, но заметила, что плечи ее вздрагивали, будто она смеялась. В гримерной Делия оказалась одна. Раньше она делила ее с другой танцовщицей, которая теперь скоропостижно покинула театр, став содержанкой у немолодого барона и забеременев. На туалетном столике ждала корзина розовых роз от маркиза де Венсена. Еще пара букетов лежала рядом. Служанка помогла Делии снять опостылевший костюм. Шум в коридорах вскоре затих. – Я в восторге, – вздохнула Делия, опускаясь в кресло. – Подай мне воды. Ей отчего-то казалось обязательным сказать, что она в восторге от сегодняшнего вечера, хотя на самом деле от усталости уже не чувствовала ничего.

Через четверть часа маркиз де Венсен умчал свою возлюбленную в роскошный, сверкающий золотыми огнями ресторан, в отдельный кабинет. К ним присоединился пожилой граф с очаровательной юной спутницей. Юная спутница была остроносой, разговорчивой и действительно очень юной. И почему-то все это вкупе страшно раздражало Делию. Особенно – ее юность и меленький, очень высокий смех. Мужчин же этот смех очень забавлял, а потому Делии не оставалось ничего иного, как смеяться вместе с этой девицей, хотя после минувшего вечера она не вполне понимала смысл шуток. Ее утешало лишь то, что по словам маркиза она была сегодня «особенно очаровательна». Затем маркиз умчал ее в роскошные апартаменты неподалеку от улицы ле Пелетье. Оказавшись, наконец, на шелковых простынях в объятиях маркиза, Делия подумала, что, похоже, смертельно устала и почему-то не ощущает восторга от своего триумфа. Во сне ноги у Делии заплетались – она плясала и плясала, уже лишилась сил, но никак не могла остановиться. Никого, кроме нее на сцене не было, никого не было ни за кулисами, ни в зале. Только в одной ложе первого яруса сидела черная-черная тень – та самая отвратительная старуха. В какой-то момент она поднялась и стала спускаться в зал, сползая вниз по колонне, словно гигантский паук. Затем, так и не поднявшись на ноги, она двинулась к сцене, по лестнице в углу вползла на подмостки и стала приближаться к Делии. Та замерла, оцепенела, как статуэтка, а старуха, напротив, поднялась и зашагала вперед. Шла она, правда, тяжело, переваливаясь, кряхтя. «Как бабушка в свои последние дни», – подумала Делия с ужасом и тут же ощутила отвратительный старческий запах. Все ближе и ближе подбиралась карга, тянула к ней свои бледные скрюченные руки с воспаленными суставами. Когда она приблизилась уже вплотную, Делия завизжала и вцепилась в ее черную густую вуаль – и сорвала ее с головы чудовища. О, старуха оказалась еще ужаснее, чем можно было представить! В глазах не осталось ни капли цвета, в лице не осталось ни капли крови, нос почти провалился, рот стал зловонной черной ямой, жалкие остатки волос напоминали клочья паутины. Тем ужаснее смотрелись в ушах этого чудовища сережки – бриллиантовые сережки, что подарил Делии маркиз де Венсен. Делия задыхалась, рвала ткань вуали, не в силах отойти, отпрянуть от ужасного лица старухи. Что-то держало ее, давило на самый затылок! Ах да, это ведь подушка. Делия проснулась, но еще несколько мгновений нервно мяла край одеяла. Рядом похрапывал маркиз. В Париже светало. За завтраком у Делии совсем не было аппетита – она лишь выпила кофе и съела сахарную корочку со слоеной булочки. Маркиз, напротив, поел с большим аппетитом и тут же стал излагать планы на день. – Сейчас мне нужно домой – уладить кое-какие дела, – а потом заберу тебя и вечером мы поедем к старине Мишелю и Мадлен. Делия кивнула и поводила ложечкой по дну чашки, размазывая остатки кофейной гущи. – Что с тобой? – поинтересовался маркиз. – Извини, - улыбнулась Делия. – Я знаю, что сейчас сама не своя. Немного утомилась вчера вечером. К тому же, мне до сих пор не по себе от того, как на меня смотрела та старуха в черном…– Что за старуха?– Та, что сидела в соседней с тобой ложе. Под вуалью. – Она не старуха. С чего ты это взяла?Делия несколько растерялась. – Не знаю. Она выглядела, словно призрак. – Да, одета старомодно. Она, кажется, носит траур по мужу. Один мой приятель вчера навел справки – заглянул в пару нужных лож, побеседовал. Ее зовут Кьяра Безаччо, она из Венеции. Уехала вчера из театра незадолго до нас вместе с вашим Жюлем Серро. – Что, прости? С кем?Маркиз поморщился. – С вашим смазливым танцовщиком. Он вчера не танцевал – сидел в одной из лож с каким-то английским лордом, разряженным как павлин. А потом бросил его в фойе и укатил с итальянкой. Это, скажу я тебе, был еще тот цирковой номер!Делия оказалась поражена настолько, что подлила себе кофе и принялась намазывать круассан маслом. Известие о том, что «милашка Жюль» укатил из театра с молодой итальянской вдовой, заставило развеяться тревогу, налипшую на душу после ночного кошмара. – Невероятно. Но… Может, все не так просто? Откуда мы знаем, зачем он на самом деле с ней поехал. – Сегодня сможешь вызнать это за ужином. Мишель пригласил к Мадлен их обоих. Ты же знаешь, как любопытен старина Мишель! А теперь прости, моя пташечка, мне пора. И все же в этот день Делия Дево была немного не в себе. Она пыталась заниматься у станка, но занятие то и дело обрывалось, как обрывалась и зыбкая, внезапная цепочка мыслей. «Что за странное чучело? – думала она. – С чего это Мишелю понадобилось таскаться за ней? Зачем Анри о ней расспрашивал?»Она называла госпожу Безаччо чучелом, потому что совершенно не понимала природы ее явления. Если та молода, то зачем носит старомодное платье и густую вуаль? Если у нее траур по мужу – то зачем уехала с милашкой Жюлем? Почему, в конце концов, она смеялась?«Странное существо и чудовищная женщина», – решила Делия. Анри приехал поздно. Уже смеркалось и Делия, скинув атласные туфельки, сидела на софе, угощаясь легким розовым вином и засахаренными фруктами. К Мишелю они явились в разгар веселья. Строго говоря, веселились дома не у самого Мишеля, а у его любовницы, Мадлен Альбер. Делия любила бывать на таких вечерах – Мадлен знала, как развлечь гостей. Единственным ее недостатком был острый язычок, наполненный ядом здоровой женской зависти. Они с Мишелем были ровесниками и она мучительно ревновала его ко всем особам женского пола. Стоило в ее салоне сверкнуть свежей юной красавице, как Мадлен тут же начинала шептать и отпускать невзначай колкие замечания о ее манерах и внешности. В целом, ей ничего не стоило быстро вытравить из их с Мишелем окружения любую, не успевшую там прижиться девицу. Поэтому на вечера у Мадлен Делия старалась не одеваться чересчур роскошно, чтобы вместо единственной подруги не нажить злейшего врага. Сегодняшний вечер, правда, стал исключением – Делии хотелось, чтоб ненавистная итальянка подавилась своим смехом! Так что она оделась, как принцесса – в платье цвета шампанского, в купе с бриллиантовыми серьгами и колье. Сама Мадлен, к счастью, выглядела на редкость прелестно – в черном платье с алыми маковыми цветами, с царственным черным страусовым пером, приколотым к волосам рубиновой заколкой, и ложащимся на белое плечо. Когда они с Анри прибыли, Мадлен как раз развлекала гостей своим пением – какой-то арией из старинной итальянской оперы. У нее был чудесный голос и несколько лет назад ей, юной звездочке, прочили успешную карьеру в театре. Теперь ее театром стал салон – его просторный светлый угол, оформленный в виде огромной белоснежной раковины. А компаньонка Мадлен – фанатично ей преданная уже немолодая и некрасивая мадемуазель Бланш – аккомпанировала на фортепьяно. Делия и Анри вошли за несколько мгновений до окончания арии, и с охотой присоединилась к оглушительным аплодисментам. Мадлен поклонилась и, принимая комплименты, прошествовала через толпу гостей к Делии и ее маркизу. Анри поцеловал хозяйке вечера руку, заверил, что она неотразима и отправился на поиски «старины Мишеля». – В последний раз я видела его в курительной комнате, – вздохнула Мадлен, провожая де Венсена взглядом. – Ах, мужчины! Милая, – улыбнулась она подруге, – ты сегодня прекрасна, словно принцесса. – Благодарю. А ты – просто византийская царица! Эти цветы! Ах, и заколка!– Да, я решила показать пример, как следует носить черное. Раз кое-кто не понимает. – Кто же? – живо поинтересовалась Делия, попутно прикидывая, не имела ли подруга в виду ее саму и когда она в последний раз надевала черное. Но тут же она вздохнула с облегчением. – Слышала ли ты о некоей сеньоре Безаччо? Да? Прекрасно! – Мадлен мстительно улыбнулась. – Мой милый Мишель зачем-то вздумал пригласить эту веселую вдову сегодня к нам. А она привела с собой смазливого содомита! – (тут Делия в душе усмехнулась – в свое время Мадлен сильно сокрушалась оттого, что «милашка Жюль» равнодушен к женским чарам). – Ах, дорогая! Ты ведь с ним знакома? Молю, вызнай у него хоть что-нибудь об этой особе. Она будто намеренно избегает беседы со мной. – Клянусь, узнаю все, что смогу! – заверила Делия, про себя почти восхитившись итальянкой. Суметь избежать беседы с Мадлен на ее же вечере!– Благодарю, милая! Да, кстати, наслышана о твоем триумфе. А теперь, извини. Мне нельзя оставлять гостей своим вниманием. Мадлен душевно улыбнулась подруге и, все-таки скользнув оценивающим взглядом по ее платью, скрылась в толпе гостей. Делия побродила по зале, перемолвилась парой слов с несколькими знакомыми, выпила бокал шампанского, попробовала что-то из закусок. И вскоре обнаружила милашку Жюля. Он стоял не в залах, а в маленьком, извилистом коридорчике, ведущем в комнаты, где во время вечеров иногда уединялись влюбленные парочки. Там на стене висело большое зеркало и он, как одурманенный, всматривался в свое отражение, навязчиво дотрагивался до пышного жабо. На столике перед ним стояли два бокала – с шампанским и с красным вином. Делия подошла и увидела, что Жюль еще и очень бледен. – Жюль, дорогой мой! Добрый вечер, – промурлыкала она, расплываясь в улыбке. – Мадемуазель Дево, – прошептал Жюль сухими губами. – Рад видеть вас здесь. Прошу прощения, но меня ждут. – Ах, постойте! До меня дошли слухи, что вы изменили своим принципам. Я просто не могла…– О чем вы?!– Как о чем? Об итальянской вдове. – Не смейте, мадемуазель Дево! Она – богиня. Я бы ни за что не прикоснулся к ней… непристойным образом. Жюль схватил бокалы и скрылся за поворотом коридора. Впервые Делия увидела на его лице искреннее выражение оскорбленной добродетели. Жюль, добродетель, богиня – вся эта вереница образов никак не могла улечься в хорошенькой, украшенной бриллиантами, головке Делии Дево. Решив, что следовать за ним будет неприлично, Делия вернулась в залу. Там какой-то русский граф рассказывал пикантную историю, приключившуюся с некоей фрейлиной N при императорском дворе. Русский граф говорил и говорил, потом слово взял Анри де Венсен, потом вновь пела Мадлен. Миновала полночь. Ускользнув в дамскую комнату на минуту-другую, как она сказала, освежиться, Делия поняла, что не хочет возвращаться в душную залу. Постояв в раздумьях возле укромной дверцы, она решила заглянуть в длинную комнату с большими окнами, служившую зимним садом. Она надеялась только, что там не обнаружится какой-нибудь воркующей парочки, которая помешает ей улучить несколько секунд тишины, прохлады и одиночества. Но в зимнем саду, среди камелий, лимонов, орхидей и пальм, сидела Кьяра Безаччо. На столике перед ней мерно горели две свечи, в их свете поблескивали золотистым узором брошенные кем-то в беспорядке карты. Кьяру Безаччо Делия узнала по платью. Вуали на ней сегодня не было, и она действительно оказалась довольно молодой. В первое мгновение Делия даже подумала, что они могут быть ровесницами, но затем поняла, что итальянка все-таки старше. Возраст ее не могли выдать ни ее кожа, матовая, как бисквитный фарфор, с оливковым отливом, ни темно-каштановые волосы. Старыми были ее синие глаза – они смотрели на огоньки свечей, словно хотели и могли погасить их. Волосы ее были уложены очень просто, на античный манер. Простым было и ее старомодное черное платье с завышенной талией, и веер из плотного черного кружева, лежащий на ее коленях. Поверх веера она сложила руки, казавшиеся в запястьях невероятно тонкими из-за облегающих рукавов с рядом мелких пуговок, ложащихся углом на тыльные стороны ладоней. На безымянном пальце правой руки у нее поблескивал перстенек из золота с зеленой бирюзой. Кроме него, на итальянке были серьги – простые золотые капельки – и тяжелый золотой медальон. Кьяра, казалось, так глубоко погрузилась в свои мысли, что не заметила, как к ней приблизилась Делия. А та подходила и подходила все ближе, с каждым шагом думая, что вежливым будет обратить на себя внимание и поздороваться, но слишком хотелось рассмотреть эту странную женщину. Когда их разделяло не больше трех шагов, Кьяра спокойно повернула голову и посмотрела на Делию без малейшего удивления, словно та покинула ее на минуту, прервав беседу. – Мадемуазель Дево, добрый вечер, – произнесла она, чуть выпрямляясь на стуле. – Мадемуазель Безаччо, – почти выпалила Делия, склоняя голову. Кьяра улыбнулась. – Я предпочитаю «сеньора». Но можете звать меня «мадам», если вам угодно. Рада с вами познакомиться. – Как и я, мадам. Вы замужем?– Была. – О, мне так жаль!– Не стоит. Мой муж умер много лет назад. Присаживайтесь, мадемуазель. – Благодарю, – Делия присела напротив, старательно расправив складки блестящего атласа своего платья. – Знаете ли, мадам, – я вынуждена вас предупредить – о вас в обществе ходят слухи. – Вот как? Быстро. И что же говорят обо мне?– Разное. Ваш отъезд из театра вместе с Жюлем Серро произвел фурор. Если сможете разбить его сердце, вам будут завидовать все женщины Парижа…– Сожалею, мадемуазель. В мои планы не входит разбивание его сердца. У нас с ним чудесные дружеские отношения. – Он зовет вас богиней. Кьяра от души, звонко рассмеялась. – Какой милый мальчик. – И оставил в тот вечер ради вас своего друга. – Друга? Бросьте! Кавалера на один вечер. Скажите, а почему вас так тревожит судьба Жюля?– Мадам, она меня вовсе не волнует! Я… – Делия вдруг почувствовала, что сорвалась почти против своей воли с лукаво-игривой манеры на простой разговор. – На самом деле, я хотела спросить вас про нечто иное. – Прошу вас, спрашивайте. – Вы были вчера в театре, видели меня. – Да. Вероятно, для этого вы и выходите на сцену, чтобы вас видели. – И вы смеялись. Вы насмехались надо мной?– Отнюдь. Вас я тогда не знала. Меня позабавила только ваша манера танца. В отточенном умении вам не откажешь, но вы были смешны в своем стремлении понравиться своему покровителю. И в своей гордыне тогда, на поклонах…Делия онемела. Ее лицо, грудь и ладони вспыхнули, она принялась, что есть силы обмахиваться веером. – Да как вы смеете? Мой покровитель… – она усмехнулась. – Мой возлюбленный – маркиз де Венсен. И в его силах навсегда разорвать связь между вами и сколько-нибудь приличным обществом. Кто заступится за вас, мадам? Милашка Жюль?– Право, не пойму, чем именно вызвала такой гнев. – Я вас презираю! – прошептала Делия и, вскочив, умчалась прочь из комнаты. От ветра, поднятого ее юбками, зашелестели на столе карты, качнулись в кадках орхидеи. Кьяра снова засмеялась. Делия никому не рассказала о разговоре в зимнем саду, решила подождать, пока на руках у нее окажется козырь и она сможет достойно отплатить итальянке. Но с этого вечера несчастья словно бы преследовали мадемуазель Дево. Вначале маркиз де Венсен за неделю ни разу не остался ночевать. После ужина отвозил ее домой или просто отправлял в своем фиакре, а сам оставался в ресторане. В конце недели в гримерную к Делии подселили новую молоденькую балерину. Прима вернулась, новых ролей Делии не предлагали. Вновь она была в первом ряду кордебалета. Делия хотела перемолвиться словечком с милашкой Жюлем – из праздного любопытства – но узнала, что он слег с лихорадкой. Устав ждать козыря от жизни, Делия отправилась к Мадлен, одевшись, как гувернантка и не накрасившись, чтобы та в полной мере ощутила глубину ее страдания. Этот ход сработал безукоризненно – Мадлен, разбиравшая в гостиной корреспонденцию за чашечкой кофе, всерьез встревожилась за подругу. – Милая, что с тобой случилось? Садись, скорее! Матильда, принеси еще кофе и пирожных. Что такое, Делия? Тебе нездоровится? У тебя неприятности?Они устроились в малой гостиной, обильно украшенной лепниной и сверкающей атласом стен. Делия вздохнула, словно старалась успокоиться. – На меня будто навели цыганское проклятье. Все было так чудно, так хорошо, а теперь все рушится, ускользает сквозь пальцы… – к концу фразы голос ее и в самом деле дрогнул. Мадлен закивала. По глазам ее было видно, что она жаждала подробностей, но ей пришлось ждать почти минуту, пока мадемуазель Бланш нальет Делии кофе. – Благодарю, – прошептала Делия и отпила глоток. – Все началось с того вечера, с разговора с чертовой итальянкой. – О, так ты с ней говорила? А мне не рассказала!– Потому что это был ужасный разговор. Ты бы только слышала, что и как она говорила. Это не женщина, а какое-то чудовище! Она действительно была замужем?– Кажется, да. Этот пудовый медальон у нее на шее – слышала, это что-то в память о муже. – Не удивлюсь, если там у нее мышьяк, а мужа она отравила. Мадлен залилась смехом. – Как забавно, дорогая! Надо будет непременно рассказать на одном из вечеров. Кстати, ты собираешься быть у меня в следующую пятницу?– Не знаю, право. Я сама не своя. И Анри – так холоден…– Холоден?– Да… – Делия действительно хотела поделиться с подругой своим главным женским горем, но тут что-то словно предостерегающе кольнуло в глубине души. – Понимаешь, обычно он был очень пылок. А теперь все стало так, словно мы женаты. Хотя, чему я удивляюсь? Мы не первый год вместе и так привыкли друг к другу. Может, так и должно быть, а я зря терзаю себя пустыми сомнениями? Как ты думаешь, дорогая?Пока Мадлен, сдержанно кивнув, думала, что ответить на эту «жалобу», Делия отправила в рот крохотное бисквитное пирожное и отхлебнула еще кофе, который теперь показался ей свежее и горячее прежнего. Одному Богу известно, какими окольными путями прошла в эту долгую минуту мысль Мадлен Альбер, но следующим, что она произнесла, было:– Ты знаешь, что ей пятьдесят лет?– Кому?– Кьяре Безаччо. – Что за чушь, дорогая?– Да-да! Виконт де Брильи видел ее в Венеции пятнадцать лет назад. Она говорила, что ей двадцать девять, но уже тогда выглядела моложе. И уже была вдовой – появлялась всюду с каким-то мужчиной по имени, кажется, Марко. На карнавалах он носил маску Мефистофеля, а по рассказам тех, кто его знал, сам был сущим дьяволом…– Дорогая! Не стоит верить де Брильи. Разменяв шестой десяток, он стал слаб рассудком. – А ты только представь, что и Кьяра Безаччо собирается разменять шестой десяток. – Не верю! – воскликнула Делия, хотя в действительности была готова поверить. Вот что не так с этой странной сеньорой Безаччо! Она и вправду уже стара! – Однако не пойму, к чему ты говоришь это. Как меняется положение дел оттого, что ей на двадцать лет больше, чем все думали?– Тебе не кажется, что было бы неплохо узнать ее секрет? Как ей удается сохранять юность? Ты только представь – лишние двадцать лет молодости! – Мадлен говорила горячо, почти шепотом и была ужасающе серьезна. Такой Делия видела ее крайне редко. – Но это невозможно. Говорю же тебе – де Брильи нельзя верить. Он фантазер и рано состарился. – Неужели не стоит даже попытаться? – Мадлен схватила Делию за руку. – Если есть хоть малая вероятность… Подумай: тебе уже двадцать четыре, мне тридцать. Ни Анри, ни Мишель не женятся на нас никогда. Все, что мы можем – это удерживать их возле себя своей красотой, своими ласками. Но и ласки станут им омерзительны, когда наша молодость уйдет. Со мной это случится раньше и очень скоро. А ведь я пожертвовала ради него карьерой в театре. Тебе повезло – у тебя еще несколько лет, прежде чем твоя закончится…– Прекрати! – почти закричала Делия, отнимая у Мадлен свою руку. – Ты сошла с ума и говоришь ужасные вещи. Совсем, как она! О, я поняла! Да-да, дорогая, я поняла. Ты давно сдружилась с этой итальянкой и вы решили так зло подшутить надо мной! Тебе завидно, что я молода и сверкаю на подмостках. Глаза Мадлен похолодели, губы вначале поджались, а затем расплылись в злую усмешку. – Дорогая, думаю, тебе лучше уйти. Сев в фиакр, Делия предусмотрительно задернула шторки, а после нескольких шумных вздохов поняла, что не в силах сдерживать рыдания. К счастью, собираясь к Мадлен, она почти не накрасилась и теперь пришлось только вытереть румяна с повлажневших щек. – Гадина, – шептала она. – Что за бессердечная мерзавка?! Ведьма!Фиакр ехал чересчур медленно. В какой-то момент Делия отодвинула шторку, чтобы посмотреть, где они находятся и встретилась взглядом – да что там, оказалась почти нос к носу! – со старушкой-зеленщицей. Это ей ужасно не понравилось. Также с досадой она заметила, что до дома еще далеко. Вначале она решила еще поплакать. Но вдруг ее осенило – ведь тут недалеко находилась улочка, на которой жил «милашка Жюль». Что может быть дурного в том, чтобы навестить больного знакомого? Учитывая репутацию Жюля, дурных слухов о ней не пойдет. Делия отворила окошко за спиной кучера. – Стой! Стой, разворачивай!Жюль снимал две комнаты у своей дальней родственницы, которая на поверку оказалась неприветливой грузной старухой с пробивающейся бородой. Похоже, она была недовольна внезапным визитом. – Добрый день, мадам, – как можно более коротко проговорила Делия. – Мадемуазель, – басом поправила ее старуха. – Простите. Мадемуазель, могу ли я повидать Жюля? Я – Корделия Дево, балерина. Возможно, вы слышали обо мне…– Можете, – дозволила тетушка Жюля. – Проходите. Театр и все ему подобное я не одобряю – никакой пользы, один разврат. Чего я только не натерпелась в собственном доме! Ходила в церковь, молила Деву Марию, чтобы вразумила этого дурня. И что же? Из всех возможных женщин он выбрал этот сосуд дьявола. Вот, прошу. Так, сетуя на жизнь, дама провела Делию по длинному сумрачному коридору, заставленному сундуками, этажерками и шкафчиками. Комната Жюля оказалась в самом конце, за белой дверью, множество раз крашенной поверх старых слоев. Открыв ее перед Делией, тетушка тут же зашаркала прочь. – Тетушка, это ты? – раздался из глубины комнаты встревоженный голос Жюля. – Кто пришел?– Да провались ты, бестолочь, – устало проворчала тетушка, но племянник ее не услышал. Делия вошла в комнату. Внутри оказалось ужасающе душно. Пахло пылью, затхлым воздухом, потом и дешевым парфюмом. Поэтому первым делом Делия отдернула плотные гардины из старого узорчатого бархата и распахнула окно, а затем уже подошла к алькову, где в ворохе подушек притаился Жюль. – Мадемуазель Дево? – облегченно, даже радостно выдохнул он. – Дорогой Жюль, я проезжала мимо и решила проведать вас. Вы так долго не появлялись. Как вы себя теперь чувствуете?Жюль сел на кровати и отодвинул полупрозрачный балдахин. Выглядел он, как заметила Делия, неплохо, только чуть побледнел и осунулся. На нем была ночная сорочка, безразмерный персидский халат и голубой платок, обмотанный вокруг шеи. – Благодарю. Я чувствую себя намного лучше. Голос его, хотя и был тих, не выдавал каких-либо, даже малейших, признаков простуды и болезни. «Надо же, – подумала Делия. – Печется о своем горле, будто он – певец…». Наступила неловкая пауза, в тишине было слышно, как в гостиной бьют часы. – Пять… – проронил Жюль. – Солнце, конечно, только начало садиться. Мадемуазель Дево, могу ли я попросить вас об одной услуге? Сущий пустяк, откровенно говоря…– Да, разумеется, – любезно улыбнулась Делия, хотя выполнять какие-либо услуги у нее не было ни малейшего желания. Однако просьба Жюля удивила ее. – Прошу, передайте госпоже Безаччо небольшое послание. Погодите минуту, я сейчас его напишу. Жюль вскочил с кровати и метнулся к секретеру в углу комнаты. Писал он очень спешно, почти не присаживаясь на кожаный табурет. Закончив и вправду короткую записку, он подул на чернила, нервно улыбнулся Делии через плечо, а затем принялся махать листом, как полотенцем, чтобы так скоро написанные строчки высохли еще скорее. Далее он дрожащими руками зажег свечу, сложил лист и запечатал его воском. Несколько секунд спустя, когда высох и воск, Жюль вдруг так крепко схватился за готовое письмо, что Делия решила: «Передумал. Не отдаст». Но Жюль решительно развернулся, шагнул к ней и вручил письмо. – Вот. Отдайте ей лично в руки. Прошу…– Разумеется. Но как я ее найду?– Ах да! Простите, сейчас соображу! Сегодня же воскресенье? Вечер… Да! Она в городе. Либо приехала из своего загородного домика, либо… как раз просыпается. Сейчас я напишу вам адрес. Он выдернул письмо из рук Делии, вернулся к секретеру и надписал в уголке карандашом адрес. – Если ее не будет там, передайте потом, в театре. Она непременно вновь появится в театре! Но только лично в руки, чтобы знать, что она точно получила. Простите, я, наверное, слишком утруждаю вас?– Нет-нет, нисколько! – заверила Делия и взяла из рук Жюля письмо, которое он словно бы вновь не хотел отдавать. Прежде чем ехать по надписанному адресу, Делия все-таки заглянула домой. Перед этой чертовой итальянкой нельзя показываться в таком неподобающем виде. С помощью горничной она облачилась в бирюзовое платье с изумительно красивой линией выреза, открывающей грудь и плечи ровно настолько, насколько нужно. Сам вырез она украсила золотым цветком с сердцевиной из жемчужины. Даже если Кьяра и хороша в свои пятьдесят, возраст не может не давать о себе знать, и цветущая красота молодости должна как следует ее разозлить. Сама Делия немного злилась на Жюля – запечатал, мерзавец, письмо, словно он ей не доверяет. Не нарушая восковой печати, она попыталась приоткрыть его насколько возможно, но ей удалось разобрать лишь несколько разрозненных слов («морок», «женщина», «болезнь»). Вздохнув, он положила письмо в сумочку и отправилась в гости к демонической госпоже. Несмотря на поздний час, Кьяра Безаччо только проснулась. Она сидела в светлом шелковом халате, в маленьком кабинете, напоминающем сдержанный в оформлении будуар, за столиком у окна и угощалась горячим шоколадом, пока старая служанка расчесывала ее роскошные, без единого проблеска серебра, волосы. На столике рядом с зеркалом лежало несколько писем и янтарный нож для бумаги. – Мадемуазель Дево… Какая неожиданность – вы у меня в гостях! – заметила Кьяра, осторожно, дабы не помешать служанке, оборачиваясь к вошедшей. – Не стану скрывать – для меня это тоже сюрприз, сеньора! – решительно ответила Делия. – Но меня к вам привело дело. Давний друг попросил об услуге. – Что ж, присаживайтесь. Делия присела. Кьяра что-то велела служанке по-итальянски – кажется, принести шоколада гостье. Делия, сделала вид, что не поняла ни слова – будет лишний козырь в рукаве. К тому же, она была не против шоколада, ибо пах он божественно. – Признаться, я и сама желала искать с вами встречи, – продолжала Кьяра. В отсутствии служанки она сама принялась не спеша водить гребнем по волосам. – Я была слишком резка с вами. Оправданием мне может служить лишь то, что недавно я пережила болезненное разочарование… Так что же за дело поручил вам ваш друг?Госпожа Безаччо столь внезапно переменила тему своей речи, что Делия, приготовившаяся было слушать извинения вспыльчивой и вздорной дамы, вдруг растерялась и совершенно запуталась в тесьме, стягивавшей ее сумочку. К счастью, в этот момент вернулась служанка с серебряным подносом в руках. На подносе стояла на своей широкой фарфоровой ножке-юбочке чашка с темным дымящимся шоколадом, в котором медленно таял кусок плотных, взбитых почти до состояния масла, сливок. Делия передала письмо Жюля Кьяре и подхватила чашку за ее изогнутую ручку. Повела серебряной ложечкой в вареве – аромат стал отчетливее, пригубила – и запачкала нос в сливках. Кьяра рассмеялась. Делия поспешно вытерла нос салфеткой, которую вместе с подносом служанка оставила рядом на цветочном столике. Сама она как-то незаметно исчезла куда-то, окончательно предоставив волосы госпожи самой госпоже. Но Кьяра, оказалось, смеялась вовсе не над Делией, а над письмом Жюля. – До чего забавный мальчик! Он просил об ответе?– Насколько я помню, нет. – Прекрасно! Я даже не знаю, что на это сказать…Она бросила письмо к прочим бумагам на столике, поудобнее уложила копну каштановых волос на плече и продолжила их расчесывать. Делия понимала: официальный повод для ее визита закончился и единственное, что держит ее сейчас здесь – это учтиво предложенный хозяйкой горячий шоколад. Но невозможно же молча сидеть, пока не выпьешь все до капли, словно какая-то нищенка. – Попробуйте сливки, пока совсем не растаяли, – посоветовала Кьяра. – Они изумительно свежие и вкусные…Делия охотно подцепила кусочек сливок ложечкой и отправила в рот. – Значит, я вас правильно поняла – вы изменили свое мнение, относительно моего искусства?

– Я сказала, что была чересчур резка. Но вам кое-чего не хватает, чтобы ваш танец действительно стал произведением искусства. – Чего же?– Вас. Другой вас. В каждом человеке живут двое. Внешний человек, выращенный людьми, отвечает правилам этикета. Внутренний – настоящий – горит божьим огнем. – Считаете, во мне нет божьего огня?– Есть, раз вы решили посвятить себя искусству. Просто его не видно за вашей фарфоровой внешней оболочкой. – Я всегда прежде всего – женщина…– Тогда зачем беспокоитесь об искусстве? Вы красивы, молоды, у вас прекрасное женское тело. Что вам еще нужно?«Это шанс!» – блеснула в голове Делии мысль. Несмотря на те гадости, которые наговорила ей вежливым тоном итальянка, стоило узнать ее секрет. Или убедиться, что его не существует, и жить со спокойной душой. – Мне нужно как можно дольше оставаться молодой. – Этого хотят все, мадемуазель. – Но маркиз де Брильи рассказывал, что вы – владеете секретом продления молодости. – Секрет продления молодости? Высыпаться, побольше гулять и меньше переживать из-за мужчин. – Де Брильи рассказывает, что видел вас тридцать лет назад и вы были столь же молоды, как и сейчас. – Ерунда! Ему изменяет память. Но – если найдется такое средство, дайте знать!Делия чувствовала, что итальянка что-то утаивает. Не надеялась, не хотела верить, а именно чуяла нутром. Но Кьяра улыбалась и говорила спокойно, так, что ее едва ли можно было уличить во лжи. Пауза почти неприлично затянулась. – Непременно, сеньора Безаччо, – ответила она и, отставив чашку недопитого шоколада, поднялась. – Непременно дам вам знать. Благодарю. А теперь прошу прощения, мне пора. Всего доброго. – Всего доброго, мадемуазель Дево. Делия удалилась, думая, не была ли она чересчур мила с этой неприятной женщиной. Дождавшись, пока дверь в квартиру захлопнется, Кьяра еще раз пробежалась глазами по строчкам письма Жюля, а затем смяла его и бросила в корзину для бумаг. После этого она встала, прошлась по комнате и села на место, которое секунду назад занимала Делия. Осторожно, кончиками пальцев, прикоснулась она к золоченой ручке чашки. Фарфор почти остыл от прикосновения человека. Кьяра Безаччо на какое-то время исчезла из города и заперлась в снятом ею загородном доме. Говорили, что она принимает там таинственного гостя, будто бы даже – священника. Мгновенно порхнули по салонам шутки о том, каких странных мужчин выбирает сеньора Безаччо. Потом маркиз де Венсен, наконец, остался ночевать, а Мадлен прислала Делии записку с призывом позабыть былое недоразумение и прибыть к ней на чаепитие со столоверчением и вызовом духов. Так что, проснувшись однажды утром, Делия Дево подумала, что жизнь будто бы наладилась, вошла в привычное русло. Анри к ней не охладел, с самой острой на язык дамой полусвета она по-прежнему в теплых отношениях и, самое главное, – вот-вот, после временного спада, начнется ее дальнейшее восхождение к вершине славы. Но отчего-то в глубине сердца, под потоком горячей, жизнелюбивой крови лежала чугунной пластиной тоска: будто ничего уже не будет по-прежнему – будто не рябь на воде улеглась, а сама вода перелилась куда-то за плотину и несется необратимо в чужую холодную даль. Вдруг захотелось родить ребенка, но после легкого завтрака это желание прошло. На сеанс разговора с духами Анри согласился поехать с большой охотой. Делия даже заподозрила неладное – обычно ее маркиз не изъявлял желания каким-либо образом приобщиться к духовному миру. В гостиной Мадлен была создана соответствующая атмосфера – свечей горело на порядок меньше обычного, а окна занавесили темными плотными портьерами. В центре залы стоял окруженный пока пустыми креслами круглый стол, накрытый торжественной и мрачной черной скатертью. Гости сидели на диванах, угощаясь шампанским. Делия и Анри приехали последними, когда остальное общество было уже в сборе. Набор гостей был необычным: помимо Мишеля имелся милашка Жюль, все еще нервный, с глухим высоким воротником, от чего его худое бледное лицо казалось еще более худым и бледным. Была тут и пара Делии не знакомая, по виду и манерам – художник с натурщицей, а также пожилая дама в мышином бархате и молоденькая балерина, недавно поступившая в Оперу и делившая с Делией гримерную. Появление последней стало для Делии крайне неприятным сюрпризом. Когда эта пустышка успела подружиться с Мадлен и как та терпит ее рядом?– Итак, наконец, все в сборе… – промурлыкала Мадлен, когда все поприветствовали друг друга и обменялись несколькими дежурными фразами. – Тогда – к столу. Прошу прощения, но сейчас исключительно за духовной пищей!Все сели за стол, взялись за руки. Пожилая важная дама заняла почетное кресло с высокой резной спинкой. Она, как нетрудно было догадаться, и являлась проводником в потусторонний мир. В выборе покойного собеседника собравшиеся оказались удивительно единодушны – все желали Борджиа. Сначала призывали самого Александра VI, но он, видимо, был занят или вызван кем-то другим. Зато оказался свободен Чезаре. Старуха-медиум бормотала севшим голосом – пересказывала то, что нашептывал ей дух: о забавах с Лукрецией, с прочими женщинами и… о ваннах бычьей крови, которые он принимал, спасаясь от яда. Вдруг Жюль ахнул и подскочил на стуле, словно желал встать из-за стола, но сидящие рядом медиум и Мадлен его удержали. И все же милашка Жюль умудрился напугать Чезаре Борджиа – тот сгинул и не желал больше возвращаться на зов. Дама-медиум была крайне недовольна и раздосадована, и слуги увели ее отдохнуть в комнаты. В гостиной тем временем зажгли еще с десяток свечей, отдернули гардины и подали закуски. Спутница художника, сидящая в объятиях уютного дивана и своего друга, повела плечами и украдкой огляделась, словно Борджиа все еще витали рядом. Жюль то и дело теребил и поправлял свой шейный платок. – П-простите… Позвольте, – с трудом вымолвил он вдруг и почти выбежал из гостиной. Все проводили его взорами. Кто-то недоуменными, кто-то – насмешливыми. – А ведь, наверное, каждый, – заговорила Мадлен, будто бы размышляя вслух, – либо тайно, либо явно, питает слабость к какому-то пороку. И не всегда это слабость. Порою порок может стать козырем в игре с жизнью. Вот, например, сегодня вечером мы с вами предавались греху. Разве нет? Кстати, пойду проведаю, как там наш проводник в мир духов…К сожалению, за этот вечер более никто из великих правителей или развратников прошлого к ним не явился. На следующий день в театре полным ходом шли репетиции балета «Зефир и Флора», в котором Делии досталась роль одной из граций. Вернувшись после в гримерную, Делия с досадой обнаружила, что, во-первых, у нее отчего-то разболелась стопа, а во-вторых – что на полу возле столика ее соседки лежит увядший букет. Какой-то поклонник прислал, а девица просто забыла его в гримерной. – Дура, – прошипела Делия, стягивая с ноги пуанту. Соседки в комнате, разумеется, не было – бегала где-то в образе нимфы. – Дура…Она встала на больную ногу – осторожно, затем увереннее. Боли не было. Показалось. Конечно же, показалось. У нее не могут просто так болеть ноги, ей всего двадцать четыре. Накануне спектакля Мадлен Альбер вдруг сама нанесла Делии визит. Делия была удивлена и немного недовольна – она и без того чувствовала крайнее нервное напряжение перед предстоящим спектаклем и к тому же взялась лишний раз отработать несколько движений из партии Флоры. На всякий случай. Но, накинув поверх легкого балетного платья персидский халат, Делия вышла к гостье и приветливо с ней расцеловалась. – Мадлен, дорогая, какой неожиданный визит. – Не беспокойся, милая, я всего на четверть часа. У тебя ведь завтра важный день, я помню. Служанка подала красный чай из лепестков розы и ягод, который Делия так любила, и подруги устроились на диване в гостиной. – Как твои дела? Как Мишель? – любезно поинтересовалась Делия, разливая чай. – Все прекрасно, благодарю, – отвечала Мадлен, глядя на алую горячую струйку, наполняющую чашку. – Я узнала кое-что крайне интересное. Коль скоро де Брильи и правда слегка не в своем уме, я навела справку через своих знакомых. Хочешь верь, хочешь – нет, но Кьяре Безаччо никак не меньше пятидесяти лет. – Мне казалось, что мы договорились не поднимать более эту тему… – отметила Делия, прикидывая, не могла ли Мадлен как-то узнать о ее разговоре с Кьярой. О самом визите – вполне, если милашка Жюль проболтался. – Пойми же! Опомнись, пока не поздно. У нее действительно есть средство, которое может отсрочить наступление старости. – Тогда почему бы тебе самой не спросить у нее?– Она достаточно сдержанна в общении со мной. Я пыталась заглянуть к ней вчера, но ее служанка сказала, что госпожи нет дома. – Может, она и правда еще не вернулась в Париж?– Вернулась. Я проверяла. И завтрашний спектакль она, будь уверена, не пропустит. Кажется, ты ее чем-то очень заинтересовала. Подумай – если у тебя есть шанс получить секрет продления молодости, возможность обмануть старость – может, стоит заинтересоваться поэзией Сафо[1]?Делия опешила. Что там – онемела, как если бы Мадлен вместо последней фразы вылила ей на колени весь кипяток из чайника. – Что за мерзость ты говоришь?! С чего ты вообще решила, что Сафо имеет какое-то отношение к этой итальянке?– Как минимум пятнадцать лет она не замужем, хотя и выглядит прекрасно, намеренно и тщательно сохраняя свою молодость. За все это время у нее было множество юных поклонников, которых она не отталкивала, но и не приближала – ни одного, насколько мне известно. И она с удовольствием проводит время в компании Жюля Серро. Similis simili gaudet[2], – ухмыльнулась Мадлен и тут же сделалась серьезной и взволнованной: – Сохранить молодость, Делия! Молодость и красота для таких, как мы, значат все! Я была бы готова на что угодно, но она не желает со мной общаться. А с тобой – желает. Она завтра будет в театре. Просто прошу тебя – за нас обеих, ради будущего – если будет шанс, не упусти его. Поэзия Сафо, в конце концов, не так уж ужасна по сравнению с нищенской старостью, – Мадлен пригубила чай и поднялась, поправляя оборки на платье. – Прощай, дорогая. Благослови тебя Терпсихора. Кьяра Безаччо на следующий вечер действительно сидела все в той же ложе, но уже без вуали, в платье из синего бархата и со спутником. Его легко можно было принять за студента-семинариста – изможденного и голодного. В фойе эту странную пару многие провожали взглядом. В том числе и Анри де Венсен. – Милый мой маркиз, – обратилась к нему Делия, желая привлечь внимание, – вы заставляете меня ревновать. – Не говорите ерунды, мадемуазель, – отмахнулся маркиз. – Хорошо, мсье, как прикажете. А как я понравилась вам сегодня в роли грации?– Вы были весьма грациозны, мадемуазель. На следующее утро, едва Делия проснулась, горничная подала ей письмо. Лениво, но по привычке мило зевая, Делия сломала печать и развернула лист плотной бумаги. Вначале она решила, что содержание письма – не более чем продолжение сна…«Мадемуазель Дево, Если вы действительно желаете продолжить беседу о скоротечности жизни за чашечкой горячего шоколада, то я буду рада видеть вас в моем загородном доме. Вечером, ровно в семь часов вас будет ждать у подъезда мой экипаж. Кьяра БезаччоP. S. У меня гостит мой давний друг. Но уверяю вас, он – добрый христианин и кроток как ягненок. К тому же в мой дом мы с вами и он прибудем порознь, так что ваша репутация не будет задета в глазах общества никоим образом. »«До чего удачно все складывается!» – торжествующе подумала Делия, вновь и вновь пробегая взглядом по строчкам. – Клодетт, подавай завтрак! – крикнула она горничной. Ровно в семь часов под окнами Делии стоял экипаж. Возница, седой, похожий на беглого каторжника, поднялся наверх, чтобы помочь мадемуазель Дево с багажом. Не зная, на сколько она едет, Делия взяла с собой пару саквояжей и шляпную картонку. Горничной она велела отвечать всем, кроме маркиза де Венсена, что мадемуазель Дево нездорова. Самому маркизу она оставила письмо, где сообщала, что вынуждена срочно уехать – ей не здоровится, и она не желает утомлять его своими жалобами. – Прости, милый, – шепнула она, сбрызгивая письмо духами. – Ты должен понять, что это ради тебя. В экипаже Кьяра Безаччо уже ожидала свою гостью. – Добрый вечер, мадемуазель. Рада вас видеть. – Здравствуйте, сеньора. Мне было очень приятно получить ваше приглашение. Но, тем не менее, позвольте узнать, сколько продлится наше пребывание в вашем доме? Не следует ли мне сделать более долгосрочные распоряжения для прислуги?– Я планирую пробыть там довольно долго – все неотложные дела в Париже я закончила. Но вы можете оставаться столько, сколько сочтете нужным. Мой экипаж будет к вашим услугам в любое время дня или ночи. Тронулись в путь, и Делия призадумалась – как же вести себя дальше? В том, что Кьяра Безаччо питает к ней определенный интерес, сомнений не оставалось. Но как дать понять, что она не имеет ничего против подобного интереса? Каким образом стоит кокетничать с другой женщиной?Делия попробовала улыбнуться, Кьяра улыбнулась в ответ. Делия бросила томный взгляд за окно, тихо вздохнула и вновь аккуратно ненавязчиво улыбнулась. – Все хорошо? – участливо поинтересовалась Кьяра. – Да, сеньора. Все прекрасно. Четверть часа спустя Париж остался позади. – Вы не слишком любите бывать в обществе? – спросила Делия в надежде завязать разговор. – Не слишком. Хотя, должна признаться, все зависит от общества и от сопутствующих обстоятельств. Боюсь, что в этот раз я произвела на парижан несколько гнетущее впечатление. До недавнего времени мной владело несколько меланхоличное настроение. – Из-за болезненного разочарования? – подхватила Делия. – Разрешите осмелиться на вопрос?– Прошу, мадемуазель. – Вам причинил боль мужчина?– О, нет! – рассмеялась Кьяра. – Мужчина тут не причем. – Надеюсь, я помогу вам справиться с тоской!– Я в этом не сомневаюсь, мадемуазель. – Позвольте спросить…– Да, мадемуазель?– Чем я привлекла ваше внимание?– А вы считаете, вам нечем привлечь к себе внимание?– Нет, разумеется, есть. Но… – Делия осеклась. «Но мужчину, – хотела сказать она. – В самом деле – что может во мне привлечь другую женщину? Разве что она мыслит как мужчина…»– Позвольте и мне задать вам вопрос, мадемуазель Дево?– Разумеется, сеньора. – Простите, если я оскорблю вас подобным вопросом, но мне показалось, что вам чужда ханжеская мораль. Вы ведь человек широких взглядов, верно?– Да, сеньора! – живо подтвердила Делия. – Самых широких!К дому они подъехали в полной темноте. Судя по горящим окнам и освещенному факелами порталу парадного входа, он был построен в эпоху Ренессанса и с тех пор почти не претерпел изменений. Делия с наслаждением почувствовала под ногами твердую землю и вдохнула холодный ночной воздух. Кругом было оглушительно тихо, только шелестела едва тронутая желтизной и сияющая в лунном свете листва. Вслед за хозяйкой Делия вошла в дом. В просторном холле, освещенном свечами и огнем в камине, пахло старым деревом – пахло временем. Все здесь и вправду было очень старое – паркетный пол со стертыми, но залаченными половицами, стулья, столы, сундуки, гобелены и пара пейзажных миниатюр на стенах. На последних едва можно было что-то разобрать не только из-за царящего полумрака, но и из-за того, что их покрыла патина времени. Это было похоже на что угодно, но только не на жилище утонченной развратницы. Дополнял интерьер обещанный «кроткий друг» – он сидел на низком стуле у камина, чуть боком, наклонившись к огню, и читал какую-то крохотную, ******, но пухлую книжицу. – Вы уже здесь! – увидев женщин, он улыбнулся приветливо, но диковато. Делия поняла, что именно его видела в ложе итальянки на днях. – С прибытием. – Это мой добрый друг сеньор Родриго, – представила Кьяра. – А это очаровательное создание – мадемуазель Делия Дево. Прижав книгу к груди, Родриго подошел. Делия протянула ему свою руку, и он ее просто пожал – словно потянул за кончики пальцев, – но целовать не стал. Делия бы непременно обиделась на такое, но оказалась в эту секунду слишком ошеломлена ледяным прикосновением «кроткого друга». – Мадемуазель, вы можете подняться в вашу комнату, – сообщила Кьяра. – Робер вас проводит. Отдохните с дороги. Ужин подадут через полчаса. Делия поднялась наверх, следом за Робером, удивительно похожим на бандита или беглого каторжника – огромным, словно бык, поседевшим прежде времени и с уродливым шрамом во все лицо. Она ощутила огромное облегчение, когда он ушел, оставив ее вещи. Комнатка оказалась небольшой, уютной, с отдельными уборной и ванной. Окно выходило на пологий склон, поросший редким лесом, спускающийся к полноводному, блестящему в лунном свете ручью. Делия поставила свечу на столик и открыла окно. «Было бы хорошо, – подумала она, – если бы мне позволили хотя бы одну ночь просто поспать в этой комнате. Может, хозяйка сама утомилась в дороге. Было бы прекрасно…»Слегка освежившись в ванной и переодевшись, Делия спустилась вниз. От запаха, струящегося из кухни, где-то под корсетом жадно и болезненно затрепетал желудок. В холле сидел лишь Родриго – на сундуке у распахнутого окна, жадно глотая свежий воздух. – Скоро ли спустится сеньора? – спросила Делия, присаживаясь в одно из деревянных кресел. О чем еще можно завести с ним разговор, она не представляла, а сидеть в молчании было неловко. Однако безобидный вопрос вызвал совершенно неожиданную реакцию. – Да, пожалуй, стоит ее поторопить!И, вновь любезно и нервно улыбнувшись, он вскочил с места и почти выбежал вон. «Вероятно, мое декольте его смущает, – предположила Делия. – Или он в силу богобоязненного воспитания просто считает неприличным оставаться со мной наедине». Минуту-другую спустя, Родриго появился вновь, уже вместе с Кьярой. На ней было простое, домашнее, но опять же старомодное платье с завышенной талией. Тут же явился Робер и сообщил, что ужин подан. Столовая была обставлена в том же духе, что и холл, а в центре ее царил массивный стол из черного дерева. Кьяра и Родриго сели с обоих концов стола, Делия – по правую руку от хозяйки. На ужин подали куриные крылышки, зажаренные с пряными травами, баклажаны с томатами, луком и чесноком, душистый сыр с голубой плесенью, еще теплый хлеб и легкое розовое вино. Делия, чувствуя небывалый голод, принялась с почти неприличным аппетитом грызть ароматное крылышко с хрустящей кожицей. Все на столе было свежее и аппетитное, все хотелось как следует распробовать. Удивительным казалось то, что Кьяра ограничилась хлебом и овощами, а Родриго одним только хлебом и водой. Так что изрядная часть крылышек и сыра осталась для слуг. После плотного ужина Делию начало клонить в сон. Некоторое время она еще посидела в гостиной, пытаясь вникнуть с разговор хозяйки с ее гостем. Вначале Родриго пытался поучать хозяйку, рассказывая о вреде бунтов, на примере Люцифера, а также о том, как горько разочарование у тех, кто их поддерживает. Делия подумала было, не идет ли речь о недавних революциях, пронесшихся фейерверком по Европе. Она хотела даже спросить, как обстояли дела в Италии, но от лени не смогла вовремя придумать нужную фразу и вовсе упустила нить. Чем дальше, тем больше Кьяра и Родриго переходили на итальянский, испанский и латынь, и Делия, наконец, спросив позволения, поднялась к себе. Переодевшись ко сну, она легла и хотела подумать над тем, что делать и что говорить, если хозяйка пожелает заглянуть ей ночью. Но подумать не получилось – она уснула мертвым сном. Проснулась Делия на рассвете. Едва-едва светало, мрак за окном превратился в серо-сизые сумерки, а воздух в комнате посвежел. С улицы донесся топот конских копыт – очень быстрый, словно это спешил гонец от самого короля. Или кто-то бежал от смертельной опасности. Впрочем, хозяйка и ее окружение были настолько странными, что Делия решила не тревожить себя лишними мыслями и натянула одеяло на озябшее плечо. Лежать так, разленившись, разнежившись, было приятно, но спать уже не хотелось. Вскоре раздались шаги в коридоре, и дверь в комнату осторожно приоткрыли. Делия резко села в кровати, чувствуя, что сердце похолодело, ухнуло вниз и забилось куда-то под печень. Вошла сеньора Безаччо. Она была одета для верховой езды – в мужском костюме, в брюках. – Доброе утро, – улыбнулась она, убирая с лица выпавшие из прически пряди. – Простите, что потревожила, мадемуазель. Но я услышала, что вы не спите. А я хочу с вами пошептаться. Она задернула шторы поплотней и присела на край кровати. – Конечно, сеньора, с радостью. Вы любите верховые прогулки?– Обожаю. Но – к делу. Не далее как вчера вечером вы сказали, что вы – человек широких взглядов и вам чужда ханжеская мораль. – О да, сеньора!– А еще вам интересен мой секрет молодости. Ну-ну, не отрицайте! Скажу вам больше – вы правы. Некий секрет действительно существует, и мне не тридцать и даже не сорок. И я готова об этом секрете вам – и только вам! – рассказать. Однако у всего есть цена. – И какова цена вашего секрета, сеньора?– Коль скоро вам чужда ханжеская мораль, постарайтесь соблазнить моего друга Родриго. – Что? – пробормотала Делия после некоторой паузы. – Просто попытайтесь. Да, верно, я выразилась чересчур резко. Я ни в коем случае не требую от вас становиться его любовницей! Пусть он всего лишь немного пошатнется, сделает шаг вам навстречу. Поверьте, это уже будет титанический труд. Делия несколько растерялась. Первой ее эмоцией было несказанное облегчение, второй – невыразимое возмущение. – А если я не соглашусь?– Увы, тогда не будет и секрета. Впрочем, можете в любом случае без стеснения пользоваться моим гостеприимством. Ваше присутствие уже привносит искорку жизни в этот дом. – Кьяра усмехнулась. – Бедняга держит себя на таком строгом посту. Я надеялась, что общение с вами поможет ему хоть как-то разнообразить духовный рацион. У вас есть время подумать – мы с Родриго проговорили всю ночь, и раньше вечера он не проснется. Вероятно, и я тоже. Прогулка немного утомила меня. До вечера, мадемуазель. Анри де Венсен был раздосадован и недоволен: мадемуазель Дево исчезла. Написав ему какое-то бестолковое письмо, она укатила из Парижа в карете итальянки, которую она, по ее же словам, терпеть не могла. Побывав и в театре и ничего там не выяснив, он вернулся к обеду домой, где обнаружил пространное письмо от «старины Мишеля»…Дорогой друг, считаю своим священным долгом предупредить тебя и уберечь от крайне опасного знакомства и не менее скверной связи!Как ты знаешь, мои владения под Парижем находятся недалеко от усадьбы, что сняла таинственная мадам Безаччо. И я решил взглянуть на нее поближе. Признаюсь, по рассказам, бродящим в свете, я решил, что она – поклонница сапфической любви, а я, признаюсь, питаю к ним слабость. Так вот, после обеда я отправился на верховую прогулку вдоль ручья, проходящего через мои и ее земли. Я думал невзначай нарушить границу ее владений, а потом уже, руководствуясь случаем, искать с ней знакомства. Вскоре я действительно ее встретил. Она сидела на берегу ручья на каменной скамье, будто бы оставшейся со времен римского владычества. Была она не одна, а с человеком, своей одеждой и манерой держаться напоминавшим священника. Поравнявшись с ними, я коснулся полей шляпы и склонил голову. С сожалением подумал я, что знакомство придется отложить. Хозяйка кивнула мне в ответ, а ее собеседник нервно сжал бирюзовые четки и поднял на меня взгляд. И тут я узнал его! Друг мой, я уже встречал это чудовище в публичном доме в Риме!Прошу тебя воздержаться от смеха по этому поводу. Ты знаешь, я не моралист, но то, что я увидел той давней ночью, поразило и ужаснуло меня!Случилось это два года назад. Уже после полуночи я с приятелем покинул сие приветливое заведение, в котором до того был завсегдатаем. На улице мы замешкались – мой приятель взялся переглядываться с маячившей в окне только что покинутой им дамой, и слать ей воздушные поцелуи. В ожидании я отошел чуть в сторону и заглянул за угол, в переулок. То была одна из тех темных, извилистых средневековых улочек, на которые не выходит ни одно окно. Правда, веселый дом сеньоры Цисси строился несколько позднее, и с его стены в переулок глядели несколько не вполне окон, а скорее застекленных прорезей в стенах – из ванных комнат, кухни, комнат прислуги. Там же располагался и черный ход. И вот, в глубине переулка, в самом чреве этой черной змеи, я услышал шаги. Вначале я отступил, думая, что раз какой-то почтенный муж захотел посетить веселый дом тайно, то не стоит нарушать приватность, но затем любопытство взяло верх. Дождавшись, пока таинственный гость подойдет к самому крыльцу и ему откроют, я выглянул в переулок. Я ожидал увидеть почтенного пожилого сеньора, возможно, кого-то, с кем я сталкивался в высшем свете, но каково же было мое изумление, когда передо мною предстал – как мне тогда казалось – священник. На нем была черная одежда, сюртук с высоким воротником, поношенная шляпа, надвинутая на глаза, а в руках он нервно перебирал бирюзовые четки. Он вошел, и дверь захлопнулась. Мой приятель к этому моменту так распалился от воздушных поцелуев, что решил вернуться в только что оставленное заведение. Я был рад, потому что сгорал от любопытства. Множество раз я слышал байки о забавах святош: то они заставляют блудниц исповедоваться, то хлестать их самих хлыстом, то совершают над вымазанными белилами девушками погребальный обряд в качестве прелюдии…Сеньора Цисси оказалась несколько удивлена, но рада нашему возвращению. Дождавшись, пока мой приятель отправится наверх, я подошел к хозяйке. – Вы желаете что-то особенное! – тут же отметила она вполголоса и в прищуренных глазах блеснуло лукавство. – Можно и так сказать, – согласился я. – Надеюсь, мадам, вы не откажетесь мне помочь…– О, разумеется! – заверила она. – Только намекните. – Я видел, что в ваш дом зашел молодой священник, - шепотом сообщил я. Сеньора Цисси мигом побледнела, однако, я продолжил: – Признаюсь, я чрезвычайно любопытный безбожник. Не беспокойтесь, я умею держать язык за зубами. Пожалуйста, разрешите мне взглянуть одним глазом…– О нет, сеньор! – ахнула она. – Об этом не может быть и речи! И потом, поверьте мне, вы ошибаетесь – он никакой не священник. Эти слова лишь разожгли мое любопытство. – Прошу, мадам. Я хорошо заплачу!– Нет, сеньор, не просите! Это мое проклятие, я не могу!– Мадам, я готов разделить ваше проклятие за неплохие деньги. Наконец, сеньора Цисси отбросила свою показную честность и взяла предложенные мной деньги. – Пойдемте, - процедила она. Она лично провела меня на второй этаж в еще не остывшую от утех, полутемную и неприбранную комнату. Не сказав мне более ни слова, она жестом указала на потайное отверстие в стене за копией фривольной римской фрески, а затем также жестом призвала к молчанию. Наконец, она оставила меня одного. Я заглянул в соседнюю комнату. Таинственный гость сидел на застеленной кровати в одиночестве и грыз ноготь на большом пальце левой руки. Он заметно нервничал и, видимо, поэтому через секунду с остервенением вгрызся в сам палец. Потекла кровь, и он поспешил обернуть палец платком. Правой рукой он продолжил перебирать четки. К нему привели девушку – совершенно милое, робкое и юное белокурое создание. Не удивлюсь, если она впервые встречала закат солнца в доме терпимости. – Подойди, дитя мое… – позвал лже-священник, пряча прокушенную руку за спиной. Девочка подошла, он поднялся ей навстречу. – Прошу, ложись. Она легла на просторную, высокую кушетку. Он встал на колени у ее изголовья и что-то зашептал девушке на ухо. Ее взор на мгновение сделался изумленным, она ахнула… и замерла. Замерла, глядя прямо в ту точку на стене, из которой я наблюдал за этим странным действом. Но она не видела меня. Дыхание ее стало легким и ровным, а взор так и застыл, как муха в янтаре. Мужчина скинул с головы шляпу и я впервые увидел его лицо – он был очень молод и бледен. – Mea Culpa, – вздохнул лже-священник и достал из-за спины, из-за пояса тонкий кинжал, называемый, кажется, misericordia. Тут, должен признаться, я похолодел от ужаса и хотел звать на помощь. Может, падшие женщины и заслуживают кары небесной, но не такой скорой и не от руки их гостя.

Но мужчина уже пустил кинжал в дело и всего-навсего оставил неглубокий тонкий шрам, почти царапину, на нежной, будто фарфоровой шейке девушки. Она сама не шелохнулась, продолжала смотреть в одну-единственную точку. А он отбросил кинжал, обнял девушку и стал пить ее кровь. Пил он жадно и старательно, дрожа от напряжения. В какой-то момент остановился перевести дух и снова принялся за дело. Когда он отпустил, наконец, свою жертву, она была жива, но без сознания или, быть может, очень крепко спала. Нетвердой походкой он отошел в дальний угол, где перед зеркалом стояли фарфоровый таз и кувшин с водой. Скинув сюртук прямо на пол, он принялся умываться, а умывшись, сел на пол и заплакал. Да, я видел его всего несколько минут, но запомнил все в мельчайших подробностях – и его лицо в том числе. И теперь я не мог ошибиться, несмотря на сумерки – несмотря ни на что!Таких друзей держит при себе эта странная дама! Не удивлюсь, если помимо сапфических удовольствий, ее сердцу и милы и иные, гораздо менее утонченные и гораздо более изощренные и жестокие. Мои двери, как и двери моей дорогой мадемуазель Альбер, отныне закрыты для сеньоры Безаччо. Твой друг, Мишель. Практически весь следующий день Делия Дево была предоставлена самой себе. Она позавтракала в озаренной солнечным светом, ставшей гораздо более уютной столовой, затем посидела в хозяйской библиотеке и, выбрав себе там легкую книжицу, отправилась в осенний парк. Так прошло утро, наступил день и, наконец, Делия окончательно примирилась с тем, что они с Мадлен ошиблись в своих предположениях относительно сеньоры Безаччо. Осознав это, она принялась размышлять над предложением хозяйки. До сего дня Анри де Венсен был ее единственным мужчиной, и она с трудом представляла себя с кем-то другим. Другая женщина изменой бы не считалась (тем более, ради высшей цели), а вот мужчина, да еще которого надо в спальню волочить волоком… Анри никогда этого не простит, если узнает. Но ведь и он же легко ее бросит, когда она утратит юность и свежесть. Наконец, Делия загадала так: если вечером первой выйдет хозяйка, она откажется от сделки, а если Родриго – то попытает счастья. Пусть распорядится судьба!После прогулки и чтения Делия снова перекусила – уже отменно нежной свининой с черносливом, и поднялась к себе немного вздремнуть. Проспала она крепким здоровым сном до самых сумерек. Проснувшись и приоткрыв дверь, чтобы разведать, есть ли кто внизу, Делия услышала звуки лютни. Приведя себя в порядок после сна, она спустилась вниз и увидела, что играет сама хозяйка, а Родриго сидит все на том же сундуке и слушает, чуть склонив голову набок и перебирая четки. «Такой милашка! – подумалось Делии. – Ах, гори оно все – рискну! В конце концов, добывая секрет, я стараюсь и для Анри тоже!»Подождав, пока мелодия кончится, Делия вошла. – Добрый вечер, сеньора. Вы дивно играете. – Добрый вечер, мадемуазель. Вам хорошо спалось? Надеюсь, мы вас не разбудили. – Нет, что вы! Хотя я была бы рада проснуться под такую музыку. Я спала, как младенец. Сеньор Родриго, – Делия села на стул в стиле ренессанса рядом с хозяйкой, но так, чтобы видеть молодого человека, – и вам доброго утра!– Здравствуйте, мадемуазель, – только и пробормотал Родриго, лишь на мгновение взглянув Делии в глаза и вновь уставившись на свои четки. «А задача может быть и вправду не из легких», – с досадой подумала Делия. Кьяра тем временем колокольчиком вызвала служанку и велела подавать завтрак. Он оказался очень легким: фрукты, мед, свежий хлеб и масло. Делия отказалась от чая или кофе, предпочтя, как и хозяйка, горячий шоколад. Родриго пил теплую воду с каплей меда. – Сеньора, почему же ваш друг почти ничего не ест? – спросила Делия, чтобы как-то завязать разговор не о погоде. – О, наш милый друг – истинный аскет, – поведала Кьяра, окуная ягоду клубники в горячий шоколад. – Наши тела, дорогая моя сестра, – негромко отвечал Родриго, – способны вынести гораздо большие лишения, чем вы можете себе вообразить. Потакая страстям, мы лишь распаляем плоть. – Он поднял взор на Делию. – Я действительно оказался однажды на грани гибели. Моя плоть была истощена до последнего возможного предела. С тех пор никакие лишения не могут быть мне страшны. Делия охотно подхватила:– Я уверена, что это был невероятный духовный опыт! Это настоящий дар: уметь противостоять соблазнам и выносить лишения. Но, если сейчас судьба не требует от вас стойкости, если она улыбается вам, то к чему истязать себя понапрасну? Адам и Ева в раю наслаждались дарами природы и Господа. – То было до грехопадения, мадемуазель. На нас всех лежит печать первородного греха и наших собственных. Делия немного смутилась, не зная, что можно на это ответить. Ее спасла Кьяра:– Но ведь Христос искупил все грехи человеческие, пролив на кресте свою священную кровь. Разве не так, брат?– Есть такие грехи, сестра, которые не смыть даже Христовой кровью… – произнес Родриго с искренней печалью. – Прости, сестра. Извините, мадемуазель. Я вас оставлю. Благодарю…И отставив свой бокал с водой, он ушел. Делия вздохнула и сообщила шепотом:– Да уж, сеньора, и задачку вы мне задали…– Тшшш! – Кьяра поднесла палец к губам и оглянулась, прислушиваясь. «Что за блажь? – недовольно подумала Делия. – Он не мог этого услышать». После второго завтрака Делия вышла прогуляться. В доме Родриго не было, но она надеялась встретить его в окрестностях. Он и правда нашелся у ручья – сидел на древней каменной скамье и, перебирая четки, читал потрепанный и лохматый от закладок карманный молитвенник. – О, простите мсье, – произнесла она, подойдя поближе. – Я никак не ожидала найти вас здесь. Если я помешала вашему уединению, я могу немедленно уйти. – Мне жаль, но вы правы. Вы помешали мне, сударыня, – резко ответил Родриго, искоса глядя даже не на нее, а просто в ее сторону. Делия в эту секунду почти развернулась, будто бы и вправду собираясь уйти, но замерла, осознавая услышанное. – Что, простите?– Вы сказали, что можете уйти, если помешали мне. Вы действительно мне помешали. Прошу вас, мадемуазель Дево, уйдите – ради вашего собственного спокойствия и блага. – Вы дерзки, мсье, – глухим, словно чужим голосом произнесла Делия. – Пусть, – отмахнулся Родриго. Делия поспешила уйти, просто чтобы не ответить дерзостью на дерзость. Но, стоило ей подняться на несколько земляных ступеней вверх, Родриго вновь поднял голову и крикнул ей вслед:– А если вы столь любезны со мной исключительно по просьбе хозяйки… можете больше не стараться. Я не нуждаюсь ни в вашей компании, ни в ее покровительстве. Можете передать ей. Делия пошатнулась, словно от пощечины, а Родриго более на нее не отвлекался, полностью погрузившись в чтение. Дикость и абсурдность минувшего разговора (если, конечно, это можно было назвать разговором), никак не укладывалась в голове. Делия пребывала одновременно в растерянности и в ярости, но, самое ужасное, она чувствовала себя глупо. Пожалуй, дурой в такой крайней степени она себя не чувствовала с детства – с тех пор, как становилась жертвой шуток старших сестер. Госпожу Безаччо Делия обнаружила в ее кабинете, куда ее любезно проводил Робер. – Мадемуазель Дево! Прошу прощения, я лишь закончу фразу, – сообщила Кьяра, поднимая взгляд от черновика письма. – Разумеется, мадам, – согласилась Делия, присаживаясь в кресло у окна и заодно подбирая слова для предстоящего объяснения. Попутно она отметила про себя, что кабинет слишком мрачен и скучен для женской обители. Кьяра заканчивала фразу довольно долго. Наконец, Делия не стерпела. – Вы, сударыня, издеваетесь надо мной? Вы считаете это забавным?– Вы о чем, мадемуазель?– О том, что ваш друг знал о вашей просьбе. – Странно. Я ни слова ему не говорила. Но всегда подозревала, что он не столь глуп, как хочет казаться. Делия сдержанно вздохнула и приосанилась, вспоминая в эту секунду, как она выглядит. Вновь ледяное спокойствие Кьяры осадило ее, словно кнут норовистую лошадь. – А что насчет вашего обещания?– Какого обещания, мадемуазель? У нас, кажется, был вполне ясный уговор: вы скрашиваете одиночество моего друга, я – делюсь с вами моим секретом. Я понимаю, что вашей вины здесь нет, но выполнить условие вы не смогли. Мне очень жаль. Делия, глядя на ее холодное лицо, была готова расплакаться. – Вы – лживая, лишенная всякого понятия о морали женщина. Кьяра улыбнулась. – Допустим. – И я немедленно уезжаю!– На ночь глядя?– Ничего страшного, к полуночи я уже буду в Париже. Вы, кажется, обещали, что ваш экипаж будет к моим услугам в любое время дня и ночи. Прикажите его подать, если в вас остались хотя бы крупицы чести и гостеприимства. – Как вам будет угодно, мадемуазель Дево. Экипаж будет готов через полчаса. Можете идти собирать свои вещи. Быстро собрав оба своих саквояжа и не позабыв даже шляпную картонку, Делия сдержанно простилась с хозяйкой, спустившейся ее проводить, и запрыгнула в экипаж. Робер, сидящий на козлах, щелкнул кнутом, и Делия, наконец, покатила прочь из странного дома. «Надо будет непременно рассказать Мадлен, какую глупость она выдумала!» – решила Делия, и на душе у нее немного полегчало. Домой Делия прибыла, разумеется, заполночь. После тишины поместья ночной Париж ослеплял и оглушал пуще прежнего – так очаровывает аромат духов после горьковатого запаха свежего кофе.

«Париж…» – мысленно вздохнула Делия, ступая на камни мостовой. Завершилось ее короткое, но безумное путешествие, она вернулась в свою милую квартиру и запретила себе думать о скоротечности юности и жизни. На пороге ее встретила заспанная, суетливая горничная. – Здравствуйте, мадемуазель!– Мсье де Венсен приезжал, Клодетт?– Конечно, мадемуазель. Он прочел письмо. – Он оставил ответ?– Нет, мадемуазель. – Велел передать что-то на словах?– Нет, мадемуазель. – Ладно. Приготовь мне ванную, Клодетт. – Слушаюсь, мадемуазель. Оставшись в своей комнате в одиночестве, Делия открыла высокое окно, выходящее на тихую улочку с рядом золотых каштанов, примыкавшую за углом к большому бульвару. В воздухе уже чувствовался запах приближающейся зимы… Делия оставила окно открытым – ей хотелось, приняв горячую ванну, прийти затем в прохладную, свежую комнату. Надо будет только не забыть велеть Клодетт закрыть окно. Делия чуть откинула краешек одеяла с кружевной оторочкой. Наутро Делия написала маркизу еще одно письмо, в котором рассказала о том, как соскучилась и как хочет скорее его видеть. Затем Делия отправилась в театр. В это утро она была странным образом исполнена боевой решимости: она будет танцевать еще несколько лет, и будет танцевать еще лучше. Она измотает свое тело, но заставит его станцевать главную партию, заставит сделать так, чтобы ее запомнили…Театр встретил Делию спокойно, буднично. Как раз начались репетиции следующего балета, и Делии не досталось в нем заметной роли, а потом ей шепнули, будто второй дублершей примы собираются вновь назначить вернувшуюся после болезни в театр итальянку Сорелли. – Сорелли? – шепнула Делия в ответ. – Но ведь все знают, что она не болела, она родила. – Да, дочку. Удивительно, что она теперь танцует не хуже прежнего. – Но кто же будет первой дублершей примы?– О, ее никто заменять не собирается. Корделия Дево оказалась повергнута если не в отчаяние, то в самое темное смятение. Что бы ни произошло, такие новости стоило срочно обсудить с маркизом!И маркиз ждал ее дома. Делия, лишь теперь осознав, как сильно соскучилась, бросилась к нему в объятия, но наградой ей стал весьма холодный поцелуй. – Мадемуазель, я ждал вас. Нам нужно поговорить. – Я вся – внимание. Я всегда рада вас видеть, мсье. Они сели в гостиной. Горничная затихла в глубине квартиры – никто не просил ее подать легкий ужин, кофе или вина. – Мадемуазель, – заговорил Анри де Венсен, – в глазах закона вы не являетесь моей женой. Однако мы никогда не скрывали нашей любви от общества. Я смел надеяться, что мое к вам теплое отношение может служить залогом вашей верности. – Делия хотела было заверить маркиза, что безусловно может. Но маркиз словно не желал слушать. – Я верил вам, мадемуазель. Я любил вас. В глазах у Делии чуть потемнело. – Мсье… – прошептала она. Маркиз продолжал. – Вы предали мое доверие, мадемуазель, и бросили тень на мою репутацию. Вы провели несколько дней в обществе другого мужчины. Думаете, это могло остаться незаметным для Парижа?– Я не желала этого! Прошу, Анри, позвольте все вам объяснить!– Не теперь, мадемуазель. Нам придется расстаться на какое-то время. Делия чувствовала, как по щекам бегут горячие слезы. Все происходило так стремительно, она не успевала осознать, сообразить, что к чему. Ей казалось, что все это неправильно, несправедливо и просто-напросто ужасно. – Мы не будем с вами видеться? – спросила она, преодолевая дрожь в голосе. – Не будем. И долго. И еще я на время подыскал вам другое жилье, мадемуазель. Эту квартиру вам придется оставить в ближайшие два дня. Все необходимые приготовления и распоряжения я сделал, можете ни о чем не беспокоиться. Анри перевел дух. А Делия никак не могла взять в толк услышанное. Маркиз де Венсен не стал дожидаться просветления – поцеловал ее в лоб и ушел, оставил собираться с мыслями и собирать вещи. Увы, Корделии Дево, однодневной легкокрылой сильфиде, действительно ничего не оставалось, кроме как собрать вещи и переехать в новый дом – намного дальше от улицы ле Пелетье. К счастью, маркиз и это новое, скромное жилье оплатил на полгода вперед. Как и услуги горничной. Правда, теперь она не жила в одном с хозяйкой доме, а приходила каждый день, кроме воскресенья. Делия отчаянно верила, что все однажды наладится. То, что маркиз оплатил ей жилье, она считала доказательством возможности продолжения счастливого романа. Гораздо более ее тревожило то, что она вновь оказалась в кордебалете и, кажется, теперь навсегда. Опали крылышки сильфиды-однодневки. Накануне Рождества маркиз де Венсен объявил о своей помолвке. Многие свободные невесты Парижа почувствовали досаду. Делия Дево в тот день не почувствовала ничего. Кажется, она и вовсе узнала об этом последней, как и положено призраку в последнем ряду кордебалета. На взгляды других она не обращала внимания. А может, ей и в самом деле было все равно?Настоящим ударом стало письмо от самого маркиза, в котором он сообщал, что не сможет оплачивать ее жилье и услуги горничной далее оговоренного срока, поскольку не имеет права стеснять в средствах свою семью. Тут Делия почувствовала ледяное дыхание смерти – нужды, болезни, голода, старости…Что ей делать теперь?Конечно, в театре ей платят жалование, но его едва ли хватит на достойную жизнь, к которой она привыкла. Ведь не может же она после всего, что было, вновь довольствоваться маленьким гардеробом, старыми сережками или снимать комнату с другими такими же юными безвестными балеринами. Да не такая уж она и юная теперь, а ее бывшие соседки уже прижились на небольших ролях, а одна счастливо вышла замуж. Корделия Дево пошатнулась на краю пропасти. С горечью вынуждена она была признать, что нуждается в новом покровителе. Еще более горькой стала мысль о том, что среди знакомых ей мужчин нет ни одного подходящего. Она не блистала в полусвете достаточно ярко, чтобы обзавестись необходимым количеством поклонников. Помощь пришла от старого союзника – от Мадлен. Неизвестно, намеревалась ли та в самом деле поучаствовать в судьбе подруги или просто утешала собственную совесть, отсылая короткую записку. «Я лишь недавно узнала о твоих бедах. Как я сочувствую тебе! Поверь, никто в Париже, да может быть и во всем мире, не понимает тебя так, как я. Если я чем-то могу тебе помочь, напиши, дорогая…» – значилось среди прочего. И Делия написала. Вкратце пожаловавшись на злоключения, она призналась, что помощь ей очень нужна, ведь «во всем мире нет никого, кто бы позаботился обо мне». Мадлен долго не отвечала. Делия молилась и надеялась, что Мадлен не только всерьез предлагала помощь, но и верно поняла ее намек. О, конечно, Мадлен поняла! В следующем письме она пригласила Делию прийти к ней назавтра в гости – ровно в одиннадцать часов утра на чашечку кофе. Как скоро стало ясно, само утреннее кофепитие не имело значения. Делия пришла ровно к назначенному времени и в прихожей квартиры Мадлен разминулась с неким мсье. Мсье был немолод, сух. Милую мадемуазель он поприветствовал без лишних слов, просто прикоснувшись к полям цилиндра. Медленно склонил голову, крайне внимательно оглядывая ее лицо и фигуру. Мсье ушел, Делия осталась. – Что ты скажешь про мсье Дюпона? – поинтересовалась первым делом Мадлен. – Он большой ценитель балета. Делия изобразила задумчивое смущение, но на самом деле ей было страшно. Она понимала, к чему идет дело, и что Мадлен собирается ей предложить, но ощущение осязаемого края пропасти никуда не исчезло. – Мсье Дюпон очень мил. – Он чудесный человек! Занимается банковским делом, давно и несчастливо женат, хочет только заботы и определенности. Обещал быть у меня в эту субботу, на ночном сеансе столоверчения. Обязательно приходи, дорогая. Будет изумительный медиум из Лондона. Конечно же, Делия обещала прийти. Разве был у нее выбор?Этот вопрос не давал ей покоя: «У меня есть выбор?». И еще: «Почему не пишет Анри?» Она никак не могла привыкнуть к мысли, что он больше не напишет. До сеанса столоверчения оставалось двое суток, когда Делия решила покончить с прошлым. Так ей казалось. Она решила взглянуть на избранницу маркиза – просто убедиться, что она действительно существует. Делия была уже наслышана о ней. Невеста, юная и без большого приданого, обладала, однако, прекрасной родословной – цветочек этот произрастал на одной из ветвей рода де Бриеннов. Жюльетт, младшая дочка, любимица бабушки. Старшая ее сестра вышла замуж в этом году, вторая – была помолвлена. И вот, после репетиций в театре, когда на Париж уже опускались светлые зимние сумерки, Делия пришла к дому де Бриеннов, к дому, в котором с такой поразительной частотой гремели свадьбы. Вот он – старинный особнячок с кованой оградой, переживший Революцию. Высокие золотые окна светились еще ярче на фоне темных каменных стен, и Делии вдруг вспомнилась, как она еще девочкой стояла у витрин лавок с игрушками и сладостями. Когда мать вышла замуж второй раз и вместе с отчимом они переехали в Париж, казалось – конец нужде, нищенской жизни. Но нужда настигла их и в Париже, только эта была не просто изматывающей, но и жестокой – она дразнила их, словно солнечными зайчиками, отблесками иного мира, существующего рядом с ними. Старших дочерей, сестер Делии, выдали замуж еще до отъезда, но всех трех, как оказалось, неудачно. Надеялись на хорошую партию для нее. Отчим, ремесленник, занимавшийся починкой музыкальных инструментов, смог воспользоваться немногими удачными связями и отдать падчерицу в обучение балетному мастерству. Учителя сразу заметили в девочке природную гибкость, грацию и умение запоминать и безупречно повторять все фигуры. Вскоре мать слегла от чахотки, а отчим без нее спился от горя. Они не дожили до знакомства Делии с Анри де Венсеном. Любила ли она его? Была уверена, что любила. Как можно не любить красивого молодого мужчину, который содержит тебя и с наслаждением делит с тобой постель?В памяти возникло лицо мсье Дюпона, и декабрьская стужа, словно вода, просочилась сквозь подметки сапожек. Его тело, должно быть, отвратительно. Но если он будет добр к ней, быть может, стоит проявить немного терпения? Пара ночей в неделю – неплохая плата за сытую жизнь. Возможно, Делия даже привыкнет к нему, как привыкла к маркизу. Но вначале она взглянет в глаза Жюльетт де Бриенн. О нет, она не позволит так просто вышвырнуть себя из теплой уютной квартиры, вычеркнуть из жизни и начать все с девственно-чистого листа. Пусть молодая запомнит, на что был способен ее супруг. Отворив калитку, Делия Дево направилась к дому. На стук открыла пухленькая служанка. – Я должна видеть мадемуазель Жюльетт де Бриенн по неотложному делу. Ее впустили в переднюю. – Как о вас доложить?– Корделия Дево. Не дождавшись продолжения, служанка ушла докладывать о визите. Делия глядела в зеркало и чувствовала себя, словно перед выходом на сцену. Очень важно сегодня сыграть свою роль хорошо – чтобы стать тихим вкрадчивым призраком, отравляющим самые безмятежные моменты супружества. Служанка долго не возвращалась. Делия изучила всю прихожую. Когда, наконец, ее повели наверх, она невольно подумала о том, что ей нравится в этом доме. Да, здесь она хотела бы жить. Дом был очень старым и уютным, обжитым, и в этот вечер на кухне пекли что-то сладкое и горячий сахарный запах тек по коридорам и комнатам. Увы, сейчас в этот сахар добавят щепотку соли!Однако когда Делию пропустили в услужливо открытую дверь, которую затем захлопнули, она увидела перед собой не юную Жюльетт. В окружении обитых темным бархатом, словно нависших под грузом картин в тяжелых рамах стен, она увидела старуху. Старуха сидела за письменным столом, напоминающим саркофаг, глаза ее поблескивали, поблескивали и серьги с рубинами. – Мадемуазель Дево, – протянула она глубоким женским басом. Эта женщина – почему-то не хотелось более называть ее старухой – безупречно владела своим голосом, собой, ситуацией. Похоже, именно она владела этим домом. – Мадам де Бриенн?– Именно. Обычно я говорю гостям «добро пожаловать». Однако сейчас не совсем тот случай. Я слышала о вас. Не о вашей карьере в театре, а о ваших отношениях с маркизом де Венсеном. Об этом знал весь Париж, разумеется. Кроме, возможно, моей внучки. Хотя… кто знает, что на самом деле известно детям? Но она – невинное, чистое создание, я не хочу, чтобы ее что-то тревожило. Как я поняла, вы в последнее время стеснены в средствах. Могу предложить вам некоторую сумму, которая придется, полагаю, весьма кстати…– Я не шантажистка! – выпалила Делия. – Я пришла лишь затем, чтобы предупредить вашу внучку о том, с кем она собирается связать свою жизнь. – О ней есть, кому позаботиться, это не ваше дело. Что ж, как вам угодно. Дважды я свое предложение не повторяю. Раз деньги вам не нужны, вы их не получите. Сейчас вы уберетесь прочь из моего дома и никогда не переступите его порога. Вы не посмеете говорить с моей внучкой или писать ей. Иначе очень горько пожалеете. Я не шучу и не пугаю вас понапрасну, мадемуазель. Маркиза я предупрежу на ваш счет, и все дела с вами он будет вести через меня и никак иначе. Мне не по нраву этот франт, но его любит моя внучка. Что поделать… Убирайтесь. Началась пурга, и в новой квартире Делии стало особенно холодно. Делия пыталась согреться и отвлечься, отрабатывая движения новой роли. Но ее душили слезы досады и обиды, безликий танец давался слишком легко, а комната, в которой она занималась, была вовсе не предназначена для занятий балетом. Это была гостиная, из которой вынесли мебель, поставили два ростовых зеркала, а к стене прибили брусья балетного станка. Заниматься стало возможным, но Делии никак не удавалось избавиться от мысли, что это гостиная, что она выглядит ужасно глупо, танцуя без всякой музыки, отрабатывая танец очередной нимфы или крестьянки – одной из многих, или, что еще печальнее, – главной партии… которую ей никогда не дадут. «Все кончено, – подумала Делия, совершенно замерзнув. Она надолго замерла у зеркала, а платье для занятий было слишком легким. – Хватит». Она завернулась в халат и шарф, взяла с кухни хлеба и сыра, бутылку вина, и села у камина.

Вначале сыр был отвратительно холодным, но потом Делия насадила кусок хлеба на спицу и поджарила над огнем. На горячем хлебе сыр подтаял и согрелся. Тепло огня перешло с хлебом в желудок. Вино согревало… Мысль побежала вслед за кровью. Как она могла отказаться от денег? Разве они могут быть лишними в ее нынешнем положении? Даже пусть мсье Дюпон окажется добрым и щедрым. Надо уметь самой о себе позаботиться. Интересно, что скажет Анри де Венсен, когда мадам де Бриенн, как и обещала, известит его о поведении его бывшей любовницы? Неужели он совсем не тоскует?Делии впервые в жизни захотелось написать ему самой. Но ведь это неприлично да и попросту жалко – вымаливать крупицы даже не любви, а просто внимания – в ее нынешнем положении. В ее нынешнем положении…Не написать ли Анри, что она беременна? Они расстались два месяца назад. Конечно, слишком долго, но… он же мужчина. Для него деторождение – это тайна. Если она напишет, что боялась его тревожить, не убедившись окончательно… Что он подумает, почувствует? Пусть он не возьмет ее замуж, но, быть может, они будут время от времени видеться. А что до ребенка – она танцевала, будучи уже в положении, вполне мог случиться выкидыш. И Делия зажгла свечи на столике у окна и, дрожа от холода, написала письмо. На утро, как ни удивительно, письмо показалось ей недурным. Более того – Делия была в восторге от своей задумки!Когда пришла горничная, Делия велела отправить письмо по указанному адресу с посыльным и вручить лично маркизу де Венсену. А сама отправилась в Оперу – предстояли репетиции и вечерний спектакль. Весь день Делия провела, находясь мысленно где-то очень далеко: возможно, с отправленным письмом, а возможно – уже на сеансе столоверчения. Свою маленькую партию она станцевала, как всегда, чисто и безупречно. После поклонов, быстро переодевшись, поспешила домой. Горничную в этот вечер она попросила задержаться, чтобы помочь ей привести себя в порядок перед важным вечером – сменить платье, затянув потуже корсет, уложить волосы…Выпорхнув из фиакра и скрывшись в подъезде дома, Делия замерла на секунду-другую. Никак не могла она привыкнуть к этому сумрачному подъезду. Да, сам по себе дом был неплох, большинство небогатых парижан не отказались бы переехать в такой, но по сравнению с ее прошлым…– Мадемуазель Дево? – спросили из темноты. – Да, – растерянно ответила Делия. Темнота сконцентрировалась в двух мужских фигурах, явившихся со стороны чулана – того, на месте которого в более приличном доме находился бы консьерж. Делия не успела испугаться или хотя бы подумать о том, что она в опасности, а одна фигура уже схватила ее сзади за локти, а вторая сделала одно быстрое точное движение. Темные фигуры уже выскользнули за дверь и растворились в сумерках, а Делия только-только осела на пол и нашла в себе силы закричать. Наверное, она никогда не чувствовала такой сильной физической боли. В отчаянии понимала она, что без посторонней помощи не поднимется – просто больше не сможет встать на левую ногу. Становилось все холоднее. Холод озверевшей, полуоколевшей собакой обгладывал Париж, трясся, звеня стеклами окон, выл на улицах. Те, у кого не было крова, гибли в каменном лабиринте города. Страдали от холода и те, кто имел крышу над головой, но был болен, немощен, не мог ходить. Делия лежала в кровати с примотанной к ноге шиной, под всеми имевшимися в доме одеялами и днем, когда в комнате топился камин, она еще могла спать и вообще хоть как-то жить. Ночью, когда остывала грелка, которую оставляла ей горничная, Делия сходила с ума от холода, она дрожала, плакала, не в состоянии согреться. Делия пожертвовала своим любимым кольцом с рубином – отдала его горничной, и теперь та приходила и по воскресеньям. Но по ночам Делия оставалась одна – от сумерек и до сумерек. Каждую ночь ей казалось, что она не доживет до утра. Так что начавшиеся жар и лихорадку она восприняла как благословение – они согревали не хуже коньяка и уж точно лучше, чем он, дурманили разум и притупляли боль. Делия лежала совершенно одна. Один раз к ней заглянула Мадлен – на следующий день после ночи столоверчения, чтобы узнать, почему она не осчастливила своим присутствием мсье Дюпона. Узнав, что случилось, Мадлен вначале онемела, но затем нашла слова утешения и обещала прислать знакомого врача. Врач пришел. В первый раз, осмотрев больную, он согласился с рекомендациями своего коллеги, посетившего ее прежде, вновь наложил шину и обещал навестить пациентку на днях. На днях пациентка уже билась в лихорадке. Доктор оставил пузырек лекарства, выписал рецепт для аптеки и ушел, не сказав, когда ждать его в следующий раз. Быть может, как хороший знакомый Мадлен он уже был в курсе, что Делия Дево мертва для полусвета, а нынешнее сочетание болезней грозило добить ее очень скоро.

А вечером следующего дня к мадемуазель Дево неожиданно нанесла визит Кьяра Безаччо. Горничная давно ушла, грелка уже потихоньку остывала. Делия пыталась дремать и насильный скрежет в замке приняла за частичку бреда, принесенного лихорадкой. Но то Робер открывал ее дверь шпилькой своей госпожи. Вскоре они вошли. Кьяра была в платье темно-вишневого бархата и длинном жемчужном ожерелье. И с неизменным тяжелым золотым медальоном на шее. В затхлый запах болезни влился аромат вечерних духов. – Мадемуазель Дево… – пробормотала Кьяра. – Я только узнала, что случилось. Мне так жаль! Мадемуазель Дево, вы меня слышите?Делия, кажется, вполне поняла, что перед ней не видение и не призрак, а Кьяра Безаччо во плоти, и честно попыталась ей ответить, но смогла только медленно моргнуть и выдавить из горла хриплый шепот. Кьяра оглянулась на Робера и заметила, как он украдкой трет одной рукой о другую. – Здесь холодно?– Да, госпожа. – Нужно развести огонь… Я займусь домом. А ты пойди, раздобудь каких-нибудь приличных еды и питья. Что понадобилось бы больной в таком состоянии?Робер пожал плечами, но ничего не сказал – послушно отправился исполнять. Кьяра, повесив в шкаф накидку, бросив на стол ридикюль и веер, развела огонь в камине, подоткнула подушки Делии. И замерла у ее постели. Она испытывала чувство вины и досады – ей казалось, что именно она по неосторожности выдернула карту из основания карточного домика хрупкой жизни Корделии Дево. Делия пошевелилась, вновь открыла глаза, попыталась что-то сказать. – Тихо, тихо. Берегите силы, – попросила Кьяра. – Я побуду здесь. Пришедшая поутру горничная обнаружила гостей у своей больной хозяйки. Горничная получила очень хорошую плату и указание жить в квартире мадемуазель Дево и заботиться о ее здоровье. – О любых изменениях сообщайте мне немедленно, – велела Кьяра, вручая горничной листок с адресом. – А также обо всех визитерах и о ее действиях. Если таковые будут. Я постараюсь навещать ее каждый вечер. Первым визитером, явившемся вечером того же дня, оказался Жюль Серро. Он помнил, как Делия навестила его во время его болезни и, видимо, хотел теперь то ли из сочувствия, то ли из вежливости, справиться о ее здоровье. Пробудившись от бреда, словно цветок – от полива после засухи, Делия не только узнала гостя, но и смогла поприветствовать его, и даже попросила подать ей перо и бумагу. Выглядела мадемуазель Дево слабой, изможденной, но вполне разумной, так что перо и бумагу ей дали. Вернее – бумагу и карандаш, поскольку последние чернила засохли в чернильнице. Писала Делия быстро, сбиваясь со строк, зачеркивая. Наконец, она кончила письмо, сложила лист и вычертила адрес. – Прошу, Жюль, запечатайте и отошлите. Вас не затруднит?– Нет, что вы, мадемуазель! Я с радостью окажу вам услугу. – Благодарю. Передайте всем в театре, что я не оставлю их надолго. Пока ведь есть дублерша. Как ваше здоровье, Жюль?– Прекрасно, мадемуазель. Делия улыбнулась, прикрыла глаза, словно собираясь с мыслями. Но так и не смогла их открыть – погрузилась в дрему, хотя и продолжала пытаться что-то бормотать. Жюль понял, что ему лучше уйти. На одно мгновение сомнение овладело им: не оставить ли это письмо здесь, на столике у кровати. Но ведь он обещал больной его отправить. И Жюль запечатал и отправил. Захотел навестить Делию и брат Родриго – он прибыл вечером вместе с Кьярой. Делия чувствовала себя немного лучше, но о своем опрометчивом письме помнила смутно, как и о его содержании. Она помнила, что очень хотела написать Анри – но не более. Пока Кьяра расспрашивала горничную о том, как прошел день, Родриго тихо сел у постели больной. В это мгновение он как никогда напоминал священника. – Мадемуазель, слышите ли вы меня? – спросил он. – Да, – вымолвила Делия. – Я должен попросить у вас прощения за несколько грубое обхождение. Я, увы, далек от светской жизни, и нравы современного общества немало меня шокируют. Но и вам, вероятно, стоит осознать, сколь неправедна была ваша жизнь, мадемуазель. Ведь сейчас вы пожинаете плоды своих собственных грехов. Есть ли у вас духовник?Делия только мотнула головой. – Печально, – вздохнул Родриго. Вошла Кьяра. – Братец, довольно! Бедняжке и без того плохо. – Духовное лекарство никогда не может быть лишним. Даже если оно горько. – Не вовремя принятое и в излишнем количестве лекарство превращается в яд. Если ты намерен терзать мадемуазель Дево назиданиями, лучше пойди, напитайся духовной пищей. Раз уж во всякой другой предпочитаешь себе отказывать. Родриго, и без того бледный и осунувшийся, вовсе сник. – Ты зла, сестра.

Более ничего не сказав, он сжал четки и стремительно вышел прочь из комнаты. Кьяра присела на освободившийся стул. – Вы можете говорить, мадемуазель?– Сегодня, кажется, да. – Вы и выглядите немного лучше. При должном уходе вы скоро пойдете на поправку…– Стоит ли тратить на меня время? – слабо усмехнулась Делия. И сама изумилась сказанному. Отчаянно захотелось плакать, но сил на слезы пока не было. – Не говорите так, – попросила Кьяра. – Вы на самом деле не беременны? Простите за этот вопрос, но слухи в Париже разносятся скоро…– Нет. – Жаль. Ребенок мог бы стать большой радостью. Я бы помогла вам. Ведь в случившемся есть доля и моей вины. Вы должны выжить. – Выжить для чего?– Трудно сейчас сказать. Жизнь бывает очень непредсказуема. Но вы не узнаете, если сдадитесь. – Моя жизнь вполне предсказуема теперь, сеньора. Если вы, как и говорите, примете в ней участие, лучшее, что мне грозит – быть у вас на пожизненном пансионе. Я больше никогда не выйду на сцену…Делия почувствовала, как сломанная нога под одеялом непроизвольно дернулась, и все тело пронзила острая боль. Делия вскрикнула и, наконец, заплакала. Кьяра позвала горничную и спросила, есть ли в доме какое-то успокоительное средство. Горничная ответила, что, наверное, только коньяк. Так что Делии дали немного коньяка и, приглушив свет в комнате, оставили отдыхать и приходить в себя. Разговор с Кьярой отнял у Делии едва накопившиеся крохи сил. После нескольких глотков коньяка она погрузилась в тревожный сон, нарушаемый то бредом, то обрывками реальности. Вначале ей померещилось, что балдахин, собранный у изголовья кровати, – это занавес. А она лежит на сцене в пустом зале, в полутьме, со сломанной ногой. Потом вдруг сценой обернулась сама комната. И по сцене ходили горничная, Родриго, Кьяра… Кьяра собиралась уходить со сцены куда-то прочь, в темноту и, кажется, звала Родриго с собой, но тот отказывался. Горничная ушла, словно сыграв свою роль, ушла и Кьяра, Родриго один остался сидеть в дальнем углу. Темнело. Родриго напряженно молчал, словно выдерживая драматическую паузу перед тем, как сказать или сделать что-то очень важное для сюжета. Пауза, однако, затягивалась. Делия время от времени открывала глаза, смотрела на Родриго, ждала, что же он сделает, но тот продолжал просто сидеть, перебирая четки. И Делия вновь засыпала. Потом в темноте, под душным жарким одеялом ее пытался обнимать Анри, а она не знала, как ей вывернуться из объятий, не повредив при этом больную ногу. Но потом она откинула краешек одеяла и Анри исчез. В следующий раз Делию потревожил не жар, а холод. Ее лицо, шею, плечи и одну руку, выпавшую из-под одеяла, омывал ледяной сквозняк. Делия не сразу смогла открыть глаза, но когда, наконец, огляделась, онемела от ужаса. На подоконнике распахнутого окна, скорчившись, сидел человек. Вместе со сквозняком до Делии доносился запах перегара и грязного тела. Человек сложил и убрал в карман нож, которым открыл щеколды окна, и бесшумно спрыгнул на пол. Ноги его были обмотаны в тряпицы поверх ботинок – то ли для тишины, то ли за неимением теплых сапог. Сердце Делии отчаянно забилось, подгоняемое жаром и лихорадкой. Она вжалась в кровать и бросила умоляющий взгляд в угол, где сидел Родриго. Но Родриго уже не сидел – он приближался к грязному человеку в обмотках. Только приближался очень медленно и выставив руки вперед, словно защищаясь. Почуяв неладное, человек огляделся… и вновь повернулся к Делии. Ничто в комнате не насторожило его. Дальнейшая сцена была разыграна очень быстро. Человек схватил одну из подушек окружавших Делию, а Родриго подскочил со скоростью кошки. Схватив человека за волосы, он запрокинул его голову назад, так что у того выгнулся и едва не хрустнул позвоночник, и разорвал зубами горло. Вместе с содрогающимся, еще сжимающим подушку телом, Родриго повалился на ковер. Делия зажмурила глаза, смертельно боясь их открыть и вновь увидеть комнату – совсем как в детстве. Слыша звуки торопливых, жадных глотков, она дрожала от ужаса, больную ногу свело судорогой, но Делия так и не смогла закричать. Страх, младенческий, первобытный, звенел где-то в глубине ее тела, распирал – будто осьминог, напрягший разом все мышцы своего бескостного тела. И вдруг – всё. Спазм прокатился где-то в глубине, в самой утробе, выжигая страх и все, что она чувствовала. В ушах уже колотились не бешеные удары сердца, а сплошной гул. Делия больше не слышала того, что происходило на полу у ее кровати. В следующее мгновение она лишилась сознания. Уже перед рассветом сквозь забытье донесся возглас Кьяры, полный изумления и досады. Она выругалась по-итальянски, изо всех сил стараясь не сорваться на крик, а затем спросила:– Где горничная? Она что-нибудь слышала?– Не слышала и не появлялась, – умиротворенно отвечал Родриго. – Не тревожься, сестра, он был грешником. Делия услышала осторожные шаги, и затем легкая рука осторожно коснулась ее лба и волос. Глаза открыть она не смогла. – Ей совсем плохо… – Кьяра вздохнула. – Ладно, давай вначале найдем последнее пристанище для этого грешника. Вечером следующего дня пришел доктор, но обнаружил, что в его услугах в этом доме более не нуждаются. Увы! Корделия Дево лежала на большом столе, выставленном в балетную комнату, холодная и бездыханная, одетая в простое синее платье. При ней находились молодой священник (во всяком случае, доктор решил, что это священник) и сеньора Безаччо. Выразив соболезнования, доктор ушел. Тем же вечером Мадлен Альбер прислала огромный венок бардовых, почти черных роз. Так и опустился занавес, и первый акт был окончен…На склоне октября 1873 года Опера на улице ле Пелетье сгорела дотла за одну кошмарную ночь. Но жизнь кипит и неумолимо мчится вперед – особенно, парижская жизнь. Гранд Опера распахнула свои двери год спустя – еще более роскошная, чем старый театр. Многие имена, знакомые публике, появились на новых афишах. Одним из таких имен стало имя Сорелли, вернее – Ла Сорелли. Только в новом театре танцевала уже юная балерина – дочь, перенявшая талант и красоту своей матери. Многие ценители балета сходились во мнении, что мать и дочь удивительно похожи и видели в этом еще один повод порадоваться, как ярок и неостановим круговорот жизни…Тем символичнее и красивее казалась им сцена воскрешения Жизели. Сорелли прекрасно передавала и печаль нежной виллисы, ее тоску по ушедшим жизни и любви, и в то же время – восторг от самой возможности вновь танцевать. Мертвые могут вставать из могил – это было так хорошо известно одной из виллис, безликому призраку во втором ряду свиты богини Мирты. Только этот призрак знал и то, что танцевать так бойко и легко в первые же минуты после воскрешения, как это делает Жизель, вряд ли получится. Призрак помнил, что пробуждение к новой жизни не дарит легкости – оно похоже на болезнь, оно похоже на саму смерть от холода и голода, когда ты в самую последнюю секунду еще чувствуешь свое окоченевшее тело, но ни пошевелиться, ни позвать на помощь, ни вздохнуть уже не можешь. Только секунда эта длится очень-очень долго…– Мадемуазель Дево, вы слышите меня? Не бойтесь… – голос доносился будто сквозь воду. – Не бойтесь, я здесь. Вы чувствуете мою руку?Делия действительно чувствовала, что ее ладонь сжимает другая – гораздо более теплая и гибкая по сравнению с ее. Потом живое тепло коснулось ее губ – несколько капель питья проскользнули на язык и в горло. Вкуса она ощутить не успела, но подумала тогда, что это лекарство, ибо ей в то же мгновение стало легче. Она смогла сделать глубокий вдох и с посторонней помощью сесть. Ей утерли губы платком и стали растирать руки и лицо, словно замерзшему или лишившемуся чувств человеку. Ее тело и вправду замерзло, но это более не причиняло ей боли или беспокойства. Делия открыла глаза. Она сидела на столе в балетной комнате, а за руки ее держали Кьяра Безаччо и брат Родриго. Смутно припомнила она, что была больна, а затем само собой ожило в памяти кошмарное видение – ночной убийца и Родриго, грызущий ему горло. Повинуясь инстинкту, Делия отшатнулась от Родриго и схватилась за Кьяру. Тот смиренно и печально опустил глаза. Кьяра тихо рассмеялась. – Не тревожьтесь, он совершенно не опасен для вас, мадемуазель. К сожалению, мой добрый брат предпочитает изводить себя жестоким целибатом, не утоляя жажду, когда это необходимо. Делия не верила успокаивающим словам Кьяры, потому что просто не понимала, о чем та говорит. – Какую жажду?– Назовем ее жаждой жизни. Вы хотели знать секрет моей молодости, мадемуазель? Вот он – я давно умерла и больше не старилась ни на день. Перед смертью мне влили в жилы Древнюю кровь, она и вернула меня к жизни. К сожалению, с тех пор необходимы регулярные новые вливания. – Нет… – прошептала Делия, чувствуя, как содрогается от отвращения, как внутри разрастается чувство похожее на тошноту от долгого сильного голода. – Что за гадкая шутка? За что вы меня так мучаете?Она вывернулась из рук Кьяры, соскочила на пол… Замерла. Покачнулась, пробуя левую ногу. Кьяра пожала плечами. – Я надеялась, что вы будете рады хотя бы этому. Вы сможете вновь выйти на сцену. Правда, не сейчас. Сейчас вы мертвы для всего Парижа, пусть так пока и будет…Делия скользнула рукой под юбку, схватилась за колено – да, нога и вправду была цела, и мышцы послушно и верно потягивались под ладонью. Но она продолжала ощущать мертвенный холод в каждой жилке. Тело подсказывало ей, что Кьяра говорила правду.

Дрожащими пальцами Делия дотронулась до своих губ и вопросительно взглянула на Кьяру. Та грустно улыбнулась. – Нет-нет, сейчас это была лишь капля моей крови, чтобы помочь вам проснуться. Вливать Древнюю надо до смерти. После – уже слишком поздно… Простите, что не спросила вашего разрешения, но вы были уже в таком состоянии, что не могли бы его дать. Пожалуйста, не бойтесь. Я помогу вам. Делия медленно выпрямила спину, повернулась. Из противоположного угла на нее взглянуло через плечо ее собственное отражение в зеркале. Такое бледное, с болезненно внимательными глазами. Делия вся повернулась к зеркалу, шагнула к нему. Поддев юбки вровень с кружевными оборками панталон, она сделала еще один шаг – уже манерно, точено, вытягивая ножку, будто шла по сцене – и еще один, и еще… Родриго смутился и отвернулся к окну, Кьяра улыбалась, будто глядела на ребенка. Остановившись у самого зеркала, Делия заметила прислоненный к стене в углу венок почти увядших роз. – Что это?– Это прислала мадемуазель Альбер. – Как мило с ее стороны…Делия отпустила юбки, и они с шорохом хлынули вниз. – Я вижу, вы довольны результатом, – отметила Кьяра. – Движения очень странные… Ноги слушаются, но я делаю все, словно преодолевая онемение. – Это оттого, что вы голодны. Все пройдет, когда… Когда вы немного выпьете. Открыв рот, чтобы задать следующий вопрос, Делия замерла и бросила настороженный и все еще недоверчивый взгляд на Родриго. – Забудьте! – велела Кьяра со смехом. – Одним из тех, кто скрашивал мое одиночество в Париже, был Жюль Серро и, как вы могли убедиться, он жив и прекрасно себя чувствует. Если не считать нескольких истерик. – Как же и с кем мне предстоит скрашивать свое одиночество?– Я уже позаботилась о компании на сегодняшний вечер, мадемуазель Дево. Надеюсь, это будет приятный сюрприз. – Мадемуазель Дево, вы едва не сломали мне руку! – кокетливо заметил Поль Моруа, красавец, исполнявший роль лесника. Чтобы сказать это, ему пришлось преследовать стаю кордебалета в коридорах, ведущих в гримуборные, и аккуратно оттеснять Делию от общей массы. Но никакая аккуратность не спасла его от колких взглядов и смешков остальных девиц. Делия в притворном изумлении распахнула глаза и поджала губы, скрывая улыбку. – Вы едва не сломали мне руку, – повторил Поль, дождавшись, пока остальной кордебалет скроется в гримуборной, – когда волокли на верную смерть по приказу вашей госпожи! Я просто хочу знать – неужели ваше сердце не дрогнуло?– Простите, я не хотела сделать вам больно. Дайте взглянуть… – Делия, обвила пальцами его руку, оттянула рукав, обнажая предплечье. – У вас даже не осталось синяка. Какой же вы неженка!Поль усмехнулся. – Вам недостаточно раны в моем сердце?Делия отпустила его руку и, смерив танцовщика холодным взглядом, всерьез вознамерилась уйти. Поль опомнился. – Извините, если я позволил себе лишнего. Если вам угодно, мадемуазель, можете все же сломать мне руку, но разрешите сопровождать вас. – Сопровождать куда?– В один чудный ресторанчик…Делия расхохоталась – так искренне и громко, что Поль, смутившись, огляделся по сторонам. Но она поспешила его успокоить:– Хорошо, позволяю, раз вам так хочется. И ломать я вам ничего не стану, даже не шутите так. Поль просиял. – Разрешите сопроводить вас сегодня?– Сегодня, увы, нет. Завтра? Дождетесь?– Конечно, дождусь. Вы меня так страстно убили. Делия еще раз улыбнулась ему на прощание и упорхнула за поворот коридора. И наконец-то перевела дух. Для новой Корделии Дево этим вечером состоялась премьера. Для всего Парижа этим вечером впервые вышла на сцену молодая балерина, взявшая фамилию матери. Хотя Париж, кажется, опять ее не заметил. Также спокойно встречали ее и Вена, и Петербург… А Делия Дево продолжала выходить на сцену, продолжала играть свою скромную роль – просто потому, что не умела делать ничего другого. В конце концов, ей и в самом деле нравилось танцевать. В общей гримуборной стоял, как всегда, галдеж и суматоха: кто-то спешил к уже ждущим у дверей кавалерам, кто-то хотел поскорее сбросить с себя образ трепетной покойницы, а кто-то не торопился и лакомился ликером из заначки. Одна такая «виллиса», отставив рюмочку и выдергивая шпильки из волос, поинтересовалась у Делии:– Мсье Моруа позволил себе лишнего?– Нет. – Мерзавец. Делия в облаке юбок опустилась на стул у зеркала и стала снимать венок с головы. Соседка-«виллиса» предложила ей ликера, и Делия охотно согласилась. Сегодня она вполне могла позволить себе ликер и даже немного фруктов. А вот завтра можно и даже нужно будет позволить себе чего-нибудь покрепче.

Завтра… У Поля такая плотная, теплая кожа – как шкурка спелой груши. Облизнув капельку темного сладкого ликера с губ, Делия заметила, что под слоем пудры щеки ее немного порозовели. От ликера или от воспоминания?В первый вечер ее новой жизни – в тот холодный январский вечер – Кьяра, как и обещала, приготовила ей на редкость приятный сюрприз: юного горячего венгра. Встретились они с ним в уютном веселом кабачке на Монмартре. Кьяра и Делия пришли туда рука об руку. Делия была все в том же темно-синем платье, Кьяра – в вишневом, обе – в простых черных плащах. Делия еще не слишком твердо держалась на ногах, шла, опираясь на подругу, и ей думалось, что окружающие могут принять их за пару проституток – в такой час, в таком месте и без мужчин. Но эта мысль тогда даже позабавила ее. В кабачке они устроились в укромном уголке, скрытом от посторонних глаз и освещенном несколькими оплавленными свечами в блюдце посередине стола. Там к ним и присоединился их гость. Судя по отметинам на шее, юноша как минимум один раз уже составил Кьяре компанию…Делия Дево так более и не вернулась в свою последнюю квартиру. Все ее вещи, спешно упакованные горничной, Робер-каторжник отвез в квартиру своей хозяйки. А затем поспешил встретить их обеих в условленном месте у подножия Монмартра. Сев в экипаж и завернувшись в меховую накидку, Делия поняла, что по дороге из кабачка все-таки начала замерзать. – Странно, – пробормотала она, растирая ладони, – вначале я не чувствовала холода. – Ничего странного, – заверила Кьяра. – Все так, как должно быть. От новой крови тело вновь оживает. Пройдут годы, прежде чем оно перестанет мерзнуть, чувствовать боль так остро, обретет силу большую, чем человеческая. Делия кивнула, задумчиво глядя на свои руки. На вид они были теми же, что и прежде. Что-то иное таилось глубоко-глубоко под кожей. – А что за Древняя кровь? Вы о ней говорили там, в балетной комнате…– Изначально это кровь древнего первобытного существа, первого из нашей породы. Высохшая и черная, она ждет в фиалах той минуты, когда с ней смешают кровь кого-то еще живого – и тогда она оживает. – И что потом?– Потом ее можно влить в жилы этого живого и она изменит его навсегда. – Так вы сделали и со мной?Кьяра кивнула. – Да, но… Я сказала, что древняя кровь изначально была кровью именно первобытного существа. В вашем случае я использовала иную, более новую кровь. Она мертва всего несколько лет и раньше наполняла сердце моей наставницы, египтянки. – Что с ней случилось? Такие могут умирать?– Она сама решила умереть. И последние капли крови из ее мертвого сердца стали новой Древней кровью. Ее разделили между собой я, Марк Альфений – тоже ее ученик, старейший из живущих, и Родриго. Но Родриго взял самую малую часть и лишь потому, что она так завещала. Его доли едва хватит на одного человека. – Но как кто-то вроде него вообще смог стать таким? Зачем и кто влил в него мертвую кровь?– История вышла печальная. И некоторым образом связанная с моей. Поэтому разрешите, мадемуазель Дево, поведать ее в другой раз? Этим вечером я не хочу вновь возвращаться туда… Хотя, может свою историю Родриго сам вам расскажет даже раньше, чем я. Как поучительное моралите. Родриго свою печальную историю Делии за прошедшие годы так и не рассказал. Кьяра – тоже. И если Родриго забавлял своим молчанием, то неразговорчивость и непреклонность Кьяры – весьма досаждали. Делия порою намекала, что будет рада, если подруга поделится с ней историей своей простой человеческой жизни, но особой настойчивости не проявляла, чувствуя, что история и вправду окажется отнюдь не веселой. С годами стало казаться, что и попросту страшной. Все, что она знала – Кьяра родилась во Флоренции в XV веке, вышла замуж за венецианца, умерла в Венеции, не дожив до двадцати. За прошедшие годы они с Кьярой впервые разлучились надолго – Делия вернулась, наконец, в Париж, а Кьяра задержалась в России для встречи с Марком. По слухам, к ним мог присоединиться и Родриго, но тот сильно запаздывал, и Делия уже не могла ждать. Скоро должен был начаться театральный сезон. Она вновь начала с начала, почувствовала себя юной и живой. Снова в Париже, снова – одна. Поселилась Делия у пожилой и очень милой мадам, вдовы скрипача, служившего в Опере – и в новой, и в старой, на улице Пелетье. Делии даже казалось, что она припоминала этого милого и скромного молодого человека. Вдова Делию тоже смутно припомнила по рассказам мужа – вернее, как ей казалось, старшую мадам Дево, матушку ее квартирантки. Капитал после себя скрипач оставил небольшой, и вдова сдавала комнаты в наем молодым артистам Оперы. Делия сняла две смежных, предупредив, что вероятно скоро к ней приедет погостить сестра – сводная, по отцу, милая и порядочная женщина. Тоже вдова. Хозяйка, разумеется, была совершенно не против. И вот, наконец, Кьяра сообщила, что скоро прибудет – вначале письмом из России, а потом телеграммами из Европы по мере приближения к Парижу. Конечно, Делия была опечалена, что Кьяра не попадет на ее личную премьеру, зато предвкушала новости и интересные сплетни. И в ожидании пару раз успела полакомиться Полем Моруа. Поль, похоже, и вправду был всерьез ею увлечен, но Делию это не радовало, а скорее печалило…В раздумьях о том, почему же так происходит, Делия возвращалась со второго свидания с Полем. И у самого своего дома воспряла духом – в окошках ее комнат горел свет. Значит, кто-то ее уже ждал. Открыла ей дверь старенькая горничная квартирной хозяйки. – Мадемуазель, ваша сестра приехала! – сообщила она шепотом. – Но мадам уже легла отдохнуть, прошу вас…– Мы будем тише церковных мышек! – заверила Делия и, бросив свое пальто с пелериной на рога вешалки, поспешила в комнату. Кьяра сидела, вытянув ноги, возле углового камина в первой комнате Делии. Вещи ее – саквояж и жакет – были брошены в кресло у входа. – Дорогуша, ты тащилась из России, как старая кляча! – заявила Делия, бросаясь к подруге с распростертыми объятиями. Кьяра поднялась с кресла и крепко обняла Делию. – Как же я рада тебя видеть. Прости, что пропустила премьеру. – Зато ты видела почти все предыдущие. – Ты такая румяная. Только что со свидания?– Именно, Огюст Дюпен[3]. – Жаль. – Отчего же? Ты проголодалась с дороги? Ой, как же я…– Нет-нет, я прекрасно перекусила в поезде! В соседнем купе путешествовал с дядюшкой такой сочный юный англичанин. Мне жаль, что ты сейчас не распробуешь со мной дивное вино… – Кьяра извлекла из своего саквояжа бутылку домашнего вина, запечатанную сургучом. – Попался по дороге давно знакомый погребок с богатой историей. – Но у нас же еще почти целая ночь впереди! – запротестовала Делия. – Не опорожнишь же ты ее одна, как Дионис. Ты… Ааааааах! Ты в брюках?Делия даже согнулась почти пополам, словно стараясь удостовериться: то, что показалось ей в полумраке юбкой, на самом деле – две очень широкие штанины. – Да, – пожала плечами Кьяра, уже соскребая сургуч складным ножом. – В дороге очень удобно. Наконец-то появилась женская модель – мне надоело носить вариации мужских. Подумать только, четыреста лет… У тебя здесь есть бокалы?Делия опомнилась от восхищения и извлекла из тени этажерки два бокала с золотой каймой. И бокалы, и открытое вино пока оставили на столике у камина. Сами сели рядом в кресла, напротив друг друга. – Ну же! Какие новости? Что там с Родриго? Почему он не приехал – остался проповедовать язычникам? Я хочу знать, за каким же чертом его понесло…– Не беспокойся, скоро он приедет и даже не один. Скоро будет сбор всей семьи. – Погоди! Он что же – нашел себе?– Да. – …Женщину?– Нет! Так низко он пока не пал. Но если будет продолжать в том же духе, я уже не знаю, чего от него ждать. Он всего-навсего нашел себе компаньона. – То есть он пустил в ход те капли Древней крови, что имел? Как же он решился? Для него же это все равно, что ввергнуть живого человека в геенну огненную…– Не в геенну, а все же в лимб. От геенны он человека спасал – от смерти без покаяния. Как он сам это объяснил. На самом деле, думается мне, он почуял одинокую душу, жаждущую утешения. – Кто же его компаньон?– Истинный английский джентльмен и офицер армии Ее Величества, капитан Джеймс Бертон. Должна признаться, с трудом представляю, какими беседами наполнены их вечера, но, кажется, они вполне ужились вместе. – Он его отыскал в Индии?– В самых джунглях. Джеймс умирал в доме местного помещика заминдара, а священник никак не успевал к смертному одру вовремя. – Лихорадка?– Тигр. – О!– Да, ружье дало осечку, а пока на помощь подоспел слуга, тигр успел откусить от храброго капитана пару небольших кусочков. – Фи! Обещаю, что не стану ябедничать мсье Бертону, как ты рассказывала о его злоключениях. – Это его собственные слова. – Но ведь Древняя кровь его подлатала?– Как сказать. Со шрамами и хромотой справилась, но новый глаз он отрастить, увы, не сумел. – Бедняжка! Он теперь будет сотни лет жить с одним глазом?– Если люди не изобретут искусственные. – Но это ужасно! Нет, конечно, Родриго сделал правильно, что спас его, но… Он очень некрасив?– Он красив! Высокий, белокурый, с крупными чертами лица. С повязкой на глазу напоминает молодого Вотана[4]. Родриго ему в лучшем случае по плечо…– Наверное, не поверю в это, пока сама не увижу. В то, что Родриго теперь не один. – Может быть, поэтому он, наконец, и решился. Чтобы не быть одному. Долгое время мы с ним то расходились, то вновь шли рука об руку, и это устраивало нас обоих…Кьяра умолкла, осторожно коснувшись своего золотого медальона. Делия так хорошо знала эту ее привычку – когда другие невольно тянулись к кресту, Кьяра находила утешение в этой золотой скорлупке и в том, что она таила в себе. Какая-то мысль встревожила ее сейчас, отбросила в давнее прошлое, из которого такие волнующие новости последних дней слышатся зыбким эхом. Так иногда случалось за годы их путешествий. Наткнувшись на эту глыбу воспоминаний, словно на могильную плиту посреди дороги, они осторожно и молча обходили ее и жили дальше…Вот сейчас пройдет минута-другая и одна из них продолжит беседу. Например, Делии было интересно узнать о путешествии Родриго по Индии подробнее. Но она только робко попросила:– Расскажи. Кьяра чуть крепче сжала в пальцах медальон. – Знаешь, я ведь вышла замуж поздно – в девятнадцать лет…Моя семья принадлежала к роду флорентийских патрициев. Мы были не самыми знатными или могущественными, или сказочно богатыми. Но мы могли гордиться своими предками, своей безупречной человеческой породой. Я была единственной дочерью в семье – до меня у моей матери родилось трое сыновей. Я росла вместе с ними – вначале играла, затем слушала их беседы между собой и с людьми, приходившими к нам в дом. Именно от братьев получила я свое первое образование. Родители внимательно подошли к выбору мужа для меня, не спешили отдать, как только я вошла в возраст невесты. Отец, правда, мечтал видеть своим зятем одного из сыновей своих друзей или добрых знакомых. Я была не против, тем более что не представляла для себя жизни за пределами Флоренции. И, коль скоро меня никто не торопил, я выбирала, разумно отсеивая тех, кто, на мой взгляд, не подходил мне в мужья вовсе. А потом в дни праздников перед началом Великого Поста к одному из друзей отца приехал родственник из Венеции, а с ним его старший сын. Сына звали Карло. Карло Безаччо…Его род не отличался стариной или благородством, все его предки были купцами. И по этой же причине обладали завидным состоянием. Однако это вовсе не порадовало моего отца – напротив, он решил, что не может продать свою девочку, да еще и за пределы Флоренции. Но и я, и Карло свой выбор сделали, и изменить его не могли ни расстояние, ни годы, ни воля отцов. Так редко могли мы получить весточку друг от друга, но каждый знал – не просто верил, а знал – сколь крепко стоит на своем другой. Мой отец не был доволен таким упрямством, но терпел, хотя годы шли, и женихов стало меньше. Отец Карло был в ярости. Вначале он не воспринял всерьез намерение сына жениться на девушке, которую тот знал всего несколько дней и за которою давали приданое приличное, но не более. Карло отказывался от одной невесты за другой и, в конце концов, отец пригрозил лишить его наследства. А Карло пообещал в таком случае просто уйти в монастырь. Когда мне шел восемнадцатый год, во Флоренции набирал силу Савонарола. Монах-доминиканец…Савонарола проповедовал, что мир погряз в грехе, в мерзостях, в язычестве. Конечно, это было не ново. Но Савонаролу удивительным образом услышали. Ему поверили, повиновались. Кто-то еще в тайне посмеивался над его проповедями и попытками реформ, ибо не верил, что флорентийцы могут всерьез предаваться аскезе, к которой призывал монах, и не станут следовать религиозным догмам. Но многие следовали. Вначале Савонарола установил новый порядок в монастыре, к которому был приписан, и где служил Господу, затем принялся за саму Флоренцию. Нашу семью не коснулись ни доносы, ни штрафы, ни изгнания, но я хорошо помню, как изменился родной город. Почти те же люди приходили к нам в дом, те же художники и музыканты творили и были на слуху. Те же юные античные боги кружились в хороводе на картинах, фресках, гобеленах… Разве что больше стало внимания к формальному соблюдению религиозных обрядов. На первый взгляд. Но что-то необратимо изменилось – словно музыка, до того тихо игравшая, сменилась чуть слышным звоном натянутой струны. В то же время слег, а затем и умер отец Карло. Два препятствия – старый сеньор Безаччо и желание моих родителей не отпускать меня из Флоренции – были таким образом устранены. Стали готовиться к свадьбе. В день отъезда из Флоренции я оглянулась на родной город и увидела, как черный дым поднимается над крышами. Быть может, то был пожар в какой-нибудь мастерской, но мне почему-то подумалось, что кого-то или что-то сжигают на площади, как и призывал Савонарола в своих проповедях. Я заплакала – не потому, что я покидала свой дом, а потому что дом, который я знала с детства, покидал меня. Я была уже достаточно взрослой, чтобы не просто верить речам родителей, а понимать, что значит родина.

Мы с Карло венчались в маленькой церкви, куда едва поместилась вся родня, съехавшаяся на свадьбу. Церковь находилась напротив палаццо семьи Карло, на расстоянии одного моста через узкий канал. Мост начинался от пристани перед домом и кончался у паперти церкви. Церковь была построена задолго до того, как нажила свое состояние и поселилась тут семья Безаччо. Но отец Карло делал такие щедрые пожертвования и слыл таким добрым христианином, что после смерти его погребли в усыпальнице под алтарем. Там же были уготованы места для его жены, двоих сыновей и еще два места для будущих потомков семейства. Карло со смехом пообещал, что одно отдаст мне. А я задумалась – не завещать ли моим детям отвезти мой прах во Флоренцию? Но тут же я велела себе оставить эти мысли – ведь до смерти еще было столько времени, а мне вот-вот предстояло самое радостное событие в моей жизни. Я так хорошо помню венчание! Каждую секунду, каждый отблеск света на золотом убранстве, каждую ноту. Запах ладана, свежих цветов и старого дома, которым была пропитана маленькая церковь. После лет ожидания Карло наконец-то был рядом, и я верила, что так будет всегда – целую вечность. Произнеся обет, он надел мне на палец кольцо – этот перстенек с бирюзой. Тогда камень в нем был ровным, как яйцо сказочной птички, и небесно-голубого цвета…И я стала жить в своем новом доме. К роли хозяйки я привыкала с трудом, хотя меня всегда была рада заменить мать Карло, старая хозяйка. Мы мирились с существованием друг друга, ни разу не досаждали Карло спорами. К тому же у нее был и второй сын, Джованни, младший брат Карло. На момент нашей свадьбы ему исполнилось тринадцать и, кажется, он был очарован мной, как юный рыцарь – супругой своего сюзерена. Несколько месяцев я привыкала к новой семье, все время пытаясь представить, какими мы станем годы спустя, каким станет наш дом. Ведь в нем уже появятся дети…Спустя четыре месяца после свадьбы я забеременела. Вначале я этого не поняла, думала, что просто должен начаться очередной женский период, так похоже было состояние. Узнала я о беременности в тот день, когда один из кораблей Карло вернулся с востока. Карло отправился встречать его на пристань. Я попросилась с ним и, как оказалось, не меня одну мучило любопытство. Собралась толпа зевак – поглядеть, не привезли ли какую-нибудь диковинку. Но по сходням несли сундуки и ларцы, и лишь аромат выдавал их содержимое. Корабль привез масла, благовония, ткани…Капитан, представ перед Карло, рассказал, как прошло плавание – под попутным ветром и без происшествий. Потом сундуки и ларцы стали грузить на лодки, чтобы перевезти затем на склад. У семьи Безаччо было два склада: один – неподалеку от причалов, среди складов других торговцев и купцов, а другой – прямо под домом. В этот второй Карло и велел своим помощникам направить лодки с товарами. «Как? – удивился капитан. – Разве не в ближний?»«Ближний весь занят», – отвечал Карло. Он, казалось, был еще более удивлен вопросом капитана. Несколько тяжелых лодок с дарами дальних земель караваном приплыли и замерли в узком канале возле нашего дома. Я смотрела, как сундуки и ларцы исчезают в каменном чреве подвала. Несколько сундуков оказались особенно тяжелы…Когда перенесли весь груз, я спустилась в подвал. Там Карло давал последние указания помощникам, а я ходила меж сундуков и любовалась. Мне казалось, что я в сокровищнице сказочного султана. Особенно я млела от смеси ароматов благовоний, пыльного камня подвала и, как мне казалось, запаха моря, пропитавшего ценный груз за месяцы странствий. Я представляла, что с запахом пришли призраки воспоминаний о путешествии, и как же мне хотелось, чтобы они расцвели ночью снами…Ночью, когда Карло уснул, я вновь спустилась в подвал. Мне так хотелось вновь вдохнуть эту волшебную смесь и рассмотреть как следует узор некоторых ларцов и тканей. Двери склада со стороны улицы были надежно закрыты на замки и засовы, а дверь, ведущая из дома – лишь на замок, ключ от которого я тайком взяла у Карло. В подвале было холодно, а ночью сделалось еще и темно, словно в гробнице, и сундуки выглядели в лунном свете почти зловеще, будто таили в себе темные сарацинские тайны. Но я все же спустилась по каменной лестнице и пошла меж их рядов. В пламени свечи узоры на ларцах дрожали и змеились, будто живые, мне мерещился шорох шагов у меня за спиной – я готова была закричать от страха и восторга. Но затем я замерла и оцепенела – одна из крышек сундуков тихонько клацнула. Ее попытались открыть, но защелка не позволила. Ее пытались открыть изнутри! Крышка клацнула снова, затем приподнялась и замерла, оставив щелку. «Капитан?» – раздался тревожный хриплый шепот. «Нет», – ответила я. Крышка захлопнулась, и наступила тишина. «Кто здесь?» – решительно спросила я, но ответа не получила. Я откинула защелку и потянула крышку, но та не поддалась, ибо ее держали изнутри!«Я жена хозяина дома и сейчас же позову сюда всех мужчин, – заявила я. – Назовите себя! Кто вы и что здесь делаете?»Крышка медленно поднялась. Из-под нее и из-под слоя смятого шелка явилось на свет свечи существо: изможденное, худое, грязное, с всклокоченными темными волосами и безумными глазами, в которых дрожал страх. Одежда на нем была с чужого плеча, рваная и не залатанная, с пятнами крови. Грязь на щеках тоже напоминала засохшую и не смытую кровь. «Не бойся, сестра, – взмолилось существо. – Позволь мне уйти, прошу! Я хотел только добраться до христианских земель…»«Кто вы? Почему же добирались таким образом, а не как положено христианину?»Существо отвело глаза, кусая губу, словно провинившийся ребенок. «Я не мог путешествовать открыто, при свете дня. И, боюсь, уже не могу называть себя христианином. Мое имя Родриго, я был монахом ордена доминиканцев…»Я невольно отступила на шаг – это его признание отвратило меня сильнее, чем грязь и кровь, которыми он был вымазан. Родриго рассудил по-своему – он решил, что я испугалась того, что он более не смеет относить себя к святым братьям. «Я не причиню вам вреда, сеньора! Что вы! Особенно сейчас… Со мной произошло несчастье. Ужасным попущением Господа нашего меня вовлекли в святотатство. Меня силой оторвали от тела нашей великой Церкви. А ведь в десять лет мне было видение божественного света. Многие не верят, но оно было – мне приоткрылся Рай, и Дева Мария позволила взглянуть издали на царящее там благоденствие. Теперь Рай потерян для меня навсегда, но я могу спасти души других. Мне нужно попасть домой, в Толедо и сообщить братьям и святой инквизиции страшные вещи. Я сменил три корабля во время своего бегства и сейчас думал, что выпустит меня наружу добрый капитан. Умоляю, не гневайтесь на него, хозяйка, и, если нужно, заступитесь перед хозяином! – Родриго, наконец, решился вылезти из сундука и перевалился через его край. Встав на ноги, он улыбнулся мне. – Прошу, сеньора, позвольте мне уйти…»Я оглядела его – босого, в коротких грубых штанах, в фарсетто[5], явно с чужого плеча, с узелком в руках – и, кажется, забыла, что он назвался монахом-доминиканцем. Мне стало так жаль его! Ведь ему было тогда семнадцать, и он очень исхудал за время путешествия. «Вы, верно, голодны?» – спросила я, и тут он содрогнулся от ужаса. «Нет! – воскликнул он, рухнув на колени. – Нет! Отпустите меня, молю. Я просто уйду, никого не тронув в этом доме…»«Тише, а не то вы перебудите всю семью! Хорошо, я сейчас вас выпущу». Я повела его через дом. То и дело мы останавливались, таились, прислушиваясь – не проснется ли кто-то из домашних и не выглянет ли из комнаты. Больше всего я боялась, что проснется Карло и обнаружит, что я взяла ключ от склада без спроса. К счастью, дом безмятежно и крепко спал. Подняв засовы, я приоткрыла дверь и вначале сама выглянула наружу. Не хватало еще, чтобы кто-то увидел, как молодая жена Карло Безаччо среди ночи выпускает из дома мужчину. Но и канал, и узкая набережная на противоположном берегу были пусты. «Идите!» – велела я Родриго, надеясь, что он прошмыгнет в дверь и скроется с глаз долой. Однако он, упав на колени, поцеловал мне руку. «Спасибо тебе, сестра! Господь наградит тебя за милость даже к такому несчастному грешнику как я. Вот, возьми! – он извлек из своего узелка другой, поменьше, и сунул мне в руку. – Я не смею более к ним прикасаться, а тебе пускай с ними передастся прежняя благодать. Если бы я еще мог молиться, то молился бы за тебя и за твоего младенца…»«Господь пока не послал мне младенца, но благодарю тебя!» – отвечала я, беспокоясь, что нас все же могут застать домашние или прохожие. Родриго впервые улыбнулся: «О, ты пока не знаешь, но я слышу вторую жизнь – внутри тебя! Прощай!»Он еще раз поцеловал мне руку, выскользнул за дверь и, миновав мост, скрылся из виду. А я никак не могла прийти в себя – от только что произошедшего, от того, что он сказал. И от того, как блеснули в дрожащем свете свечи его изумительно ровные и острые, будто бы волчьи, клыки…Узелок, который он мне дал, я развернула уже утром – там оказались красивые и длинные бирюзовые четки с серебряным крестом. К обеду мы узнали о мрачных слухах о безумце, бросающемся на людей по ночам. Он будто бы едва не загрыз нескольких гуляк и публичных девиц на ночных улицах. Бедняга изголодался за время пути. Чудом никто не погиб. Еще несколько дней слухи ходили, а потом прекратились – Родриго исчез из Венеции. Я решила, что эта странная история так и закончилась. Я носила четки Родриго и я ждала ребенка, как он и предсказал. Беременность шла тяжело, часто я чувствовала себя дурно. Я почти не выходила из дома, но была избавлена ото всех хлопот, и у меня появилось множество времени для чтения. Когда беременность стала заметной даже под просторными одеждами, я перестала ходить даже на воскресную службу в нашу церковь: только глядела из окна и слушала звон колокола. И вот, в один теплый летний вечер я сидела у окна, ожидая, когда вся семья будет возвращаться со службы. Наконец, отворились двери церкви и вот-вот должны были выйти прихожане. Но тут кое-что отвлекло меня – в канал вошла гондола. В ней сидело двое пассажиров: мужчина и женщина, оба с востока, судя по их удивительной внешности. Их одеяния были очень похожи: в основе своей льняные длинные туники, укрытые сверху яркими, расшитыми золотом плащами, темно-голубым – у мужчины, почти багровым – у женщины. Глаза обоих были подведены сурьмой и золотой краской, золотом блестели и ногти женщины. Гондола скользила по каналу, словно водяной змей, и наконец приблизилась к моему окну. Женщина пристально смотрела на меня – на мой живот, к которому я прижимала руку с бирюзовыми четками. Мне захотелось спрятаться, броситься на пол комнаты. Но это было нелегко в моем положении, да и просто глупо. Тем временем мужчина проследил взгляд своей спутницы и тоже взглянул на меня. Оба одновременно и совершенно одинаково улыбнулись. Они не отрывали от меня взглядов, пока гондола не нырнула под мост. Тогда я увидела Карло – он замер у перил моста и хмуро глядел вслед гондоле. Увидев меня в окне, он поспешил домой, оставив Джованни сопровождать мать. Убедившись, что я в порядке и ни о чем не тревожусь, он рассказал, что эта странная пара уже несколько дней в Венеции, они из Египта, но не мусульмане, а, как рассказывает молва, язычники. Мужчину зовут Тао, женщину – Ренефер. Они будто бы ищут кого-то. Их боятся, но уже приняли в некоторых домах тайком, под покровом ночи. Тогда я поняла, что смотрели египтяне не на мой живот, а на четки в моей руке. Поняла, что даже если они не узнали их, а лишь заподозрили, что узнали, то неизбежно придут к нам в дом. Я так никому и не рассказала о ночном госте и, вопреки обещанию, данному Родриго, стерпела, когда Карло потом упрекнул капитана за почти пустой сундук с грязным отрезом шелка. Не решилась я рассказать и после того, как меня заметили египтяне. Я старалась убедить себя, что египтяне не причинят никому вреда, что я просто-напросто расскажу им то немногое, что знаю, и они уйдут дальше, по следам Родриго. Они и вправду явились очень скоро, в пасмурный дождливый день. Карло не посмел их выгнать, поскольку мужчина заявил, что желает купить благовоний и масел. Они ушли в подвал, а женщина, Ренефер, удивительным образом никем в доме не замеченная, пришла во внутренний двор. Там под плотным навесом на свежем воздухе отдыхала с книгой я. И я не сразу ее заметила – она словно не подошла, а просто появилась рядом, в тени навеса. «Здравствуй, молодая хозяйка, – сказала она мне и села неподалеку на каменную скамью, выступавшую из стены. – Не бойся меня, я не причиню никакого вреда тебе или твоему ребенку. Скажи, знаешь ли ты, что я хочу узнать?»«Знаю, – ответила я. – Вы, вероятно, ищете монаха-доминиканца Родриго». Египтянка улыбнулась, но глаза ее не блеснули, веки не дрогнули. «Верно. Ты видела его?»«Он тайком приплыл на корабле Карло, в сундуке. Никто не знал об этом, кроме меня и капитана. Я выпустила его из дома и он убежал. Вот и все… Если вы хотите, я отдам вам эти четки». «Нет, хозяйка, оставь их себе. Эта милая вещица никогда мне не принадлежала. Что же до брата Родриго, то он унес с собой нечто гораздо более ценное, чем эти бусы. Куда он направился?»Я почувствовала, как тревожно заколотилось мое сердце – словно подавая мне сигнал. «Он сказал, что отправится домой, в Толедо. Сказал, что должен поведать что-то страшное братьям и святой инквизиции». «Маленький дурак. Все-таки Толедо…»Мне вспомнились мои последние дни во Флоренции, тревога кольнула меня еще сильнее. Сердце зашлось и словно ухнуло куда-то вниз. Ренефер поднялась со скамьи, но не уходила. Она глядела на меня уже без тени улыбки, очень внимательно. «Тише, дитя», – прошептала она, проводя рукой перед моим лицом. Я вдруг поняла, что тревогу вызывает уже не она, а что-то внутри меня…Роды начались. Было еще слишком рано, и все шло неправильно. Воды отошли намного раньше, чем случились первые схватки. Я чувствовала, что суета, царящая в доме, походила больше на хлопоты у постели тяжелобольного, чем на ожидание появления младенца. А младенец все никак не появлялся. Старый врач, добрый друг семьи Карло, сказал, что ребенок, похоже, лежит в утробе неправильно. Ночью я несколько раз ненадолго теряла сознание. Вновь придя в себя, я услышала голос Карло. «Пресвятая Дева! Я не верю, что это единственный путь», – бормотал он, и голос его звучал глухо. Похоже, они с доктором стояли за прикрытой дверью. «Я сожалею, сеньор, – отвечал Карло доктор. – Ничего поделать нельзя. Так есть хотя бы толика надежды на то, что мы успеем спасти ребенка». «Но разве вы не говорили, что прошло слишком много времени?»«Я говорю – есть толика надежды. Но не для нее… Решимся мы на операцию или нет, рассвет ваша жена встретит уже у престола нашего Господа». Я поняла, что Карло заплакал. Сама я уже не могла пошевелиться или произнести хоть слово, но услышанное медленно прорастало в моем мозгу ужасом. Я понимала, что они собираются вырезать из меня ребенка, потому что его еще можно спасти. А может, даже на это надеяться поздно… Моя же судьба предрешена – и окончена. Вот и всё? Неужели всё? Такая жизнь виделась впереди, столько всего хотелось узнать и сделать. Теперь же, все, что я могу успеть в последние отпущенные минуты – дать жизнь одному единственному человеку. Что ж, решила я, пусть попытаются. Если есть хотя бы надежда, ни к чему погибать обоим. Я мысленно прислушалась к тому, что было внутри меня, но не почувствовала ничего. Было ли это следствием смертельной усталости и перенесенной боли? Не знаю. Я почувствовала, как мои глаза наполнились слезами, и в затянувшей взор дымке увидела две светлые фигуры. Они словно явились из ниоткуда, из сгустившегося воздуха и света свечей. Вначале я решила, что это ангелы смерти, но потом разглядела египтян. Я не удивилась их появлению. «Не бойся, дитя…» – заговорил Тао. Ренефер продолжала: «Ты была добра к нашему маленькому брату и так храбро держалась сегодня…»«Мы решили, что не позволим тебе умереть…»«Пусть они вынут младенца, а потом мы вернем тебя к жизни». После этого они накрыли мои глаза своими холодными ладонями, и я больше ничего не видела. Боли от рассекаемой ножом плоти я тогда не почувствовала, но она еще долго приходила ко мне во снах, словно забытое воспоминание. Когда я стала приходить в себя, в самом начале было только мое сознание. Оно словно находилось в абсолютной темноте и пустоте. Потом оно постепенно проросло в тело – нерв за нервом. Я ощутила голову, сердце, легкие, живот, руки и ноги. В ногах я почувствовала странную чуждую мне тяжесть – как если бы на них лежал кот. Я чувствовала свое тело, но не могла управлять им. Ты ведь помнишь, каково это? Это страшно. Потом моих губ коснулись теплые капли, и тело ожило. Забилось сердце, мои уши услышали шорох, в нос проник запах дерева и старого камня, пропитанных ладаном, и я поняла, что нахожусь в нашей старой церкви. Я не сразу вспомнила, что произошло…Тяжесть убрали с моих ног. Ткань заскользила по моему лицу и телу – длинную, тонкую мантилью спешно стащили с меня, сдернули с головы венок. Затем меня, поддерживая за плечи, усадили. Я поняла, что до этого лежала на жестких голых досках. «Просыпайся!» – велели мне, и я узнала голос Ренефер. Она помогла мне выбраться из моего неудобного жесткого ложа и встать на ноги. «Идем!» – приказала Ренефер и повела меня прочь. Я пыталась спросить, что происходит, задержаться, ухватившись хоть за что-то, но, в конце концов, просто поволокла с собой брошенные в гроб мантилью и венок. Конечно – о, конечно! – Ренефер подняла меня из гроба. Я все же оглянулась…И так закричала, что Ренефер вынуждена была остановиться и отпустить мою руку. Иначе я, должно быть, вырвала бы ее из сустава. Конечно, доктор решился на операцию слишком поздно. Вот что лежало у меня в ногах…А вот куда его переложили…Доктор слишком поздно, уже придя домой, обнаружил, что пузырек с ядом из его сундучка со снадобьями и инструментами пропал. Когда он вернулся в палаццо Безаччо, было уже поздно. Ренефер рассказала мне, что она пыталась говорить с Карло. Сразу после того, как доктор сказал, что не удалось спасти ни меня, ни младенца, она явилась ему и сказала, чтобы он не терял надежды и что я вернусь к нему. Все дальнейшее время она проводила подле меня, а Тао немедля покинул Венецию, отправившись в погоню за Родриго. Но Карло не поверил. Кто бы поверил, не столкнувшись с подобным прежде?И в церкви, в ожидании поминальной службы, нас положили рядом, младенца – у меня в ногах…На мой крик, конечно, прибежали из дома. Ренефер отступила в тень и позволила семье найти меня, рыдающей на груди Карло. Джованни единственный решился подойти ко мне и увести прочь. Остальные меня боялись – в эту ночь и всю оставшуюся жизнь. Их жизнь. В себя я пришла у камина в своей комнате. Джованни растирал мне руки и говорил, что за доктором уже послали, что он скоро придет.