СигналСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Странно и страшно писать вот так, превращая все в буквы, ведь это моя жизнь! Дневников я никогда не вел, но то, что сейчас происходит со мной, просто вынуждает меня. У меня нет способности к правильному письму, и, без специального образования, я не знаю, с чего нужно начинать. Моя жизнь в опасности и, возможно, вот-вот оборвется. Меня силой содержит в особняке «Митинрай» и подвергает, как мне кажется, губительному для меня лечению свихнувшийся врачебный аппарат. Как вам такое начало?Боги, как глупо. Пишу все это для того, чтобы отвлечься от ощущения полной безнадежности и отчаяния, но понимаю, что сам себе не поверил бы. … каким смешным иногда бывает человеческий рассудок - он видит проблемы там, где их нет, и стирает из восприятия настоящие. Например я - сейчас меня волнует, какие чувства возникнут у человека, читающего мои записи. Хотя, на самом деле, их наверняка никто и не прочтет! А вот то, что меня по настоящему должно волновать, так это ждущая меня завтра «процедура», и то, что возможности избежать ее у меня нет. Но обо всем по порядку. Должно быть, моя жизнь в свете происходящего покажется совсем незначительной, да и вряд ли она отличается от жизни любого другого случайного прохожего настолько, чтобы заинтересовать вас, но мне она дорога и важна. На случай, если я стану иллюстрацией того, что наша новейшая «Совершенная» медицина вовсе не совершенна, я хочу чтобы обо мне знали. Я, Гладшиев Иван Илларионович, номер 6383261716, родился в Московской области Российского континента, 18 марта 2095, и горжусь тем, что когда рос, ходил по земле, а не по парящим камням надземных сфер, как новое поколение. Все детство и юность я, как и все мои сверстники, провел в активно развивающемся виртуальном пространстве, в отсеке 12000. 60. Учась и общаясь, не выходя из комнаты. Когда мне исполнилось 17, вступил в 9 партию Жизни и до 31 года отказался от компьютерной реальности. Работал механиком Измайловского цеха. Доработался до звания четвертого махового, что позволило мне избежать сокращения, когда роботостроение сделало очередной рывок и за исправностью работы механизмов фабрик и заводов начали наблюдать роботы. Работать стало скучно: механические надсмотрщики не допускали ошибок, и в апреле 2126 я вернулся в сеть. Хотя жизнь внутри виртуальной реальности красочна и великолепна, она не оставляет воспоминаний, поэтому рассказать мне о ней в общем-то нечего. Сейчас мне 67; самому сложно поверить в это, но жизнь несется подобно запущенному в ядерной колбе клюкшону. У меня обнаружились множественные опухоли, рак мозга, желудка и кишечника. Телесные заболевания развивались в течении нескольких лет, и достигли стадии угрозы жизни. Меня извлекли из сети и отправили на земную станцию реабилитации. Четыре раза я пытался отредактировать свою биографию, и мне хочется считать проделанную работу успешной. Я убрал лишнее описание очевидных вещей, и за счёт этого, как мне кажется, сделал свою жизнь доступной беглому взгляду читателя. Хотя сейчас думаю, что написано всё равно слишком много. Любой желающий и так сможет ознакомиться со всеми частностями и тонкостями моей жизни, лишь запросив информацию о моем номере. Место, в котором меня вывели из виртуального сна, поразило меня до глубины души. Вам будет смешно, но для меня были в новинку не только планировки, но и сами надземные станции. Да, конечно, во время своего вирт-сна я изучил теоретические данные об изменившемся мире, и знал, что и как здесь устроено. Но изучив теорию, я и предположить не мог как это выглядит. В условиях надземной станции исчезли все принципы и особенности земной архитектуры, и мне сложно было разобраться. Теперь место, в котором жил человек, напоминало лес из позвоночных столбов электропередач, к каждому из которых, подобно коконам бабочек, крепились капсулы виртреальности. Жилые сектора были разделены на уровни. Я был жителем первого, «иммиграционного» уровня. Моя капсула, не похожая на красивые каплевидные старших уровней, скорее напоминала прямоугольный железный гроб, прикрепленный к титановому скелету станции металлическими скобами. Из-за того, что я родился еще тогда, когда люди питались орально, моя капсула, кроме системы пищетока, была оснащена еще и отходным каналом. Остановился, хотя сложно было заставить себя прекратить описывать. Повторю, для меня это все в новинку. И так как пишу в первый раз, оставлю часть своих записей, все-таки потратил на них так много времени. Когда я летел к земле, мне показалось смешным ее теперешнее сходство с схематичным рисунком из учебника физики, вспомнившегося мне из детства. Всю ее поверхность покрывал ослепительно белый слой из снега и льда. Над полюсами и ключевыми городами светились защитные купола, нарушая идеальный покров Земли, а из них по всей планете, подобно грибнице, растянулась целая сеть из туннелей, сфер и щитов, защищающих объекты помельче. Странно и страшно писать вот так, превращая все в буквы, ведь это моя жизнь! Дневников я никогда не вел, но то, что сейчас происходит со мной, просто вынуждает меня. У меня нет способности к правильному письму, и, без специального образования, я не знаю, с чего нужно начинать. Моя жизнь в опасности и, возможно, вот-вот оборвется. Меня силой содержит в особняке «Митинрай» и подвергает, как мне кажется, губительному для меня лечению свихнувшийся врачебный аппарат. Как вам такое начало?Боги, как глупо. Пишу все это для того, чтобы отвлечься от ощущения полной безнадежности и отчаяния, но понимаю, что сам себе не поверил бы. … каким смешным иногда бывает человеческий рассудок - он видит проблемы там, где их нет, и стирает из восприятия настоящие. Например я - сейчас меня волнует, какие чувства возникнут у человека, читающего мои записи. Хотя, на самом деле, их наверняка никто и не прочтет! А вот то, что меня по настоящему должно волновать, так это ждущая меня завтра «процедура», и то, что возможности избежать ее у меня нет. Но обо всем по порядку. Должно быть, моя жизнь в свете происходящего покажется совсем незначительной, да и вряд ли она отличается от жизни любого другого случайного прохожего настолько, чтобы заинтересовать вас, но мне она дорога и важна. На случай, если я стану иллюстрацией того, что наша новейшая «Совершенная» медицина вовсе не совершенна, я хочу чтобы обо мне знали. Я, Гладшиев Иван Илларионович, номер 6383261716, родился в Московской области Российского континента, 18 марта 2095, и горжусь тем, что когда рос, ходил по земле, а не по парящим камням надземных сфер, как новое поколение. Все детство и юность я, как и все мои сверстники, провел в активно развивающемся виртуальном пространстве, в отсеке 12000. 60. Учась и общаясь, не выходя из комнаты. Когда мне исполнилось 17, вступил в 9 партию Жизни и до 31 года отказался от компьютерной реальности. Работал механиком Измайловского цеха. Доработался до звания четвертого махового, что позволило мне избежать сокращения, когда роботостроение сделало очередной рывок и за исправностью работы механизмов фабрик и заводов начали наблюдать роботы. Работать стало скучно: механические надсмотрщики не допускали ошибок, и в апреле 2126 я вернулся в сеть. Хотя жизнь внутри виртуальной реальности красочна и великолепна, она не оставляет воспоминаний, поэтому рассказать мне о ней в общем-то нечего. Сейчас мне 67; самому сложно поверить в это, но жизнь несется подобно запущенному в ядерной колбе клюкшону. У меня обнаружились множественные опухоли, рак мозга, желудка и кишечника. Телесные заболевания развивались в течении нескольких лет, и достигли стадии угрозы жизни. Меня извлекли из сети и отправили на земную станцию реабилитации. Четыре раза я пытался отредактировать свою биографию, и мне хочется считать проделанную работу успешной. Я убрал лишнее описание очевидных вещей, и за счёт этого, как мне кажется, сделал свою жизнь доступной беглому взгляду читателя. Хотя сейчас думаю, что написано всё равно слишком много. Любой желающий и так сможет ознакомиться со всеми частностями и тонкостями моей жизни, лишь запросив информацию о моем номере. Место, в котором меня вывели из виртуального сна, поразило меня до глубины души. Вам будет смешно, но для меня были в новинку не только планировки, но и сами надземные станции. Да, конечно, во время своего вирт-сна я изучил теоретические данные об изменившемся мире, и знал, что и как здесь устроено. Но изучив теорию, я и предположить не мог как это выглядит. В условиях надземной станции исчезли все принципы и особенности земной архитектуры, и мне сложно было разобраться. Теперь место, в котором жил человек, напоминало лес из позвоночных столбов электропередач, к каждому из которых, подобно коконам бабочек, крепились капсулы виртреальности. Жилые сектора были разделены на уровни. Я был жителем первого, «иммиграционного» уровня. Моя капсула, не похожая на красивые каплевидные старших уровней, скорее напоминала прямоугольный железный гроб, прикрепленный к титановому скелету станции металлическими скобами. Из-за того, что я родился еще тогда, когда люди питались орально, моя капсула, кроме системы пищетока, была оснащена еще и отходным каналом. Остановился, хотя сложно было заставить себя прекратить описывать. Повторю, для меня это все в новинку. И так как пишу в первый раз, оставлю часть своих записей, все-таки потратил на них так много времени. Когда я летел к земле, мне показалось смешным ее теперешнее сходство с схематичным рисунком из учебника физики, вспомнившегося мне из детства. Всю ее поверхность покрывал ослепительно белый слой из снега и льда. Над полюсами и ключевыми городами светились защитные купола, нарушая идеальный покров Земли, а из них по всей планете, подобно грибнице, растянулась целая сеть из туннелей, сфер и щитов, защищающих объекты помельче.

Сам не заметил, как, предавшись воспоминаниям, уснул. Как это все-таки сложно - писать, когда нет опыта. Смотрю на свои записи, и кажется, что написано так мало, а ведь здесь целый вечер работы. Занятие письмом заставляет пересмотреть свои взгляды на прочитанное в юности. Это сейчас все пишется речетописами, а то и еще более сложными системами, слизывающими мысли. А вот я, будучи изолирован и ограничен, вспоминаю опыт предков. Жителей надземных сфер на лечение отправляли в «родные места», аргументируя это результатами исследований о пользе ностальгических воспоминаний. Меня отправили в Москву, но из-за ошибки, или же для экономии моего времени, направили меня на одну из самых крайних станций, и потому я так и не увидел города, где раньше работал. Меня встретили люди в форме почтовой организации, с морщинистыми, показавшимися мне неприятными, лицами, седыми, взъерошенными бровями и кожей, отливающей бордовым оттенком. То, что я был своего рода ценной посылкой, меня нисколько не волновало. Но отношение почтовых служащих обидело. Как только отсек моего транспорта разгерметизировался вместо приветствия меня быстрыми, механическими действиями усадили в кресло-каталку, плавающую на воздушной подушке. В ноздри мне воткнули смазанные чем-то шланги, а затем главный из компании, продиктовав форму получения, включил у моего кресла гравитационный модуль, приковавший меня к нему не хуже, чем в старину ремни крепления у буйнопомешанных, и в таком состоянии доставил к перрону межстанционного сообщения. Поездка была первым приятным впечатлением, полученным мной на Земле. Мне вспомнилось, как я катался на старых добрых сверхзвуковых поездах. Оказывается, этот вид транспорта еще сохранился. Когда через пару секунд после отправки поезд остановился около ожидавший меня станции, я смог раскрыть глаза. Помню, что долго ничего не видел из-за окутавшего меня со всех сторон сияния. Слева, насколько хватало глаз, раскинулась величественная ледяная пустыня, над собой и чуть позади я увидел кажущийся бесконечным, тянущийся в самый космос шпиль сообщения с одной из надземных сфер, а справа радужными пятнами переливался защитный купол. Меня прервали. Гудение наполнило комнату, и вибрации, распространяющиеся по всем поверхностям, указали на то, что пора завтракать. За последнюю неделю я привык слушаться, ведь за любое неповиновение меня наказывали. Я не хочу еще целый день пролежать парализованным, видя, как он «кормит» меня, воткнув через живот в желудок иглу с пищекапельницей. От одного воспоминания бросает в дрожь. Но еще рано описывать моего «лечащего врача», чудо совмещения робототехники и медицины. Не хочу думать о нем. Не хочу думать о том, что ждет меня после обеда. Я просто опишу завтрак. Пока в особняке был служащий, он приносил мне все то, чего я хотел, а позднее мне пришлось самому вбивать заказы. Интересный опыт - теперь я знаю, как мы питаемся во время вирт-сна. В окошке ******** я видел, как на пронумерованные тарелки выливается черный крем, как он остывает, как к нему тянутся сотни маленьких лезвий, подстригая до формы желаемого блюда, после чего черную скульптуру просвечивают полоской из радужных лучей, чем-то напоминающей луч сканера, и, наконец, в различные части уже цветного блюда шприцами вливаются загустители, создающие различную фактуру. Понимаю, как смешно писать все это, повторяя описания, доступные в сети, но я прячусь за этими буквами. Пока я пишу, ничего не происходит, и единственное, о чем я думаю, это как описать красивее. Но время идет, и если я не продолжу свою историю, рискую не успеть рассказать ее целиком… С завтраком закончу. Ел я вкусно. После того, как за мной закрылся входной шлюз, меня встретил приветливый, пожилой обеспечитель особняка, как оказалось, единственный кроме меня человек в этом месте. Его звали Оир, и, к моему изумлению, он не имел серийного номера. Он с женой, умершей чуть больше полугода назад, были представителями того странного меньшинства, что отказались от программы…Вот пишу сейчас, и понимаю, что, хотя в этой главе хотел описать особняк, упомянув Оира, просто обязан рассказать о нем подробнее. Этот человек, ставший для меня чем-то значимым, лучше всего поможет вам понять то, как я чувствовал себя в стенах особняка. И я уверен, что узнать его вам будет так же интересно, как в свое время было мне. Невообразимо худой 97 летний старик с мертвенно-бледной кожей, серыми, почти бесцветными глазами и седой бородой, свисающей до середины живота, поразил меня своим видом. Я привык видеть людей совершенно другими, ведь каждый человек, питающийся пелецио, приобретает бордовый оттенок кожи из-за содержащихся в нем ферментов, а у Оира кожа была белой. Когда позднее мы говорили с ним, я выяснил причину этого. Он с женой отказался от новой пищи, и всю жизнь питались старой, которую считали настоящей. Непривычны для меня были его борода и очки - атрибуты, от которых, как мне казалось, люди давно отказались. Вообще весь этот человек казался мне непонятным и диким. Когда я попробовал заговорить с ним о виртуальном пространстве, он посмотрел на меня с укоризной, и коротко заметил, что никогда не позволял дурить свой рассудок. Жил он в небольшом деревянном доме, находившимся неподалеку от особняка. Говорил очень мало, и чаще всего о непонятных для меня вещах и незнакомых мне личностях, размышлял о философии Гераклита, фатализме, экзистенциализме и жестокости необратимого времени. В общении со мной был приветлив и шутлив, но когда я заставал его в одиночестве, улыбки у него я не видел. Помню, как это удивило меня в первый раз. Тогда, Оир, задумавшись, с грустью смотрел в окно на свой домик, а вернее на то, что было за ним. Его лицо отражало внутреннюю безутешную тоску, и это пугало меня. Я часто вспоминаю его осунувшиеся плечи, когда он стоял на расстоянии десяти шагов от защитного купола, и в каком-то безнадежном оцепенении смотрел на свирепствующую за защитой вьюгу и лед, обступившие нас со всех сторон. Оир рисовал; я уже и не думал, что остались люди, способные творить в жизни, собственными руками и глазами, но он - мог. В его домике, забитом книгами, было очень много завешанных тюлем готовых картин, а на чердаке была мастерская, с несколькими начатыми, но еще не законченными. Понимаю, что не смог описать вам этого человека. Совершенно не смог. Так же как не смог описать его голоса, взгляда, движений. Что же, сделаю еще одну попытку. В его домике, на тумбе из сложенных стопкой друг на друга книг, я нашел серию картин, изображавших, в общем-то, одно и тоже. Деревню, в начале полную жизни, но с каждой последующей картиной все больше умирающую. Дома, напротив которых стояли улыбающиеся, крепкие люди, зарастали виноградной лозой, рушились, бетонные дороги, ровные и гладкие, разрывались на части рвущейся к свету растительностью, аккуратно подстриженная трава превращалась в сорняки, выраставшие выше домов, а после мир становился серым, трава увядала, солнце не светило. И еще одна незаконченная картина, которую я нашел на чердаке, - на ней не было и этого, только лед и вьюга. Мне довелось знать Оира всего два дня. Потом он исчез. За столь короткое время я не смог понять его, разгадать его мысли или хотя бы составить портрет его личности. Возможно он был другим, и многое дорисовало мое воображение, но для меня он был белой тенью прошлого, представителем давно уже вымершего вида, со своими взглядами на жизнь, ценностями и жизнью, незнакомой, чужой, совершенно непохожей на нашу. Я обратил внимание на то, что мне начинает нравиться писать, слова как будто сами вырываются из меня, образы, это так здорово. Чувствую на своем лице улыбку, хотя не улыбался уже очень давно. Конечно, сейчас снова пришлось долго редактировать написанное, но мне начинает казаться, что все не так безнадежно. По крайней мере, об обеспечителе особняка в сети информации нет, как и о его картинах… Ладно, я всё равно не смогу думать за вас, так что продолжу. Внутри защитного купола помещалось всего три постройки: станция поезда, пятиэтажное здание особняка и домик Оира, окруженный небольшим, давно заброшенным садом-клумбой. Митинрай снаружи, как мне показалось, выглядел достаточно примитивно - это было простое пятиугольное здание, с крышей-куполом, облицованное темными, не пропускающими свет стеклами. Но внутри… внутри особняк был обставлен на должном уровне. И, несмотря на ощущение лечебного заведения, что скрытно преследовало меня на каждом из этажей, в целом, за счёт развешанных вдоль стен мерцающих экранов-картин, путеводных лучей и выдержанных в лучших тонах минимализма стен и полов, я чувствовал себя здесь как дома. Вместо лестниц внутри особняка была широкая, описывающая здание по внешней стороне и поднимающаяся вверх спираль, а в центре находился гигантский грузовой лифт. Весь первый этаж отеля занимал холл-приемная с расположенными в нем бесчисленными средствами учета и стойкой распорядителя. Второй этаж был кухней-столовой с маленьким отделением, отгороженным под *******, и извивающимися причудливыми зигзагами столами для трапез. Третий и четвертый этажи были отведены на проживание пациентов, а на пятом, закрытом, была операционная, место обитания моего «лечащего врача». Пишу, но одновременно с этим понимаю, что во всем этом нет смысла: фотографии интерьеров особняка находятся в общем доступе, и единственная информация, которую вы наверное не сможете найти - точного места, в котором я жил. Я переехал из большой комнаты в маленькую и жил не в том номере, в котором был прописан, а в соседнем, в помещении ра-307. Это была глухая заворачивающаяся комната без окон, пол, потолок и входная стена которой были затемнены. В центре стоял приемный, или, как мне привычнее называть, «письменный» стол, рядом с дверью - кровать, а напротив входа, изгибаясь полукругом и заменяя собой три привычные стены, был расположен экран виртреальности.

Пришло время рассказать о своем «лечащем враче», но я понимаю, что даже на физическом уровне не хочу этого делать. Не могу подобрать слов; на меня навалилось чувство слабости, хочу уйти, уснуть, что угодно, лишь бы не вспоминать этот ужас …Вернулся с прогулки: ходил домой к Оиру, и там, сидя в его кресле, немного успокоился. До сих пор что-то внутри отказывается помогать мне, но я договорился с собой, пойдя на небольшой компромисс. Сейчас я опишу первое свое впечатление и то, что рассказывал мне о» Салусе» обеспечитель особняка. Когда я выбрал номер, в котором собираюсь жить, Оир надел мне на руку ключ-браслет, необходимый для любых действий внутри особняка, начиная с использования лифта и заканчивая дистанционным отключением света в комнате. Когда браслет включился, я услышал, как меня моим собственный голосом поприветствовал кто-то невидимый. Изумленный, я посмотрел на Оира, но не успел спросить его о том, кто это был. Голос в моей голове начал зачитывать описание и научное обоснование нового способа обращения врача к пациенту, необходимого для более полноценного контакта и увеличения продуктивности лечения. Оказывается, это была технология, позволяющая роботу говорить с человеком дистанционно, используя его же мысли. Контакт осуществлялся через браслет, и голос заверил, что в дальнейшем ко мне будут обращаться исключительно во время зрительного контакта. Подобное объяснение меня устраивало и успокаивало, но то, что мой внутренний голос оказался принадлежащим лечащему аппарату, было неприятной неожиданностью. Выслушав инструкции, я обратился к обеспечителю особняка, который вежливо молчал все это время, и спросил его о том, как другие пациенты реагируют на подобное общение. Ответ привел меня в замешательство. Оказывается, я был первым пациентом нового лечебного аппарата. Тогда же я узнал имя или название этой штуковины - Салус, правда, не уверен, что смог написать его правильно. Оир говорил, что название написано на латыни, языке основателей медицины, он даже сказал мне, как это переводится, но я не запомнил - думал о другом. То, что я был первым человеком, проходящим лечение по новой программе, меня смущало и вызывало внутреннее беспокойство, но я решил довериться и просто принял все как должное. После того как заселился в номер, мне было необходимо сдать анализы. Именно тогда, поднявшись на пятый этаж, я и увидел Салуса впервые. Хотя понимание пришло позже, ведь сначала я принял моего лечащего врача за дверь. Попробую описать. Поднимался я на лифте, от лифта к процедурной вел небольшой коридор, заканчивающийся стеклянными дверьми, скрепленными в центре широким, выпуклым, вытянутым вверх и вниз металлическим ромбом. Стоило мне сделать три или четыре шага к дверям, как в моей голове раздалось приветствие, Ромб же поднялся вверх и стеклянные двери разъехались в стороны. Я вошел, ожидая увидеть кого-то. Не издавая звуков над моей головой в комнату проплыл ромб. Голос в моей голове попросил задержать дыхание и не двигаться. За моей спиной закрылись двери, в комнате возникло еле уловимое гудение, после чего меня ослепило вспышкой. Когда протирал глаза, почувствовал, как что-то укололо мой большой палец, правда когда смог видеть, крови не было. Не верится, но на этом анализы закончились. Двери за моей спиной открылись, а голос сказал, что проводит меня, и только тогда, когда металический ромб проехал к лифту, я понял, что это и есть мой «лечащий врач». Странно, что в общем доступе не было фотографий этой штуковины; надеюсь, сейчас, когда вы читаете это, они уже появились и вы сможете увидеть как он выглядел. Я не смогу описать его красочно, потому что ничего в его облике меня не зацепило. Робот и есть робот. Тогда, увидев его в первый раз, я и представить не мог, что что-то может пойти не так. Но реальность оказалось страшной. За любой, даже пустяковый проступок в искусственном мозге Салуса включалась программа контрмер, следуя которой он насильственно заставлял выполнять прописанные графиком процедуры. За первые четыре дня меня наказывали трижды. Я помню, что когда это произошло в первый раз, мы говорили с Оиром. Прозвучал сигнал, на который я не отреагировал. Меньше чем через минуту после окончания сигнала, я услышал за спиной странный звук. Из-за угла стремительно вынырнула большая белая капсула и остановилась над моей головой. В центре нее открылся небольшой объектив, сфокусировался на мне, рядом с ним открылось еще одно отверстие, и из него прямо мне в горло выстрелило шило, прикреплённое к обернутому стальной проволокой шлангу-пружине. Я не помню, почувствовал ли тогда инъекцию, или же сразу рухнул, лишившись чувствительности. Но хорошо запомнил, что не чувствовал век и глаз, так как не было возможности ни зажмуриться, ни отвернуться. Я лежал на боку, моя голова была повернута к стене, а для правильного проведения процедуры «питания» Салусу требовалось положить меня на спину. Он перевернул, но в первый раз я успел заметить только как что-то втянулось в его корпус. Потом на до мной склонилось испуганное и еще больше побелевшее лицо Оира, и его ладонь закрыла мне веки. Именно тогда я видел обеспечителя особняка в последний раз. Понимаю, что нужно описать, как все происходило, когда Салус ловил меня одного, но даже воспоминания об этом вызывают тошноту. Я не стану этого делать. Скажу только, что, закончив, он бросал меня прямо там, где «кормил», и я подолгу лежал, смотря в потолок и дожидаясь, когда паралич пройдет и ко мне вернется чувствительность. Сейчас вспоминаю деталь, на которую раньше не обращал внимания - в первый раз, после наказания, я очнулся у себя на кровати. Может быть, меня отнес туда Оир? Хочу верить в то, что старик еще жив. Отредактировал, перечитал, и понимаю, что из написанного вы не сможете понять моих страхов, опасений и ужаса. Многие из вас не увидят совершенно ничего страшного, и, возможно, даже упрекнут меня за мою недисциплинированность. Предположив, что «Если выполнять предписания, никаких проблем не возникнет. », «Подобное обращение необходимо для лечения. ». Да, возможно, все действительно так, и я могу согласиться с вами. Но вы еще не знаете, как здесь проходит процедура, и как Салус устраняет любую угрозу нарушению графика. Сейчас, хотя мне тяжело и я совершенно не хочу, мне нужно будет передать вам фрагменты того ужаса, что остались в моем мозге. К счастью, это только фрагменты…По программе мне назначили курс из 5 процедур. Первая на четвертый день пребывания в особняке, вторая через неделю после первой, а за ней подряд третья, четвертая и пятая, с промежутками всего в день. Когда пришло время первой процедуры, я, наученный болезненным опытом, сразу после сигнала вышел из комнаты и пошел по коридору к лифту. Салус встретил меня и, двигаясь по потолку на небольшом расстоянии впереди, в полной тишине проводил до операционной. Это была блестящая серебром сферическая комната с расположенным в самом центре длинным прямоугольным столом. Выполняя инструкции Салуса, я разделся, прошел через серию обеззараживающих процедур, кабинок, выезжающих прямо из пола, и лег на стол, который, став вязким, на пару мер утопил меня в себе, а после сковал, сделавшись твердым. Салус был прямо надо мной, справа и слева от его механического глаза открылись шесть отверстий, по три с каждой стороны. И из них медленно, издавая еле слышный треск, стали спускаться скрепленные шарнирами и стальными спицами пружинистые клешни. Они обхватили мои руки и ноги, приподнимая их. Затем из туловища Салуса выползли еще шесть конечностей, заканчивающихся иглами, и за секунду до того, как мое тело пронзила жуткая боль, я увидел, как одна из них вонзилась в мою кисть между фалангами пальцев. Тогда я редко приходил в сознание, а когда это происходило и мое тело, испытывая невыносимую боль, выгибалось вверх, Салус с помощью пресса, сделанного так, что, повторяя расположение моих костей, исключал возможность навредить мне, вдавливал меня обратно в стол, при этом дыхание полностью прерывалось, и, задыхаясь, я снова падал в кратковременный обморок…Мои глаза все время были закрыты, и лучше бы им было и оставаться такими. Но один раз, задыхаясь, я на мгновение раскрыл их. Не думаю, что когда-нибудь смогу забыть увиденное. Прямо на меня, переливаясь из-за постоянного движения теней от извивающихся конечностей, смотрел механический глаз Салуса, а вокруг него, выпущенные из бесчисленных отверстий, двигались его механические щупальца, заканчивающиеся иглами, бритвами и маленькими щипцами, несущими куда-то кровавые кусочки меня. Написал, поставил точку и впал в какой-то ступор, не мог писать дальше. Сейчас вернулся после очередной прогулки, вроде бы отпустило. Но времени остается очень мало. Придется сокращать, так как пишу очень медленно. После процедуры я очнулся у закрытых стеклянных дверей операционной, замотанный в странную матовую материю, повторяющую очертания моего тела и напоминающую нательный жилет. Свободными от нее была голова, кисти рук и стопы ног, ощупав которые, я обнаружил покрывшиеся кровяной коркой отверстия на висках, на шее, сзади в точке соединения с черепом, на руках, между средним и безымянным пальцами и в центре стоп, рядом с пятками. С трудом встав, чувствуя сковывающую меня слабость и ноющую, пульсирующую во всем теле боль, опираясь на стену я спустился в свою комнату и упал на кровать. Уснул. Хорошо помню свои мысли во время этого спуска, вернее то, что их не было. Все мое внимание было приковано к движению шаркающих, кажущихся мне чужими, ног и отчаянной попытке не упасть. Проснувшись, я сразу же позвонил одному из своих близких друзей (чтобы сэкономить время: 88005553535) и попросил его направить проверку. Причем, анализируя сейчас свои мотивы, я понимаю, что меня толкнуло на это: не то, что я чуть не умер, агонизируя, а то, что в документах, описывающих процедуру, было крупным шрифтом написано - совершенно безболезненно. Я как можно ярче стал рассказывать о том, что произошло, о том ужасе, который пережил, просил забрать меня отсюда скорее, кричал о том, что больше этого не вынесу. И знаете, что он мне ответил?- Да ничего нового, развиваем тиргенциальные сектора, делаем успехи, но это неважно, расскажи лучше, как там твое лечение?Он не слышал ни единого слова из того, что я говорил. Даже больше: включив обратный экран, я увидел себя, улыбающегося и с довольным видом рассказывающего о своем хорошем самочувствии. Я пытался перезапустить разговор, пытался позвонить кому-то еще, но панель меня не слушалась. Внезапно мой электронный двойник перестал улыбаться, посмотрел на меня и сухо произнес:- Не мешай лечению. За моей спиной открылась дверь и, не успел я обернуться, как что-то с электрическим треском коснулось моей головы. У меня потемнело в глазах и я рухнул в обморок. Очнувшись, я обнаружил, что все панели для меня заблокированы, побежал к станции поезда, но и там лишь беспомощно смотрел на экраны. Вернувшись в номер, начал свой дневник. И выходит, что сейчас моя история догнала меня во времени. Перечитываю и понимаю, как мало я написал и как мало передал. Из-за того, что неверно распределил время и так старательно расписывал начало, практически ничего не написал о самом главном. Но сейчас уже поздно. Буду редактировать, допишу важное. Ничего не буду дописывать, редактировать или украшать. Только из-за уважения к проделанной работе, я ее не сотру. Все поменялось. Сейчас середина дня. После вчерашней процедуры мне было настолько плохо, что мне не хватило сил не только на то, чтобы дойти до комнаты, но и просто на то, чтобы встать. Всю ночь я как бревно провалялся на полу рядом с операционной. Утром, из-за того, что я не отреагировал на сигнал, Салус «покормил» меня сам. После паралича, пока чувствительность еще не полностью вернулась ко мне, я проковылял в свою комнату, взял приборы для письма и отнес их в дом Оира. Здесь, на чердаке, я продолжаю. После того, что он сделал со мной вчера, во время процедуры, меня преследует ощущение, что меня до краев залили какой-то склизкой дрянью. Кончики моих пальцев почернели и перестали что-либо чувствовать, губы и нос - тоже. Я больше не верю в то, что это лечение. Конечно, я могу ошибаться и происходящее - просто сбой в программе, ошибка в расчетах или какой-то брак в электронных мозгах Салуса, но теперь я начинаю думать иначе. Мне начинает казаться, что лечение Салусом предназначено не мне, а обществу, которому я чем-то мешаю, для которого устарел и стал не нужен. Ладно. Не буду делать преждевременных выводов. Может быть именно то, что лечащая машина начала вести себя не так, как обычно, вынудило Оира бежать и отправиться за помощью - во всяком случае, я искренне надеялся на то, что все именно так. Салус ищет меня. Я знаю это потому, что вне стен отеля транслируемые им сигналы искажаются, и этого достаточно, чтобы опознавать чужие мысли внутри моей головы. А в них я рассматриваю всевозможные предлоги чтобы вернуться в особняк: «Может, заново попробовать включить панели?», «Приготовить себе поесть?», «Лечь отдохнуть?», «Почитать учебник русского языка?» и прочий мусор; это засоряет мне голову и мешает думать. Это так жутко. Теперь я не уверен в том, все ли из того, о чем думал в последнее время, было моими мыслями. Какой-то треск. Когда я услышал этот звук, я подошел к окну. Увиденное заставило меня застыть от ужаса, забыв об осторожности. Из дверей особняка, царапая плитку и вышибая из нее искры, выползала отвратительная механическая тварь. Лишенный привычного способа передвижения Салус был похож на какое-то мерзкое насекомое с бесчисленным количеством лап, которыми он беспорядочно перебирал, цепляясь и подтаскивая свое тело дальше. Когда он заметил меня, его движения ускорились, и меня передёрнуло от раздавшегося скрежета. Отскочив от окна, я бросился к двери чердака. Но услышав хруст и треск дерева позади себя, механически обернулся. Салус мгновенно поднялся по стене, впиваясь лапами в дерево. В тот момент, когда я обернулся, он уже подобрался к стеклу. Я побежал по ступенькам вниз. За моей спиной послышался звон и что-то тяжелое рухнуло в комнату. Спуститься я не успел. Первый раз игла ударила меня по позвоночнику и отскочила. Второй укол принес облегчение, сменившиеся дурнотой. Я очнулся в луже своей блевотины около забаррикадированной двери холла. Обтерев губы, испытывая чудовищную боль в спине и слабость, вдоль стены поднялся в свою комнату. Записал «пока свежо». Я не знаю сколько прошло времени, окна забаррикадированы и все компьютерные экраны выключены. Так что мне даже не с чем свериться, но руки целы, и судя по тому, что в них нет свежих отверстий от уколов, процедуры еще не было. Сложно формулировать мысли. Жив. Процедура прошла. Во мне столько этой дряни, что, кажется, лопну. Тошнить не выходит. Ложусь спать. Мне показалось, я услышал звон и гудение, доносившееся с нижних этажей, вскочил с кровати и быстро спустился. На середине спуска расслышал крики и выстрелы, еще быстрее бросился к звукам. Стреляли в холле, добежав, я увидел раскрученную дверь, а в промежутке между искривленными железными листами и стеной, людей, оживленно переговаривающихся и снующих из стороны в сторону возле кучи металлолома. Не веря глазам, дрожа от чувства легкости и освобождения, я что было сил закричал, зовя на помощь. Не успело прийти мгновение, как ко мне подбежал Оир. Он начал говорить что-то, но я не понимал его. Я видел ружья людей, видел дымящийся, навалившийся на стойку приемной механический труп и от этого счастье как пожар разгорались внутри меня. Я сделал шаг вперед. Мое сознание начало затуманиваться и глаза заселила желтоватая пелена… и я проснулся. Еще никогда мне не было так плохо. Реальность обрушилась на меня вместе с проснувшейся в теле болью. Ослабшими руками, я кое как схватился за край кровати, перегнулся через него и меня вырвало. Мне не стало легче. Мне не стало легче и сейчас, когда я, через силу волоча непослушные ноги, добрался до письменного стола. Во мне нет сил. Больше нет. Совсем. С трудом дышу. Я не знаю, смогу ли выжить. Мне кажется, что в моем теле просто не осталось живого места, ноет и болит буквально все. Меня спасает только то, что мозг не успевает чувствовать все одновременно. Мне невообразимо плохо. Свет режет глаза, во рту кислота, фаланги пальцев прокалывает болью от письма, саднит язык и горло, внутренности как будто скручены в кучу и выжаты, по ногам от малейшего движения растекаются волны боли. Все тело периодически сжимает и стягивает так, как бывает, когда к парализованной конечности возвращается чувствительность. Это невыносимо. Долго лежал, упав на пол, свернувшись и сжав голову руками. Не знаю, о чем тут можно еще писать. Только что был сигнал, но я никуда не пойду. Наверное стоит прощаться, если выживу…