ШорохиСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

У каждого найдутся свои страхи. Особенно много их в детстве. Ведь каждый ребёнок хоть раз, но представлял себе таящихся в темноте монстров. Клыки, когти, искажённые злобой и ненавистью гротескные гримасы… Степень кошмара обычно зависит от фантазии каждого в отдельности или, быть может, просмотренных неподходящих по возрастной категории фильмов ужасов, но, пожалуй, порой встречается то, что не поддаётся совершенно никакому объяснению. Как например, может четырёх летный ребёнок представлять то, что никогда за свою маленькую жизнь не мог ни увидеть, ни узнать? Из каких глубин подсознания должны воскрешаться те личины ужаса, которые и взрослые-то стараются избегать? Это попросту невозможно… если только не является частью жестокой реальности на тонкой грани разума и безумия. Так было со мной. Я плохо помню своё детство, что, в принципе, свойственно многим, но ночные материализовавшиеся страхи навсегда впечатались в мою память так ярко, что стоит лишь подумать о них, затронуть законсервированную в голове ячейку памяти, как меня словно вновь переносит в те далёкие времена. Каждую ночь я не давал спать родителям, и, наверное, доброй части старого дома своими истошными криками. Начиналось это обычно в самые тёмные часы, когда неизвестность, манящая своей чернотой теней, притягивает и отталкивает одновременно. Сначала были тихие шорохи между кроватью и стеной в чернеющей бездне небольшой щели, которые постепенно перерастали в приглушённое царапанье ногтями по обоям на холодном равнодушном бетоне дома в один миг превращавшегося в четырёхстенную ловушку. Такое тихое, словно кто-то пытался успокоить, не вызвать слишком рано неизбежного ужаса, чтобы не спугнуть жертву. А затем начинал показываться Он. Первыми он просовывал в щель свои руки. Кровавые, полностью лишённые кожи, от чего можно было разглядеть каждую ниточку напрягающихся мышц. С трудом протискиваясь, он пользовался тем, что леденящая рука страха, скользя прикосновением холодных пальцев по спине, прижимала меня к кровати, парализуя и не давая пошевелиться, заставляя в удушающей немой тишине молча наблюдать, как следом показывалась его голова и торс, также лишённые кожи. И я с ужасом наблюдал, как копошатся между его мышцами в кровавой кашице опарыши, пожирая анатомию тела, как едва не вываливающиеся из орбит глаза, лишённые век смотрят на меня. Не со злобой, не с ненавистью. Но с голодом. Я видел в них лишь безумное желание сожрать, утолить сводящий с ума голод. Затем он начал тянуть ко мне свои руки. Я видел, как белёсые личинки, не удержавшись на слизи из крови и лимфы падали на мою кровать, корчась и извиваясь. Я видел, как шевелилось его разорванное горло, почти обескровленное. Как оно булькает, брызгая редкими каплями крови, издавая нечленораздельные звуки. Я не знаю, пытался ли он что-то сказать, а даже если это и было словами, я не хочу их знать, потому что в них не могло быть ничего хорошего. Затем он хватал меня. Я чувствовал холод его влажных пальцев на своей коже. Медленно, не торопясь, он подтягивался ко мне начиная щёлкать губами, по белизне эмали которых также стекали небольшие капельки крови, набегая оттуда, где у людей должны были быть губы. и чем ближе он приближался, тем отчётливее я слышал хлюпанье в его глотке, тем ярче видел его глаза постепенно замечая, как из-за них, из глазниц пробирались наружу новые личинки и даже черви. Страх сжимал горло, не давая вздохнуть, пока из глаз градом катились слёзы. Я не мог даже моргнуть, завороженный собственным ужасом. Или быть может, где-то внутри я знал и боялся, что стоит хоть на секунду прикрыть глаза, и его пугающая медлительность пропадёт, он набросится на меня, разорвав на куски, впившись окровавленными зубами в лоскуты моей плоти, умыв своё лицо без кожи уже моей кровью. В моей голове было пусто, словно все мысли разбежались по углам, сжимаясь от испуга, стараясь скрыться в тени бессознательного, я мог лишь наблюдать за приближением неизбежного. Своими медленными движениями он словно растягивал время. Я не слышал ни тиканья часов, ни даже биения собственного сердца, ударами которого я мог бы измерить его, потому не могу сказать, сколько длилось это наваждение. Почти целую вечность. Вечность нескончаемого кошмара. А потом он приближался на расстояние укуса. И как только его зубы касались моих рёбер, боль электричеством прошибала нервную систему насквозь, разрушая путы сковывавшего меня страха. Я начинал истошно орать в отчаянии, звать на помощь. Хоть кого-нибудь. Я звал его Злобный Ук. Потому что не знал, как оно называется, а ук очень напоминало те звуки, что он издавал. Я старался отбиться, вырваться, но его зубы только сильнее начинали впиваться в тело и я терял сознание от взрыва эмоций. Страх, боль, ужас, отчаяние комом вставали в горле мешая орать, но я не сдавался, пока перед глазами не начинало темнеть, предварительно вспыхнув мириадами ярчайших маленьких вспышек. У каждого найдутся свои страхи. Особенно много их в детстве. Ведь каждый ребёнок хоть раз, но представлял себе таящихся в темноте монстров. Клыки, когти, искажённые злобой и ненавистью гротескные гримасы… Степень кошмара обычно зависит от фантазии каждого в отдельности или, быть может, просмотренных неподходящих по возрастной категории фильмов ужасов, но, пожалуй, порой встречается то, что не поддаётся совершенно никакому объяснению. Как например, может четырёх летный ребёнок представлять то, что никогда за свою маленькую жизнь не мог ни увидеть, ни узнать? Из каких глубин подсознания должны воскрешаться те личины ужаса, которые и взрослые-то стараются избегать? Это попросту невозможно… если только не является частью жестокой реальности на тонкой грани разума и безумия. Так было со мной. Я плохо помню своё детство, что, в принципе, свойственно многим, но ночные материализовавшиеся страхи навсегда впечатались в мою память так ярко, что стоит лишь подумать о них, затронуть законсервированную в голове ячейку памяти, как меня словно вновь переносит в те далёкие времена. Каждую ночь я не давал спать родителям, и, наверное, доброй части старого дома своими истошными криками. Начиналось это обычно в самые тёмные часы, когда неизвестность, манящая своей чернотой теней, притягивает и отталкивает одновременно. Сначала были тихие шорохи между кроватью и стеной в чернеющей бездне небольшой щели, которые постепенно перерастали в приглушённое царапанье ногтями по обоям на холодном равнодушном бетоне дома в один миг превращавшегося в четырёхстенную ловушку. Такое тихое, словно кто-то пытался успокоить, не вызвать слишком рано неизбежного ужаса, чтобы не спугнуть жертву. А затем начинал показываться Он. Первыми он просовывал в щель свои руки. Кровавые, полностью лишённые кожи, от чего можно было разглядеть каждую ниточку напрягающихся мышц. С трудом протискиваясь, он пользовался тем, что леденящая рука страха, скользя прикосновением холодных пальцев по спине, прижимала меня к кровати, парализуя и не давая пошевелиться, заставляя в удушающей немой тишине молча наблюдать, как следом показывалась его голова и торс, также лишённые кожи. И я с ужасом наблюдал, как копошатся между его мышцами в кровавой кашице опарыши, пожирая анатомию тела, как едва не вываливающиеся из орбит глаза, лишённые век смотрят на меня. Не со злобой, не с ненавистью. Но с голодом. Я видел в них лишь безумное желание сожрать, утолить сводящий с ума голод. Затем он начал тянуть ко мне свои руки. Я видел, как белёсые личинки, не удержавшись на слизи из крови и лимфы падали на мою кровать, корчась и извиваясь. Я видел, как шевелилось его разорванное горло, почти обескровленное. Как оно булькает, брызгая редкими каплями крови, издавая нечленораздельные звуки. Я не знаю, пытался ли он что-то сказать, а даже если это и было словами, я не хочу их знать, потому что в них не могло быть ничего хорошего. Затем он хватал меня. Я чувствовал холод его влажных пальцев на своей коже. Медленно, не торопясь, он подтягивался ко мне начиная щёлкать губами, по белизне эмали которых также стекали небольшие капельки крови, набегая оттуда, где у людей должны были быть губы. и чем ближе он приближался, тем отчётливее я слышал хлюпанье в его глотке, тем ярче видел его глаза постепенно замечая, как из-за них, из глазниц пробирались наружу новые личинки и даже черви. Страх сжимал горло, не давая вздохнуть, пока из глаз градом катились слёзы. Я не мог даже моргнуть, завороженный собственным ужасом. Или быть может, где-то внутри я знал и боялся, что стоит хоть на секунду прикрыть глаза, и его пугающая медлительность пропадёт, он набросится на меня, разорвав на куски, впившись окровавленными зубами в лоскуты моей плоти, умыв своё лицо без кожи уже моей кровью. В моей голове было пусто, словно все мысли разбежались по углам, сжимаясь от испуга, стараясь скрыться в тени бессознательного, я мог лишь наблюдать за приближением неизбежного. Своими медленными движениями он словно растягивал время. Я не слышал ни тиканья часов, ни даже биения собственного сердца, ударами которого я мог бы измерить его, потому не могу сказать, сколько длилось это наваждение. Почти целую вечность. Вечность нескончаемого кошмара. А потом он приближался на расстояние укуса. И как только его зубы касались моих рёбер, боль электричеством прошибала нервную систему насквозь, разрушая путы сковывавшего меня страха. Я начинал истошно орать в отчаянии, звать на помощь. Хоть кого-нибудь. Я звал его Злобный Ук. Потому что не знал, как оно называется, а ук очень напоминало те звуки, что он издавал. Я старался отбиться, вырваться, но его зубы только сильнее начинали впиваться в тело и я терял сознание от взрыва эмоций. Страх, боль, ужас, отчаяние комом вставали в горле мешая орать, но я не сдавался, пока перед глазами не начинало темнеть, предварительно вспыхнув мириадами ярчайших маленьких вспышек. Приходил в себя я уже на руках матери в её комнате, всё ещё бессильно продолжая звать на помощь и повторяя имя своего ночного кошмара, после чего вновь проваливался в темноту от нервного истощения. Мать всегда повторяла, что это были лишь ночные кошмары, что мне всё приснилось, и я должен забыть, а я и рад был с детской наивностью при свете дня увлечься своими детскими проблемами. Дети вообще быстро всё забывают, да я и не особо интересовался этим кошмаром, ведь при свете дня я знал, что был в безопасности, а ночью… сколько бы раз мать не передвигала кровать, он снова приходил ко мне. Может, не сразу, через день или неделю, но он снова предпринимал попытки закончить начатое. С холодным упорством продолжая тянуть ко мне свои руки пробираясь из темноты между стеной и кроватью и я снова начинал орать поднимая своими воплями на уши весь дом. Не знаю, сколько ещё бы это продолжалось, но, в конце концов, родителям это надоело, и я стал спать с ними. С тех пор он не приходил ко мне, а когда я подрос, я и сам всё списал на ночные кошмары и как-то забыл о своём личном монстре. Я жил с твёрдой верой, что призраков не существует. Что всё можно так или иначе списать на игру воображения. Я верил. Но сейчас я живу один в своей квартире и мне снова страшно. Быть может, он всего лишь ждал? Уверен, терпения у него хватило бы. Быть может, он был не просто явлением из глубин подсознания… Потому что недавно я умудрился сильно простыть и слёг с подозрением на воспаление лёгких. Я совсем обессилел, пришлось таскаться по врачам, хотели даже класть в больницу, но всё обошлось. Могло бы обойтись. После меня почему-то отправили делать рентген лёгких. По получению результатов меня почти добила встреча с хирургом. Он очень долго вглядывался в мои рёбра на снимке, постоянно спрашивал не кусали ли меня в детстве собаки или другие животные за рёбра, так как на них ярко виднелись хоть уже и заросшие следы укусов а их схожесть с отпечатками человеческих зубов сбивала его столку. А ещё я снова начал слышать шорохи между стеной и кроватью, словно кто-то царапал стену ногтями… Может, именно минуты моей слабости он и ждал всё это время… Когда я буду один…