РутинаСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Рутина. Она подобна ржавчине, что день за днём подтачивает жизнь человека. Истончается и размывается сама основа жизни - вечное движение. «Нет ничего страшнее обыденности повседневной жизни» - скажет вам любой клерк или заводской рабочий, если, конечно, эта самая обыденность не лишила его способности критически воспринимать своё существование. Иоганн Борс на своём опыте мог подтвердить это. Почти десять лет работы в канцелярии имперской столицы. Почти десять лет жизни среди небольших столиков чиновников и деревянных перегородок, среди запаха бумаги и чернил. Почти десять лет жизни в чернильном сердце Империи, которое обошло стороной и падение монархии, и свержение хунты, и даже война. Ну как обошло стороной… Кого-то повышали в должности, кого-то понижали, кого-то увольняли вовсе, кто-то исчезал, и о нём больше ничего не слышали. Иоганн на своей шкуре испытал все превратности жизни государственного служащего во времена потрясений. Лишь около года назад его положение обрело стабильность, во всяком случае на время существующего режима: его заприметил командующий военным округом столицы и сделал своим секретарём. Видите ли, генерал Крозе ценил в людях одну черту, которая, несмотря на то, что стала почти обязательной с установлением имперской диктатуры, могла проявляться в разной степени: умение не задавать вопросов. Борс же, в свою очередь, прекрасно умел держать язык за зубами, особенно последние несколько лет, тем более, когда приходилось иметь дело с людьми в чёрной униформе и с характерной повязкой на руке, что периодически заглядывали в канцелярию с документами. С повышением почти ничего не изменилось. Разве что теперь печать и подпись стали генеральскими и рабочий день сократился на час, позволив Иоганну смотреть свысока на тех, кто остаётся на рабочем месте после его ухода. Очередной рабочий день подходил к концу, и Борс уже откровенно скучал, поглядывая на часы и предвкушая вечер пятницы в компании камина и бутылки виски, что стала его единственным собеседником после того, как от него ушла жена. От приятных мыслей его отвлекли громкие шаги, и уже через пару минут мимо него почти пробежал человек в чёрной форме, громко хлопнув дверью генеральского кабинета. До ушей Иоганна доносились обрывки разговора, что вёлся на повышенных тонах, и чиновник напряг слух, пытаясь услышать подробности. Не удалось. Прошло совсем немного времени. Дверь снова распахнулась, и человек бросил на стол секретаря стопку бланков. Пустых бланков с подписью генерала. — Печать, — раздался ледяной голос замершего у стола мужчины. — И побыстрее. «Никогда не задавай вопросов». - В очередной раз промелькнуло в голове у Борса и он, решив не открывать рот, принялся за работу, позволив себе поднять голову, лишь поставив печать на последний из бланков. Поднять и побледнеть как мел, встретившись взглядом со стоящим перед его столом человеком, чьё лицо, на котором под изуродованной глазницей были вытатуированы три алых слезы, было известно всей столице. Плакальщик - один из самых жестоких убийц и палачей Стальных Когтей, если не самый жестокий в их рядах. — Умница, — изуродованные плохо сросшимся шрамом губы изобразили подобие улыбки, наводя Иоганна на мысль, что сегодня он будет пить по большей части для того, чтобы забыть выражение этого лица. — В основном потому, что удержал язык за зубами. На удивление бережно сложив документы в портфель, Коготь развернулся на каблуках, оставив секретаря генерала наедине со своими совсем не весёлыми мыслями. Рутина. Она бывает очень разной и почти у каждого человека она своя. Фридрих Брайер затушил окурок о перила лестницы и кивнул своим людям, которые расположились на её ступенях в ожидании. «Особый отдел» уже заканчивал приготовления к намечающемуся на маленьком заднем дворе тюрьмы Харендорф мероприятию. Все участники заняли свои места через считанные минуты: Брайер и его люди выстроились цепью посреди дворика, Когти расположились по флангам, заняв идеальные для наблюдателей позиции, а у стены построили ровный ряд приговорённых. Одиннадцать оборванных и грязных мужчин, из которых едва половина без видимого труда держалась на ногах, и одна женщина, состоянием почти не отличающаяся от товарищей по несчастью. Капитана передёрнуло от взгляда, которым одноглазый «особист» одарил смертников. Фридриху в общем-то не было дела до того, что они совершили, чтобы оказаться здесь. Как и не было дела до десятков, а может даже и сотен подобных им до этого. Он и его люди просто делали свою работу. Без лишних сантиментов или лишней жестокости. Даже пафосного ощущения того, что они избавляют Империю от грязи предателей и шпионов, не было. Во всяком случае, после второй-третьей экзекуции оно как-то исчезло, отвалившись, как ненужный придаток. И теперь он абсолютно спокойно смотрел на стоящих перед ним людей, видя лишь тех, кто их стараниями должен перестать жить через несколько минут. Рутина. Она подобна ржавчине, что день за днём подтачивает жизнь человека. Истончается и размывается сама основа жизни - вечное движение. «Нет ничего страшнее обыденности повседневной жизни» - скажет вам любой клерк или заводской рабочий, если, конечно, эта самая обыденность не лишила его способности критически воспринимать своё существование. Иоганн Борс на своём опыте мог подтвердить это. Почти десять лет работы в канцелярии имперской столицы. Почти десять лет жизни среди небольших столиков чиновников и деревянных перегородок, среди запаха бумаги и чернил. Почти десять лет жизни в чернильном сердце Империи, которое обошло стороной и падение монархии, и свержение хунты, и даже война. Ну как обошло стороной… Кого-то повышали в должности, кого-то понижали, кого-то увольняли вовсе, кто-то исчезал, и о нём больше ничего не слышали. Иоганн на своей шкуре испытал все превратности жизни государственного служащего во времена потрясений. Лишь около года назад его положение обрело стабильность, во всяком случае на время существующего режима: его заприметил командующий военным округом столицы и сделал своим секретарём. Видите ли, генерал Крозе ценил в людях одну черту, которая, несмотря на то, что стала почти обязательной с установлением имперской диктатуры, могла проявляться в разной степени: умение не задавать вопросов. Борс же, в свою очередь, прекрасно умел держать язык за зубами, особенно последние несколько лет, тем более, когда приходилось иметь дело с людьми в чёрной униформе и с характерной повязкой на руке, что периодически заглядывали в канцелярию с документами. С повышением почти ничего не изменилось. Разве что теперь печать и подпись стали генеральскими и рабочий день сократился на час, позволив Иоганну смотреть свысока на тех, кто остаётся на рабочем месте после его ухода. Очередной рабочий день подходил к концу, и Борс уже откровенно скучал, поглядывая на часы и предвкушая вечер пятницы в компании камина и бутылки виски, что стала его единственным собеседником после того, как от него ушла жена. От приятных мыслей его отвлекли громкие шаги, и уже через пару минут мимо него почти пробежал человек в чёрной форме, громко хлопнув дверью генеральского кабинета. До ушей Иоганна доносились обрывки разговора, что вёлся на повышенных тонах, и чиновник напряг слух, пытаясь услышать подробности. Не удалось. Прошло совсем немного времени. Дверь снова распахнулась, и человек бросил на стол секретаря стопку бланков. Пустых бланков с подписью генерала. — Печать, — раздался ледяной голос замершего у стола мужчины. — И побыстрее. «Никогда не задавай вопросов». - В очередной раз промелькнуло в голове у Борса и он, решив не открывать рот, принялся за работу, позволив себе поднять голову, лишь поставив печать на последний из бланков. Поднять и побледнеть как мел, встретившись взглядом со стоящим перед его столом человеком, чьё лицо, на котором под изуродованной глазницей были вытатуированы три алых слезы, было известно всей столице. Плакальщик - один из самых жестоких убийц и палачей Стальных Когтей, если не самый жестокий в их рядах. — Умница, — изуродованные плохо сросшимся шрамом губы изобразили подобие улыбки, наводя Иоганна на мысль, что сегодня он будет пить по большей части для того, чтобы забыть выражение этого лица. — В основном потому, что удержал язык за зубами. На удивление бережно сложив документы в портфель, Коготь развернулся на каблуках, оставив секретаря генерала наедине со своими совсем не весёлыми мыслями. Рутина. Она бывает очень разной и почти у каждого человека она своя. Фридрих Брайер затушил окурок о перила лестницы и кивнул своим людям, которые расположились на её ступенях в ожидании. «Особый отдел» уже заканчивал приготовления к намечающемуся на маленьком заднем дворе тюрьмы Харендорф мероприятию. Все участники заняли свои места через считанные минуты: Брайер и его люди выстроились цепью посреди дворика, Когти расположились по флангам, заняв идеальные для наблюдателей позиции, а у стены построили ровный ряд приговорённых. Одиннадцать оборванных и грязных мужчин, из которых едва половина без видимого труда держалась на ногах, и одна женщина, состоянием почти не отличающаяся от товарищей по несчастью. Капитана передёрнуло от взгляда, которым одноглазый «особист» одарил смертников. Фридриху в общем-то не было дела до того, что они совершили, чтобы оказаться здесь. Как и не было дела до десятков, а может даже и сотен подобных им до этого. Он и его люди просто делали свою работу. Без лишних сантиментов или лишней жестокости. Даже пафосного ощущения того, что они избавляют Империю от грязи предателей и шпионов, не было. Во всяком случае, после второй-третьей экзекуции оно как-то исчезло, отвалившись, как ненужный придаток. И теперь он абсолютно спокойно смотрел на стоящих перед ним людей, видя лишь тех, кто их стараниями должен перестать жить через несколько минут. Не потому, что они их ненавидят, не потому, что желают им смерти. Просто потому, что так надо. — Готовься! — нарушил тишину звонкий голос капитана расстрельной команды. Солдаты в чёрно-серых мундирах подняли винтовки. — Подонки, — сплюнул один из приговорённых, вызвав одобрительные усмешки его товарищей. — Целься! — Брайер почти усмехнулся, глядя, как смертники распрямляют плечи, бесстрашно глядя на расстрельную команду. Редкое явление. Огонь! — выстрелы грянули почти одновременно. Огонь! — второй залп завершил начатое. Двенадцать тел на земле. Минус двенадцать жизней. Ещё один рабочий день. «А ведь в рутине можно найти что-то привлекательное. Что-то, что будет радовать тебя, не давая сойти с ума от однообразия. Нужно искать эти приятные мелочи». — Думал Генрих Маннер, глядя на тела, аккуратно сложенные в углу крематория. Очередная партия тех, кого приносят люди под руководством «особистов». Очередная партия тех, кто не может рассчитывать на достойное погребение и чьим последним пристанищем становится печь крематория, ставшего Маннеру вторым домом, в котором он зачастую проводил больше времени, чем в том, где его более-менее верно ждала жена и почти не ждали повзрослевшие дети, ради которых он уже который год пахал день и ночь. — Ганс, подсоби, — буркнул крематор, поднимая один из трупов за плечи и с помощью коллеги забрасывая его на стол. С таким же равнодушным лицом он складывал мешки с картошкой в подвал, делая запасы на зиму. Обычное дело. Откинув ткань, закрывавшую лицо мертвеца, Генрих улыбнулся и потянулся за щипцами. Начиналась самая приятная часть работы - «Особый отдел» почти не задумывался о том, чтобы вырвать золотые зубы у приговорённых. Ценились и просто здоровые зубы, если они, разумеется, оставались после бесед с дознавателем. За много лет работы Маннер установил неплохие торговые отношения с одним владельцем лавки, который поставлял целые зубы дантистам, учёным и мастерам, изготавливающим экзотические украшения. Самым приятным во всё этом было то, что жена и дети не знали об этой части его зарплаты. Как и не знали, в каких борделях и кабаках он оставляет эти деньги. Закончив с первым телом, крематор отложил щипцы и уже собирался вновь закрыть лицо покойника, но, отвлёкшись на что-то, слегка задел тело, от чего прикрывающая его ткань распахнулась чуть сильнее, открывая грудь мертвеца, на которой была вытатуирована знакомая всем и каждому, кто хоть как-то был связан с карательными и правоохранительными органами: стальная перчатка, сжимающая в кулаке солнечный диск, - эмблема «особого отдела». Пожав плечами, Генрих снова завернул тело в ткань и сделал знак помощнику, что можно отправлять тело в печь. Кем являлись при жизни завёрнутые в саваны мертвецы к его работе никак не относилось.