Рождение маньякаСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

         Хочу рассказать вам свою историю.  В ней нет ни капли выдумки. Как относиться к написанному, дело ваше, прежде чем выносить суждение, задумайтесь, а вы себя знаете? Уверены?..         Лето, Урал, большой, промышленный, могучий, скрывающий за разноцветными дымами тяжелых производств легенды и предания о Хозяйке Медной Горы, Серебряном Копытце и Даниле Мастере... В далеких 80-х годах прошлого столетия, еще не было наркоманов, такого количество алкоголиков и всех прелестей дикого капитализма. Тихие, застойные 80-е с двумя каналами телевидения, кассетными магнитофонами и гитарами во дворах. С жигулевским пивом в 3-х литровых банках и бидонах, с рабочими автобусами, везущими не проснувшихся работяг к первой смене...       Лето, панельная, одно подъездная девятиэтажная «свечка», одиноко стоит на окраине рабочего района, дальше продолжаются стройки, частный сектор, с покосившимися деревянными домишками и удобствами во дворе. В пространстве под балконом сижу 12-ти летний я, и щурясь от летнего солнышка наблюдаю как по выщербленному бетону ползет насекомое на длинных, переломленных "в суставах" ногах. Пацаны называли его "сороконожкой", я думаю это не так. Запах цветов, маниакально разводимых в палисадниках бабульками, высохших человеческих экскрементов, полыни и амброзии, запахи раскопанных котлованов и теплотрасс, запах гудрона и рубероида - лето.      Привело меня сюда не праздное любопытство, я взволнован, дыхание сбито, я слежу за ней... По улице, покачивая капроновой авоськой идет она - девчонка лет 14, платье, сшитое матерью по выкройкам из Бурда Моден, белые носочки, сандалии. Она идет из продуктового магазина, с треугольными пакетами молока, подернутыми влагой и чуть сочащимся содержимым, булкой серого ржаного хлеба и белой "горбулкой", в руках бумажный стаканчик с ягодным мороженым, которое она лижет, пренебрегая деревянной палочкой. Короткая стрижка "под мальчика", покусанные комарами ноги - пионерское лето...      Я заметил ее еще у магазина и слежу за ней, провожая до ее дома. Слежу как советский разведчик за немецким шпионом, как сыщик за коварным преступником. Веду ее до подъезда, прячась за палисадниками, осторожно выглядывая из-за углов... Вот, похоже ее подъезд, дверь с пружиной от эспандера распахнута и подперта кирпичом - подъезд проветривается, добавляя к городским запахам свой букет из кошачьей мочи, краски от "капитального" ремонта, мусоропровода и жарящейся на чьей-то кухне картошки. Беззаботные 80-е, о домофонах еще не слышали, ключи от дверей все еще держат под ковриками. Девочка шагает в прохладную глубину, проходит тамбур, слева не запертая дверь в подвал, поднимается на один пролет, мимо почтовых ящиков к площадке лифта, давит на подплавленную хулиганами кнопку. Я наблюдаю за ней, уже из тамбура, слышу, что лифт пришел и она входит в него одна... То, что нужно!      Кидаюсь в уже закрывающиеся двери лифта, девчонка замирает от неожиданности, лифт ударяется в препятствие, двери откатываются назад. На долю секунды ловлю взгляд округлившихся глаз, бросаюсь на нее и лезу под платье, хватаю за голые ноги, попу, куда еще успеваю дотянуться. Она не кричит, ЭТА не кричит, а бросив авоську отстраняется и что есть силы лупит меня ладошками по голове, спине. Больно, но, это не важно, я вырываюсь, она пытается схватить меня, чтобы лупцевать с еще большей силой, но я в один прыжок проношусь над лестничным пролетом, и как снаряд, запущенный древней баллистой, выбегаю на улицу, бегу к ближайшему углу, ныряю на бетонную отмостку у балконов, натыкаюсь на какое-то подобие палисадников, падаю, разбиваю ногу в кровь, вскакиваю и мчусь с незабываемым ощущением победы, и кажется сама удача ласкает летним, знойным ветерком мое пылающее лицо.       Скажу сразу, таких девочек было много, следователи называют это сухим словом «эпизод», содержащим в себе презрение, неотвратимость меры социальной защиты, законченное дело. А дела так и не появилось, меня пытались поймать родители, в милиции говорили о странных хулиганах, появившихся в районе, но все было впустую. Девочки ругались, дрались, пугались, злились, иногда кричали. Я выработал методику охоты, правила безопасности, в общем я хулиганил. Дерзко и безнаказанно.      А еще я любил разводить костры. Там же, под балконами, и кидать в них все, что мог собрать. Ко мне присоединялись соседские мальчишки, нас гоняли, пару раз приходил участковый по вызову, закончилось ничем. Так же на уровне нравоучений и разговоров. А я сказал, что папа был начальником милиции в этом районе? Нет? Это многое объясняет не правда ли? Укладывается в клише безнаказанности… Да? А вот нет. Отец ничего не знал, иначе думаю писать эти строки мне было бы нечем, а может и некому. Просто я с детства слышал, как работает милиция, читал журналы по криминалистике, не до конца понятные, но завораживающие фотографиями с мест преступлений, знал, как выполняются поквартирные обходы, опрос свидетелей, регистрируются заявления. Знал, и старался обезопасить себя, как показывает практика – удачно.          Я стал охотником. Не пугайтесь, еще все не так плохо, значительно позже мы переехали в другую часть страны, и в горах, я стал охотником, удачливым. Птица, зверь, я был молод, азартен, горяч, прекрасно знал свои горы, а потом развалился Союз и началась война, я вполне закономерно, в силу своего возраста, стал проводником. Водил караваны с добровольцами, оружием, медикаментами. И убил своего первого. Врага. Настоящего, бородатого…        Автомат висел на шее, солнце обжигало лицо и кисти рук, лежащих на раскаленном, пахнущем оружейной смазкой железе. Я быстро поднимался по тропинке идущей сквозь урочище на горную гряду, в весенней растительности раскрашенной великолепием горных цветов, жужжали насекомые, навязчиво кусая потное лицо, парило, от небольшого затоптанного животными озерка, пахло навозом и буйволиной мочой. Осыпь известняковых камушков обожгла страхом, кто-то поднимался по тропинке, кто-то или что-то, прятаться было некуда, урочище как на ладони, я снял АКМ с предохранителя, чуть повел дулом вперед, а он выскочил на меня, неожиданно, с рюкзаком из-под гранатометных выстрелов, с автоматом на шее, время остановилось, и я видел, как струйки пота чертят бороздки по его обожженным солнцем, грязным щекам и теряются в бороде. Видел глаза, расширяющиеся, с остановившимися зрачками, я прыгнул, как тогда, в лифте, бросился вперед, ударил скошенным срезом пламегасителя куда-то в живот и когда дуло автомата врезалось в «лифчик» разгрузки – нажал на спуск. Пули входили в диафрагму, он обвис на автомате, а спина расцветала вырванными кусками человеческой плоти, раздробленный позвоночник, пробитые легкие, сердце, печень, желудок... Он по инерции стал заваливаться на меня, сверху послышались крики, завязался бой между догонявшим меня отрядом и противником, попав под перекрестный огонь я упал, прикрываясь трупом… Он умирал, глядя мне в глаза, темная кровь булькала и текла из его рта мне в лицо, умерев практически мгновенно, он подарил мне последний танец, агонизирующего человеческого тела, его кровь заливала мне лицо, его глаза стекленели, слов не было... Это был не человек, а кусок искромсанного мяса, в обмен на свою жизнь, оставивший мне мою. Это был честный обмен…       Мирная жизнь. Знаете, была трудно. Но. Я завел семью, детей. Не пью и не курю до сих пор, все, что происходит со мной, происходит исключительно в трезвом уме и здравой памяти. Была нужда, из нужды появилась ферма. Забивать приходилось мне. Хладнокровно, спокойно, причиняя как можно меньше страданий животным. Одним движением я валил козу на бок, сбоку подхватывая ноги и толкая плечом в бок, выхватывал Ka-Bar из ножен и перерезал горло, бывало по густой шерсти лезвие лишь слегка разрезало горло, я разворачивал лезвие и протыкал горло от позвоночника наружу, прижав агонизирующее животное к земле, каждый раз я видел его глаза, того бородача, казалось прямоугольные козьи зрачки расширялись, превращаясь в человеческие, я вглядывался в них, ища ответа на вопрос, что он мог мне тогда сказать?.. Там на вершине урочища.       А знаете, я понял, что самое важное в ноже, чувствовать ощущение – опережать им удар, стремясь получить то самое чувство рассекаемой клинком плоти, какие-то доли секунды, жертва еще жива, но, уже мертва и ты подсознательно чувствуешь, как сталь рассекает от сонной артерии трахею, мышцы, сухожилия, серрейтор скоблит по позвоночному столбу, жертва не понимает случившегося, но уже окончательно и бесповоротно мертва...         А еще я чувствую их. Кого? Людей, кто осмелился перешагнуть черту, в их облике что-то есть, звериное, невысказанное, жесткое. Я вижу их в толпе, охотящихся, они цепляют меня неожиданным блеском глаз, на какое-то мгновение, я понимаю, что и они видят меня, маленькая искорка проскальзывает, как опознание «свой-чужой», и.. мы расходимся, растворяемся в толпе, сливаемся с деловым потоком повседневной жизни.         Чужие ли они мне? Я не знаю до сих пор. Это есть во мне, это я, но, где-то глубоко внутри, и каким будет продолжение этой истории, я не знаю…