Ребенок ЛиндбергаСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Эпоха 20-30-х годов прошлого столетия запечатлена в истории не только «стройками социализма», Великой депрессией и рождением джаза. Именно в эти годы человечество сделало решающий шаг в покорении воздушного океана. Мы до сих пор помним фантастические перелеты на дальние расстояния наших летчиков Чкалова, Леваневского, Громова и пр. Но справедливости ради нельзя не сказать о том, что своих героев имели и другие страны. В США таковым был Чарльз Линдберг - пилот, первым в мире сумевший преодолеть Атлантику. Человек, названный еще при жизни «гордостью Америки», родился в 1902 г. В возрасте 25 лет он совершил 33-часовой перелет через Атлантический океан на одномоторном самолете. Это было выдающееся достижение человечества, сравнимое разве что с открытием Америки или высадкой человека на Луне. За этот перелет, потребовавший как глубокой проработки всех технических аспектов, так и огромного личного мужества, Чарльз А. Линдберг получил звание полковника армии США, сделался главным советником Военного министерства по авиационной технике, занял почётную и весьма доходную должность вице-президента компании «Pan-American». Он был награжден высшими военными наградами почти 50 государств. Перед молодым человеком открылась блестящая будущность. В 1929 г. он познакомился с дочерьми миллионера Дуайта Морроу, бывшего в то время послом США в Мексике. Линдберг женился на младшей - Энн Морроу и в 1930 г. у четы родился сын - Чарльз Линдберг-младший. Жизнь супружеской пары казалась безмятежной и счастливой. Пока Линдберг-старший купался в лучах национальной славы и успешно делал карьеру в Вашингтоне, его супруга сочиняла романтические стихи и публиковала их под псевдонимом. Линдберги жили в собственном доме в городке Инглвуд, но в начале 30-х годов занялись обустройством поместья в штате Нью-Джерси. Там, неподалеку от городка Хоупвелл, на площади 390 акров поднялось просторное и удобное здание с оранжереей, теннисным кортом, гаражом на 3 автомашины и бассейном. Линдберги обычно проводили здесь выходные, а утром в понедельник возвращались в Инглвуд. В конце февраля 1932 г. расписание этих переездов, однако, было изменено: заболел сынок и потому семья осталась в своем поместьи. Собственно, с этого момента и начинаются события, послужившие канвой для одного из самых запутанных сюжетов криминальной истории Америки. Погода вечером 1 марта 1932 г. выдалась на редкость отвратительной. Дул промозглый ветер и уже вторыесутки лил холодный дождь. Чарльз и Энн Линдберги провели весь вечер в гостиной первого этажа у камина. Младшая медсестра Бетти Гоув 20. 00 уложила Чарльза-младшего спать и погасила свет в его угловой комнате второго этажа. Около 21. 00 Чарльз явственно услышал какой-то подозрительный шум, как будто кто-то небрежно бросил корзину на пол. Он даже выглянул в коридор, но увидев, что на кухне работает дворецкий Оливер Ватели, успокоился. В 22. 00 медсестра поднялась наверх, чтобы проверить самочувствие малыша. Не прошло и минуты, как она сбежала внизи сообщила Линдбергам, что их сын исчез. Немедленно начались его розыски и очень скоро стало ясно, что ребенка в доме нет. Вооружившись нарезным карабином, Чарльз Линдберг выбежал на улицу и стал осматривать подходы к дому, рассчитывая обнаружить следы похитителя. В 22. 20 он обнаружил лестницу, приставленную к окну детской комнаты. Тем самым подтвердились худшие опасения: налицо было злоумышленное проникновение в дом постороннего. Чарльз Линдберг распорядился звонить в полицию с заявлением о похищении ребенка, а сам бросился к лесу, рассчитывая нагнать преступника. В полицию позвонил Оливер Вателли. Его звонок был зафиксирован дежурным полицейским в 22. 25. Немедленно из Хоупвилла выехали патрульные полицейские машины, чуть позже подъехали детективы окружной службы шерифов. В полночь, словно в классической драме, пояивлась главная полицейская фигура - начальник полиции штата Нью-Джерси Норман Шварцкопф. Этот человек был личностью весьма примечательной. Он заслуживает нескольких слов о себе, поскольку деятельное участие Шварцкопфа в расследовании имело определенное влияние на результат последнего. Закончившийв молодости академию «Вест-Пойнт», Норман Шварцкопф был весьма неплохим военным; он хорошо воевал в Первую мировую войну, которую закончил в звании полковник. Молодой и деятельный офицер после войны получил предложение создать и возглавить полицию штата Нью-Джерси, с чем блестяще и справился. Полковник не ленился лично разрабатывать форму своих подчиненных, рисовать эскизы шевронов, сочинять для полицейских необходимые инструкции и наставления. Созданная Шварцкопфом организация скорее напоминала регулярную армию, нежели структуру, призванную поддерживать правопорядок. Главным в ее работе оказалось несение патрульно- постовой службы, криминалистическая же и оперативная работа оказались далеко не на высоте по причине непонимания начальником полиции их роли в поддержании общественного порядка и законности. Эпоха 20-30-х годов прошлого столетия запечатлена в истории не только «стройками социализма», Великой депрессией и рождением джаза. Именно в эти годы человечество сделало решающий шаг в покорении воздушного океана. Мы до сих пор помним фантастические перелеты на дальние расстояния наших летчиков Чкалова, Леваневского, Громова и пр. Но справедливости ради нельзя не сказать о том, что своих героев имели и другие страны. В США таковым был Чарльз Линдберг - пилот, первым в мире сумевший преодолеть Атлантику. Человек, названный еще при жизни «гордостью Америки», родился в 1902 г. В возрасте 25 лет он совершил 33-часовой перелет через Атлантический океан на одномоторном самолете. Это было выдающееся достижение человечества, сравнимое разве что с открытием Америки или высадкой человека на Луне. За этот перелет, потребовавший как глубокой проработки всех технических аспектов, так и огромного личного мужества, Чарльз А. Линдберг получил звание полковника армии США, сделался главным советником Военного министерства по авиационной технике, занял почётную и весьма доходную должность вице-президента компании «Pan-American». Он был награжден высшими военными наградами почти 50 государств. Перед молодым человеком открылась блестящая будущность. В 1929 г. он познакомился с дочерьми миллионера Дуайта Морроу, бывшего в то время послом США в Мексике. Линдберг женился на младшей - Энн Морроу и в 1930 г. у четы родился сын - Чарльз Линдберг-младший. Жизнь супружеской пары казалась безмятежной и счастливой. Пока Линдберг-старший купался в лучах национальной славы и успешно делал карьеру в Вашингтоне, его супруга сочиняла романтические стихи и публиковала их под псевдонимом. Линдберги жили в собственном доме в городке Инглвуд, но в начале 30-х годов занялись обустройством поместья в штате Нью-Джерси. Там, неподалеку от городка Хоупвелл, на площади 390 акров поднялось просторное и удобное здание с оранжереей, теннисным кортом, гаражом на 3 автомашины и бассейном. Линдберги обычно проводили здесь выходные, а утром в понедельник возвращались в Инглвуд. В конце февраля 1932 г. расписание этих переездов, однако, было изменено: заболел сынок и потому семья осталась в своем поместьи. Собственно, с этого момента и начинаются события, послужившие канвой для одного из самых запутанных сюжетов криминальной истории Америки. Погода вечером 1 марта 1932 г. выдалась на редкость отвратительной. Дул промозглый ветер и уже вторыесутки лил холодный дождь. Чарльз и Энн Линдберги провели весь вечер в гостиной первого этажа у камина. Младшая медсестра Бетти Гоув 20. 00 уложила Чарльза-младшего спать и погасила свет в его угловой комнате второго этажа. Около 21. 00 Чарльз явственно услышал какой-то подозрительный шум, как будто кто-то небрежно бросил корзину на пол. Он даже выглянул в коридор, но увидев, что на кухне работает дворецкий Оливер Ватели, успокоился. В 22. 00 медсестра поднялась наверх, чтобы проверить самочувствие малыша. Не прошло и минуты, как она сбежала внизи сообщила Линдбергам, что их сын исчез. Немедленно начались его розыски и очень скоро стало ясно, что ребенка в доме нет. Вооружившись нарезным карабином, Чарльз Линдберг выбежал на улицу и стал осматривать подходы к дому, рассчитывая обнаружить следы похитителя. В 22. 20 он обнаружил лестницу, приставленную к окну детской комнаты. Тем самым подтвердились худшие опасения: налицо было злоумышленное проникновение в дом постороннего. Чарльз Линдберг распорядился звонить в полицию с заявлением о похищении ребенка, а сам бросился к лесу, рассчитывая нагнать преступника. В полицию позвонил Оливер Вателли. Его звонок был зафиксирован дежурным полицейским в 22. 25. Немедленно из Хоупвилла выехали патрульные полицейские машины, чуть позже подъехали детективы окружной службы шерифов. В полночь, словно в классической драме, пояивлась главная полицейская фигура - начальник полиции штата Нью-Джерси Норман Шварцкопф. Этот человек был личностью весьма примечательной. Он заслуживает нескольких слов о себе, поскольку деятельное участие Шварцкопфа в расследовании имело определенное влияние на результат последнего. Закончившийв молодости академию «Вест-Пойнт», Норман Шварцкопф был весьма неплохим военным; он хорошо воевал в Первую мировую войну, которую закончил в звании полковник. Молодой и деятельный офицер после войны получил предложение создать и возглавить полицию штата Нью-Джерси, с чем блестяще и справился. Полковник не ленился лично разрабатывать форму своих подчиненных, рисовать эскизы шевронов, сочинять для полицейских необходимые инструкции и наставления. Созданная Шварцкопфом организация скорее напоминала регулярную армию, нежели структуру, призванную поддерживать правопорядок. Главным в ее работе оказалось несение патрульно- постовой службы, криминалистическая же и оперативная работа оказались далеко не на высоте по причине непонимания начальником полиции их роли в поддержании общественного порядка и законности. Со своеобразными суждениями Нормана Шварцкопфа по этим вопросам еще предстоит ознакомиться поближе в ходе дальнейшего повествования. Следует отметить, что Норман Шварцкопф был отцом Нормана Шварцкопфа-младшего, командовавшего американскими войсками во время войны 1991 г. в Ираке. К моменту приезда начальника полиции Чарльз Линдберг уже вернулся в дом. Розыски его в кромешной темноте оказались безрезультатны, что в общем-то и неудивительно. Линдберг вызвал по телефону своего адвоката Генри Брикенбриджа, кстати, тоже бывшего полковника американской армии. Когда Брикенбридж узнал, что ожидается приезд Шварцкопфа, то посоветовал Линдбергу не давать начальнику полиции всей информации, поскольку тот все равно не сумеет разумно воспользоваться ею. Кроме того, адвокат посоветовал не позволять полиции осматривать детскую комнату до его - Брикенбриджа - приезда. Осмотр места происшествия фактически не проводился полицейскими вплоть до появления Шварцкопфа. Они ждали начальника, который заявил, что лично возглавит расследование. Напомним, что все это время шел дождь, который смывал следы на мягком грунте. К моменту приезда Шварцкопфа лестница по-прежнему стояла прислоненной к стене рядом с окном детской комнаты. Рядом отпечатались ее глубокие следы, видимо, злоумышленник переставлял лестницу, выбирая оптимальное ее положение. В мягком грунте чётко прослеживалась следовая дорожка; можно было видеть не менее дюжины качественных следов босых ног преступника. Но никто из детективов не только не озаботился изготовлением гипсовых слепков следов, но даже не удосужился измерить линейкой размер отпечатков на грунте! Надо ли упоминать, что не были сделаны и фотографии отпечатков ног, в результате чего полиции так и не удалось установить размер обуви злумышленника, а также возможные особенности его походки и телосложения. В итоге многочисленные следы к утру были уничтожены дождем!Рядом с лестницей было найдено плотницкое долото, которым, видимо, преступник поднял вверх опущенную вниз створку окна. Примерно в 80 метрах от дома в густо высаженном кустарнике были найдены три пролома, возле которых на грунте просматривались следы человеческих ног. Все это выглядело так, словно через кусты проломились три человека. И вэтом месте следы на грунте также не были надлежащим образом закреплены и обмерены криминалистами. Сочтя, что наружный осмотр дома и прилегающей территории дал всю возможную информацию, детективы во главе с Шварцкопфом переместились в дом. Там их остановил Линдберг, заявивший, что последующий осмотр можно будет продолжить лишь после появления адвоката. Когда Брикенбридж приехал, полицейские, наконец, прошли в детскую. Помимо трех полковников в осмотре помещения принимали участие и три детектива: Келли, Шоеффел и Китон. Последний был любимцем Шварцкопфа и на него начальник полиции возлагал особые надежды. Быстро стало ясно, что никаких существенных следов в детской комнате нет. Преступник, проникший через окно, просто вынул спящего ребенка из кровати и вылез обратно в окно. Покидая комнату он оставил на подоконнике конверт и затворил за собой раму. Убедившись, что на конверте нет отпечатков пальцев, Шоеффел вскрыл его ножом. Внутри оказалось короткое послание, адресованное Чарльзу Линдбергу. Оно гласило: «Уважаемый сэр! Имейте 50 000 $, из них 2 000$ - в 20 $ банкнотах, 1 500 $ - в 10 $, 1 000 $ - в 5 $ банкнотах. Через 2-4 дня мы сообщим где Вы должны будете оставить деньги. Мы предупреждаем, чтобы Вы ничего не сообщали публике и не ставили в известность полицию. Ребенок содержится в заботе». Вместо подписи в листе были проделаны три отверстия. В нижнем правом углу были изображены два пересекавшихся круга, место их пересечения было закрашено красной краской. Написанное фиолетовыми чернилами, послание это выглядело неряшливым и содержало массу грамматических ошибок. С того момента, как похитители заявили о себе, отпали все версии, кроме вымогательства. Тут-то Шварцкопф и развил бурную деятельность. Во-первых, круглосуточный пост полиции был организован в самой усадьбе Линдбергов. Разместившимся в гараже полицейским было приказано не допускать на территорию зевак и журналистов, которых начальник полиции ждал уже поутру. Во-вторых, в небольшой гостинице в Хоупвелле был организован штаб розысков. Туда были протянуты дополнительные линии полевой телефонной связи (все как на фронте, у полковника не забалуешь!). В-третьих, начальник полиции мудро обязал перлюстрировать всю подозрительную корреспонденцию, проходившую через почтовое отделение Хоупвелла. Шварцкопф дальновидно предпологал наплыв разного рода важных сообщений, которые следовало оперативно проверять. В-четвертых, он дал информацию о похищении в американские газеты. Т. е. начальник розысков даже не постарался замаскировать тот факт, что полиция была поставлена в известность о похищении. Между тем, это условие злоумышленник прямо выставил в своем письме. К чему привела демонстративная активность окопного полковника станет ясно несколько позже, пока же он чувствовал себя на коне и объявил родителям похищенного ребенка, что всю оперативную работу он поручил своему лучшем детективу - Артуру Китону. Адвокат семьи предложил пригласить сыщиков из Нью-Йорка: полицейские из этой криминальной столицы Америки почитались лучшими в стране. Шварцкопф отказался это сделать, аппелируя к тому, что Хоупвелл находится в другом штате. Тогда Брикенбридж предложил пригласить детективов ФБР: эта организация имела право действовать по всей территории страны. Шварцкопф отклонил и это предложение, заявив, что похищение ребенка - это преступление не федерального уровня (на тот момент это было действительно так; лишь после расследования «дела о похищении ребенка Линдберга» было принят закон, по которому киднэппинг - похищение детей с целью получения выкупа - стал считаться преступлением федерального уровня. Эакон этот получил название «закона Линдберга»). Раздосадованный упрямством и самонадеянностью полковника, Генри Брикенбридж, оставшись наедине с Чарльзом Линдбергом, посоветовал тому готовить наличные деньги и платить выкуп по первому требованию преступников. Линдберг согласился с этим предложением и уже под утро заявил полковнику Шварцкопфу о своем намерении выдать преступникам деньги. Начальник полиции спорить не стал, но высказался в том духе, что дескать, Ваше право платить деньги, но снисхождение преступникам Вы обещать не можете и они все равно отправятся на электрический стул! В контексте дальнейших событий подобное заявление нельзя не признать в высшей степени самонадеянным…Вплоть до полудня 2 марта 1932 г. в поместье Линдбергов шли различные следственные действия - в основном, допросы лиц, находившихся в доме на момент похищения ребенка. Всего таковых было пять человек. Причем Чарльз Линдберг запретил полиции допрашивать свою супругу - Энн - мотивируя это ее тяжелым психологическим состоянием. Т. о. полиция в ночь похищения допросила четырех человек. Любопытен итог полицейской работы. Линдберг считал, что сделался жертвой профессиональных киднэпперов (похитителей детей с целью получения выкупа). К началу тридцатых годов в США это был уже достаточно распространенный вид преступной деятельности. По мнению Линдберга, преступники, привлеченные слухами о его богатстве, специально приехали в Хоупвелл для похищения ребенка из одиноко стоящего дома, поскольку похищение в Инглвуде представлялось весьма рискованным. Шварцкопф придерживался диаметрально противоположной версии. Он полагал, что преступление совершено непрофессионалами. Это были местные жители, которые хорошо знали обстановку в усадьбе Линдберга и прекрасно ориентировались на местности. Начальник полиции исходил из того, что выкуп в 50 тыс. $ - сам по себе немаленький - никак не мог удовлетворить профессиональных преступников, имеющих большие расходы при организации такого непростого преступления. Чужаки были бы неосведомлены об изменении расписания поездок Линдберга, которое, напомним, произошло впервые за год с лишним по причине, которую нельзя было предвидеть (болезнь сына). А раз так, то они оказались бы не готовы к действиям в изменившейся обстановке. Наконец, свою версию событий имел детектив Артур Китон, причем его оценка случившегося отличалась от двух предыдущих. Китон полагал, что в похищении участвовала группа лиц, имевшая пособника в доме. Таким пособником киднэпперов детектив считал медсестру Бетти Гоу. Она д. б. проводить все время рядом с заболевшим мальчиком и для этого ей даже устроили кровать в комнате Линдберга-младшего. Ее отсутствие в детской в период с 20. 00 до 22. 00 выглядело, по мнению Китона, необоснованным. Гоу видела ребенка последней и первой же обнаружила его исчезновение. Если бы медсестра не была пособницей киднэпперов, то их попытка проникнуть в окно второго этажа представлялась бы весьма опрометчивой: даже если в комнате выключался свет, человек на улице никак не мог узнать покинула ли медсестра комнату или нет. И не один грабитель не решился бы в таком случае лезть наобум в дом, где находились двое крепких мужчин и хранилось не меньше пяти стволов нарезного оружия. Помимо этого соображения, Китон усматривал еще один довод, изобличавший по его мнению медсестру. Вертикально опускавшаяся рама окна не была должным образом закрыта изнутри, что облегчило беззвучное проникновение преступника в комнату. Именно незакрытие рамы на щеколду позволило преступнику избежать выламывания окна: он просто подцепил долотом раму и поднял ее в верхнее положение. Это заняло у него несколько мгновений и проделано было почти беззвучно. Это стало возможным именно по вине Бетти Гоу. Медсестра же объяснила незакрытие окна на задвижку тем, что она регулярно приоткрывала раму для проветривания комнаты. К обоснованности всех этих гипотез предстоит еще вернуться не раз. Пока же стоит заметить, что кажущаяся внушительность умопостроений не должна сбивать читателя с толку. Как говорил шварцевский Мюнгхаузен: «величайшие глупости на свете делаются с серьезным выражением лица». Результаты громогласной активности полковника Шварцкопфа не замедлили сказаться. Уже 4 марта Линдберг получил новое послание от похитителей. В нем содержалась брань по поводу того, что он не выполнил требование преступников и оповестил полицию. Похитители объявляли, что увеличивают сумму выкупа до 70 тыс. $, так сказать, в назидание строптивому папаше. Предпологая, что это письмо м. б. перехвачено полицией и потому не будет получено Чарльзом Линдбергом, преступники продублировали его, послав копию в офис адвоката Брикенбриджа. Там письмо было получено 5 марта 1932 г. Напомним, что сам адвокат был весьма невысокого мнения о криминалистических талантах полковника Шварцкопфа и не скрывал это от Линдберга. Нетрудно понять сколь тяжело ранили последнего все эти события: он вспоминал предостережения Брикенбриджа и, конечно же, корил себя на неосмотрительное обращение к бестолковым полицейским. Тяжело переживая события последних дней, обвиняя самого себя в неблагоразумном поведении, Чарльз Линдберг обратился через газеты к преступникам. Он просил не причинять вреда малышу, заявлял о готовности заплатить выкуп и предлагал преступникам выбрать посредника для ведения личных переговоров (т. е. минуя полицию). Энн Морроу поддержала мужа и сообщила рацион и график приема пищи сыном, надеясь, что это поможет похитителям правильно его кормить. Нетрудно догадаться, что эти публикации, а также многочисленные комментарии в разделах криминальной хроники, вызывали живой отклик большого числа людей. Некоторые из них демонстрировали намерение помочь Чарльзу Линдбергу в его горе. Так, в начале марта к нему приехал мафиози Микки Роснер, крупный нью-йорксий бутлегер. Он заявил, что не сомневается в том, что ребенка похитили профессиональные киднэпперы, которые должны быть, в принципе, известны в уголовном мире. Покусившись на сына «Героя Америки» эти люди поступили не по понятиям и потому их следовало наказать. Роснер предложил Линдбергу помочь в их задержании «по своим каналам» и попросил у полковника на «сопутствующие расходы» 3, 5 тыс. $. Конечно, Линдбергу следовало бы насторожиться: подобная сумма для серьезного мафиози была совсем невелика и если бы он в самом деле хотел бы помочь что называется «из принципа», то сделал бы это без упоминания о подобной оплате. Но раз упоминание о сумме все же прозвучало, то пожалуй, следовало усомниться в серьезности сделанного предложения. Линдберг об этом не подумал и винить его в подобном легкомыслии вряд ли стоит. В те мартовские дни он пребывал в таком состоянии, при котором был готов на сотрудничество с кем угодно, лишь бы только это имело какой-то результат. Без долгих разговоров Линдберг заплатил Роснеру названную сумму и тот авторитено заверил, что его «лучшие люди» - Сальваторе Спитале и Ирвин Битз - немедленно возьмутся за розыски. Как нетрудно догадаться, миновала неделя, за ней вторая, а потом третья… Ребенка бандиты не нашли и Роснер более не показывался на глаза полковнику. В небольшой нью-йоркской газете «Бронкс хоум ньюс» 8 марта 1932 г. появилась заметка, представлявшая собой открытое письмо некоего Джона Ф. Кондона, с которым тот обращался к похитителям Линдберга-младшего. В довольно сумбурном послании, явно грешащим неуместным в такой ситуации высоким слогом, Кондон заявлял, что готов заплатить похитителям еще 1 тыс. $ в дополнение к выкупу Чарльза Линдберга, лишь бы только похитители не причиняли вреда ребенку. И уже утром 9 марта Кондон получил послание преступников, которое состояло из двух частей: собственно письма Кондону и запечатанного конверта, который надлежало вручить лично в руки Чарльзу Линдбергу. В письме сообщалось, что преступники согласны взять Кондона в посредники; помимо этого приводился текст сообщения, которое надлежало опубликовать в газете «Нью-Йорк америкэн» в разделе частных объявлений после того, как деньги будут подготовлены к передаче. Окрыленный успехом своего начинания, Джон Кондон помчался к Чарльзу Линдбергу. Именно в этот день - 9 марта 1932 г. - состоялось их знакомство. Это необходимо подчеркнуть для правильного понимания последующих событий. Многие публикации не касаются этого нюанса из-за чего складывается превратное мнение, будто Кондон был стародавним другом семьи Линдберг. Между тем, это совершенно не так. Анализируя ситуацию, нельзя отделаться от странного ощущения, что Джон Кондон ловко поставил себя в эпицентр событий, фактически навязав Линдбергу собственное участие. Ниже еще придется тщательно анализировать события, связанные напрямую с этим человеком и отчасти им же вызванные, но сейчас следует заметить, что с течением времени оценка личности Кондона американскими писателями-криминологами претерпела существенное изменение. Весьма интересна книга- исследование писателя Фрэнка Мерривела «Джафси скажет все» («Jafsie tell all»), которая полностью посвящена этому человеку. Долгое время считалось, что Джон Кондон был этаким восторженным патриотом, бросившимся со всем жаром души на помощь национальному кумиру. Сам Кондон старательно подигрывал журналистам, изображая из себя бесхитростного рубаху-парня. Но постепенно достоянием исследователей стала информация, рисовавшая Кондона в другом свете. Многие люди, знавшие его, говорили о Кондоне как о человеке хвастливом, склонном к саморекламе и позерству, раздувавшимся от важности при малейшем успехе. Он был эксцентричен, способен на неожиданные выходки и именно способность на нетривиальный поступок сделала Кондона весьма популярным среди учеников школы, где он преподавал. Кондон был учителем физики; помимо преподавания этой дисциплины он с жаром принимал участие в скаутском движении. К моменту описываемых событий он уже находился на пенсии, но как видно из повествования, склонности к рисковым затеям не потерял. Явившись в дом Чарльза Линдберга днем 9 марта 1932 г. , Кондон представился летчику и рассказал ему свою историю. Линдберг, видимо, был поначалу весьма озадачен рассказом странного седоусого мужчины и держался настороженно. Он отказался взять в руки запечатанный конверт, который принес с собою посетитель, и попросил Кондона самому вскрыть его. Внутри находилось письмо весьма примечательного содержания; имеет смысл его процитировать: «Уважаемый сэр, мистер Кондон может действовать как посредник. Вы можете дать ему 70 000 $. Сделайте один пакет, желательно небольшой. (от руки схематично был нарисован прямоугольник, означавший конверт, и проставлены размеры сторон: 6-7 дюймов на 14 дюймов, т. е. 17 см. на 35 см. ) Мы предупреждаем Вас в который раз - не устанавливайте слежку в любом виде. Если Вы или кто-то еще уведомит полицию, то последует большая заминка. После того, как мы получим в свои руки деньги, мы сообщим Вам, как найти Вашего мальчика, Вы, имея самолет, слетаете примерно за 150 миль. Это дает нам фору примерно 8 часов». Под рукописным текстом помещалась условная эмблема похитителей - пересекающиеся круги с тремя маленькими отверстиями в бумаге. Это изображение полностью соответствовало аналогичным рисункам в предыдущих посланиях похитителей. Содержание письма весьма любопытно. Если вдуматься, преступники фактически предложили Линдбергу отдать деньги человеку, которого не знали ни они сами, ни Линдберг! Т. е. зашел человек с улицы, сказал, что считает летчика Чарльза Линдберга героем, и после этого предложил свои услуги в переноске 70 тыс. наличных долларов в любое время и в любое место. И при этом не предоставил никаких гарантий точности и честности своих действий и никаких доказательств того, что ребенок еще жив… Что и говорить, для любого прагматичного человека подобное предложение было бы слишком смелым. К тому же Линдберг уже успел вручить 3, 5 тыс. $ «авторитетному» бутлегеру Микки Роснеру (который оказался ничуть не лучше банального мошенника) и понял к тому времени, что не стоит опрометчиво раздавать деньги всем добровольным помощникам. Поэтому, посоветовавшись с адвокатом, Чарльз Линдберг решил действовать следующим образом: он отправил Кондона на встречу с похитителями, но без денег, и с требованием предоставления доказательств того, что ребенок жив и здоров. В тот день Линдберг провел с Кондоном несколько часов, обсуждая различные аспекты предстоящего задания. Тогда-то отставной учитель физики и придумал себе псевдоним, которым подписывал в дальнейшем свои объявления в газетах: Джафси. Слово это получилось путем прочтения его инициалов - JFC. Добровольный помощник в тот же день дал условное объявление в газете «Нью-Йорк америкэн» и через день получил ответ, в котором ему предписывалось прибыть к указанному времени на станцию метрополитена. В 19. 00 12 марта 1932 г. Кондон был в указанном месте. Там к нему подошел человек, оказавшийся, как выяснилось впоследствии, шофером такси, и вручил записку, в которой Кондону предписывалось отправиться на кладбище «Вудлаун» в Бронксе, Нью-Йорк, и оставаться там до тех пор, пока к нему не подойдут. Свидетелей встречи Кондона и автора анонимных писем не было. О ней известно лишь со слов самого Джафси-Кондона. Как следовало из его рассказа, он подъехал к кладбищу на такси и довольно долго бродил между могил в полном одиночестве. В какой-то момент к нему обратился мужчина, загораживавший нижнюю часть лица рукой, и из разговора с ним Кондон понял, что это и есть похититель. Незнакомец велел называть его «Джоном». Он говорил с немецким акцентом, но в процессе общения упомянул, что он - скандинав. «Джон» рассчитывал получить деньги немедленно, но Кондон сказал, что об этом не может быть и речи до тех пор, пока не будут предъявлены гарантии того, что ребенок жив. В ответ на это «Джон» категорически заявил, что не может показать ребенка Кондону ни при каких условиях. После некоторого препирательства переговаривающиеся стороны сошлись на том, что Кондон получит вещи, связанные с похищенным ребенком. Тем самым будут сняты все сомнения в том, что Линдберг-младший действительно находится в руках людей, от имени которых вел переговоры «Джон». И с утренней почтой 13 марта Кондон получил внушительный пакет, надписанный уже знакомым ему корявым почерком. Внутри находилась детская ночная рубашка и поясок, используемый для страховки малышей. Кондон немедленно помчался к Чарльзу Линдбергу. Полученные вещи были показаны медсетре Бетти Гоу, поскольку именно она одевала малыша вечером 1 марта. Гоу узнала ночную рубашку и поясок - это действительно были те самые вещи, которые она надела на ребенка перед его отходом ко сну. Примечательно, что в тот момент Чарльз Линдберг не показал их супруге: он боялся травмировать ее новыми впечатлениями. Итак, Чарльз Линдберг, казалось, получил необходимые ему подтверждения. Он стал готовить деньги для передачи их похитителям. Делать это ему пришлось таким образом, чтобы полиция ничего не прознала. В противном случае деятельный полковник Шварцкопф немедленно вмешался бы в ход переговоров и испортил бы всю проделанную работу. Тут имеет смысл приостановить изложение этой сюжетной линии и коснуться некоторых иных направлений расследования, поскольку все они в дальнейшем окажут существенное влияние на ход событий. Полицейские власти, буквально оккупировавшие Хоупвелл, под мудрым руководством полковника Шварцкопфа демонстрировали необыкновенное рвение в исследовании всех аспектов преступления. Были опрошены почти все жители Хоупвелла и окрестностей. Удача, как полагали полицейские, им улыбнулась: некий Миллард Уайтед сообщил, что в конце февраля дважды видел мужчину, наблюдавшего из леса за поместьем Линдбергов. Возраст неизвестного Уайтед определил в 30 лет, или возможно, чуть старше, рост - около 170 см. С чрезвычайной скурпулезностью полицейские изучали всю корреспонденцию, адресованную Линдбергам и жителям Хоупвелла. Напомним, что полковник Шварцкопф полагал, что именно среди последних и нужно искать похитителей. Три детектива, специально выделенные для перлюстрации, прочитывали в день до 2 тыс. писем, открыток и телеграмм! Понимая, что он допускает грубейшее нарушение гражданских свобод, Шварцкопф обратился к министру юстиции штата Нью-Джерси Дэвиду Виленцу с просьбой санкционировать перлюстрацию. Тот, поколебавшись, отказался это сделать. Тогда и начальник полиции штата, нехотя, приказал свернуть операцию. Смысл упомянутой затеи понять вообще-то довольно трудно, поскольку с помощью простейших лексических приемов текст письма несложно затуманить до такой степени, что любое поверхностное прочтение не обнаружит подлинного смысла написанного. В условиях военного времени сплошная перлюстрация «окопной корреспонденции» оправданна, ибо дает командованию представление о подлинном состоянии духа армии. Но при оперативной работе полиции и спецслужб досмотр переписки будет полезен лишь в случае избирательного применения. Шварцкопф, видимо, сам эту истину понять был не в силах, а компетентных специалистов он, видимо, выслушать не пожелал. Впрочем, может быть, никто из них просто не хотел перечить «неудержимому Норману». Примечательно, что в то самое время, пока полицейские в Хоупвелле зарывались в горы писем, преступник спокойно обменивался информацией с Кондоном посредством размещения в газетах условных объявлений. В огромном количестве были заготовлены листовки с описанием примет похищенного Чарльза Линдберга-младшего. С 11 марта 1932 г. они начали распространяться по всему Восточному побережью США. Листовка эта примечательна тем, что в ней падкий до рекламы полковник Шварцкопф предлагал возможным информаторам связываться лично с ним. В полицейской практике это своего рода нонсенс, опять-таки демонстрирующий абсолютное непонимание начальником полиции своих функций и полнейший непрофессионализм. Полицейский опыт, заработанный кровью, требует, чтобы переговоры всегда вели лица, неспособные в силу своего положения на принятие решения: в этом золотом правиле кроется залог того, что переговоры не будут провалены окончательно и их при любом исходе можно будет продолжить. (Наша отечественная история знает пример, подтверждающий этот тезис: переговоры Премьер-министра Черномырдина с Басаевым в ходе операции в Буденновске летом 1995 г. Их бесславный результат, увы, был запрограммирован наперед и это понимали все специалисты-переговорщики, кроме самого Черномырдина, разумеется. ) Шварцкопф, видимо, полагал, что его завалят шквалом телефонных звонков, благодаря которым, он быстро расследует дело и тем самым навечно свяжет успех расследования со своей фамилией. Самым серьезным и взыскательным образом детективы подошли к проверке alibi всех лиц, бывших в усадьбе Линдберга вечером 1 марта 1932 г. Подозрений избежали только два человека - сам Чарльз Линдберг и его супруга Энн. Оливер ватели сумел восстановить свои перемещения по минутам и подтвердить их перекрестными показаниями, но две девушки сделать этого не смогли. Об одной из них - медсестре Бетти Гоу - уже упоминалось выше. В ее рассказе о событиях злосчастного вечера был пробел примерно в 40 минут времени, который она провела без свидетелей. И это сразу сделало ее подозреваемой. Про незакрытые шпингалеты на окне детской комнаты также упоминалось выше и тот факт, что их (опять же!) не закрыла Бетти Гоу, лишь усиливал подозрения полиции в ее адрес. Но помимо медсестры под плотную полицейскую опеку попала и еще одна девушка - Виолет Шарп. Это была своего рода «комнатная девушка» семьи Морроу, сирота, взятая в семью миллионера из филантропических побуждений. Ее детство прошло в обществе Энн и Элизабет Морроу и обе сестры видели в ней почти родственницу. Она была незамужем и по завещанию Дуайта Морроу ей должна была отойти некоторая сумма, способная обеспечить будущность Виолет. Вечером 1 марта 1932 г. Виолет Шарп покинула гостиную, где оставались Чарльз и Энн Линдберги, и ушла в небольшой домик для гостей, стоявший несколько в стороне от основных построек усадьбы. Девушке не было никакой нужды идти в этот дом, поскольку ее спальня распологалась в главном здании. Виолет Шарп не могла объяснить полицейским своего поступка и говорила на допросе о желании побыть в одиночестве. Такое объяснение никак не устраивало лейтенанта Артура Китона, который в первой декаде марта 1932 г. несколько раз допрашивал девушку. В конце-концов Китон отступил от Бетти Гоу и Виолет Шарп, но как покажет дальнейший ход событий это было временное отступление. Детектив попросил девушек не покидать Нью-Джерси без предупреждения полиции. Можно не сомневаться, что в устах сыскаря, ценимого полковником Шварцкопфом за деловую хватку, эта просьба прозвучала почти как обвинительный приговор. Правоохранительные органы распологали всего двумя предметами, вышедшими из рук преступника - раздвижной лестницей, по которой он залез в окно детской комнаты, и 3/4-дюймовым долотом, использованным для открывания окна. Попытка проследить путь долота оказалась безуспешной; выяснить где и кому оно было продано так и не удалось. С лестницей все оказалось не так однозначно. Криминалисты разобрали ее на составные части и внимательно их изучили. Для уменьшения габаритов, лестница была сделана складной, расстояние между ступенями составляло 19 дюймов (0, 5 м. ), что в 1, 5 раза превышало плотницкий стандарт. Это косвенно указывало на то, что преступник был довольно высокого роста. Кроме того, уменьшение количества ступенек вело к облегчению конструкции, что в свою очередь упрощало манипуляции с нею. Обратило на себя внимание качество изготовления отдельных элементов, аккуратность пропилов, точность работы рубанком и пр. детали. Не вызывало сомнений, что изготавливал лестницу человек, имевший неплохой навык плотницких работ. Но не это было главным в заключении криминалистов: они обратили внимание на то, что при изготовлении деталей лестницы были использованы различные породы древесины. Из этого м. б. заключить, что изготовитель лестницы работал в таком месте, где имелись отходы плотницкого (либо столярного) производства, другими словами он либо работал в мастерской соответствующего профиля, либо имел в нее доступ. Полковник Шварцкопф обратился в лабораторию лесоматериалов, расположенную в г. Мэдисон, штат Висконсин, и попросил тамошних специалистов изучить лестницу. Этим занялся один из лучших специалистов лаборатории Артур Коехлер. Он установил, что при изготовлении лестницы были использованы брусья из северокаролинской сосны, сосны Пондероса, ели Дугласа и обыкновенной березы. Коехлер тоже посчитал, что брусья представляют собой отходы производства, поскольку явственно было видно, что их распил осуществлялся различными инструментами и в разное время. Проверив номенклатуру пиломатериалов, отпускаемых различными производителями, Коехлер установил, что типоразмер брусьев из северокаролинской сосны - 3, 75 дюйма - соответствовал только одной фирме-производителю (в США более распространен был размер 3, 625 дюйма, т. е. 3 5/8 дм. ). Сделав запрос в отдел продаж этой фирмы, эксперт выяснил, что такие брусья на протяжении последних 2, 5 лет поставлялись только одному дилеру на Восточном побережьи США - компании «Миллворк» («Millwork»), которая в общей сложности закупила 45 партий сосны такого типоразмера. Склады пиломатериалов этого дилера находились в городской черте Нью-Йорка, в Бронксе. Коехлер не сомневался, что именно через эти склады прошли материалы, из которых была сделана лестница. Дальнейший их путь проследить не представлялось возможным, поскольку счет разного рода столярных, плотницких, мебельныз мастерских, строительных компаний и прочих потребителей пиломатериалов на территории Нью-Йорка шел на сотни. Однако, благодаря Коехлеру полиция смогла существенно сузить район поиска, ограничив его районом Нью-Йорка и ближайших пригородов. Рассматривая обтесанные рубанком поверхности брусьев в сильную лупу, Коехлер пришел к заключению, что инструмент изготовителя был не нов и имел выраженные дефекты режущей кромки. Несмотря на хорошее качество заточки она имела сколы (щербины), зная о существовании которых м. б. попробовать идентифицировать рубанок или фуганок, использованный мастером. Это заключение прозвучало весьма обнадеживающе для детективов, поскольку давало полиции реальный шанс найти мастера-изготовителя лестницы по его инструменту. Коехлер особо подчеркнул хорошую сохранность дерева, которую м. б. объяснить тем, что оно долгое время хранилось в сухом месте. Изготовленную лестницу держали не на улице, а в помещении. Судя по ее отличному состоянию, можно было предположить, что до вечера 1 марта 1932 г. ею вообще не пользовались по прямому назначению. Это соображение служило косвенным указанием на то, что преступник воспользовался отнюдь не первой попавшейся под руку лестницей; он специально ее изготовил и хранил именно с целью использовать при похищении. Однако, несмотря на эти - в целом неплохие! - результаты исследования лестницы, оказалось, что подчиненные Шварцкопфа и тут допустили преступную неаккуратность в обращении с вещдоком. В ходе весьма небрежных манипуляций с лестницей (переносов с места на место, транспортировки, разборки и пр. ) к ней прикоснулось огромное количество людей. Когда лесница попала в распоряжение криминалистов они сняли с нее более 400 качественных отпечатков пальцев (некачественных было намного больше). С учетом исследования детской комнаты в распоряжении полицейских оказалось более 550 различных отпечатков пальцев и фрагментов ладоней, значительная часть которых, без сомнения, принадлежала самим полицейским. Проявленная ими халатность в который уже раз ставила под сомнение компетентность и профессиональную пригодность сотрудников подчиненного Шварцкопфу ведомства. Так обстояли дела с полицейским расследованием на середину марта 1932 г. , когда Чарльз Линдберг стал готовить деньги для передачи похитителям. Делать это пришлось очень аккуратно, поскольку попытка получить в банке 70 тыс. $ наличными непременно привлекла бы внимание полиции. Даже дуболом Шварцкопф легко бы догадался о назначении денег, если бы узнал, что Линдберг пытался получить такую сумму в банке. Опасаясь, что вмешательство полиции испортит все дело, Линдберги собирали деньги через друзей и своего адвоката. Брикенбриджу удалось в несколько приемов раздобыть львиную долю необходимой суммы. В качестве выкупа было решено использовать не доллары, сильно девальвировавшиеся в результате «Великой депрессии», а т. н. золотые сертификаты, которые использовались в начале 30-х годов для стабилизации платежной системы США. Сертификаты номинировались в долларах и фактически не были подвержены инфляции, поскольку их стоимость была привязана к биржевой цене золота (поэтому они и назывались «золотыми», хотя физически были изготовлены из бумаги). Для выкупа были собраны сертификаты не очень крупного номинала - 10 $ и 20 $ - хотя не обошлось и без 100 $. Но Чарльз Линдберг специально пострался их разменять, дабы в последнюю минуту крупный номинал сертификатов не послужил причиной срыва сделки. Вся необходимая сумма не уместилась в сверток указанного преступниками размера. Поэтому 70 тыс. $ пришлось разделить на две неравные части - в свертке побольше были уложены 50 тыс. $, поменьше - 20 тыс. $. В процессе упаковки свертков Линдберг лично переписал номера всех сертификатов. Получившийся список он оставил на хранении в своем сейфе, а его копию вручил адвокату Брикенбриджу, участвовавшему во всех приготовлениях. Линдберг безапелляционно заявил, что на передачу денег отправится лично: сумма была слишком велика, чтобы доверить ее кому бы то ни было. В ходе нескольких пробных вылазок в Нью-Йорк, предпринятых в середине марта 1932 г. , он убедился, что полиция не следит за ним. Это укрепило его намерение лично присутствовать при передаче выкупа похитителям. Все это время Кондон продолжал свою одностороннюю переписку с похитителями: он размещал в газетах объявления с заранее обусловленным содержанием, а по почте получал новые инструкции преступников. Всего похитителями Линдберга-младшего было направлено 13 писем, содержащих разного рода указания и инструкции (с учетом письма, оставленного на подоконнике в детской комнате во время похищения). Передача выкупа киднэпперам была запланирована на 2 апреля 1932 г. На этот раз местом встречи было выбрано кладбище Св. Раймонда все в том же Бронксе. Сначала Линдберг и Брикенбридж приехали домой к Кондону на автомобиле боксера Эла Рея, друга Линдберга. Там они около двух часов дожидались получения письма с окончательным ответом. Около 20. 00 его доставил таксист. После этого Линдберг и Кондон направились к указанному преступником месту. За рулем находился сам Чарльз Линдберг. Он опасался вооруженного нападения с целью захвата денег и держал на коленях взведенный револьвер. Пакеты с деньгами находились подле него. Машина прибыла к воротам кладбища Св. Раймонда в 21. 05 2 апреля 1932 г. В этот вечерний час место встречи у кладбищенской ограды выглядело весьма мрачно: небо было закрыто тучами, уличных фонарей окрест кладбища не было вовсе. Кондон вышел из автомобиля, как того требовала инструкция, полученная в последнем письме, и около четверти часа прогуливался взад-вперед. Линдберг все время оставался за рулем, опасаясь внезапного нападения. В конце-концов Кондон потерял надежду встретить «Джона» и быстрым шагом направился к автомобилю. Он уже подошел к задней двери, намереваясь сесть в салон, как его неожиданно окликнули: « Эй, доктор!» Этот окрик хорошо расслышал и Чарльз Линдберг. Джон Кондон пошел на голос и увидел как с земли поднимается тот самый человек, что встречался с ним 12 марта на кладбище «Вудлаун». Оказалось, что он все время прятался в ирригационном стоке, накрывшись с головой одеялом - в вечернее время это обеспечило ему идеальную маскировку. Переговорщики несколькими фразами повторили свои прежние заявления. Похититель подтвердил, что ребенок по-прежнему жив и в безопасности, а Кондон сказал, что выкуп привезен и в настоящее время находится в автомобиле. И после этого началось самое интересное: Кондон вдруг добавил, что собрать требуемую сумму не удалось; в машине Линдберга, мол-де, всего 50 тыс. $. Этот момент следует признать едва ли не самым важным во всей криминальной истории, связанной с похищением ребенка Линдберга. Дело в том, что возможность подобного заявления даже не обсуждалась. Чарльз Линдберг был готов платить всю сумму. То, что сказал Кондон своему vis-a-vis следует признать полной отсебятиной. Однако, он на это решился, пренебрегая угрозой срыва достигнутой хрупкой договоренности. И интересно то, что «Джон» вдруг спокойно согласился на уменьшение выплаты с 70 тыс. $ до 50 тыс. $. И после этого заявил, что расположение места, где содержится ребенок, указано в конверте, который он передаст после того, как получит деньги. Очень интересно, не правда ли? Ночью на кладбище (т. е. в таком месте, где невозможно прочесть ни буквы!), хитрый и коварный преступник предлагает забрать у него конверт и поверить на слово что внутри находится как раз то, за что следует заплатить 50 тысяч $! С таким же успехом «Джон» мог предложить вообще поверить его устному описанию и потребовать деньги безо всяких конвертов. Более того, преступник нахраписто потребовал обещать ему, что в течение ближайших 6 часов никто не узнает о состоявшейся встрече. Кондон согласился дать такое обещание. Линдберг договаривался с Кондоном с тем условием, что тот пойдет на передачу денег лишь услышав четкое описание маршрута движения, не допускающее двоякого толкования. Теперь же вместо четкого описания маршрута кладбищенский «Джон» предлагал взять у него запечатанный конверт и отдать взамен 50 тыс. $. Самое примечательное в этой ситуации заключается в том, что Кондон согласился на это так спокойно, будто в этом не было противоречия с прежними договоренностям как с Линдбергом, так и с самим «Джоном». Кондон фактически вторично нарушил предпологаемый сценарий переговоров, причем пошел на это ни единым словом не предупредив Линдберга. Анализируя эту странную ситуацию нельзя отделаться от очень неприятного ощущения, что развитием событий управлял отнюдь не Чарльз Линдберг, и даже не похититель, а именно «Джафси»-Кондон. Но странности этой встречи отнюдь не были исчерпаны упомянутыми нюансами. Договорившись об обмене денег на конверт, Кондон вернулся к автомобилю, где его в нетерпении дожидался Линдберг, и заверил последнего, что все идет по плану. На самом-то деле все шло совсем не по плану, но посредник почему-то этого не сказал. Кондон забрал пакет с деньгами большего размера, сказав, что этого будет достаточно, и отправился обратно в кладбищенскую темноту. Там он быстро обменял 50 тыс. $ на конверт, протянутый ему «Джоном», и сразу же вернулся к автомашине. Кондон сел в машину и… не открыл конверта. Согласитесь, было бы логично вскрыть конверт немедля и посмотреть за что же именно уплачены 50 тыс. $. Но нет, вместо этого Кондон скомандовал Линдбергу: «Поехали» (ну, прямо по-гагарински!). И они отъехали почти на милю от кладбища, прежде чем Кондон по настоянию Линдберга все же вскрыл конверт. Впоследствии «Джафси»-Кондон заявлял, что необходимость уехать с кладбища была будто бы обусловлена тем, что письмо невозможно было прочесть на месте из-за темноты. Поэтому, мол, пришлось искать фонарный столб и вскрывать конверт в его свете. Такого рода утверждение нельзя не признать довольно натянутым: приборная панель автомашины имела световую подсветку и помимо этого, куривший сигары Кондон всегда имел при себе толстые сигарные спички. Кроме того, не следует забывать, что машина была оснащена фарами, а в ее багажнике лежал красный фонарь для подачи сигнала аварийной остановки. Трудно понять, почему нельзя было воспользоваться для прочтения письма этими подручными средствами. Как бы там ни было, Линдберг и Кондон покинули кладбище Св. Раймонда, отдав 50 тыс. $ и получив взамен запечатанный конверт. Записка, которую принес с собою с кладбища Кондон, гласила: «Мальчик находится на лодке «Нелли». Это небольшое суденышко длиной 28 футов. На лодке находятся два человека - обойдемся без имен. Корабль Вы найдете между пляжем Хорснек и мысом Хед, рядом с островом Элизабеты». Интересно, как считал сам Чарльз Линдберг, подобное описание стоило 50 тыс. $? Согласился бы он отдать такие деньги за эти несколько строчек, если бы имел возможность прочесть их прямо в момент получения?Весь день, вечер и ночь на 4 апреля Чарльз Линдберг посвятил розыскам. К полудню 4 апреля он окончательно убедился в том, что был обманут. Заплатив огромный выкуп, он не получил взамен ни лодки «Нелли», ни сына. Нам еще придется вернуться к анализу событий 2 апреля 1932 г. Они настолько неоднозначны, что историки до сих пор дают им диаметрально противоположные трактовки. Но сейчас следует отметить, что Чарльз Линдберг воспринял провал с необыкновенным мужеством. Он сделал официальное заявление о случившемся в полицию, но при этом заявил, что не отказывается от «тактики частных переговоров». В начале апреля Линдберг узнал, что известный всем Штатам мафиози Аль-Капоне будто бы заявил, что сможет отыскать киднэпперов за две недели, если только его выпустят на свободу. Мысль эта до такой степени засела в голове Чарльза Линдберга, что он решился на поступок в высшей степени неожиданный. Поскольку Аль-Капоне был осужден за уклонение от уплаты налогов, Линдберг направился к руководителю юридического отдела налоговой службы Элмеру Ирею и попросил последнего… достигнуть с Аль-Капоне соглашения о помощи в розыске ребенка. Линдберг настаивал на необходимости пойти на уступки мафиози и призывал уменьшить срок его пребывания в тюрьме. Элмер Иерей оказался в непростой ситуации. Со всем возможным тактом он постарался убедить своего посетителя, что законодательство хотя и предусматривает возможность достижения соглашения о сотрудничестве с заключенным, либо подозреваемым, но четко оговаривает рамки такого сотрудничества. С Аль-Капоне не удастся достичь такого соглашения по целому ряду обстоятельств, вызванных особенностью предъявленных ему обвинений и личностью самого преступника. Линдберг заявил, что имея в ряду личных друзей влиятельных сенаторов и членов Правительства, он мог бы способствовать принятию необходимых поправок к законодательству, расширяющих рамки правовых норм. Тогда начальник отдела, отбросив лицемерную двусмысленность, прямо сказал Линдбергу, что ему ни в коем случае не стоит верить обещаниям преступников, тем более таких, как Аль-Капоне. «Они вам не помогут», - сказал Иерей, -«Вам может помочь только полиция и ФБР». Ему удалось убедить полковника не настаивать на освобождении Аль-Капоне и не питать иллюзий насчет возможностей преступного мира в раскрытии таких сложных преступлений, как похищения детей. Линдберг уже имел неудачную попытку сотрудничества с бутлегером Микки Роснаром и потому слова опытного сыщика возымели действие. Между тем, в начале апреля 1932 г. Чарльзу Линдбергу стало известно о еще одном случае мошенничества, прямо связанном с похищением его ребенка. Еще 4 марта некий Гастон Баллок Минс (в прошлом полицейский и даже нкоторое время сотрудник ФБР) вошел в контакт с некоторыми детективами из нью-йоркского управления полиции и заявил им, что не так давно получал приглашение участвовать в киднэппинге. Минс намекал, что группа, в состав которой его приглашали, готовила похищение Чарльза-Линдберга-младшего. Тогда он отказался от незаконной операции, но теперь готов оказать посильную помощь в организации переговоров о выкупе. Полицейские собрали информацию о Гастоне Минсе, оперативно проверили его сообщение и пришли к выводу, что Минс пытается морочить им голову. Полиция Нью-Йорка отказалась иметь с ним дело, но это не охладило рвения Минса. Через какое-то время он вступил в контакт с обладательницей миллионного состояния Эвелин Уолш Маклин, которая хорошо знала Чарльза Линдберга и горела желанием помочь ему. Минс намекнул госпоже Маклин, что может разыскать преступников и поговорить с ними «по-хорошему»; если дать киднэпперам денег и гарантировать безопасность, то ребенок будет возвращен целым и невредимым. Мысль сделаться спасительницей ребенка чрезвычайно увлекла Эвелин Маклин: будучи совладельцем газеты «Вашингтон пост» она, видимо, просчитала и немалый коммерческий результат последующей популярности. В общем, в то самое время, когда Линдберг был поглощен переговорами с кладбищенским «Джоном» его знакомая Маклин занималась примерно тем же самым, только совсем с другими людьми.

Минс заявил, что ему необходимы 100 тыс. $, которые он предложит главе банды похитителей по кличке «Лисица»; кроме того, на собственные разъезды посредник затребовал еще 3, 5 тыс. $. Эвелин Маклин предоставила ему необходимые суммы денег. Тогда Гастон Минс заявил, что «Лиса» желает отдать ребенка только в руки католического священника. Такого священника Эвелин Маклин смогла разыскать: преподобный Фрэнсис Харли согласился выехать на встречу с «Лисицей» в любое время и в любое место страны по первому требованию. После этого Минс сообщил, что выдача ребенка состоится в Техасе. Эвелин Маклин в сопровождении адвоката и священника выехала в Даллас. Там выяснилось, что за ребенком следует поехать в Северную Каролину. Из Северной Каролины, в конце-концов, пришлось возвратиться в Нью-Йорк. И тут выяснилось, что 2 апреля Чарльз Линдберг уже выплатил деньги похитителям, но ребенка так и не получил. В начале апреля об этом сообщили практически все американские газеты. Эвелин Маклин, без сомнения, заподозрила, что с ней сыграли точно такую же шутку. Она обратилась к Чарльзу Линдбергу за советом: стоит ли ей продолжать свои попытки выкупа ребенка или следует потребовать деньги назад? Женщина боялась своим отказом от сделки повредить похищенному малышу. Линдберг ответил, что уже не верит ни в какиме переговоры. После такого ответа Маклин заявила Минсу, что желает получить обратно 100 тыс. $. Как нетрудно догадаться, Гастон Баллок Минс рассмеялся в лицо женщине, заявив, что денег этих у него нет, поскольку они давно отданы «Лисице». Это веселье вышло боком бывшему полицейскому. Эвелин Маклин заявила в полицию о мошенничестве и жизнерадостный посредник загремел за решетку. Американский суд был скор, суров и справедлив: 13 июня 1932 г. Гастон Минс был приговорен к 15-летнему тюремному заключению. Чтобы завершить рассказ о предприимчивом посрединке, следует упомянуть о том, что даже за решеткой Минс не потерял присущую ему инициативность. Через год - в 1933 г. - он при помощи своего товарища, бывшего адвоката, задумал новую аферу в отношении Эвелин Маклин. Грозя ей разного рода разоблачениями (по большей частью придуманными), друзья-товарищи потребовали от нее выплаты 35 тыс. $. В противном случае шантажисты грозили Маклин уничтожить ее деловую репутацию. С репутацией госпожи Маклин они ничего поделать не успели, поскольку оперативное вмешательство полиции положило конец новой афере. Подельники были осуждены, причем Минс схлопотал 2 года прибавки к своему сроку. Разбудил, так сказать, лихо…Информация о том, что у Чарльза Линдберга под видом выкупа выманили деньги, вызвала живейшее обсуждение в прессе. Дело о похищении ребенка вновь сделалось национальной сенсацией. Тон публикаций становился все более критичным в отношении работы полиции. Для поддержания собственной репутации полицейским было просто необходимо продемонстрировать некий зримый результат своей работы. Со всей возможной активностью полиция Нью-Йорка приступила к проверке заявления Чарльза Линдберга. Очень скоро детективам удалось обнаружить весьма ценного свидетеля, показания которого заметно меняли оценку событий, связанных с передачей денег на кладбище Св. Раймонда. Кладбищенский сторож Бернард Юбель на допросе 14 апреля 1932 г. сообщил, что странные события начались накануне передачи денег - т. е. 1 апреля. В этот день к кладбищу подъехал коричневый «форд» из которого никто не вышел. В салоне находились 3 или 4 человека, которые осматривали окрестности и что-то живо обсуждали. Своим внешним видом эти люди напоминали итальянцев. Автомобиль простоял перед входом на кладбище около четверти часа, после чего уехал. На следующий день этот же автомобиль - на этот раз с опущенными шторками на окнах - появился перед кладбищем снова. Произошло это немногим после 14. 00. Около 14. 30 возле кладбища Юбель увидел Кондона-«Джафси», которого хорошо знал по опубликованным в газетах фотографиям. Кондон прошел вдоль ограды кладбища и… сел в коричневый «форд». Юбель наблюдал происходящее с расстояния около 250-270 м. , однако, ручался за точность рассказа. После того, как Кондон вышел из автомашины, он двинулся на территорию кладбища, откуда в это время выходил Юбель. Они сошлись, как говорится, лоб в лоб и Юбель поздоровался с Кондоном, который на приветствие ничего не ответил. И наконец, тот же самый «форд» Бернард Юбель увидел в третий раз. Произошло это утром 11 апреля, около 7. 45, когда машина остановилась неподалеку от домика, в котором проживал свидетель (т. е. Юбель). Рассматривая автомобиль из окна, сторож обратил внимание на то, что его номера были словно умышленно замазаны грязью и прочесть их не представлялось возможным. Из машины вышел солидно одетый мужчина, похожий на итальянца, который зашел в кусты возле скамейки и принялся там что-то искать. Юбель видел, как этот человек поднял с земли нечто, похожее на камень или сверток, спрятал находку под пальто и быстро вернулся к автомобилю. Машина все это время стояла с включеным двигателем и ее шофер не снимал рук с руля. Информация, полученная на допросе Юбеля, вызвала интерес полиции к персоне Кондона. К чему это привело станет ясно чуть позже, пока же следует заметить, что помимо городской полиции Нью-Йорка к расследованию похищения ребенка Линдберга подключилось и Федеральное Бюро Расследований США. Полковник Шварцкопф, истово противившийся этому еще совсем недавно, приказал теперь своим подчиненным во всем сотрудничать с людьми Гувера. Оно и понятно - шеф полиции понял наконец, что с наскока раскрыть дело не получится, а значит, следует приветствовать любую помощь. Проверка следственных материалов, наработанных к тому времени, а также независимый сбор информации позволил детективам из ФБР сделать несколько любопытных открытий, которые не смогли сделать подчиненные Шварцкопфа. Прежде всего, было установлено, что лестница, по которой похититель проник в окно детской спальни, оказалась найдена отнюдь не приставленной к окну (как все полагали), а лежащей аж в 50 метрах от дома на газоне. Ее нашел Линдберг, который отвел к лестнице первый полицейский наряд, прибывший к его дому. Полицейские подняли лестницу и перетащили ее к дому, приставив к окну детской комнаты и убедившись тем самым, что по лестнице действительно можно забраться в окно. Следующее важное открытие криминалистов из ФБР касалось манипуляций похитителя с ребенком. Изготовив куклу, соответствовавшую росту и весу сына Линдберга, они экспериментальным путем выяснили, что из окна невозможно вылезти на приставленную лестницу с младенцем на руках. Окно было узким, а ребенок достаточно тяжел - более 12 кг. Похититель д. б. быть крупным мужчиной - на это указывало довольно большое расстояние между ступенями лестницы (если у обычных лестниц и трапов такое расстояние берется равным 30 см. , то на лестнице, которой воспользовался преступник, это расстояние составляло 49-50 см. ). Специалисты из ФБР доказали, что человек с ростом 1, 75 м. и выше не смог бы вылезти из окна детской спальни с ребенком на руках. Окно детской комнаты было единственным в доме дефектным - его подвижная створка в поднятом состоянии не фиксировалась, соскальзывая вниз. Преступнику, чтобы пролезть в это окно, пришлось бы делать одновременно несколько дел: придерживать створку в поднятом положении, удерживать на руках мальчика и при этом фиксировать лестницу, стоявшую подле окна, дабы та не упала. Ввиду малого размера окна и небольшой высоты проёма, похититель должен был лезть либо спиной вперёд, либо лицом - протиснуться боком (когда одна нога на улице, а другая в комнате) он никак не мог. Между тем, падающая оконная створка делала движение спиною или лицом вперёд не только крайне неудобным, но и прямо опасным. Преступник не мог не разбудить мальчика во время своей возни с окном, что должно было только ещё сильнее осложнить стоявшую перед ним задачу, заставив испытать дополнительный стресс. Основываясь на этих соображениях, детективы из ФБР предположили, что похититель, проникший в окно спальни, передал ребенка своему напарнику и лишь после этого стал спускаться по лестнице. Т. о. преступление требовало участия не менее двух человек. Возможно, их было и больше, не следовало забывать о трех проломах в живой изгороди, которые могли остаться от трех бегущих человек. Ведомство Гувера, всегда активно боровшееся с организованной преступностью и бутлегерством, активно развивало версию о причастности к похищению ребенка Линдберга итальянской мафии. Показания Бернарда Юбеля, казалось, подкрепляли эту гипотезу. Изучая поведение Джона Кондона, детективы из ФБР обратили внимание на весьма любопытную деталь, не получившую в свое время должного объяснения. Рассказывая о событиях вечера 2 апреля 1932 г. , Чарльз Линдберг упомянул о том, что он вместе с адвокатом Брикенбриджем находился в доме Кондона, когда тому доставили письмо похитителей. Произошло это около 20. 00; в это время почтальоны по домам уже не ходят. Линдберг поинтересовался у Кондона, кто же привез конверт, не курьер ли часом? (курьерскую доставку м. б. проследить - именно этим и объяснялся вопрос). Кондон ответил, что письмо привез какой-то таксист, который сразу же уехал. В ту минуту Линдберг не придал услышанному особого занчения, но впоследствии, вспоминая с Брикенбриджем события того вечера, он неожиданно поймал себя на мысли, что около 20. 00 такси к дому Кондона не подъезжало и никто в дверь не звонил. Адвокат полностью подтвердил показания Чарльза Линдберга. Сказанное ими, при условии правдивости и точности, могло означать одно: Кондон не получал в 20. 00 письменных инструкций от преступников, он их имел на руках загодя. Это соображение, вкупе с нелогичными действиями Кондона во время передачи выкупа и странными обстоятельствами его первоначального появления в этом деле, совершенно неожиданно превратило добровольного посредника в одного из наиболее перспективных подозреваемых. Со второй половины апреля домашний телефон Кондона был поставлен на прослушивание, а вся корреспонденция «мистера Джафси» стала подвергаться перлюстрированию. Все люди, с которыми он контактировал немедленно попадали под полицейскую проверку. В мае полиция Нью-Йорка получила ордер на обыск квартиры Кондона. Детективы надеялись найти деньги, выплаченные похитителю, те самые «золотые» сертификаты, к передаче которых Кондон имел прямое отношение. Обыск был столь дотошен, что в квартире Кондона были сорваны со стен обои и вскрыты потолочные перекрытия. Обыск, однако, ничего не дал. Между тем, когда стало ясно, что попытка выкупа, предпринятая 2 апреля, потерпела полное фиаско, до Линдберга дошли слухи о появлении нового посредника - на этот раз, якобы, «настоящего». К Чарльзу Линдбергу обратился известный на Восточном побережьи США католический епископ Х. Добсон-Пикок, сообщивший о том, что один из его прихожан имеет контакт с похитителями. По версии епископа дело выглядело следующим образом: в похищении Линдберга-младшего участвовали две банды киднэпперов, действовавшие автономно. Одна из них осуществляла похищение непосредственно, другая - обеспечивала размещение и питание похищенного младенца. По словам епископа честный прихожанин поддерживал контакт именно со второй бандой. Самих преступников упомянутый прихожанин никогда не видел, поскольку имел выход на них через некую женщину по имени Хильда. Епископ Добсон-Пикок был хорошим знакомым семьи Морроу и потому заслуживал особого к себе отношения. Достоверность сообщенных им сведений покрепил адмирал Гай Хэмилтон Баррадж, личный друг Чарльза Линдберга. Адмирал и летчик познакомились еще в 1927 г. , когда Баррадж на флагманском корабле Атлантической эскадры перевозил Линдберга из Франции в США после триумфального перелета последнего в Европу. Минувшие с той поры пять лет только сблизили этих людей. Линдберг знал Барраджа как честного и бескорыстного человека и не имел ни малейших оснований не доверять ему. Взвесив все эти соображения и проконсультировавшись со своим адвокатом, Чарльз Линдберг заявил, что готов встретиться с посредником, о котором рассказывали епископ и адмирал. Оказалось, что речь идет о судостроителе Джоне Хугесе Куртисе, владельце судоверфи из г. Норфолк. Линдберг впервые увиделся с ним 18 апреля 1932 г. и заявил, что согласится на передачу денег лишь при условии немедленного возращения ребенка. Куртис обещал довести эту информацию до сведения киднэпперов, с которыми он, якобы, в течение апреля несколько раз встречался в разных городах на Атлантическом побережии США. Так закончился апрель и миновала первая декада мая 1932 г. Утром 12 мая 1932 г. шофер 1, 5-тонного грузовичка Уильям Аллен остановил свою машину на обочине дороги Роуз-роад в лесу, примерно в 10 км. от небольшого городка Хайт Филдз. Шофер вышел из машины дабы справить малую нужду - и эта понятная и вполне простительная слабость обессмертила имя этого обычного и ничем не примечательного человека. Возле телеграфного столба B 62574 HW Уильям Аллен увидел нечто такое, что принял поначалу за муравейник. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что под телеграфным столбом рядом с дырявым холщовом мешком лежит сильно разложившееся, изъеденное муравьями, тело ребенка. Разрешение этого вопроса отнюдь не столь очевидно, сколь это может показаться на первый взгляд. И в данном случае, скорее всего, мы бы воздержались от воспроизведения фотографий детского трупа, обнаруженного Уильямом Алленом, но логика повествования требует, чтобы некоторые из этих фотоснимков были все же предъявлены. Читатель должен сам составить представление о том, в каком состоянии находились найденные останки, поскольку этот момент окажется существенно важным для понимания дальнейших коллизий «дела Линдберга». Сильно разложившийся детский труп был доставлен в городок Западный Трентон (столицу штата Нью-Джерси), где к его освидетельствованию приступил официальный патологоанатом службы окружного шерифа Чарльз Х. Митчелл. Первоначально было проведено официальное опознания трупа. На эту процедуру были приглашены Чарльз Линдберг, медсестра Бетти Гоу и педиатр Филип ван Инген, лечивший Линдберга-младшего; мать похищенного - Энн Морроу-Линдберг - решили не приглашать в морг, дабы не наносить ей психологической травмы. Троица подписала протокол официального опознания тела на основании совпадения числа зубов у трупа и Линдберга-младшего. Разрушения внешних покровов тела было таково, что о сохранении иных признаков идентичности не было и речи. Патологоанатом Чарльз Митчелл удовлетворился опознанием и приступил к аутопсии. Однако, официальный протокол вскрытия на 6 машинописных листах не дает представления о том, как же именно была организована эта процедура. А между тем, это весьма немаловажно. Поскольку доктор Митчелл страдал артритными болями в суставах пальцев, он не полагался на крепость рук и поручил взять скальпель… коронеру графства Уолтеру Свейзи. Сам патологоанатом при этом сидел на стуле позади коронера и подавал ему команды какие манипуляции надлежит проделать. Когда педиатр Филип ван Инген, приглашенный для участия в аутопсии, заявил протест по поводу происходящего и потребовал остановить вскрытие, его попросту проигнорировали. Протокол вскрытия зафиксировал отсутствие у трупа левой ноги от колена вниз. Также отсутствовали левая и правая руки. Разложение тканей было таково, что пол ребенка не поддавался определению. Сильное разложение тканей, пострадавших к тому же от лесных насекомых, не позволяло прийти к заключению об обстоятельствах потери конечностей и прижизненности этого. Внешний осмотр трупа привел к обнаружению некоторых несуразностей, зафиксированных в протоколе. Так, после обмера тела выяснилось, что погибший имел рост 82, 5 см. , т. е. был на 10 см. выше Чарльза Линдберга-младшего. На темени трупа была найдена область, не закрытая костями черепа (т. н. парантральная (parantly) зона). Ее диаметр составлял 2, 5 см. Такого рода незакрытые участки наблюдаются у ранних младенцев и обычно к 12-у месяцу жизни они уже затягиваются костями. Филип ван Инген, педиатр, наблюдавший за Линдбергом-младшим, в числе примет исчезнувшего ребенка не сообщал о сохранении на его темени незаросшего костями участка (другими словами, педиатр считал, что развитие костей черепа шло нормально и к 20 месяцам его парантральная область должным образом была уже сформирована). Эти странные факты заставили всех присутствующих серьезно усомниться в том, что найденное тело действительно принадлежит ребенку Линдберга. Этим казусы аутопсии отнюдь не были исчерпаны. При исследовании черепа в его височной доле было найдено отверстие диаметром около 1 см. , которое первоначально было принято за входное пулевое отверстие. Однако, ни выходного отверстия, ни пулевого канала в черепе не было. Отсутствовала и сама пуля. Патологоанатом Чарльз Митчелл был поставлен сделанным открытием в тупик. После долгого обсуждения природы найденного отверстия, присутствовавший на вскрытии детектив Уолш смущенно сознался в том, что он, будучи в лесу, …потыкал палкой найденный труп. Еще один штрих, выразительно характеризующий уровень криминалистической подготовки подчиненных полковника Шварцкопфа. В качестве причины смерти Митчелл назвал тяжелые раны головы, причиненные тупым предметом либо падением с высоты. Череп младенца имел 4 пролома и обширную гематому. Митчелл авторитетно заявил, что обнаруженный кровоподтек свидетельствует о том, что кровь из пробитого черепа не вытекала. Смысл этой декларации (весьма, кстати, спорной с научной точки зрения) сводился к тому, чтобы объяснить, почему в спальне похищенного ребенка не оказалось следов крови. Фактически, такого рода объяснением Митчелл косвенно защищал теорию, будто найденное тело принадлежит именно ребенку Линдберга. Между тем, в ходе аутопсии не было сделано ни одной фотографии. Тем самым Митчелл не оставил независимых свидетельств, с помощью которых могли быть проверены результаты его работы. Может показаться удивительным, но в этом сенсационном расследовании власти умудрились провести аутопсию таким образом, что сразу же исключили всякую возможность альтернативного исследования. Нельзя отделаться от ощущения, что делалось это преднамеренно. Ощущение странности действий полиции усиливается, когда узнаешь, что сразу после аутопсии тело ребенка было сожжено в местном крематории. От момента обнаружения трупа до его уничтожения прошло менее 24 часов. В высшей степени странная поспешность! Особенно, если иметь в виду, что выводы медицинского эксперта, сделанные на основе весьма спорного по своему качеству вскрытия, грешили очевидными изъянами. Так, Митчелл посчитал доказанным факт принадлежности найденного детского тела Чарльзу Линдбергу-младшему. Между тем, он даже не смог сколь-нибудь внятно ответить на вопрос о предпологаемом времени наступления смерти, ограничившись утверждением, что смерть имела место «более месяца назад, а возможно, гораздо раньше». Факт отсутствия должным образом развитых парантральных костей Митчелл в своем заключении никак комментировать не стал, хотя для 20-месячного ребенка несформировавшееся темя представляется чем-то явно аномальным. Несоответствие найденного трупа росту похищенного ребенка Линдберга окружной анатом объяснил довольно казуистически, мол-де, трудно предположить, чтобы годовалый младенец оказался больше ростом, чем Линдберг-младший. Смерть ребенка, по мнению окружного анатома, выглядела следующим образом: преступник, проникший в спальню, засунул ребенка в мешок и попытался пролезть с ним в окно. Возможно, он бросил мешок вниз, в руки сообщника, поджидавшего его внизу. Именно на этом этапе похищения ребенку было нанесено ранение, оказавшееся фатальным. Похититель (или похитители) это, видимо, заметили не сразу и несли ребенка в мешке на руках до самой дороги (а это больше 6 км. !). Лишь при посадке в автомобиль они увидели, что ребенок мертв. Не желая терять время на захоронение тела, преступники бросили его рядом с дорогой, сняв напоследок ночную рубашку и страховочный поясок. Чтобы закончить рассказ об аутопсии, следует заметить, что эта процедура оставила более вопросов, нежели ответов. Абсолютное большинство историков признают вскрытие «ребенка Линдберга», произведенное Чарльзом Х. Митчеллом, неудовлетворительным. По этому поводу у криминалистов с течением времени накопилось столько вопросов, что Уолтеру Свэйзи (который, собственно, и держал скальпель в руках) в 1977 г. пришлось согласиться на то, чтобы повторить на манекене все те процедуры и манипуляции, которые он фактически выполнил. Такого рода реконструкция была призвана помочь оценить достоверность заключения доктора Митчелла. Линдберг был чрезвычайно расстроен событиями мая 1932 г. Его горечь усугублялась сознанием того, что разного рода негодяи стремились мошеннически нажиться на преступлении. После 12 мая Линдберг встретился с Джоном Куртисом и потребовал, чтобы тот выдал полиции Хильду, через которую, якобы, поддерживался контакт с киднэпперами. Куртис какое-то время запирался, но потом признал, что «Хильды» не существует и вся история с передачей выкупа затеяна им сугубо с целью выманить у Линдберга поболее денег. Верфь в Норфолке не приносила Куртису дохода и он стоял на пороге банкротства. Это и толкнуло его на попытку мошенничества. Чарльз Линдберг не пощадил негодяя. Он подал заявление в полицию. Это привело Куртиса под суд, которым он был приговорен к 1 году тюремного заключения условно. Обнаружение 12 мая 1932 г. детского трупа подстегнуло и без того высокую активность полиции Нью-Джерси. Самой перспективной была признана версия мафиозного похищения, совершенного при содействии некоего пособника в доме Линдбергов. О том, что подозрение в такого рода пособничестве падало на Элизабет Шапр и Бетти Гоу уже упоминалось в настоящем очерке. Но с середины мая психологическое давление следователей на обеих женщин заметно усилилось. Были проведены допросы подозреваемых и полученные объяснения следователи сочли неудовлетворительными. Сам Линдберг пытался умерить пыл местных шерлок холмсов, но из этого ничего не вышло. Нельзя не признать, что подозрительность полиции отчасти питало и неправильное поведение на допросах самих женщин. Последнее в особенности касается Виолет Шарп. Она кричала на детективов, бросалась на них с оскорблениями, уничижительными репликами комментировала их действия, что никак не способствовало росту доверия к ней. Детектив Уолш прямо заявил полковнику Шварцкопфу, что считает приживалку соучастницей киднэппинга, и предложил официально арестовать ее. По мысли Уолша заключение под стражу и жесткий продолжительный допрос позволили бы сломить упорное запирательство Шарп и заставит ее дать признательные показания. Самой Виолет детектив заявил без обиняков, что добьется ее ареста любой ценой. Шварцкопф колебался (речь все-таки шла о члене семьи крупного политика и бизнесмена!) но в конце-концов согласился устроить инсценировку ареста. Сие надлежало обставить строго и официально, чтобы убедить всех в серьезности происходящего. Для этого помощник Шварцкопфа позвонил в дом Морроу, где проживала Виолет Шарп, и заявил, что начальник полиции штата с минуты на минуту прибудет для личного участия в неких важных процессуальных мероприятиях и предложил никому не покидать дом. В это время Норман Шварцкопф в сопровождении детективов и целого отряда полиции в самом деле направился в дом Морроу, вот только постановления об аресте он при себе не имел. Полицейский блеф неожиданно завершился трагедией. Когда Виолет Шарп услышала, что скоро прибудет сам начальник полиции штата, который лично займется каким-то важным расследованием, она закричала, что не позволит себя арестовать и бросилась в свою комнату на втором этаже дома. Там она извлекла из трельяжа склянку с жидкостью для чистки серебра и выпила ее. В жидкости содержались цианиды и их концентрация оказалась достаточной для того, чтобы вызвать смерть в течение нескольких минут. Никто из домашних не смог помочь самоубийце. Когда Шварцкопф и Уолш прибыли в дом Морроу их встретили потрясенные только что свершившейся трагедией члены семьи Морроу и Линдберг. Тут же, над еще теплым телом отравившейся женщины получила разгадку и та тайна, которую до последней минуты хранила Виолет Шарп. Заплаканный Оливер Ватели, дворецкий Линдбергов, их шофер, «дядька» похищенного ребенка, признался, что состоял в интимной связи с погибшей. Именно для того, чтобы уединиться с ним, Виолет отправилась вечером 1 марта 1932 г. в гостевой домик, прихватив две бутылки вина из бара. Она не могла признаться в этой связи, не скомпрометировав себя и женатого мужчину, но после ее смерти дальнейшее молчание теряло смысл. Оливер Ватели принял мужественное решение и своим признанием снял все подозрения в адрес покойной, восстановив ее честное имя.

Нельзя было не признать, что неумелые, бестолковые и беспардонные действия полиции довели невинного человека до самоубийства. Поразительно, что такая очевидная гипотеза, как любовная интрига Виолет Шарп с кем-то из домашних или обслуги не пришла в голову детективам. Т. е. , может быть, она и приходила, но должной проверки не получила. Результат оказался чудовищным: полиция Нью-Джерси потеряла свое лицо. Практически все крупные американские газеты написали о случившейся трагедии и комментарии журналистов оказались одинаково-уничижительны. Шварцкопф, возглавлявший расследование, дискредитировал себя окончательно и бесповоротно. И чем более он оправдывался, тем глупее выглядел. Линдберг открыто выразил свое возмущение действиями полиции. Отныне он демонстрировал полное пренебрежение полицейскими версиями. Когда полиция заявляла о подозрениях в адрес Кондона и устраивала в доме последнего обыски, Линдберг приглашал его к себе в гости. Когда детективы желали поговорить с Бетти Гоу, Линдберг вызывал личного адвоката и поручал ему присутствовать при этих беседах. После июньской 1932 г. трагедии самыми нежеланными гостями Линдбергов и Морроу стали полицейские; их фактически перестали пускать за порог. Все почтовые и банковские отделения страны получили списки номеров золотых сертификатов, выплаченных кладбищенскому «Джону» 2 апреля 1932 г. В общей сложности было распространено более 250 тыс. экземпляров этих списков; это число характеризует размах розыскных мероприятий. Считается, что мошенники долгое время не пускали сертификаты в оборот, но это не совсем верно. Уже в 1932 г. были зафиксированы случаи платежей посредством золотых сертификатов из «списка Линдберга», но ни в одном из этих случаев полиции не удавалось установить даже приблизительные приметы их предъявителей. Банковские служащие слишком поздно - как правило в конце дня или на другой день - обнаруживали сертификаты и восстановить их обратный путь ни разу не удалось. Решением Президента США Рузвельта все облигации номиналом 100 $ изымались из свободного обращения после 1 мая 1933 г. После этой даты обмен золотых сертификатов был возможен только в нескольких уполномоченных банках. Очевидно, что это фактически ставило крест на возможности преступников легализовать деньги, полученные 2 апреля 1932 г. на кладбище Св. Раймонда. Можно было ожидать попыток массированного сброса облигаций в дни, предшествовавшие 1 мая, но ничего подобного зафиксировано не было. Но вечером 1 мая 1933 г. сотрудник «Федерального Резервного банка» в Нью-Йорке увидел в большой стопе приходуемой наличности 100 $ золотые сертификаты. Когда он принялся проверять номера, то с ужасом обнаружил более трех десятков сертификатов из «списка Линдберга». Всего в этот день преступники сбросили сертификатов на общую сумму 2980 $. Немедленно вызванная полиция установила фамилию кассира, получившего деньги. Человек, предъявивший сертификаты к обмену на доллары, назвался J. J. Folkner (Фолкнер). Этот человек не являлся клиентом банка, никогда ранее в него не обращался и кассир едва смог припомнить как выглядел этот человек. Полиция долго билась с кассиром, предпологая возможность его сговора с преступниками, но в конце-концов пришла к выводу, что имела место банальная халатность: из-за наплыва посетителей в последний день обращения сертификатов кассир не стал проверять номера предъявленных бумаг. Скорее всего, именно на этом преступники и строили свой расчет. В течение 1933 и первой половине 1934 гг. спорадически обнаруживались отдельные золотые сертификаты из числа уплаченных киднэпперам. Но всякий раз полиция оказывалась не в силах проследить путь к источнику их появления. Несомненно, преступники избегали массового сброса наличности и, дабы не привлекать внимания, расплачивались ими всегда поштучно. Но 15 сентября 1934 г. в деле Линдберга, казалось, произошел долгожданный прорыв. В этот день управляющий бензоколонки Уолтер Лил получил золотой сертификат номиналом 10 $ и сумел записать данные человека, расплатившегося им. Сначала Лила смутило то, что клиент, заливший бензин всего на 98 центов протянул для уплаты сертификат слишком большого достоинства. Это выглядело так, словно человек совершил покупку для того лишь, чтобы разменять под благовидным предлогом сертификат. Когда клиент прочел на лице Лила недовольство, то реакция его оказалась довольно странной. «Что-то не так? Это - хорошие деньги!»- постарался уверить Лила незнакомец, но сказанное лишь подхлестнуло сомнения управляющего бензоколонкой. Он принял деньги, но поспешил к окну, чтобы получше рассмотреть автомашину, на которой подъехал незнакомец. Это был 4-дверный «додж» модели 1930 г. Уолтер Лил записал на всякий случай номерной знак автомашины. Сдавая через несколько часов дневную выручку в банк, он сам обратил внимание кассира на 10 $ сертификат. Кассир проверил номер и оказалось, что этот золотой сертификат был частью выкупа, заплаченного за Линдберга-младшего.

Последовавшая проверка показала, что упомянутый автомобиль принадлежал некоему Ричарду Хауптманну, 35 лет, проживавшему в доме N 1279 по Восточной 222-й стрит в Бронксе, Нью-Йорк. Это был эмигрант из Германии, нелегально проникший на территорию США еще в 1923 г. и впоследствии успешно натурализовавшийся. Он заменил неблагозвучно звучавшее немецкое имя «Бруно» на английское «Ричард» и постарался превратиться в настоящего американца. Хауптманн был хорошим плотником и одно время держал мастерскую; с началом экономического роста США по окончании Великой депрессии он увлекся игрой на фондовом рынке. В 1925 г. Хауптманн женился на официантке Анне Шоеффлер, немке по национальности, и в 1933 г. у них родился сын Манфред. Ричард Хауптманн был членом немецко-американского общества в Бронксе, в различное время состоял в нескольких спортивных обществах, увлекался, в частности, греблей. Тот факт, что Хауптманн был плотником, сразу насторожил полицейских. Такому человеку не составляло труда изготовить складную лестницу. Полиция Нью-Йорка решила провести задержание Хауптманна и допросить его в полицейском управлении, коллегам из штата Нью-Джерси было предложено принять участие в операции. Детектив Китон специально для этого приехал в Нью-Йорк. Хауптманн был задержан прямо перед собственным домом. Его подвергли тщательному обыску в ходе которого Китон извлек из бумажника Хауптманна золотой сертификат номиналом 20 $. Сверившись со списком номеров сертификатов, выплаченных в качестве выкупа, Китон с удовлетворением констатировал попадание «в десятку»: сертификат оказался из «списка Линдберга». «Где остальные деньги?» - поинтересовался Китон. «У меня вообще нет денег», - ответил задержанный. Его повели в квартиру, в которой он проживал, и при этом Китон обратил внимание на то, что задержанный тревожно посмотрел в сторону какой-то постройки во дворе дома. Детектив Китон пригласил домовладельца и поинтересовался, кто ведет строительство. Оказалось, что угол двора отдан Хауптманну для постройки гаража, который уже подведен под крышу. Китон обратился к нью-йоркским полицейским с просьбой получить ордер прокуратуры на обыск этого строения. Во время обыска квартиры Хауптманнов полиция обнаружила на стене в кухне записанный карандашом номер домашнего телефона Кондона («Джафси»). Оказалось, что над квартирой подозреваемого находится просторный чердак; обыскали и его. Исходя из факта обнаружения в бумажнике Хауптманна 20 $-го сертификата полиция Нью-Йорка попросила прокуратуру выписать ордер на его арест. Более Ричард Хауптманн в свой дом уже не возвращался. Запрос на Хауптманна был послан в Германию. Ответ, полученный с исторической родины обвиняемого, придал американским полицейским уверенности в своей правоте: оказалось, что в 1919 г. Хауптманн был пойман при попытке хищения одежды и продуктов питания из квартиры, расположенной на втором этаже. Тогда он проник в окно… по приставленной лестнице. В полицейское управление были приглашены все кассиры, когда-либо принимавшие к оплате сертификаты из «списка Линдберга». Им показывали арестованного в надежде, что кассиры смогут опознать Хауптманна. Расчет полицейских оправдался: Силия Барр, продавщица билетов в кинотеатре, как-то раз получившая сертификат на 5 $ из «списка Линдберга», опознала Ричарда Хауптманна. Джон Кондон на официальном опознании Хауптманна заявил, что именно этот человек вел с ним переговоры на кладбищах «Вудлаун» и Св. Раймонда. Уверенность Кондона в этом укрепляло не только внешнее сходство, но и немецкий акцент Хауптманна. Детективы все более склонялись к мысли, что они находятся на верном пути. Хауптманн в первые часы и дни после ареста пребывал в явном замешательстве. Он лишь твердил, что не похищал ребенка Линдберга, не получал за него выкуп и не был в кинотеатре, в котором торговала билетами Силия Барр. Он не оспаривал тот факт, что расплатился на бензоколонке сертификатом в 10 $; также он не опровергал наличие в своем бумажнике другого сертификата из «списка Линдберга», но происхождение их объяснить никак не мог. Хауптманн утверждал, что не записывал номер телефона Кондона на стене кухни, кроме того, он клялся, что вообще незнаком с этим человеком. Но настоящий фурор произошел на вторые сутки после ареста Ричарда Хауптманна. При разборке его гаража полиция обнаружила в стене тщательно изготовленный тайник, в котором находились залитая оловом жестяная банка и кусок доски с «выбранной» внутри долотом полостью. Внутри банки оказались золотые сертификаты на сумму 14 600 $, все - из числа уплаченных 2 апреля 1932 г. на кладбище Св. Раймонда. В полости доски оказался дамский пистолет 3, 2 мм. калибра и 400 $ в золотых сертификатах (все - из «списка Линдберга»). Видимо, деньги эти были подготовлены к размену. Только теперь - при обнаружении остатков выкупа - полиция получила основание первый раз публично заявить о серьезном успехе в расследовании сенсационного преступления.

На вопрос о происхождении этих денег Ричард Хауптманн ответил следующим образом: деньги в жестяной банке были получены им в декабре 1933 г. от коммерческого партнера Изадора Сруля Фиша, еврея по национальности, имевшего долю в торговле мехом в Бронксе. Фиш передал сертификаты Хауптманну перед своим отъездом в Германию; он предполагал возвратиться назад в США, но в марте 1934 г. неожиданно скончался. После смерти Фиша Хауптманн стал понемногу тратить сертификаты, поскольку Фиш остался должен ему значительную сумму. Наличие долга Хауптманн подтверждал записями в своих приходно-расходных журналах. О существовании денег, спрятанных в стене гаража, Хауптманн не сообщил полиции по вполне понятной причине; кроме того, после ареста он и сам заподозрил, что в спрятанной банке находятся сертификаты, которые так старается отыскать полиция. В полицию был приглашен Чарльз Линдберг. Ему было предложено опознать голос Ричарда Хауптманна, ведь Линдберг слышал как на кладбище Св. Раймонда преступник звал Кондона: «Эй, доктор!» Несмотря на смехотворность такого опознания (по одному слову и по истечении 2, 5 лет!) Линдберг заявил, что узнает голос обвиняемого. Была назначена графологическая экспертиза документов, изъятых в квартире Хауптманна. Главный вопрос, поставленный перед экспертизой, заключался в проверке того, был ли Хауптманн лицом, написавшим письма, содержавшие требования передачи выкупа за похищенного ребенка. Помимо писем и разного рода записей, сделанных рукой Хауптманна до ареста, к делу были приобщены в качестве контрольных образцы почерка, отобранные у него после ареста. Несмотря на вал весьма неприятных для обвиняемого открытий все же результаты следствия следовало бы признать весьма ограниченными. Изъятия денег, опознания и пр. даже при условии их абсолютной надежности, доказывали только факт получения денег в качестве выкупа, но никак не виновность в похищение младенца. Поэтому полиция Нью-Йорка обвиняла Хауптманна лишь в мошенничестве, но никак не в киднэппинге. Если Хауптманна полиция хотела каким-то образом «привязать» именно к похищению ребенка, то для этого требовались новые доказательства. И в течение второй половины сентября 1934 г. такие доказательства появились. Сначала Хауптманна опознал Миллард Уайтед, тот самый сосед Линдбергов, который в феврале 1932 г. видел неизвестного мужчину, наблюдавшего за домом летчика. Затем полиция догадалась проверить рубанок, которым плотничал арестованный. На режущей кромке рубанка были обнаружены щербины, подобные тем, о которых говорил в 1932 г. Артур Коехлер (напомним, эксперт при изучении деталей лестницы заявил, что рубанок, которым они тесались, должен иметь сколы на режущей кромке). Но и это было не все. Последним ударом, имевшим для обвиняемого фатальные последствия, оказалось открытие, сделанное во флигеле Хауптманна инспектором нью-йоркской полиции Льюисом Борманом. При внимательном осмотре чердака над квартирой Хауптманнов инспектор обратил внимание на то, что детали перекрытий соединены между собой старыми, коваными вручную 4-гранными гвоздями. Вспомнив, что в протоколе осмотра лестницы, брошенной похитителями у дома Линдбергов, фигурировали отверстия из-под 4-гранных гвоздей, пытливый инспектор взялся рассматривать настил пола. Борман убедился, что одна из отсутствующих досок пола точно соответствует детали раздвижной лестницы, оставленной похитителями у дома Линдбергов. Вызванные криминалисты подтвердили, что вынутая доска действительно была использована при изготовлении лестницы (если точнее - детали под N 16). Однозначность сделанного заключения базировалась на том, что четыре 4-гранных отверстия в детали N 16 лестницы точно соответствовали четырем 4-гранным отверстиям в чердачном полу. Посредством четырех гвоздей эта доска прибивалась прежде к лагам, расположенным под ней. Сделанное открытие намертво привязывало Хауптманна к лестнице, использованной при похищении ребенка Линдберга. Теперь его м. б. обвинять не только в мошенническом получении денег за выкуп ребенка, но и в самом похищении. Перед Большим жюри нью-йоркского суда, рассматривавшего вопрос о выдаче Хауптманна властям штата Нью-Джерси, выступили свидетели, чьи показания доказывали причастность Хауптманна к похищению ребенка: Миллард Уайтед, Льюис Борман, подтвердил свое опознание голоса Чарльз Линдберг. Осборн, эксперт-графолог, заявил, что почерк обвиняемого соответствует почерку, которым были написаны письма, содержавшие требование выкупа (напомним, что первое из них было оставлено на подоконнике детской комнаты в ночь преступления). Заявление графолога, таким образом, тоже привязывало Хауптманна по месту и времени к похищению ребенка. Суд уложился в один день. Судья Хаммер постановил выдать Хауптманна властям штата Нью-Джерси и уже через три часа обвиняемый был доставлен в городок Флемингтон, столицу графства Хантердон, где оказался заключен в местную тюрьму. Кортеж из 7 автомашин и 2 полицейских на мотоциклах встречала громадная толпа жителей графства, привлеченная трансляцией новостей по радио. Началась подготовка большого процесса по обвинению Ричарда Хауптманна в похищении и убийстве ребенка Линдберга. Дэвид Виленц неоднократно повторял на разные лады, что для него осуждение преступника, покусившегося на сына «Героя Америки» - дело чести. Министр юстиции не скрывал своих серьезных политических амбиций, было известно, что он собирался выдвигать свою кандидатуру на пост губернатора штата, а стало быть, ему была нужна убедительная победа в суде. В целом, совокупность уличающих Хауптманна вещественных доказательств и показаний свидетелей, можно разделить на несколько разнородных групп:а) о п о з н а н и я:- Джоном Кондоном (Хауптманн дважды встречался с ним и получил от него выкуп вечером 1 апреля 1932 г. );- Чарльзом Линдбергом (который слышал голос Хауптманна при передаче выкупа);- Уолтером Лилом и Силией Барр (которые принимали от обвиняемого золотые сертификаты, чьи номера были указаны в «списке Линдберга») и, наконец, Миллардом Уайтедом (который видел Хауптманна, слонявшегося в феврале 1932 г. вокруг дома Линдбергов). б) и д е н т и ч н о с т ь п о ч е р к о в обвиняемого и лица, написавшего 13 писем с требованиями выплаты выкупа за похищенного ребенка. Графологическая экспертиза считала бесспорным как совпадения в написании ряда букв (n, o, s, t, y), так и специфических орфографических ошибок («were» - вместо «where», «hte» - вместо «the» и пр. ). в) о б н а р у ж е н и е д е н е г, переданных кладбищенскому «Джону» в качестве выкупа за похищенного ребенка. Не существовало никаких объективных свидетельств того, что обнаруженные в гараже Хауптманна 14 600 $ в золотых сертификатах действительно когда-либо передавались ему Изадором Срулем Фишем. Более того, не было никаких свидетельств того, что Фиш вообще когда-либо распологал подобной суммой денег. г) с о в о к у п н о с т ь у л и к, связанных с особенностями лестницы, брошенной преступниками возле дома Линдбергов:- изготовление «детали N 16» из доски, взятой на чердаке дома, где проживала семья Хауптманнов;- наличие следов на дереве, свидетельствующих о том, что они обрабатывались именно рубанком Хауптманна. д) к о с в е н н ы е у л и к и:- отсутствие alibi Хауптманна как на время похищения Линдберга-младшего, так и на время передачи выкупа за него месяц спустя;- отсутствие объяснений довольно обеспеченной в материальном отношении жизни Хауптманна до ареста. Было известно, что он бросил работу плотником, стал на свои деньги играть на бирже, совершил несколько продолжительных поездок по стране вместе с женою, купил автомашину. В период 1932-34 г. доказанный доход Хауптманна от биржевых спекуляций не превысил 6 тыс. $ и эта сумма не покрывала всех его расходов за это время;- Хауптманн совершал прежде преступление (как minimum, одно), в котором проникал в окно второго этажа по лестнице;- номер домашнего телефона Кондона, записанный на стене в квартире Хауптманна, подтверждал версию о том, что последний вступал с ним в контакт. Эти улики не зря приведены здесь. Они определенным образом рассортированы; без этого их кажущееся обилие способно сильно исказить восприятие материала. Имеет смысл проанализировать весь тот набор свидетельств, который по мнению обвинения, бесспорно разоблачал Хауптманна. Несколько моментов представляются в высшей степени странными и явно не идущими к делу. Во-первых, это пресловутое опознание Линдбергом голоса Хауптманна. Утверждать, что всего по одному слову («Эй, доктор!») свидетель спустя 2, 5 года опознал обвиняемого по меньшей мере несерьезно. Линдберг не слышал от кладбищенского «Джона» более ни одного слова, ведь все переговоры с ним вел Кондон. И кажется очень странным, что Линдберг не постеснялся утверждать, будто опознал голос Хауптманна, а обвинение не побоялось опереться на такое весьма сомнительное заявление. Надо сказать, что столь же сомнительно выглядело и опознание обвиняемого Миллардом Уайтедом, соседом Линдбергов. В феврале 1932 г. он не разговаривал с подозрительным незнакомцем, не подходил к нему близко, не видел его машины и не запомнил индивидуальных особенностей его одежды. Ссылаться на опознание таким свидетелем - не совсем добросовестный прием обвинения. Серьезные подозрения в истинности вызывает обнаружение номера домашнего телефона Кондона на кухонной стене в квартире Хауптманнов. У арестованного и в самом деле была манера записывать телефонные номера на обоях возле телефонного аппарата. Но оставить против самого себя такую улику, причем не удосужиться уничтожить ее на протяжении более чем двух лет - это прямо-таки верх безответственности. Но Хауптманн отнюдь не казался глупым или безответственным человеком. Но даже не это соображение было главным. Изюминка состояла в другом - похитители «ребенка Линдберга» никогда не звонили Кондону домой! В 30-х годах 20-го столетия преступники уже знали о технической возможности быстрого определения адреса исходящего звонка (задача эта облегчалась тем, что автоматических телефонных станций большой емкости в те времена не существовало и коммутация осуществлялась оператором вручную). Верхом глупости похитителя был бы звонок со своего домашнего телефона. Поэтому совершенно невозможно понять, для чего Ричард Хауптманн записал на кухонной стене номер телефона Кондона-ДжефсиСледующим серьезным моментом, заставлявшим усомниться в официальной полицейской версии, был тот факт, что «деталь N 16» лестницы киднепперов оказалась изготовлена из фрагмента чердачного перекрытия над квартирой Хауптманна. С одной стороны, это была очень сильная улика против обвиняемого, которую практически невозможно было парировать и как-то убедительно объяснить в безопасном для него смысле. Но с другой стороны, угадывалась какая-то абсурдность в действиях Хауптманна, если они и в самом деле были таковы, как их преподносила полиция. По версии следствия получалось, что в декабре 1931 г. обвиняемый получил разрешение на строительство гаража во дворе дома и завез большое количество стройматериалов (в том числе и пиломатериалов), а буквально через месяц он взялся изготавливать лестницу для похищения и для этого принялся вытаскивать доски из чердачных перекрытий. Не существовало никаких разумных объяснений тому, для чего, имея под рукой необходимый материал, Хауптманн затеял возню на чердаке и фактически оставил там улики против самого себя. Которые - опять-таки! - не удосужился уничтожить за два с лишним года, миновавшие с той поры. Несмотря на то, что прокуратура Нью-Джерси демонстрировала уверенность в своих силах, а ее шеф давал прессе многозначительные интервью, нашлись люди, испытавшие сильные сомнения в правдивости официальной версии. Первым в длинном списке усомнившихся следует назвать знаменитого детектива Эллиса Паркера, известного под прозвищем «американский Шерлок Холмс». Обладатель в высшей степени необычного криминалистического дара и той удивительной прозорливости, что свойственна незаурядным сыскарям, Эллис Паркер прожил долгую и насыщенную впечатлениями жизнь. Заметим, что в начале 1930-х годов сыщик, родившийся в 1871 г. , был общеамериканской знаменитостью; за четыре десятилетия своей активной работы этот человек имел отношение к расследованиям 300 тяжких преступлений из которых 288 закончились изобличением виновных. Благодаря Паркеру более 100 убийц были приговорены к смертной казни. С 1898 г. Паркер носил звание главного детектива графства Барлингтон, штата Нью-Джерси. За его деятельностью внимательно следили газетчики, ибо нередко успехи сыщика приводили к сенсационным разоблачениям. Когда Эллис Паркер заинтересовался обвинениями против Хауптманна это всем показалось разумным и обоснованным. Как впоследствии вспоминал Паркер, его поначалу чрезвычайно смутил факт обнаружения телефонного номера Кондона на кухонной стене в квартире Хауптманна. Прежде всего тем, что Хауптманну (если он действительно был преступником) этот телефон был вовсе ненужен. Телефонный номер был написан в легкодоступном месте и эту запись мог оставить любой гость Хапутманна, скажем, тот же Изадор Сруль Фиш. Точно также, без всяких затруднений телефонный номер мог написать и кто-то из полицейских, проводивших обыск (Маленькое, но необходимое, отступление: в годы советской власти молодых следователей-стажеров опытные милицейские сыскари учили искать во время обысков «спасительный нож». Холодным оружием в те приснопамятные годы почитался клинок, выдерживавший на изгиб 5 кг. ; понятно, что в любом доме имелись кухонные ножи, подпадавшие под определение холодного оружия. Если во время обыска не удавалось отыскать изобличавших подозреваемого улик, то его надлежало арестовать за незаконное хранение ножа, являвшегося холодным оружием. Обвинение это было не особенно серьезным и от него в любой момент можно было отказаться, поскольку и в милиции, и в прокуратуре понимали его надуманность. Тем не менее, старожилы уголовного розыска прекрасно помнят золотое правило: если обыск провалился - ищи «спасительный» нож!). В данном случае роль такого «спасительного ножа», оказавшегося в нужное время в нужном месте, выполнила карандашная надпись на кухонной стене в квартире Хауптманна. Никаких веских доводов в пользу того, что надпись эту действительно сделал обвиняемый, прокуратура так и не представила. Эллис Паркер заподозрил, что при помощи этой надписи на стене полиция просто-напросто «пристегнула» Хапутманна к делу, к которому тот на самом деле не имел никакого отношения. Когда детектив стал собирать информацию о порядке производства в отношении Хауптманна тех или иных следственных действий, его удивление быстро переросло в негодование. Паркер выяснил, что еще до официального опознания Хауптманна Кондоном, полиция устроила их «случайную» встречу! Мало того, что подобная встреча являлась грубейшим нарушением установленной законом процедуры опознания, так еще выяснилось, что Кондон не узнал Хуаптманна!Полицейские привезли Кондона в тюрьму, в которой содержался Хауптманн, и оставили в помещении, через которое проходили заключенные, возвращавшиеся с прогулки. Хауптманн в это время гулял по тюремному двору; предпологалось, что его поведут с прогулки и Кондон получит возможность рассмотреть обвиняемого с близкого расстояния. Когда в помещение под конвоем завели человека в арестантской робе, Кондон не сдержал эмоций и кинулся наперерез с криком: «Ну что, вы не ждали встречи со мной в этом месте?!» Шокированный арестант отшатнулся, а детективы зашипели на Кондона в раздражении: «Куда Вы! Это не он!» Оказалось, что с прогулки вели совсем другого человека… Кондон на минуту сконфузился, но это не помешало ему через некоторое время заявить об уверенном опознании Хауптманна. Эллис Паркер, разумеется, был прекрасно осведомлен о существовании подобных нечистоплотных полицейских приемов. То, что полиция и прокуратура штата Нью-Джерси не погнушались в ходе досудебного следствия прибегнуть к такого рода низкопробным уловкам, внушало большую тревогу: желание властей рапортовать об успешном раскрытии «дела Линдберга» могло привести к обширной фальсификации следственных материалов и осуждению невиновного. Вместе с тем Паркер прекрасно понимал, что опознание Кондоном обвиняемого отнюдь не является «гвоздем» прокуратуры. Самая главная улика обвинения - это «деталь N 16» лестницы похитителей, изготовленная из доски, взятой на чердаке над квартирой Хауптманна. В самом деле, как посторонние могли без ведома хозяев разбирать чердак у них над головой? Без ответа на этот вопрос было бессмысленно начинать борьбу с Дэвидом Виленцом. Когда Эллис Паркер стал наводить справки о порядке проведения обыска в квартире Хауптманна, то стали выясняться удивительные подробности. Прежде всего, оказалось, что ФБР США, полиция Нью-Йорка и полиция Нью-Джерси проводили обыски неоднократно и разновременно. До того момента, как лейтенант Луис Борман сделал свое открытие на чердаке флигеля, были проведены в общей сложности… 19 обысков. И никто ничего не видел (в том числе и на чердаке), пока находчивый лейтенант Борман не догадался приложить деталь лестницы на место половой доски. Эллис Паркер хорошо знал природу такой удивительной «догадливости». Ее обычно демонстируют полицейские в тех случаях, когда сами подбрасывают улики. Чтобы проверить свои предположения Паркер встретился с Эрастусом Хадсоном, криминалистом из полиции штата Нью-Джерси. Хадсон был тем человеком, который в марте 1932 г. первым изучал лестницу похитителей: снимал с нее отпечатки пальцев, обмерял, разбирал и т. п. Хадсон сообщил Паркеру, что пресловутая «деталь N 16» в марте 1932 г. вовсе не имела 4-гранных отверстий. И вообще ни одна деталь лестницы не носила следов того, что ее прежде использовали в другом изделии. Помимо этого Паркер узнал от Хадсона о том, что полиция изготовила несколько копий лестницы, во всем идентичных оригиналу. Их использовали для разного рода натурных экспериментов. Хадсон выразил обеспокоенность по поводу того, что зачастую полиция Нью-Джерси допускала небрежное хранение вещдоков и в настоящее время (т. е. в 1935 г. ) трудно гарантировать, что лестница, выдаваемая полицией за «лестницу похитителей», на самом деле таковой является. Важные открытия, сделанные Эллисом Паркером, этим отнюдь не исчерпывались. Изучая рапорт о дактилоскопическом исследовании места преступления (детской комнаты в резиденции Линдбергов) детектив обратил внимание на то, что ни на одном предмете не оказалось отпечатков пальцев Энн Линдберг и Бетти Гоу. Но мать и няня обязательно д. б. оставить следы своего пребывания в детской, тем более, что обе утверждали, будто они тщательно обыскивали комнату в первые минуты после обнаружения исчезновения ребенка! Это могло означать только одно: кто-то протирал мебель в комнате до приезда полиции. Кем и с какой целью это было сделано оставалось только догадываться. Не менее интригующим было открытие, сделанное полицией при исследовании окна в детской комнате. Оно оказалось неисправным - поднимаемую раму невозможно было зафиксировать в крайнем верхнем положении и она с шумом падала вниз. Кстати, это было единственное неисправное окно во всем доме. Преступник, если он действительно лез в окно, должен был непременно с шумом уронить раму и тем самым демаскировать себя. Но если этого не произошло, значит, либо он был кем-то предупрежден о неисправности, либо… он не пользовался окном. И первое, и второе предположение наводили на мысль о том, что к похищению ребенка Линдберга причастен кто-то из домашних. На протяжении нескольких лет эта информация держалась в секрете и лишь благодаря вмешательству Паркера полиция официально признала этот факт.

Детектив подверг критическому разбору ту версию событий вечера 1 марта 1932 г. , которую уже почти три года неустанно повторял Чарльз Линдберг. Паркер прямо заявил, что похититель никогда бы не оставил конверт на подоконнике, откуда его могло сдуть сквозняком, а положил бы послание в детскую кроватку. Детектив считал, что у Линдберга не было никаких разумных причин бежать с заряженным ружьем в ночную тьму и слоняться там почти два часа (причем, без фонаря!), не убедившись предварительно, что ребенка в доме нет. Эллис Паркер обратил внимание на очень важное свидетельство, которое до той поры оставалось должным образом неоцененным: Энн Линдберг и Бетти Гоу, обыскавшие комнату сразу после исчезновения ребенка, не помнили, лежал ли конверт на подоконнике. Зато они точно помнили, что конверт появился там после того, как в комнату зашел на короткое время Чарльз Линдберг. Паркер утверждал, что не может поверить в то, чтобы отец, у которого украли сына, отказался от мысли прочитать послание преступников до момента появления полиции и оставил бы конверт нераспечатанным более двух часов!Эллис Паркер сообщил о своих открытиях журналистам. Благодаря этому в некоторых американских изданиях появились публикации, выдержанные в весьма сочувственном обвиняемому тоне. Журнал «Нью-Йорк джорнэл» предложил на собственные средства нанять Хауптманну лучшего местного адвоката - Эдварда Рейлли. Это была хорошая реклама для издания, а для Хауптманна - непозволительная роскошь. Гонорар Рейлли обычно составлял десятки тыс. $ и обвиняемый не мог позволить себе пригласить такого адвоката. Теперь же, когда оплату принимал на себя издательский дом, Хауптманн попросил Рейлли защищать его в суде. Гонорар адвоката д. б. составить 25 тыс. $. Рейлли помогал еще один адвокат из Нью-Йорка - Флемингтон. Самым молодым в группе защитников Хауптманна был адвокат из Нью-Джерси С. Ллойд Фишер. Процесс открылся 2 января 1935 г. Обвинение поддерживала группа прокуроров в составе Ланигана, Хаука, Пикока и Ларга во главе с министром юстиции штата Нью-Джерси Дэвидом Виленцом. Председательствовал на процессе судья Тренчард. 3-4 января под присягой был допрошен Чарльз Линдберг. Он достаточно подробно описал как провел день 1 марта 1932 г. , в том числе в точности восстановил свои перемещения по дому после 20. 00. Линдберг признал, что между 21. 00 и 21. 30 находился в библиотеке, расположенной прямо под детской комнатой. Это было очень «неудобное» для свидетеля признание, поскольку получалось, что он фактически был ближе всех к месту преступления. Из расспроса Линдберга выяснилось, что ставни на окнах библиотеки не были закрыты, благодаря чему он мог бы без труда заметить приставленную к дому лестницу, если бы посмотрел в окно. Вместе с тем, подобный рассказ невольно заставлял оценивать похитителя как человека бесшабашного до дури: в самом деле, какой разумный человек полез бы по лестнице наверх, будучи прекрасно освещен светом, падающим из окна первого этажа? В этой части рассказ Линдберга звучал, конечно же, недостоверно. Как утверждал Линдберг, подозрительный звук он слышал около 21. 15. В тот момент он решил что это упала корзина на кухне. По утверждению Линдберга лестница была брошена в нескольких метрах от дома и ее удалось быстро отыскать благодаря тому, что прибывший на место преступления начальник полиции Хоупвелла Уолш имел при себе фонарик. Очевидно, что в этой части заявление Линдберга вступало в явное противоречие с тем, как прежде описывали обнаружение лестницы сами полицейские (напомним, они утверждали, что к лестнице их отвел сам Чарльз Линдберг). Показания Чарльза Линдберга были весьма пространны и растянулись на два дня. Именно в суде Линдберг неожиданно вспомнил, что в детской комнате, якобы, были обнаружены следы ног похитителя: один отпечаток ноги на подоконнике, другой на полу, между окном и детской кроваткой. Ботинки человека, оставившего эти следы, были испачканы желтой глиной; именно благодаря наличию этих отпечатков ног Линдберг понял, что преступник покинул комнату через окно. Показание это в особенности было примечательно тем, что о следах ног в комнате не было никаких упоминаний в полицейском протоколе осмотра места преступления; никогда прежде отпечатки желтой глины не упоминались в газетных публикациях и интервью, которые представители следствия щедро раздавали журналистам. А кинохроника ФБР вообще запечатлела отпечатки босых ног неизвестного человека, удалявшегося от дома. Вне всякого сомнения, появление в рассказе Линдберга этой детали было вызвано тем, что Эллис Паркер подверг сомнению правдоподобность той версии событий, которую Линдберг прежде озвучивал. Явно с ведома допрашивавшего его министра юстиции Линдберг упомянул о следах ног в комнате, а Виленц сделал вид, будто ничего необычного не услышал. Благодаря рассказу об этих следах Линдберг смог более или менее внятно объяснить для чего именно он побежал с ружьем на улицу.

Вместе с тем, заглаживая одни нестыковки, рассказ Линдберг порождал новые. Свидетель утверждал, что рассмотрел отпечаток ноги на подоконнике (причем, был твердо уверен, что ботинок похитителя был испачкан именно глиной, а не землей с газона под окном!), но при этом никак не мог вспомнить, лежал ли на подоконнике конверт. Легко понять, почему Линдберг не мог этого припомнить: потому что ему пришлось бы объяснять, как он мог оставить это письмо нераспечатанным, умчаться на улицу и там бегать под дождем более двух часов!Читая показания Линдберга нельзя отделаться от ощущения, что они очень шероховаты. Слова Линдберга не производят впечатления явной лжи, но содержат массу разного рода нестыковок, на которые обязательно должен был бы обратить внимание опытный адвокат. Вряд ли Рейлли сумел бы прямо в зале суда разоблачить Линдберга как лжеца, солгавшего под присягой, но продемонстрировать присяжным заседателям нелогичность, бессмысленность и прямую абсурдность многих действий и заявлений свидетеля адвокат был просто обязан. Однако, ничего этого не произошло. Защита Хауптманна подвергла Линдберга в высшей степени формальному допросу, фактически ни в чем не усомнившись и не задав по существу ни одного острого вопроса. Это выглядело очень странным. О странностях защиты Хауптманна нам еще придется говорить отдельно, но сейчас следует отметить, что уже в тот момент у многих присутствовавших в зале суда возникло ощущение нелогичности просходившего. Адвокаты вели себя совсем не так, как от них ожидали. Уже в первые дни процесса Рейлли стал позволять себе «обед с виски», в результате чего после перерыва возвращался в зал явно нетрезвым. Он не только не вел записей, но откровенно засыпал к концу заседаний. Флемингтон рассматривал стенографисток и присутствовавших в зале молодых женщин и позволял себе им подмигивать. Лишь один Ллойд Фишер выглядел серьезным и подтянутым. Поведение адвокатов казалось до такой степени легкомысленным, что журналисты даже заподозрили с их стороны некую игру, призванную усыпить бдительность противной стороны. Надо сказать, что Рейлли многозначительно подигрывал журналистским домыслам о предстоящей ловушке. Выходя как-то раз из здания суда он нарочито громко проговорил: «Наш графолог камня на камне не оставит от обвинения» и слова эти затем были на разные лады повторены в газетных репортажах. Не подлежит сомнению тот факт, что показания свидетелей обвинения были тщательно отрепетированы до суда. Всякие сомнения в этом (если они у кого-то еще оставались) исчезли после допроса под присягой медсестры Бетти Гоу. В своих показаниях она вступила в явное противоречие с той информацией, которую первоначально сообщили следователям Чарльз и Энн Линдберги. Напомним, что вплоть до обнаружения детского трупа 12 мая 1932 г. считалось, что похищенный ребенок имел рост 29 дюймов (72, 5 см. ) и весил от 27 до 30 фунтов (т. е. до 12 кг. ). Именно такого ребенка искала полиция, в чем убеждает его описание, представленное на полицейском плакате, отпечатанном 11 марта 1932 г. Надо сказать, что помимо родителей описание ребенка в марте 1932 г. дали и педиатр Филип ван Инген, и сама Бетти Гоу. И все сходились в том, что Линдберг-младший имел именно тот рост, который был указан в полицейской ориентировке. Однако в суде Бетти Гоу вдруг заговорила о том, что Линдберг-младший имел рост… 33 дюйма, т. е. был на 10 см. выше, нежели это считалось прежде! Для 20-месячного ребенка разница в росте 10 см. очень велика и трудно представить, как свидетели могли до такой степени ошибаться. Виленц, проводивший допрос Бетти Гоу, сделал вид, что ничего странного не услышал. Подобное спокойствие объяснить можно очень просто: обвинение готовилось заслушать судебно-медицинскую экспертизу, для придания убедительности которой следовало пресечь все сомнения в том, что найденный труп ребенка действительно является телом Линдберга-младшего. Поэтому надлежало сказать, что похищенный ребенок имел как раз тот рост, который был зафиксирован в акте аутопсии, т. е. именно 33 дюйма!Защита проявила полную индифферентность в отношении этого явного манипулирования цифрами. Адвокаты Хауптманна имели прекрасную возможность использовать сложившуюся ситуацию в своих интересах: продемонстрировать присяжным полицейский плакат, добиться от Бетти Гоу признания в лжесвидетельстве (поскольку было ясно, что она говорила неправду либо в марте 1932 г. , либо в суде), указать на недобросовестность действий прокуратуры… Ничего этого сделано не было. Вместо этого защита начала совершенно бессмысленные препирательства, призванные доказать, что друг Бетти Гоу - некий Ред Джонсон - имел возможность помочь преступникам в похищении, сообщив им описание дома и расположение мебели в комнате младенца. Версии в отношении Реда Джонсона полиция отработала еще весной-летом 1932 г. и ничего изобличающего этого человека найдено тогда не было. На момент суда Джонсон жил в Дании и никто даже не предпологал вызывать его для дачи показаний. То, как Рейлли принялся «уличать» Джонсона уместно охарактеризовать русской пословицей «наводить тень на плетень». В результате, никаких по-настоящему острых вопросов медсестре задано не было, словоговорение адвокатов оказалось совершенно бесцельным и беспомощным, а Бетти Гоу (с немалым, должно быть, облегчением) покинула свидетельское место и наблюдала дальнейший ход процесса как простой зритель из зала. Безусловно, очень важным был допрос обвиняемого. Процедура эта растянулась на два дня - 24 и 25 января 1935 г. - причем один только допрос его государственным обвинителем занял 11 часов. Безусловно, это были очень тяжелые для Хауптманна часы. Пожалуй, в первый и в последний раз на всем протяжении судебного марафона обвиняемый получил возможность говорить о себе сам, причем так, что его рассказ был услышан многими. И очень скоро выяснилось, что Хауптманн отнюдь не такой закоренелый негодяй-громила, каким его на протяжении трех месяцев рисовала прокуратура. Обвиняемый подробно рассказал о своей жизни, в том числе и том, почему попытался совершить хищение весной 1919 г. в г. Бетюне, о своем нищенском прозябании в голодной и ограбленной репарациями Германии, о неудачной попытке отправиться в Америку без билета и, наконец, о том, как с 16 $ в кармане он в ноябре 1923 г. все же достиг желанной цели. Обвиняемый очень подробно, но вместе с тем с достоинством, рассказал об обстоятельствах своего пребывания в США, заработках, времяпровождении и пр. Доходам и расходам четы Хауптманнов в суде, вообще, было уделено очень большое внимание. Обвинение не смогло опровергнуть тот факт, что Хауптманны в материальном отношении далеко не бедствовали: муж и жена имели раздельные счета в банках и к 1930 г. они располагали сбережениями в сумме 4, 5 тыс. $. При суммарных доходах около 80 $ в неделю они тратили на повседневные нужды лишь около 13-15 $; остальное шло в накопление. Весной 1931 г. они купили новый 4-дверный «додж» на котором проехали всю страну от Нью-Йорка до Калифорнии, а на обратном пути заехали во Флориду. Т. о. миф прокуратуры о том, что Хауптманн разбогател уже после получения выкупа от полковника Линдберга, благополучно лопнул в зале суда. Лопнул в суде и другой «мыльный пузырь», т. н. «опознание» обвиняемого Силией Барр. Напомним, эта билетерша из кинотеатра заявляла, что получила 5-долларовый сертификат, чей номер был внесен в список Линдберга, именно от Хауптманна. Она успешно опознала обвиняемого и ее заявление фигурировало в списке прочих улик, разоблачавших Хауптманна. Опознание Силии Барр было особенно важно для обвинения тем, что она получила сертификат 26 ноября 1933 г. , т. е. еще до того момента, когда Хауптманн по его словам, принял на хранение сертификаты от Изадора Сруля Фиша (напомним, это произошло в декабре 1933 г. , а сам Фиш умер в апреле 1934 г. в г. Лейпциге). Но в суде выяснилось, что 26 ноября 1933 г. Хауптманн не был в кинотеатре и не встречался с Силией Барр, поскольку в этот день он в кругу друзей отмечал свой день рождения и находился от кинотеатра на расстоянии более 60 км. !Уверенно и последовательно доказывал обвиняемый и невозможность получения им денег на кладбище Св. Раймонда 2 апреля 1932 г. Обвинение, напомним, утверждало, что Хауптманн не имеет alibi на все дни, связанные с похищением ребенка (т. е. 1 марта 1932 г. ) и встречами с Кондоном (12 марта и 2 апреля 1932 г. ). Однако, в суде обвиняемый в деталях восстановил события 2 апреля 1932 г. Эта суббота оказалась памятной для него потому, что тогда он в последний раз работал в здании «Мажестик-апартментс», где стеклил окна. Нарядчик на работу обманул его при расчете оплаты, заявив, что заплатит 80 $ вместо обещанных ранее 100 $, и Хауптманн с ним в тот день поругался. Закончив работу в 17. 00 Хауптманн проехал от станции метро «Парк Бронкс» до станции «Уайт плейнс», от которой прошел до дома пешком (а это 7 кварталов). Дома он был около 18. 00, а через час к нему в гости пришел друг по фамилии ************, с которым Хауптманн имел обыкновение играть дуэтом на гитаре и *********. ************ пробыл в доме Хауптманнов до 23 часов. Понятно, что если обвиняемый с 19. 00 до 23. 00 играл на ********* у себя дома он никак не мог быть в то же время на кладбище Св. Раймонда. Довольно убедительно Хауптманн сумел объяснить и факт опознания его Джоном Кондоном. Оба они - жители Бронкса - ходили в один и тот же спортивный клуб; Хауптманн занимался греблей, а Кондон - играл в крикет. Возможность их встречи нельзя было исключать и хотя они не были знакомы, вполне можно было допустить, что друг друга они в клубе все же видели. Хауптманн предположил, что Кондон на официальном опознании принял его за «кладбищенского Джона» именно потому, что встречал его прежде в спортивном клубе и разновременные воспоминания наложились друг на друга. Подобная версия с одной стороны выглядела весьма правдоподобной, а с другой - щадящей в отношении Кондона. Хауптманн не пытался дискредитировать опасного свидетеля обвинением в его сознательной недобросовестности (хотя, в общем-то, имел на то право), а напротив, предоставлял ему лазейку отречься в будущем от своих слов не боясь повредить репутации. В психологическом отношении это был правильный шаг. Вообще, обвиняемый весьма благоразумно воздержался от каких-либо недружелюбных выпадов в адрес недобросовестных свидетелей (упоминавшейся уже Силии Барр, Кондона, Линдберга). Если бы Хауптманн отпустил в адрес этих людей несколько уничижительных или саркастических замечаний это было бы по человески вполне понятно, хотя и произвело бы на присяжных заседателей неблагоприятное впечатление. Поэтому Хауптманн был в своих выражениях чрезвычайно корректен. Нельзя не признать, что Хауптманн в суде придерживался очень разумной и точно выверенной линии поведения. Он предложил изучить в суде его приходно-расходные книги, чтобы присяжные заседатели убедились в его вполне достаточной материальной обеспеченности. Примечательно, что министр юстиции Виленц отказался рассматривать это предложение по существу, заявив, что бухгалтеры прокуратуры уже изучали эти документы…Некоторые журналисты, присутствовавшие в зале суда, остались разочарованы поведением Ричарда Хауптманна, проявленной им сдержанностью и корректностью. В части газетных публикаций его поведение называлось «жалким», то как обвиняемый отвечал на вопросы Виленца было сочтено «заискиванием», но стенограмма допроса Хауптманна производит совсем другое впечатление. Хауптманн действительно не закатывал в суде скандалов и истерик, он держался очень достойно и, думается, был даже симпатичен. Поэтому те журналисты, которые ожидали скандальной сенсации, почувствовали себя обманутыми в своих надеждах. Именно ко времени допроса обвиняемого относится предложение министра юстиции Виленца, сделанное адвокатам Хауптманна. Виленц предложил не добиваться вынесения обвиняемому смертного приговора в обмен на признание им своей вины в похищении «ребенка Линдберга». Хауптманн с негодованием отверг предложение обвинителя. Кстати, эта попытка сговора косвенно указывает на неудовлетворенность обвинения результатом допроса обвиняемого. Эффектно «расколоть» Хауптманна на глазах присяжных у Виленца не получилось, уличить во лжи - тоже. Именно для того, чтобы нейтрализовать то благоприятное впечатление, которое, видимо, произвел на присяжных обвиняемый, Виленц и решился предложить сговор. Но не вышло…Между тем к концу января Хауптманн стал испытывать все большее разочарование в своих защитниках. Жене, посещавшей его все время, пока длился суд, он сетовал на то, что фактически не может даже обстоятельно поговорить с ними. С Рейлли и Флемингтоном обвиняемый встречался только в зале суда, на все его предложения повидаться «с глазу на глаз», дабы обсудить стратегию защиты, они отвечали отказом ввиду недостатка времени. Лишь Ллойд Фишер периодически встречался с Хауптманном вне стен зала суда, но адвокат признавался, что никак не может влиять на поведение своих нью-йоркских коллег. Своего рода «моментом истины» для защиты, проверкой ее профпригоднности, явилось заслушивание в суде результатов аутопсии и проведенной на ее основе судебно-медицинской экспертизы. Ее представлял уже упоминавшийся в настоящем очерке главный патологоанатом графства Чарльз Х. Митчелл, тот самый, кто по причине болезни пальцев доверил держать скальпель шерифу Свейзи. Он весьма бодро рассказал о том, как был опознан труп ребенка, найденный утром 12 мая 1932 г. поблизости от дороги Роуз-роад и при этом не словом не обмолвился о тех вопиющих противоречиях, которые рождало подобное опознание. Если предпологать, что найденное тело действительно принадлежало ребенку Линдберга, то в таком случае незаросшая парантральными костями теменная область служила бесспорным доказательством ненормальности развития Линдберга-младшего и явно уличала во лжи как Бетти Гоу, так и чету Линдбергов, утверждавших под присягой, что исчезнувший ребенок был совершенно нормален (вопрос о нормальности похищенного ребенка прямо задавался Бетти Гоу, Чарльзу и Энн Линдбергам при их допросе под присягой в суде и все они утверждали, что никаких отклонений в развитии Линдберга-младшего не наблюдалось). Если же считать, что свидетели не лгали и похищенный ребенок был действительно нормален и имел сросшиеся теменные кости, то это означало, что возле автотрассы Роуз-роад было найдено тело другого младенца. А стало быть аутопсия Чарльза Х. Митчелла никуда не годится!Опытный адвокат ни в коем случае не позволил бы обвинению протащить ту экспертизу, которую озвучивал Митчелл. Несовпадения роста найденного трупа и исчезнувшего «ребенка Линдберга», никем не объясненный дефект развития парантральных костей давал защите уникальный шанс оспорить опознание трупа и тем самым снять с Хауптманна все обвинения в убийстве. Ибо нельзя обвинять в убийстве не доказав сам факт убийства! При отсутствии трупа сына Линдберга министр юстиции Виленц не мог поддерживать обвинение Хауптманна в его убийстве. Опираясь на эту правовую норму, опытный и принципиальный адвокат был бы способен за 10 минут разрушить все обвинение на процессе. Но ничего подобного не произошло. Адвокаты Хауптманна абсолютно индифферентно заслушали судебно-медицинскую экспертизу и не предприняли никаких попыток отвести от подзащитного обвинения. Когда Хауптманн увидел, что Рейлли признал экспертизу, его изумлению не было предела. Как вспоминала Анна Хауптманн, ее муж написал написал гневную записку адвокатам, в которой потребовал объяснений происходящему. Это был, пожалуй, единственный случай на процессе, когда он потерял самообладание. Встреча, на которой настаивал обвиняемый состоялась. Рейлли, правда, на нее не явился, а прислал вместо себя Флемингтона. Последний общался с Хауптманном не более 1/4 часа, после чего, сославшись на необходимость «поработать со стенограммой», распрощался и покинул узника. Хауптманн был потрясен поведением адвокатов. Он заявил своей жене, что отныне не сомневается в существовании заговора, целью которого является его осуждение любой ценой. Встреча Хауптманна и Флемингтона была их единственной встречей с глазу на глаз за почти что полтора месяца (с конца декабря 1935 г. по середину февраля 1936 г. ). После нее обвиняемый впал в жесточайшую депрессию, из которой до конца процесса уже не выходил. Типичным образчиком работы Рейлли как адвоката явился вызов в суд некоего Сэма Стреппоне, которому надлежало дать благоприятные для Хауптманна показания. Суть заявления Стреппоне сводилась к тому, что он якобы видел 14 мая 1933 г. Изадора Сруля Фиша с картонной коробкой в руках, точно соответствовавшей описанию той тары, в которую Чарльз Линдберг упаковал выкуп за своего сына. Сэм Стреппоне был владельцем небольшой мастерской по ремонту радио- и электротоваров и в эту-то мастерскую и приходил Фиш, отдавший в починку свой радиоприемник. По версии Рейлли получалось, что Изадор Фиш - настоящий похититель сына Линдберга - получил выкуп 2 апреля 1932 г. на кладбище Св. Раймонда и более года - вплоть до мая 1933 г. - разгуливал по Нью-Йорку с коробкой из-под денег! Это выглядело, конечно, полным бредом, но Рейлли с большой помпой преподносил показания своего свидетеля. Как нетрудно догадаться, затея с вызовом Стреппоне в суд закончилась полнейшим крахом. При перекрестном допросе этого свидетеля, состоявшемся 6 февраля 1936 г. , быстро выяснилось, что он неоднократно (более 5 раз!) заключался в сумасшедший дом, причем однажды находился в строгой изоляции более 3 месяцев. Стреппоне был замечен в преследовании женщин, что дало основания присяжным видеть в нем человека лишенного строгих представлений о нравственности. В результате показания Сэма Стреппоне прозвучали недостоверно и легковесно и этот свидетель ничем не смог помочь Хауптманну. Т. о. получалось, что Рейлли носился с разного рода вздорными свидетелями и гипотезами (вроде виновности упоминавшегося выше Реда Джонсона, друга Бетти Гоу), но при этом игнорировал очевидные соображения, которые можно было реально обратить в пользу его подзащитного. Одним из интереснейших эпизодов судебного процесса над Бруно Хауптманном следует признать графологическую экспертизу анонимных посланий с требованиями выкупа, которые получали Чарльз Линдберг и Джон Кондон. Мнения экспертов-почерковедов были заслушаны судом 31 января и 1 февраля 1935 г. О содержании заключения графологической экспертизы, подготовленной обвинением, было уже упомянуто выше. В суде выступил полицейский графолог Альберт Осборн, который весьма живо изложил основные тезисы экспертизы, подкрепив их демонстрацией красочных планшетов. Осборн заявил, что писавший письма явно стремился изменить почерк, однако, специфические грамматические ошибки, а также уникальные особенности написания букв, неподдающиеся изменению, позволяют однозначно утверждать, что автором писем был «именно Хауптманн и никто другой». Эксперт обвинения был настолько убедителен, что Вриленд - графолог защиты - отказался выступать после Осборна, заявив, что полностью разделяет мнение последнего. Казалось, обвинение может торжествовать. Но адвокаты после короткого совещания попросили суд заслушать второго эксперта защиты - Джона Трендли. Появление этого человека вызвало немалое волнение обвиненителей. И тому были все основания. За 40 лет работы консультантом-графологом Трендли дал заключения по 388 уголовным делам. Абсолютное большинство его заключений даже не оспаривались противниками, столь высок был авторитет специалиста. Лишь один раз за все время работы Трендли допустил ошибку - в «деле Эдварда Олмера» в 1927 г. он перепутал подписи жены и мужа, что привело к ошибке в датировании документа. Было известно, что Трендли - великолепный имитатор почерков; благодаря своему умению изменять почерк он как-то раз очень изящно продемонстрировал некомпетентность полицейского графолога. Случилось это в 1905 г. во время судебного разбирательства о банковских махинациях Патрика Риса, подделывавшего банковские чеки. Тогда Трендли предложил графологу обвинения найти среди предложенных 6 образцов почерка те, которые принадлежали руке Риса. Графолог обвинения выбрал 3 образца и доказательно обосновал свой выбор; после этого Трендли признался, что все 6 образцов он написал собственноручно. К этому приему он впоследствии прибегал неоднократно; чтобы дезавуировать заявления оппонента Трендли нередко предлагал ему отличить почерк обвиняемого от имитации, которую он - Трендли - был готов выполнить на глазах присяжных. Как нетрудно догадаться, графологи обвинения всегда отказывались от подобных предложений. Поэтому когда Джон Трендли занял место для допросов в зале суда прокурор Ланиган прежде всего постарался его дискредитировать. Он начал с того, что напомнил обстоятельства процессов по «делу Патрика Риса» и «делу Эдварда Олмера», затем рассказал присяжным о «деле Томассона», при рассмотрении которого Трендли изменил мнение прямо в зале суда. Подитожив сказанное, Ланиган назвал поведение Трендли «провокационным» и заявил, что не верит в компетентность эксперта; на основании этото прокурор потребовал отвода графолога защиты. К чести Трендли надо сказать, что он совершенно спокойно воспринял все эти эскапады прокурора, на обращенные к нему вопросы отвечал невозмутимо и корректно и в конечном итоге эта сдержанность произвела сильное впечатление на присутствовавших в зале. Судья отклонил ходатайство прокурора как необоснованное и постановил заслушать эксперта. А послушать было что!Трендли заявил, что человек, писавший письма с требованиями выкупа, был на самом деле левшой. Преступник пытался это скрыть и намерение свое осуществил успешно (что косвенно свидетельствовало о его прекрасных навыках имитатора почерков), но в одном месте он допустил ошибку: в письме N 2 первые четыре строки преступник написал левой рукой, после чего переложил ручку в правую руку. Трендли продемонстрировал присяжным как это было проделано и объяснил, что такая замена руки была вызвана, очевидно, удобством написания, возможно, злоумышленник писал на краю стола или в каком-то ином неудобном месте. Далее эксперт защиты согласился с полицейским графологом в той части, что ряд букв и элементов слов в текстах анонимных писем действительно выполнены в манере весьма схожей с манерой письма обвиняемого. Но при этом другие буквы были совершенно непохожи на то, как их писал Хауптманн. Например, из 39 букв «k», встречающихся в анонимках, ни одна не соответствовала манере ее написания Хауптманном. То же м. б. сказать и про буквы «a» и «s»; в письмах с требованиями выкупа ширина этих букв превышает высоту, в то время, как у Хауптманна наоборот. Трендли насчитал в текстах анонимок более 300 букв «s» и ни одна из них не соответствовала манере письма Хауптманна! И объективности ради обвинению следовало бы указать в своем заключении на существование не только совпадений, но и несовпадений почерков!Трендли подчеркнул, что почерк Хауптманна нетруден для подделки и заявил, что готов продемонстрировать сколь просто такую подделку выполнить. Примечательно, что обвинение не стало с этим спорить и не попросило графолога сделать имитацию. Далее Трендли коснулся пресловутых «специфических грамматических ошибок» Хауптманна. Напомним, что Осборн, эксперт обвинения, считал будто преступник, написавший анонимки, был довольно безграмотен и его ошибки в точности повторил Хапутманн во время контрольного диктанта в ходе следственного эксперимента. Трендли объяснил присяжным как появились эти ошибки в тексте, написанном Хауптманном: полицейские обязали обвиняемого в точности записывать диктуемый текст и проговаривали ошибки по буквам, например, «h-t-e» вместо «the» и пр. И обвиняемый, в точности выполняя команду следователя, разумеется, повторил на бумаге диктуемые ошибки. Старый и недостойный полицейский трюк! Трендли прямо назвал экспертизу Осборна «подтасовкой». Нетрудно представить в какой ярости пребывало обвинение после такого заключения! Когда пришло время перекрестного допроса прокурор Ланиган буквально с цепи сорвался - эта идиома выглядит здесь весьма подходящей. С наивозможнейшим сарказмом Ланиган поинтересовался, какими именно документами пользовался для своей экспертизы Трендли и как долго он держал в своих руках подлинники анонимных писем? Скрытый подтекст этого вопроса станет понятен, если сказать, что графолог защиты практически все время работал с фотокопиями писем и лишь накануне выступления в суде получил доступ к их оригиналам. Трендли не смутился и спокойно ответил, что оригиналы смог получить всего на 2 часа и не без колкости заметил прокурору: «Вы же лично препятствовали мне в допуске к материалам расследования». Обвинению не удалось подорвать то благоприятное впечатление, которое произвело на присутствующих заключение Трендли. Эксперт защиты был убедителен до такой степени, что его противники не высказали ни одного возражения по существу сделанных им выводов. Не подлежит сомнению, что указание на то, будто писавший анонимки был левшой, оказалось для Альберта Осборна полной неожиданностью; вместе с тем, полицейский графолог не нашел в себе мужества оспорить это заключение Трендли. Тем самым он не только признал компетентность эксперта защиты, но и косвенно согласился с его выводами. Однако, следует признать, что выступление Трендли было единственным светлым пятном на всем протяжении пятинедельного судебного процесса. Все остальное выглядело для Хауптманна беспросветно. Заключительная речь его главного адвоката, произнесенная 11 февраля 1935 г. , была сумбурна и малопонятна. Рейлли попытался оговорить всех, а подобная тактика была, безусловно, непродуктивной в условиях данного процесса. Адвокат напал на Бетти Гоу и ее друга Реда Джонсона, затем обвинил Кондона («никто никогда не видел как Кондон получает письма, всегда Кондон один, всегда один. Что бы Кондон не делал, он это проделывал в одиночестве» и т. п. ), потом перескочил на Изадора Фиша и фактически, произнеся большую и долгую речь, умудрился ничего не сказать в защиту Хауптманна. Безусловно, уровень этой речи, степень проработанности фактического материала, были совершенно недостаточны для процесса подобного уровня сложности. В период со 2 января по 13 февраля 1935 г. суд провел 29 заседаний, в ходе которых подверглись допросу 162 свидетеля. Совещание жюри присяжных длилось всего 11, 5 часов, что немного для такого сложного и спорного процесса. Вечером 13 февраля 1935 г. , в среду, присяжные огласили вердикт: «виновен» (7 членов жюри проголосовали «за», 5 - «против»). Судья Тренчард приговорил Бруно (Ричарда) Хауптманна к казни на электрическом стуле. Первоначально казнь была назначена на 18 марта 1935 г. Приговор вызвал бурю страстей в прессе. Хотя многие газеты и журналы приветствовали решение суда, значительное число публикаций расценивали приговор в отношении Хауптманна как «ошибочный», а сам суд характеризовали не иначе, как «фарс». Немало нападок прессы оказалось направлено в адрес адвокатов. Рейлли, дабы спасти свою репутацию, помпезно объявил о своем отказе от гонорара в пользу Анны Хауптманн и учреждении общественного фонда для спасения осужденного. Впрочем, фонд этот адвокат создать не успел: в конце февраля 1935 г. он попал в психиатрическую лечебницу с диагнозом «белая горячка». Надо сказать, что на адвокатской практике Рейлли проигранный им процесс поставил крест: в силу очевидных причин никто не хотел иметь дела с этим человеком. Уже после вынесения смертного приговора редакция журнала «Ивнинг джорнэл» обратилась в Хауптманну с предложением описать историю похищения «ребенка Линдберга». Предложенный гонорар был по тем временам колоссален: 90 тыс. $. Хауптманн отказался от предложения, заявив, что ему нечего написать - он не похищал ребенка. Большую работу по защите интересов осужденного продолжал вести Эллис Паркер. Именно в 1935 г. он сформулировал т. н. «вопросы Эллиса Паркера», которые в сжатой и емкой форме выражали основные противоречия официального расследования похищения «ребенка Линдберга». Ныне без цитирования этих вопросов не обходится ни одно мало-мальски серьезное исследование, посвященное данному преступлению. Имеет смысл привести некоторые из «вопросов Эллиса Паркера» (следует подчеркнуть, что из 35 вопросов 20 относились к несообразностям результатов полицейского расследования и официальной версии вообще, а 15 касались поведения Чарльза Линдберга; в приводимом ниже списке процитированы не все вопросы Паркера, их порядок и перевод несколько отличаются от авторского варианта; сделано это для удобства их восприятия русскоязычными читателями):- почему на лестнице нет ни одного отпечатка пальцев Хауптманна?- почему не лаяла сторожевая собака Линдбергов, всегда очень настороженная к посторонним?- почему Осборн, эксперт-почерковед, заявлял об идентичности почерков Хауптманна и похитителя, если сам же признал, что письма с требованиями выкупа написаны измененным почерком?- почему доктор Эрастус Хадсон заявлял, что в лестнице не было 4-гранных отверстий на момент ее исследования при снятии отпечатков пальцев в марте 1932 г. ?- место на подоконнике для подброшенного письма выбрано похитителями крайне неблагоразумно. Настоящие похитители оставили бы конверт в детской кроватке. Ведь если бы сквозняк вынес письмо в окно, как бы преступники получили выкуп?- как похититель узнал о поврежденном окне детской комнаты, если он не бывал прежде в доме? Между тем, это было единственное окно в доме, которое нельзя было раскрыть и зафиксировать в поднятом положении…- как мог настоящий похититель, знавший, что похищенный ребенок мертв и брошен в лесу, растянуть переговоры о выплате выкупа на месяц? Затягиванием переговоров он лишь увеличивал риск обнаружения трупа…- где остальная часть разобранного чердачного пола над квартирой Хауптманнов?- эксперт Коехлер после осуждения Хауптманна потребовал себе часть официально объявленной награды в 25 тыс. $. Базировалось ли исследование этого эксперта на действительных научных предпосылках или им двигала банальная жадность?- как Луис Борман сумел обнаружить недостающую половицу во флигеле, занимаемом семьей Хауптманнов, после 19 обысков?- почему ребенок был похищен в то время, когда никто еще в доме не спал, люди активно перемещались по комнатам и огни были включены во всех помещениях первого этажа?- если Бетти Гоу и Энн Линдберг действительно тщательно обыскивали комнату после исчезновения ребенка, то почему полицейские эксперты не нашли не единого отпечатка пальцев женщин? Если кто-то протер мебель и дверные ручки, то кто это сделал и зачем? («Возможно, собака это сделала», - шутливо ответил на этот вопрос сам Эллис Паркер). - почему за одного из богатейших младенцев Америки назначен такой незначительный выкуп: 50 тыс. $?- почему защита Хауптманна фактически скрывала информацию, которая могла бы пойти на пользу обвиняемому?- что случилось с бухгалтерскими записями Хауптманна и почему их не приобщили к вещественным доказательствам в суде?- почему обвинение всячески избегало вопроса об идентичности почерка Хауптманна и почерка, которым было написано самое первое письмо с требованием выкупа (то, что оказалось оставлено на подоконнике)?- если Хауптманн настоящий похититель, то почему он отверг предложение журнала «Ивнинг джорнэл» и не согласился описать историю преступления за немалый гонорар? В любом случае его жена получила бы в свое распоряжение сумму, достаточную для безбедного существования и воспитания в достатке их общего с Бруно Хауптманном сына…- если Хауптманн настоящий преступник, то почему он не воспользовался выгодным для него предложением Виленца, который обещал не требовать смертной казни в обмен на признание вины?- почему Чарльз Линдберг на протяжении более 2 часов не вскрывал конверт похитителей, оставленный на подоконнике? От информации, содержавшейся в этом конверте, зависела судьба его сына и странно, что Линдберг в такую минуту оказался до такой степени беззаботен или хладнокровен…- откуда Линдберг знал, что в конверте содержится требование выкупа, о чем он поспешил сообщить прибывшим полицейским? Конверт не имел никаких надписей…- почему Линдберг, узнав об исчезновении ребенка, вместо того, чтобы заняться обыском дома, зарядил ружье и заявил, что отправится в погоню? На первых порах логичнее было бы предполагать, что ребенок все еще находится в здании…- как возможно опознание голоса человека, который прежде был слышен всего один раз на большом расстоянии и за 2, 5 года до момента опознания?- почему письмо на подоконнике не увидели Бетти Гоу и Энн Линдберг, сделавшие обыск в детской? И почему письмо появилось после того, как в детскую комнату вошел Чарльз Линдберг (и пробыл там какое-то время в одиночестве)?- почему Линдберг категорически запретил допрашивать его жену и заявил, что верит в невиновность всех, находившихся в его доме в момент похищения?- почему Линдберг сразу же согласился на отказ от привлечения к расследованию ФБР?- почему Линдберг поспешил кремировать тело ребенка, которое аутопсия посчитала принадлежащим его сыну?- как мог Линдберг с одинаковым рвением на двух разных уголовных процессах заявлять прямо противоположные суждения: на процессе по «делу Куртиса» (пытавшегося мошеннически выманить у него деньги под видом передачи выкупа) он заявлял о существовании группы похитителей, а на суде против Хауптманна твердил, что не сомневается в том, что действовал одиночка? Почему никто - ни обвинение, ни защита - не обратили внимание на факт дачи под присягой взаимоисключающих показаний по делам, касавшихся одного и того же преступления?- как Линдберг умудрился найти лестницу под дождем в полнейшей темноте и отвести к ней полицейских, не имея фонарика?- обвинение утверждало, что лестница сделана под высокого человека, но упустило из виду, что Линдберг выше Хауптманна. Увеличенное расстояние между поперечными перекладинами могло быть одной из мер уменьшения веса конструкции. Не является ли легкая и компактная лестница вариантом трапа гидросамолета, разработкой которого Линдберг, как ведущий специалист военно-воздушных сил, занимался в начале 30-х годов?- почему для первого ребенка Линдбергов была нанята медсестра, а второй, родившийся в 1935 г. , обходится без медсестры и охраны? Мать и отец почему-то оставляют его с посторонними лицами безо всякого опасения за жизнь младенца…Назначенная на 18 марта 1935 г. казнь Бруно Хапутманна была отложена ввиду подачи последним аппеляции. Осужденный был не намерен сдаваться и изо всех сил боролся за свою жизнь. Большую психологическую поддержку ему оказывали жена и Эллис Паркер, ни на минуту не усомнившиеся в полной невиновности Хауптманна. Паркеру удалось привлечь к происходившему внимание губернатора штата Нью-Джерси Харальда Хоффмана. Губернатор следил за судьбой осужденного и именно благодаря вмешательству Хоффмана исполнение смертной казни откладывалось 6 раз. Несмотря на то, что Аппеляционная Палата штата отклонила заявление Хауптманна, приговор в исполнение не приводился. Эллис Паркер добился того, что 21 декабря 1935 г. Губернатор штата посетил Хауптманна в тюрьме. Встречу эту по праву можно назвать сенсационной. Паркер привел губернатора Хоффмана в камеру смертников, в которой сидел Ричард Хауптманн, и трое мужчин разговаривали без свидетелей почти сорок минут! Большинство американских газет сочли происшедшее признаком скорого пересмотра дела. Буквально на следующей же день министр юстиции Виленц собрал экстренную пресс-конференцию, на которой закатил настоящую истерику. В оглашенном заявлении для печати Виленц объявлял, что «дело Хауптманна» сделалось объектом «недобросовестных манипуляций» и интерес к нему Губернатора штата объясняется сугубо политическими соображениями, а именно предстоящими в 1936 г. выборами Губернатора, на которых он - Дэвид Виленц - будет главным оппонентом Хоффмана. Реабилитируя осужденного преступника Губернатор, по мысли министра юстиции, думает отнюдь не о торжестве правосудия, а лишь о дискредитации своего политического противника. Своей громогласной трескотней Виленц поставил Губернатора в положение обороняющегося. Хоффман был вынужден официально объявить, что вопрос о возможном помиловании Хауптманна никогда не рассматривался и не обсуждался, поскольку сам осужденный, не признающий себя виновным, с подобным прошением в канцелярию Губернатора не обращался. И это было действительно так, поскольку на помилование может рассчитывать лишь человек, признавший справедливость вынесенного ему приговора, а в случае с Хауптманном подобного признания так никогда и не последовало. Обвинения Виленца, видимо, смутили Хоффмана и он заявил Эллису Паркеру, что более вмешиваться в судьбу смертника не будет. Это заставило знаменитого детектива действовать в дальнейшем на свой страх и риск. В январе 1936 г. Эллис Паркер вместе со своим сыном и сотрудницей секретариата Мэри Блифелд произвел задержание адвоката Пола Венделя, который без санкции прокурора был лишен свободы и подвергнут продолжительному допросу. В результате этой акции появилось т. н. «признание Венделя» - собственноручно написанный текст - в котором адвокат заявлял, что именно он вместе со своим коммерческим партнером подготовил и осуществил похищение «ребенка Линдберга». Эллис Паркер привез «признание Венделя» в офис Дэвида Виленца, но был немедленно сам арестован по обвинению в незаконном задержании человека, похищении человека, ведении следствия незаконными методами и пр. Вендель немедля был освобожден, а Паркер и его помощники - заключены в тюрьму. Как несложно догадаться, Вендель отказался от сделанного признания и подал иск на Паркера. В результате детектив и его помощники оказались на скамье подсудимых и были приговорены к 6-летнему тюремному заключению. Им официально было запрещено оглашать свои подозрения в адрес Пола Венделя и рассказывать о сути сделанных адвокатом признаний. Эллис Паркер скончался в 1940 г. так и не выйдя на свободу. До последнего дня жизни он сохранял уверенность в том, что Бруно (Ричард) Хауптманн стал жертвой судебной ошибки. Хауптманн был казнен на электрическом стуле 2 апреля 1936 г. Палачом, исполнявшим приговор, оказался знаменитый Роберт Эллиот, казнивший несколькими годами ранее небезысвестных как в США, так и в России, Сакко и Ванцетти. Следует подчеркнуть, что предположения о невиновности Ричарда Хауптманна с течением времени находили все новые подтверждения. В настоящее время исследователи этого дела выработали несколько основных версий, принципиально отличающихся от результатов официального расследования 30-х годов 20-го столетия. Имеет смысл кратко рассмотреть и проанализировать эти версии. Итак:-Ч а р л ь з Л и н д б е р г - у б и й ц а с о б с т в е н н о г о с ы н а. Эту версию разработали писатели-криминологи Людовик Кеннеди, Грегори Альгрен, отставной полицейский Стивен Моньер и некоторые другие исследователи. Авторы этой гипотезы исходят из того, что тело, найденное в мае 1932 г. действительно принадлежало исчезнувшему ребенку Линдберга. Мальчик имел существенный дефект развития, признаком которого являлась незаросшая парантральными костями теменная область головы. Несмотря на неоднократные уверения Линдбергов (в том числе и под присягой) в его нормальности, ребенок рос явно слабоумным. Это было мучительно для родителей. В силу понятных причин ни они, ни лечащий врач-педиатр не могли и не хотели оглашать этот факт.