Пропасть сна моего глубокаСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Сны пронизывают мир сотнями путей, текут от прошлого к будущему и обратно, сплетаются живой сетью, вечным узором. Многое подвластно тому, кто читаетэтот узор, способен войти в течение с ясным взором, различаеттайные тропы снов. Но даже на краю земли не скрыться от непоправимых перемен, грядущей катастрофы, далёкой, ещё неслышной, но ранящей сильней серебра в сердце. *Рассказ написан в рамках межавторского проекта Влады Медведниковой «Солнце и кровь». Пропасть сна моего глубокаИ снова– рвётся чёрное небо, звонкой метелью вихрится, летит серебро, его искры слепят, но не обжигают. Серебро– моё имя, безопасное для меня, ко всему вокруг беспощадное. Знаю, что будет дальше– земля накалится, всё затопит запахом дыма и скорби. Но горизонт вдали ещё протяжный, сонный, полоса рассвета брезжит над морем, зовёт в другой сон. Только шаг– и гром разрушений стихнет, волны обнимут с прохладным шёпотом, дым истает. В лучах солнца вернётся родной мне берег, знакомая пристань, чёрные росчерки рыбацких лодок в горящих зарёй волнах. Этот зыбкий мираж утешит, проступая всё ярче, пока не проснусь. Два этих сна– разрушительный, грохочущий и безмятежный, светлый– перекликаются в сердце, удар за ударом, вдох за вдохом. Ждут моего решения– останусь я или спрячусь?Я не двигаюсь, замираю на границе между землёй и морем. Песок колет ступни, запах соли щекочет ноздри. Вокруг разливается тишина– оглушительная, абсолютная, та, что тянется за пределами снов. А потом высоту рассекает вой, потусторонний, сминающий душу, за спиной у меня всё горит, всё рушится рокотом немыслимого горного обвала, мешаниной пламени, пепла, стёртых в пыль жизней. Море, всё море взмывает огромной волной, замираю в длинной его тени, холодной и влажной– но огонь охватывает меня раньше, ликующий и безумный, сливается с огнём, что струится в моей крови. Но даже тогда я не просыпаюсь. Сон сгорел, я один в тишине, в тёмной пропасти, в падении долгом, как оцепенение. Пропасть сна моего глубока. Ветер, текущий с гор, плеск листьев, птичьи предрассветные переклики– шум водопада дробил их, рассыпал ледяными брызгами. Иногда вода здесь казалась мне сладкой– но сегодня ни пронзительный холод её, ни мощь потока, бьющего по плечам, не могли притушить искры сна. Жгучие, яркие, они прогрызали душу, распаляли жажду, и от жаркости этой и гула реки, от их сплавленной, продирающей до сердца силы меня охватывал лихорадочный морок. Если бы Темпо был рядом, приказал бы пойти с ним в деревню, найти кровь– или не приказал бы, остался бы здесь, со мной. Но проснулся я в пустом доме. Гулкая тьма ловила и множила эхо моего пульса. Я не мог шевельнуться– такой огромной глыбой тянулся надо мной сон, таким огромным был дом. – Это глупо, – сказал я вслух, досчитал до пяти вдохов– всё отступило. Рядом нашлась записка из путевой книги Темпо: «Ушли в город, догоняй, когда проснёшься», – крупный стремительный почерк, угловатый рисунок корабля. Я улыбнулся. Пусть Темпо и знал, что в город я не пойду, и я тоже знал, мне вдруг захотелось догнать их. Может, не так там сегодня и плохо, может, нам будет весело. Но чем дольше мы путешествовали, тем отчётливей я понимал– города чужаков не для меня. Их корабли не для меня. Не для меня их дороги и загромождённые комнаты. Здесь, среди молчаливых вершин, охваченных вязью буйных зарослей, среди сложного плетения тайных троп и поющих рек меня порой охватывала забытая безмятежность. Взобравшись на спину горного хребта, на вершину вулкана, я видел изломанный клин земли, россыпь его осколков– и море, море, бесконечное море кругом. Ощущение снанаяву обрушивалось на меня, буйное, чистое– мне оставалось лишь чуть поверить, и сон мой стал бы сильней яви, и эта земля стала бы единственной в мире. Конечно же, верить в такое мне было бы больно– я хотел, чтоб за морем лежала другая земля, чтобы она ждала. Но в этом краю, ещё как будто не найденном чужаками, мне было спокойно. Стоило же спуститься к широким тропам, ступить на улицы, запруженные запахами и голосами, как спокойствие истрескивалось и крошилось. Жаль, что совсем без городов нам не обойтись. Из-за Кири. И потому, что мне нужны краски и тушь. Кири появилась с прошлым большим кораблём– несколько лет прошло, несколько месяцев? Девочка, ещё не ставшая свободной, потерявшая хозяйку– рассказы Кири менялись, а с ними– обстоятельства той потери. По обрывкам историй я понял, что хозяйка её плохо осознавала, кто она, что делает и зачем, и в какой-то момент забыла о Кири, оставила ту в людном порту. Эхо сбитого пульса, спутанных мыслей при обращении передалось, звучало теперь в крови– но в крови Кири был и огонь, потому мы решили, что сможем помочь. Защитить. Я пытался учить Кири тому, что знаю– слушать дыхание, успокаивать разум, самым простым вещам. Сны пронизывают мир сотнями путей, текут от прошлого к будущему и обратно, сплетаются живой сетью, вечным узором. Многое подвластно тому, кто читаетэтот узор, способен войти в течение с ясным взором, различаеттайные тропы снов. Но даже на краю земли не скрыться от непоправимых перемен, грядущей катастрофы, далёкой, ещё неслышной, но ранящей сильней серебра в сердце. *Рассказ написан в рамках межавторского проекта Влады Медведниковой «Солнце и кровь». Пропасть сна моего глубокаИ снова– рвётся чёрное небо, звонкой метелью вихрится, летит серебро, его искры слепят, но не обжигают. Серебро– моё имя, безопасное для меня, ко всему вокруг беспощадное. Знаю, что будет дальше– земля накалится, всё затопит запахом дыма и скорби. Но горизонт вдали ещё протяжный, сонный, полоса рассвета брезжит над морем, зовёт в другой сон. Только шаг– и гром разрушений стихнет, волны обнимут с прохладным шёпотом, дым истает. В лучах солнца вернётся родной мне берег, знакомая пристань, чёрные росчерки рыбацких лодок в горящих зарёй волнах. Этот зыбкий мираж утешит, проступая всё ярче, пока не проснусь. Два этих сна– разрушительный, грохочущий и безмятежный, светлый– перекликаются в сердце, удар за ударом, вдох за вдохом. Ждут моего решения– останусь я или спрячусь?Я не двигаюсь, замираю на границе между землёй и морем. Песок колет ступни, запах соли щекочет ноздри. Вокруг разливается тишина– оглушительная, абсолютная, та, что тянется за пределами снов. А потом высоту рассекает вой, потусторонний, сминающий душу, за спиной у меня всё горит, всё рушится рокотом немыслимого горного обвала, мешаниной пламени, пепла, стёртых в пыль жизней. Море, всё море взмывает огромной волной, замираю в длинной его тени, холодной и влажной– но огонь охватывает меня раньше, ликующий и безумный, сливается с огнём, что струится в моей крови. Но даже тогда я не просыпаюсь. Сон сгорел, я один в тишине, в тёмной пропасти, в падении долгом, как оцепенение. Пропасть сна моего глубока. Ветер, текущий с гор, плеск листьев, птичьи предрассветные переклики– шум водопада дробил их, рассыпал ледяными брызгами. Иногда вода здесь казалась мне сладкой– но сегодня ни пронзительный холод её, ни мощь потока, бьющего по плечам, не могли притушить искры сна. Жгучие, яркие, они прогрызали душу, распаляли жажду, и от жаркости этой и гула реки, от их сплавленной, продирающей до сердца силы меня охватывал лихорадочный морок. Если бы Темпо был рядом, приказал бы пойти с ним в деревню, найти кровь– или не приказал бы, остался бы здесь, со мной. Но проснулся я в пустом доме. Гулкая тьма ловила и множила эхо моего пульса. Я не мог шевельнуться– такой огромной глыбой тянулся надо мной сон, таким огромным был дом. – Это глупо, – сказал я вслух, досчитал до пяти вдохов– всё отступило. Рядом нашлась записка из путевой книги Темпо: «Ушли в город, догоняй, когда проснёшься», – крупный стремительный почерк, угловатый рисунок корабля. Я улыбнулся. Пусть Темпо и знал, что в город я не пойду, и я тоже знал, мне вдруг захотелось догнать их. Может, не так там сегодня и плохо, может, нам будет весело. Но чем дольше мы путешествовали, тем отчётливей я понимал– города чужаков не для меня. Их корабли не для меня. Не для меня их дороги и загромождённые комнаты. Здесь, среди молчаливых вершин, охваченных вязью буйных зарослей, среди сложного плетения тайных троп и поющих рек меня порой охватывала забытая безмятежность. Взобравшись на спину горного хребта, на вершину вулкана, я видел изломанный клин земли, россыпь его осколков– и море, море, бесконечное море кругом. Ощущение снанаяву обрушивалось на меня, буйное, чистое– мне оставалось лишь чуть поверить, и сон мой стал бы сильней яви, и эта земля стала бы единственной в мире. Конечно же, верить в такое мне было бы больно– я хотел, чтоб за морем лежала другая земля, чтобы она ждала. Но в этом краю, ещё как будто не найденном чужаками, мне было спокойно. Стоило же спуститься к широким тропам, ступить на улицы, запруженные запахами и голосами, как спокойствие истрескивалось и крошилось. Жаль, что совсем без городов нам не обойтись. Из-за Кири. И потому, что мне нужны краски и тушь. Кири появилась с прошлым большим кораблём– несколько лет прошло, несколько месяцев? Девочка, ещё не ставшая свободной, потерявшая хозяйку– рассказы Кири менялись, а с ними– обстоятельства той потери. По обрывкам историй я понял, что хозяйка её плохо осознавала, кто она, что делает и зачем, и в какой-то момент забыла о Кири, оставила ту в людном порту. Эхо сбитого пульса, спутанных мыслей при обращении передалось, звучало теперь в крови– но в крови Кири был и огонь, потому мы решили, что сможем помочь. Защитить. Я пытался учить Кири тому, что знаю– слушать дыхание, успокаивать разум, самым простым вещам. Но она была старше меня, прожила уже больше двухсот лет, и получила имя новой жизни, когда была старше– в семнадцать, может быть, в девятнадцать. Ни в то, ни в другое совсем не верилось– настолько по-детски она порой себя вела. Но Кири считала меня младшим братом и слушалась только Темпо. Из моих умений её завораживали лишь рисунки. Тушь, рассекающая лист или ткань– ударом, текучей линией. Расцветающие ирисы, узловатые ветви, туманные горы и яркие птицы. Заворожённая, Кири наблюдала за их появлением, и взгляд её прояснялся, стук сердца выравнивался, смягчался. В такие мгновения, и когда она весела, беспечна, я знаю– мы поступили верно и благородно, мы справимся. Но потом что-то её отвлекает– резкий шум, горькое воспоминание, и она меняется, становится яростной, непримиримой, а меня настигают сомнения. Есть ли в нашей помощи смысл? Кири– не просто дитя, неспособное повзрослеть. Она опасный, взбалмошный демон, от которого мы должны оградить верное нам племя. Потому нам не обойтись без городов. Холод наконец отогнал сон– не жажду, но сейчас жажда кислая, звонкая. Сумерки ещё клубились вокруг, но мир прорезался сочней и ярче. Я вдохнул ледяную пыль водопада и помчался сквозь лес– вверх, к озёрам. И озёра, и горизонт– всё тонуло ещё в тумане. Не мир тянулся передо мной, а обрывки его, предрассветные миражи, чёрные силуэты. Но небо стремительно разгоралось, отзываясь под кожей горячей дрожью, и солнце ударило меня в грудь, окатило отчаянной радостью, жизнью, я вдохнул эту радость и забыл обо всём. Когда я вернулся, день уже вызревал, наливался цветом– всё стало вокруг так ярко, словно ночь никогда и не приходила. Сочные листья изумрудным прибоем били по скошенной крыше жилища. Дом тонул в разогретой сладости– ароматы гвоздики и орхидей, пряных трав и бесчисленных амарантов пёстрым маревом поднимались к небу. Я толкнул створку двери, распахнул окна– солнце хлынуло сквозь террасу, и та будто взлетела, подхваченная ветром и светом. Время перемешалось, мне почудился вкус воздуха прошлого, солёный его бриз, крики птиц и шум леса впадали в далёкий гомон памяти– о городе, который я любил и который покинул. Захотелось продлить этот зыбкий миг, зачаровать себя, уйти в сон– но острый изгиб укреплённых у входа рогов зацепил взгляд, я вернулся. Иногда мы приходили на праздник племени, и Темпо убивал буйвола. Пламя души и кровь зверя сливались, огромное сердце в распахнутой ладони, в бушующем огне продолжало жить, пока не развеивалось искрами и пеплом. Этот ритуал поражал меня дикостью и красотой, той радостью, что охватывала и людей, и меня– нас всех. Все мы становились огнём, ликованием, одной землёй– в те мгновения я не мог поверить, что люди добровольно от этого отказались, предпочли забыть о существовании демонов. Смысл, заключённый таком союзе, виделся мне важнее защиты и крови. Жаль, некого было спросить о большем. Даже во сне отыскать кого-то из времён, когда такие обычаи существовали, было непросто, а наяву наша жизнь, для большинства людей непредставимая, для демонов стала бы преступлением против принятых правил. Потому почти все, кто приходил в наш дом, верили, будто череп, рога у входа, острые клинья-лучи, расходящиеся над крышей, амулеты и знаки племени в доме– просто дикарские подарки, проявления эксцентричной натуры моего хозяина. Даже Кири верила этому. Воспоминание о ритуале возвратило саднящий жар жажды, теперь настойчивый, спорящий с солнцем. Вернулся и сон, его воющая, дымная тень. Война, какой не было прежде. Сон тревожил меня сильней. Чужое пророчество, предупреждение из родной земли. Я распахнул сундук, в котором хранил свои вещи, достал ящик с письмами– они приходили теперь всё реже. «ТемпоиШироганэНадеюсь, письмодоберетсядовасвсрок. Морскиедорогискоростанутненадежны. Можетначатьсябольшаявойна, такойнебылопрежде. Всеменяетсябыстрее, чемраньше, особенноздесь, островатеперьнеузнать. НомысХошикоживемспокойно. Язнаю, чтовынахорошейземле, внадежномместе. Оставайтесьтам, недумайтеовозвращениисейчас, ********************. ПомнюовасОнка»Я пробежал пальцами по иероглифам на полупрозрачном листе. Как легкомысленно я ответил на это письмо! Опьянённый передышкой в бесконечном пути, тем, что мы скрылись наконец от мира, от машин и фабрик, грузных железных кораблей, огромных домов и душных улиц, я недостаточно думал о том, что эти строки скрывали. Приглашал Онку приехать к нам, а о своих снах, в те дни редких, как всполохи слишком далёкой грозы, упомянул лишь вскользь. Я писал о тоске по местам, где родился, писал: «…тоска не становится меньше, пусть и знаю: те места теперь лишь в моём сердце». Но ни силы тоски, ни истины этих слов я не понимал– как нельзя до поры осознать силу, истину сна. Война, о которой говорил Онка, ещё, кажется, не началась, но теперь я знал– мои видения о ней. Она изменит землю, по которой тоскую, ранит её, может быть, непоправимо. Разве должен я оставаться здесь, прятаться здесь, когда это случится?Онка верил, что нам безопасней будет уехать. Сила, что когда-то привела Темпо ко мне через моря, сила, зов которой направлял каждый его порыв– не дар предсказания, нет, несокрушимое стремление, не эхо будущего, а воплощение его– эта сила пророчеству Онки вторила. Уехать, уехать, пересечь океан и сушу, нет иного пути. Именно так начался наш побег. Но Темпо желал для меня спокойствия и счастья, а Онка желал перемен, желал, чтобы страна открылась внешнему миру. Уезжая от дома всё дальше, получая редкие обрывки вестей оттуда, я всё чаще задумывался– что, если бы мы не послушались, если б остались? Всё могло быть иначе? Здесь, когда пламя, ветер и кровь сплавляет нашу волю, волю людей и земли воедино, я верю– да, могло быть иначе, мы можем всё изменить. Но отправляясь в город, слушая разговоры людей и демонов, не видящих этой правды, проникая в их сны, я теряюсь, я погружаюсь во мглу печали. Однажды несколько демонов из Европы приехали к нам, привлечённые сказкой о волшебных озёрах, одно из которых полнится кровью, о ритуале рассвета. Разговоры их были совсем человеческие– философия, торговля, опиум, нелепые нравы народов, встреченных на пути. Говорили они и о моей стране, говорили презрительно и небрежно. Мне стало душно, мучительно, я подхватил катану и ушёл в лес. Это было очень по-детски, но и лет мне немного, вряд ли я удивил кого-то. А может, никто и не понял, что я разозлился. Снова и снова я рассекал лунные лучи и стебли бамбука– пока тело не сделалось невесомым, пока мир не распахнулся, смывая дурные мысли, досаду, взбаламученный гнев– чувства, когда-то почти незнакомые. Осталась лишь ночь, сочный запах вырубленных стеблей, искристые прогалины звёзд в вышине– и Темпо, когда он меня нашёл. Рассвет над озёрами отцвёл, наши гости разъехались, и я задумался вновь– можем ли мы по-настоящему повлиять на движенье эпох? Или всё, что нам остаётся– скрываться среди людей, подражать их увлечениям и повадкам, наблюдать, как время меняет черты планеты и меняться с ней вместе? Мы для мира лишь опасные тени людей, хищные их отражения, и линии наших сил важны только в сражениях за территорию? Сны говорили мне, эта земля говорила, что мы можем неизмеримо больше– но сейчас, когда за спиной падает режущий вой, когда обрушивается грохот огня, когда пропасть сна пожирает знакомый берег, я не знаю, что делать. – Широганэ, Широганэ, проснись, вот и мы!– голос Кири звенел, тянул золотистой сетью. Сон убегал тяжёлой волной отлива, но его глубина звучала в груди обжигающим эхом, шипела над тёмным песком жажды. Я поймал горсть солнца, коснулся горячих век. Звуки, свет, очертания мира– всё прорезалось ярче. Если ещё подождать, сон отдалится, увижу его прозрачным, далёким, и, наверно, пойму окончательно. Покакомуповодуголодовка?–Темпо стоял на пороге, слишком высокий для этого дома, джунгли бушевали у него за спиной, летящие по ветру блики таяли в волосах, взвихрённых и солнечных. Моя жажда его обжигала тоже, разгоняла огонь под кожей– пальцы выстукивали сбивчивый ритм по резному узору сваи, глаза растревоженные, шальные. Жду, –рассеянно отозвался я. – Широганэ!– Кири встряхнула меня, хватка узких ладоней ошпарила плечи, треснул шов на рубашке, – порисуй!В её взгляде, сером, как пасмурная вода, плескалось нетерпение. Рыжие локоны, скрученные для города хитрым узлом, растрепались. Среди людей она становилась младшей сестрой Темпо. Очень разные, оба родились далеко на севере, и этот северный след достаточно объединял их, чтобы легенда звучала для всех убедительно. Мне же всегда было странно видеть Кири в европейских платьях, угловатых, складчатых, строгих– из-за сильного слишком несходства с мятущимся взглядом, смехом, силой, которую она не всегда успевала сдержать. Вот и сейчас один из подвёрнутых рукавов был надорван, а на светлом кружеве воротника рассыпались алые брызги. Нужноеёуспокоить. – Хорошо, – я улыбнулся, – пойдём. Полотно на бамбуковой раме тянется через комнату, свет льётся по влажной ткани, по искрящей снежной равнине. Как давно я не видел снега! Раскручиваю кисть, останавливаю– остриём безмолвия, подобно мечу, она замирает. – На что хочешь посмотреть?– Нарисуй меня!– Кири больше не тормошит, ёрзает рядом, что-то шепчет полуслышно– заклинание, песню? Не знаю, я уже далеко. Почти прозрачной водой направляю движение облаков– текучие, зыбкие, как её взгляд, они плывут над невидимым горизонтом. Останавливаюсь, сердце своё и жажду оставляю далеко за пределами полотна. Только дыхание, только кисть, тяжелеющая в ладони, пьющая цвет, как силу, которую бережёшь для удара. Кири не дышит, ждёт. Всё стихает– бездонная тишина, пропасть сна, подвластная мне. Равновесие. И молчание снежной равнины взрывается красным, взрывается жизнью, ярким простором. Начинаю я невесомо, плавно, как учился когда-то, а потом бросаю удар за ударом, сдерживаясь, только чтобы не разорвать шёлк, не разрушить расцветающий мир под прозрачными облаками. В этих движениях, в сосредоточенности их и чистоте я возвращаюсь домой. К раскатистым далям, к ветру, звенящему от росы, поющему вместе с моим клинком– Дай я!– возглас хлестнул наотмашь, я очнулся. Глаза Кири блестели жадностью и восторгом. Её имя горело до горизонта– багряные гребни щирицы, и воля, судьба, с новой жизнью подаренная хозяйкой. Хоть раз– позволила ли Кири закончить? Не помню. Наверное, нет. Знаю– стоит отдать ей кисть, и она всё разрушит. Вернувшись, я обнаружу на полотне мешанину клякс, бессвязные строки, детские каракули. Но какое-то время Кири будет светла, спокойна. Может быть, и не стоило уступать. Может быть, проследив за появлением имени до последнего штриха, не прикасаясь, она изменилась бы больше, мысли её прояснились бы. Но, может, и нет. Я не понимал причину случившегося с ней, не знал: сон наяву, в который мы погружаемся в эти мгновения, целительный для неё или опасный? Потому просто отдавал ей кисть. Отдал и сейчас, поднялся. – А у нас будет гость!– пропела Кири, разбрызгивая тушь. Я не хотел оборачиваться, но обернулся– и увидел, как гибнет моя картина. Облака разъедали рдяные потёки, тут и там мелькали отпечатки ладоней. Незачем жалеть, этот миг уже миновал. Просто ткань, просто краска. Неважно. – Что за гость?– Мы в городе познакомились! Доберётся завтра или ещё потом. Я не стал отвечать, ушёл. Темпо рассказал мне обо всём по пути в селение племени. Мы давно уже обсуждали такую возможность. Привести человека в дом, поселить его с нами или где-нибудь рядом, хотя бы на время– для Кири. Опасная для жителей нашей деревни, слишком приметная в городе– наверное, постоянная жертва ей необходима. Очень разумные мысли, но ни мне, ни Темпо они не нравились, потому мы медлили, лишь изредка вспоминая об этом. Но сегодня на рынке Кири разговорилась с каким-то путешественником– он представился ей учёным. Очарованный непосредственностью северянки, неведомо как оказавшейся на краю света, он засыпал её вопросами, а услышав, где мы живём, пришёл в настоящий восторг. Загоревшись этим восторгом, Кири позвала его в гости, начертила подобие карты. – Нехорошо, – сказал я, – особенно если он правда учёный. Темпо кивнул, усмехнулся:– Но если он доберётся сюда, проблемы не будет. И, может быть, Кири на него отвлечётся, перестанет портить твои картины. Он произнёс это очень серьёзно, мрачно, в синева в его ярких глазах сгустилась, стала острей от гнева. Я хотел возразить: мои картины– просто сходящий снег, облетающая листва, незачем о них грустить. Но его слова так тронули меня– я смутился и не стал спорить. Над озёрами лился протяжный звон– так поют медные чаши, так поёт серебро и сталь. Где-то вдали рассыпался стрекот цикад. Мы сидели над спящим кратером, над водой, темнеющей перед закатом. Вода дышала. У человека от такого дыхания кружится голова, темнеет в глазах, я же видел текучий цвет, уплывающий к небу, к режущим даль горам. Сейчас глубина оставалась аквамариновой, безмятежной, но скоро она потемнеет, может стать даже кровью. В деревне крови я не коснулся. Темпо встревожился, снова спросил меня, что случилось, а я снова ответил:«Жду». Пока мы бродили среди людей, пока он беседовал с ними, жажда то отступала, то вспыхивала. В золотом зареве вспышек почти хотелось, чтобы он приказал мне сдаться. Когда-то это давалось ему очень легко, множество его слов были только приказами. Он говорил на чужом языке, а мой ломал и коверкал, но я всё равно понимал и не мог ослушаться. Его власть билась в крови, необъяснимая, безжалостная, влекла и не отпускала, как шторм не отпустит лодку, как не отпустит падение с осыпающейся тропы. Через несколько лет я понял, как обойти приказ. Сосредоточиться, увидеть насквозь, скользнуть мимо– но никогда не пробовал. Это было уже не нужно. И сегодня Темпо не настаивал, хоть тревога его и росла. – Что-то во сне?Я вдохнул глубину, вдохнул закатное солнце. Закрыл глаза. Конечно, он понял. – Во сне…сложно пересказать. Плохой сон, чаще и чаще вижу. Слова не слушались, мучительные, нутряные, но я продолжил:– Я хотел бы вернуться. Я сказал это вслух впервые. Пока мы пересекали мир, пока путешествие наше длилось, и меня обступали чужие, странные города, те, кто жил в городах, те, кто владел их кровью, я молчал о своём желании. Оно терзало меня, подтачивало, но я молчал. А здесь, на затерянной этой вершине сохранить тишину не смог. Жажда виной тому или сны? Я ведь знаю, ответ не изменится. Темпо сжал мою руку. Я услышал, как горячо, отчаянно шумит сила, не только сила вечности в сердце– неукротимый порыв, его имя.

– Сейчас…нельзя. Ты же знаешь. Это сильней любого приказа. – Знаю. Поэтому мне тяжело. Эта война слишком многое разрушит. Я замолкаю, удручённый и правдой, и своей слабостью. Темпо знает, что мне тяжело, знает все мои размышления. Но произнесённые вслух, они словно отлиты в металле, ранят, мешают сильней. – Да, я думал об этом, я даже думал, что случилось бы, если бы мы остались…– он встряхивает головой, сбрасывая лишние мысли, как воду с волос, и заканчивает твёрдо, – это ужасно, но сейчас мы можем только ждать. Я молчу, слушаю его силу. Вокруг льётся вечерняя тишина– звуки дня умирают, звуки ночи ещё не пришли. – Как думаешь, – спрашиваю наконец, – зачем мы здесь?Конечно, я говорю не только об острове. Обо всём, что мы видели и увидим. О нашей судьбе, о вечности. – Думаю, – глаза Темпо темнеют с озёрной водой, – мы можем принести пользу этому месту и этим людям. Надеюсь. Они… особенные. Думаю, для нас это тоже полезно, быть там, где люди чувствуют и понимают больше. И мне кажется, это часть какого-то большого пути. Чего-то важного, чего я пока полностью не понимаю. Горизонт разливается алым, весь мир погружается в облака. Горы тонут гряда за грядой, совсем скоро последний осколок земли останется там, где мы. Колдовское озеро тихо шепчет, его звон растворяется, гаснет с небом. Мир прозрачен, мир тих. – Однажды, – откликаюсь я, – мы это поймём. Мне так легко. Вот он, миг, которого я ждал. Я блуждаю в снах, как подхваченный ветром лист. Искристая лёгкость, настигшая наяву, и здесь не отступает. Позволяю течению грёз увлечь меня, закружить– но движение это не бездумно. Я помню о цели, приближаюсь к ней. Узнаю правду. Прошлое острова, шаги и тени его людей, духи озёр и голоса демонов кружатся вокруг меня, поют, поднимаются к небу. Я погружаюсь в сны вулкана, тлеющие, раскалённые в сердцевине, полные тихим рокотом. Отсветы пасмурных дней, холодных стран, пропахших маслом и дымом машин летят мимо клочьями тумана, мерцающими паутинками. Все эти годы, все эти дороги– только один день, только один шаг. Я не должен терзать себя воспоминаниями, ведь будущее распахнуто мне. Один из снов пахнет пламенем, в нём звучит время столь древнее, прежде недостижимое. – Ты дух будущего огненной крови, – говорит незнакомый демон этого времени, – скажи, вернулось ли лето?У него нет имени, для него это последний сон. Он отдал жизнь, чтобы земля изменилась, отступили мертвенные холода, сковавшие мир, чтобы вернулось солнце. Вот как много мы можем, сколько силы в наших сердцах! Я рассказываю о грядущей войне, о том, как хочу вернуться домой, сражаться. – Но я знаю, это желание…нет, не мелкое. Оно огромное. Но безрассудное. И вновь– стоит сказать вслух, тоска бьёт прямо в сердце. – Людские души стареют, – говорит безымянный демон, – за свою жизнь человек теряет множество душ, сам того не замечая. Но та душа умерла. Наша смерть не должна быть случайной, напрасной. Он просит показать ему лето, и я подхватываю течение сна– тот бьётся теперь с пульсом, длится в крови. На нас обрушивается изумрудный шторм джунглей, воздух, дрожащий жарой, влагой, голосами цикад и водопадов, медвяным плеском цветущих деревьев– ярче, пронзительней, чем наяву. А потом я вижу другое лето. Раннее утро, шелест волн, далёкие горы– против яркого неба тяжёлые, грозовые. Город вокруг совсем незнакомый, незнакомый город знакомой земли. Так ли всё изменилось и наяву? Или только во сне? По воздуху сыплется тонкий дребезг– как маленькие монетки. Трамвай– где-то там, за домами. Этот мирный беспечный звук удаляется и стихает. Я слышу пустоты, слышу дрожь под ногами– предчувствием землетрясения. А потом падает тишина. Всё застывает– река, ветер, угасшие звуки. Тени облаков лежат вокруг неподвижно, замерли и все другие тени. Бьётся лишь моё сердце, лишь течение сна под кожей. Прежде, чем сбудется сон, пройдёт несколько лет. Или дней. Мгновений. До тех пор всё останется здесь неизменным. Ожидание гостя взбудоражило Кири, изменило наш дом. Повсюду змеились гирлянды цветов, в огромных вазах и на столах горели яркие плоды, сладость их запаха стала густой, медовой. Кири собралась даже приготовить наси-горенг, но риса у нас не нашлось. Она чуть не расплакалась, но Темпо пообещал добыть что-нибудь в деревне. – Так ему даже больше понравится, – уверял он, – хотел ведь познакомиться с местной культурой. Вся эта суета напоминала игру слишком шумного, избалованного ребёнка. Но приказ сделал бы всё только хуже, мысли Кири смешались бы, сбитое пламя её души обратилось бы едким дымом– потому Темпо подхватил эту игру. Мне же всё сложней становилось сосредоточиться. Улицы незнакомого города, стихающий звон трамвая и шёлковый плеск воды…а потом застывшие тени, мёртвые облака– рассекали явь, обступали, теснили, совсем осязаемые. Я подобрался к разгадке близко, но недостаточно близко. Оставался лишь шаг– непреодолимый. Иногда тревожный взгляд или прикосновение Темпо обжигали меня, отбрасывали сон за океан. Он парил, невидимый, у земли, люди шли сквозь него, их тени цеплялись за те, неподвижные. Это терзало сильнее жажды– я не мог отступить. Как только гость поднялся по ступеням террасы, я понял– ничего не выйдет. Мы не сможем оставить его для Кири, никого не сможем оставить здесь для неё. Светлый костюм, не замявшийся в путешествии через джунгли, приглаженные волосы, клейкие с виду, сухощавая бледность и цепкий, холодный взгляд– меня охватила необъяснимая, тягостная неприязнь. Он улыбнулся вполне приятельски, поприветствовал Темпо, бросил какой-то комплемент Кири– та рассмеялась, вспыхнула, бегущая вода в глазах засеребрилась. Я ничего не слышал– следил, как движется кровь человека. Обычная, может, чуть медленнее обычной, она звучала так странно– словно выщербленный камень ранит скалу длинной, протяжной царапиной. То был не яд возраста или болезни, а неизвестное зло. Так с его кровью звучала душа. Гость взглянул иронично и слишком пристально, отдал мне саквояж и трость. Я не хотел, чтобы люди меня замечали, не хотел говорить с ними лишний раз, потому в нашем путешествии я обычно был помощником Темпо или слугой. Превращался в молчаливую тень, любопытные взгляды меня не тревожили– но не сейчас. Наверное, я отвык от городов и городских людей сильней, чем мне казалось. Сильней, чем казалось мне, одичал. Или тени из сна, к которым я не хочу прикасаться, не дают мне стать тенью. А может быть, дело в госте. – Он ведь не местный?– Гость смотрел на меня, но спрашивал Темпо. В его голосе сквозил отрывистый, северный призвук, от которого я тоже отвык. – Не совсем, – ответил Темпо уклончиво. Я слышал, как раскаляется его злость. У нас ничего не получится, мы затеяли это зря, – не тревожьте его. – Почему же?– шутливое недоумение в этом вопросе разозлило Темпо ещё сильнее. – Ему это не нравится. Если хотите обсудить остров или что-то ещё, Клэр будет счастлива. – Да!– воскликнула Кири. Как хорошо, что своё человеческое имя она всегда узнаёт, – Пойдёмте, я там приготовила!Дом наш полон огня. Огонь плещется в глиняных плошках, в кокосовых скорлупах и резных светильниках. Тени птиц, цветов и животных, украсивших эти светильники, бродят вокруг, и комната так похожа на сон. Огонь течёт, он трепещет, ждёт. Темпо то и дело подхватывает пламя, пропускает меж пальцев, заставляет вспыхнуть сильней и потом затихнуть. Я жду, когда гость это заметит, но он не замечает. Он говорит о Европе, о своём путешествии, о переменах в мире– и о войне. О новых союзах, о новых огромных странах, о том, что прежней войны никому не хватит, слишком многих она оставила обозлёнными и голодными. Кири скучает, подперев рукой подбородок, серебристый взгляд тускло блуждает. Весь вечер она так мила и спокойна– забыла об эхе безумия, забыла будто бы даже о том, что не человек. Но рассуждения о политике утомляют Кири. Она выхватывает манго из узорной чаши, впивается, не скрывая клыков. Зыбкий горячий свет всё прячет, гость видит чуть-чуть её сумасшествия, но не её природу. Люди невнимательны к тому, во что не верят, к тому, чего не могут представить. Впрочем, я мирный путешественник, смеётся гость, перехватив сонный взгляд Кири, на войне мне не место. Люблю исследовать мир. Встрепенувшись, она забрасывает его вопросами, он охотно рассказывает. Голос его рассыпается, теперь слышу лишь скрежет камней его крови, лишь зло. Несколько раз я незаметно бужу свечи, приношу новый кувшин с вином– и каждый раз гость пытается что-то спросить. Я не откликаюсь, спешу уйти. – Я же предупреждал– оставьте его в покое!– почти взрывается Темпо. Гость примирительно вскидывает ладони:– Забыл, забыл, прошу простить. Мне просто очень интересны необычные народы. – А я как-то встречала людей ещё необычней!– восклицает Кири, – На корабле!Возможно ли, чтобы этот человек задержался здесь? Вот так проводил с нами вечера, и до тех пор, пока разговоры эти не наскучат Кири, пока её чары его не коснутся, не погасят сознание, мы притворялись людьми? Нет, невозможно. Ничего не получится. Отворачиваюсь к окну. Ночные джунгли колышутся тёмными волнами. Наш дом качается в этих волнах и теченьи огня. Сквозь их океан мы движемся к чему-то непоправимому. Только мой сон, моя жажда– отчеканены в сердце и неподвижны. Тени видения рассекли явь так сильно, так часто– к новым видениям я отправиться не могу, не могу даже соскользнуть в плотную тьму забытья без кошмаров и грёз. Ночь черна, непроглядна, но всюду я вижу неподвижные отблески утра, вдыхаю молчание остановившейся реки. Ощупью пробираясь по дому, нахожу комнату, где ждёт новое снежное полотно, подхватываю его, кисть и тушь. Выхожу. Перед глазами мелькает память.

Занозистый борт корабля под ладонями, густой гул человеческих голосов, родной берег, с которого не свожу глаз. Всё большая вода разделяет нас, всё большая глубина, знакомые очертания размывает туман, и в какой-то миг над моей землёй смыкается горизонт. Дом, где я жил ещё человеком, девушка, для которой писал стихи, места, где учился сражаться, где погиб и вернулся; горы, поля, дороги, цветенье весны, увядание осени– остаются там, а моё сердце здесь– но мне всё равно больно. – Это, может, и ненадолго, – говорит Темпо, и сейчас, много лет спустя, слышу– ему очень хотелось меня утешить, но правды он не представлял. Был ли в том времени сон о тенях, о войне, какой не было прежде? Появился ли он, когда распахнулись морские дороги, или это порождение нового века?Бегущие облака открывают луну, и всё вокруг осыпает летящее серебро. Мир проясняется, вижу, как мечется кисть– с дикой, незнакомой мне яростью выбивая слова, контуры торий, горящих храмов. Полотно исчерчено множеством чёрных знаков, символами городов, сотнями незавершённых рисунков. Огонь, огонь, огонь, яд, пепел, мир, полный страданий. – Говорил ведь, ты не отсюда, – гость наблюдает за мной с порога, затем подходит. В крови его чадит вино, скрежет зла становится всё сильней, – кто же ты? Может, шпион? Ищешь тайные тропы– ну, для своих?– …А вы зачем приехали сюда?– почему-то мне важно это узнать. Он усмехается, рассматривает моё полотно, медлит. – Хочу изучить людей, которые здесь живут. Это интересно, – он чеканит слова тщательно и отдельно, так говорят с пугливым животным, – и нужно. Если не будете мне мешать, и я вам мешать не стану. Вы ведь прячетесь здесь?Оружие в доме, и хорошо, моего оружия он недостоин. Кровь раскалённая, гремящая, чёрная, заливает предзнаменования, все слова– их уже не прочитать, но я вижу, я вижу– взрыв невозможный, падение солнца, силу, прожигающую землю до самых костей, огненный смерч, сметающий город, вплавляющий тени в камень. Человек ещё жив, я разбиваю его грудь, вырываю, сжигаю сердце– земля ликует, поёт, земля голодней меня, она пробуждается. Отяжелевшая кровью животных, она ещё помнит другие жертвы. Я настиг видение, клок его остался на полотне, может быть, если закончить его и сжечь, этого не случится? Меня душит отчаянье, душит чёрная кровь. Заострённая ясность жажды ускользает. – Что ты сделал?– Кири бежит по ступеням, отшвыривает меня, падает над телом человека. Её колотят слёзы, она рыдает безутешно, как о друге, как о любимом, нет– как ребёнок о кукле, сломавшейся слишком внезапно. Наблюдая за ней, я с холодной отчётливостью понимаю– она не останется с нами. Мы не сможем помочь ей, развеять её безумие– Кири слишком безумием увлечена. Может быть, это жестоко. Но, как мой сон, неизбежно. А потом я понимаю– всё случилось так быстро, но сейчас Темпо придёт сюда, увидит меня в крови этого человека. Не могу этого вынести, бросаюсь прочь. Моя скорость сминает воздух, ломает лес, клочьями рвёт лианы. Бегу быстрей, чем могу, взлетаю на гребень кратера– взгляд вулкана распахивается навстречу, я сбегаю по краю ближе, ближе, замираю внизу, на границе озёр, на границе невинности и колдовства. Воздух здесь густой, влажный, на вдохе вскипающий, но жар его от меня далеко. Чудовищный взрыв вплавился в веки, вплавился в сердце. Как мне жить, зная об этом, не возвращаясь? Я не сражусь на войне, не помогу моей земле, не помогу Кири. Что мне делать? Зачем мы здесь?Потревоженные души летят сквозь мою– к небу, горечь уносят ввысь. Я больше не чувствую крови на коже, она растворилась. Колдовская вода, только что безмятежная, изумрудная, расцветает алым. Так случается здесь, когда что-то меняется в небе, в земле, в сердцевине вулкана. Так же случится с моей страной и с половиной мира. »…Часть большого пути», – слышу эхо голоса Темпо. И, открыв глаза, вижу его в этот застывший миг. Небо светлеет, горит за его плечами, и больше ничего нет. Темпо смотрит на меня, а я– на него. Его взгляд зовёт меня, и я откликаюсь без слов, иду к нему из тумана. Мы продолжим наш путь. Поднимается солнце.