Приют невостребованныхСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Задумываться, что такое облака, я начал еще в детстве - никогда не устраивала версия ученых. Вата, барашки, гнезда небесных птиц, оледеневшее от космического холода дыхание ангелов или дым Трубки Мира, - догадок всегда хватало. Теперь я размышлял по-иному, и чаще. Место располагало - тишина, вокруг белели горы, и тянулись те самые бесконечные облака…От густого звона, казалось, завибрировал воздух, и с клена, что рос неподалеку, вспорхнула стая птиц. Я взглянул вниз. Бил колокол, а значит к воротам скоро потянется гусеница провожающих - так было всегда, когда кто-то уходил. Малоинтересное зрелище, и я вновь поднял глаза к небу. - Николя, Николя забрали! – донесся голос. - Дальние родственники объявились, представляете? Ой!Придерживая подол пышной юбки с потрепанными воланами, ко мне спешила Луиза, и пусть ноги ее скользили по росистой траве, она старалась непринужденно улыбаться, будто подъем на холм не доставлял ей никаких неудобств. Я подал руку. - Мерси, - просияла она и присовокупила нелепейший реверанс. - А я угадала, что вы тут. Где же вам еще быть. Опять эти облака?- Не опять, и не эти, - вернулся на скамейку я. - Они уже другие. Вчерашние прогнал ветер. Луиза устроилась подле. Она была мила, даже красива, но приверженность манерам и моде восемнадцатого столетия делали ее нелепой. Впрочем, это не бросалось в глаза на фоне прочих постояльцев. - А горы со снегом вслед за облаками ушли, да? – игриво спросила Луиза, похлопывая веером по тонкой, в заношенной перчатке руке. - Нет, горы вечны, - отвечал я. - Ты ошибаешься, если считаешь, что на них снег. Вчера облака шли слишком низко, вершины цепляли. Я был уверен, что разгадал - там, на горах, клочья облаков. А сегодня, посмотри, это и не облака вовсе. Приглядись, они шевелятся, видишь? Это белые мотыльки. Ты знаешь, что мотыльки живут всего несколько минут? Поэтому их так много, чтобы было незаметно, как кого-то не станет. И когда они умирают, то падают либо в пропасть, либо на те вершины. Получается, что горы – это открытые братские могилы?Луиза хихикнула, но вмиг сосредоточилась и многозначительно покачала головой. Молчание царило меньше минуты. - Я сегодня опять самая последняя от ворот отошла, - сказала она. - Постояла бы еще, но эти мужланы стражники прогнали меня. Слышали бы вы какими словами. Никакого уважения. А там так красиво. - Решетки не бывают красивыми, - ответил я. - А я смотрела на то, что за ними. Там яблоня. Помните, я говорила, которая у старых качелей? Просила же Николя, напоминала, окажешься снаружи - попробуй, крикни, какое хоть оно… А он забыл, наверное. Увидел своих и забыл, – Луиза опустила голову, мучая в неспокойных пальцах облезлую рукоять веера. Голос обесцветился, осанка и манеры кокетки также исчезли. - Яблоки красные, спелые, на ветках не держатся. Одно упало, прямо на камни и разбилось. Брызнуло аж. Я молчал, краем глаза видел, как она поглядывает на меня, и вот накрыла своей ладонью мою. - Неужели ваше сердце никогда не согревала надежда покинуть это место? Неужели вы не скучаете?- Что там хорошего? - скинул я ее руку. - Быть чьей-то собственностью, игрушкой, бесправной рабсилой?- Зачем вы так? Там же… Мир! - она развела руками. - Те же яблоки, там их можно есть. Вы знаете, они все разные. Бывают красные, зеленые, кислые и сладкие. Раньше я ими объедалась. Возле дома росла яблоня. Весной шел снег из лепестков, а когда созревали яблоки, то падали прямо на крышу, и меня это так пугало, особенно ночью. А кора под пальцами какая шершавая и теплая, я помню. - А как тебя под этой яблоней муженек похоронил, когда по пьяни зарезал, тоже помнишь? - усмехнулся я. - Это с придыханием не хочешь рассказать? Не понимаю, раз тебя туда тянет, в чем вопрос? Муженек твой давно уж подвязался на рудники. Живет в бараке, жрет брюкву с плесневелым хлебом, но по ту сторону, но живет! Ромашки нюхает в перерывах между потными спинами и блевотиной с мочой по углам, - я сплюнул, а, увидев, что Луиза отвернулась и плечи ее задрожали, добавил. - Можешь не пытаться. Тут нет слез. И истерики - жалкое актерство. - Зато обиды болят! - крикнула она. - Какой же вы желчный, невыносимый. Да вы не умерший, вы… вы мертвый! Именно, мертвый! Меня хоть не знал никто. В восемнадцать выдали замуж и заперли в доме, а через полгода, как дворняжку закопали. Никто и не вспомнил… А в ваше время, сами рассказывали, миллионы дорог, люди свободны. В этом пространстве, интернете, у вас же были сотни друзей, жена. И умерли недавно. Почему же вы до сих пор тут?Не сдержавшись, я вцепился ей в шею - голубые глаза с застывшим, как капля чернил, зрачком казались отражением неба, и в них было многое, но совершенно не было страха, и я отпустил ее. - Думаешь все знаешь? Сплетни собрала и рада? Разочарую. Она забрасывает меня письмами до сих пор. Задумываться, что такое облака, я начал еще в детстве - никогда не устраивала версия ученых. Вата, барашки, гнезда небесных птиц, оледеневшее от космического холода дыхание ангелов или дым Трубки Мира, - догадок всегда хватало. Теперь я размышлял по-иному, и чаще. Место располагало - тишина, вокруг белели горы, и тянулись те самые бесконечные облака…От густого звона, казалось, завибрировал воздух, и с клена, что рос неподалеку, вспорхнула стая птиц. Я взглянул вниз. Бил колокол, а значит к воротам скоро потянется гусеница провожающих - так было всегда, когда кто-то уходил. Малоинтересное зрелище, и я вновь поднял глаза к небу. - Николя, Николя забрали! – донесся голос. - Дальние родственники объявились, представляете? Ой!Придерживая подол пышной юбки с потрепанными воланами, ко мне спешила Луиза, и пусть ноги ее скользили по росистой траве, она старалась непринужденно улыбаться, будто подъем на холм не доставлял ей никаких неудобств. Я подал руку. - Мерси, - просияла она и присовокупила нелепейший реверанс. - А я угадала, что вы тут. Где же вам еще быть. Опять эти облака?- Не опять, и не эти, - вернулся на скамейку я. - Они уже другие. Вчерашние прогнал ветер. Луиза устроилась подле. Она была мила, даже красива, но приверженность манерам и моде восемнадцатого столетия делали ее нелепой. Впрочем, это не бросалось в глаза на фоне прочих постояльцев. - А горы со снегом вслед за облаками ушли, да? – игриво спросила Луиза, похлопывая веером по тонкой, в заношенной перчатке руке. - Нет, горы вечны, - отвечал я. - Ты ошибаешься, если считаешь, что на них снег. Вчера облака шли слишком низко, вершины цепляли. Я был уверен, что разгадал - там, на горах, клочья облаков. А сегодня, посмотри, это и не облака вовсе. Приглядись, они шевелятся, видишь? Это белые мотыльки. Ты знаешь, что мотыльки живут всего несколько минут? Поэтому их так много, чтобы было незаметно, как кого-то не станет. И когда они умирают, то падают либо в пропасть, либо на те вершины. Получается, что горы – это открытые братские могилы?Луиза хихикнула, но вмиг сосредоточилась и многозначительно покачала головой. Молчание царило меньше минуты. - Я сегодня опять самая последняя от ворот отошла, - сказала она. - Постояла бы еще, но эти мужланы стражники прогнали меня. Слышали бы вы какими словами. Никакого уважения. А там так красиво. - Решетки не бывают красивыми, - ответил я. - А я смотрела на то, что за ними. Там яблоня. Помните, я говорила, которая у старых качелей? Просила же Николя, напоминала, окажешься снаружи - попробуй, крикни, какое хоть оно… А он забыл, наверное. Увидел своих и забыл, – Луиза опустила голову, мучая в неспокойных пальцах облезлую рукоять веера. Голос обесцветился, осанка и манеры кокетки также исчезли. - Яблоки красные, спелые, на ветках не держатся. Одно упало, прямо на камни и разбилось. Брызнуло аж. Я молчал, краем глаза видел, как она поглядывает на меня, и вот накрыла своей ладонью мою. - Неужели ваше сердце никогда не согревала надежда покинуть это место? Неужели вы не скучаете?- Что там хорошего? - скинул я ее руку. - Быть чьей-то собственностью, игрушкой, бесправной рабсилой?- Зачем вы так? Там же… Мир! - она развела руками. - Те же яблоки, там их можно есть. Вы знаете, они все разные. Бывают красные, зеленые, кислые и сладкие. Раньше я ими объедалась. Возле дома росла яблоня. Весной шел снег из лепестков, а когда созревали яблоки, то падали прямо на крышу, и меня это так пугало, особенно ночью. А кора под пальцами какая шершавая и теплая, я помню. - А как тебя под этой яблоней муженек похоронил, когда по пьяни зарезал, тоже помнишь? - усмехнулся я. - Это с придыханием не хочешь рассказать? Не понимаю, раз тебя туда тянет, в чем вопрос? Муженек твой давно уж подвязался на рудники. Живет в бараке, жрет брюкву с плесневелым хлебом, но по ту сторону, но живет! Ромашки нюхает в перерывах между потными спинами и блевотиной с мочой по углам, - я сплюнул, а, увидев, что Луиза отвернулась и плечи ее задрожали, добавил. - Можешь не пытаться. Тут нет слез. И истерики - жалкое актерство. - Зато обиды болят! - крикнула она. - Какой же вы желчный, невыносимый. Да вы не умерший, вы… вы мертвый! Именно, мертвый! Меня хоть не знал никто. В восемнадцать выдали замуж и заперли в доме, а через полгода, как дворняжку закопали. Никто и не вспомнил… А в ваше время, сами рассказывали, миллионы дорог, люди свободны. В этом пространстве, интернете, у вас же были сотни друзей, жена. И умерли недавно. Почему же вы до сих пор тут?Не сдержавшись, я вцепился ей в шею - голубые глаза с застывшим, как капля чернил, зрачком казались отражением неба, и в них было многое, но совершенно не было страха, и я отпустил ее. - Думаешь все знаешь? Сплетни собрала и рада? Разочарую. Она забрасывает меня письмами до сих пор. Но я не хочу обратно. Здесь ее подожду. Потому что у меня разум есть, и память не усохла. А ты давай, соглашайся на полезные для общества работы. Комитет устроит. Шлюхой в каком-нибудь порту или поломойкой, зато в Мире, и яблочки грызть будешь каждый день!Луиза оскорбленно встала:- И соглашусь. Завтра же соглашусь. Давно бы уйти, да все терпела, ждала, надеялась, а вы… - она плеснула рукой в строну. - А у вас только горы, облака, и ничего и никого вокруг. А они одинаковые каждый день, и чушь, что они меняются. Я же уйду, пусть поломойкой, пусть кем, но в мир, где все по-настоящему меняется! Кто знает, может и я там место найду, может выучусь, даже в университет поступлю - сейчас женщинам позволительно, как я слышала, и когда умру, не задержусь здесь, нет! Сделаю все, чтобы меня у Врат встречали, и необязательно толпы как вашего Пушкина или Шекспира, а хотя бы один друг, хотя бы один человек, да пришел за мной. Один, но который не смирится, что меня больше не будет рядом. А вы сидите тут, штопайте вечность, раз не поняли… - она хотела сказать еще, но лишь покачала головой и сбежала вниз. Ветер стих, и ватные перья застыли неподвижно. Молчали деревья, молчали горы, молчал колокол. Малиновая полоса с золотыми отблесками заходящего солнца напоминала… казалась…Я закрылся руками. Да ни черта мне не казалось! Казаться мне могло там, давно, когда в двадцать жизнь была на ладони, и я встретил Аню. Тогда тоже казалось, что у нас все будет - дети, отпуск в Турции и полон дом гостей. Не проходило и дня, чтобы она не выкладывала фотографию с сердечками и признанием. Она повторяла, умри я, то и ей жить незачем, и где бы я не был, найдет меня, и мы будем вместе. А потом наступил день, обычный день. Я встречал Аню после смены с цветами, так спешил к ней, что через дорогу не бежал, летел - сквозь дождь, поток машин, не глядя по сторонам. Удара не помню, боли тоже. Подумал только, что розы, наверное, по проезжей части разбросало и их машины раздавят, а еще, что облака плывут слишком быстро, и откуда-то выросли горы. Я едва успел свыкнуться с новым местом обитания, когда случился слом. Не знаю, кто отличился - физики, компьютерщики, эзотерики, оккультисты, алхимики, - все искали новые пространства, так как еще в прошлом веке пугали проблемами нехватки ископаемых, чистой воды и элементарно земли, пригодной для жизни. Изрытый, обезвоженный, изуродованный и загаженный дом с вывеской Земля трещал по швам. Факт - сознательно ли, случайно, но Стена была сломана, а за ней - о, чудо! - территория, размером с два Юпитера. Стал бы кто продолжать ютиться в прежней «квартирке»? Вряд ли. Вот и живые не стали. Нас некому было защитить. Ад, Рай, грешники, праведники - никакого деления никогда не было. Мы всегда находились в одной плоскости, отгороженные барьером, как межкомнатной стенкой. Отсюда привидения и сны, а по нашу сторону - голоса живых и те же мучительные сны. Найденная «комната мертвых» оказалась пригодной для живых - здесь были воздух и вода, леса и животные, золото и нефть. Отличие в том, что все это было первозданным, нетронутым, и нам, не имевшим потребностей в еде, не ощущавшим ни холода, ни дождя, не боявшимся стать чьей-то добычей, нам весь мир служил прекрасной картинкой, в котором мы существовали. Живые оказались более требовательны. Мне представлялось, что если когда-нибудь найдут путь к мертвым, то будет столько радости, счастья и слез, но сцены ликования и объятия миллионов хороши для фильмов. Там, на мерцающем экране все по-иному. Вспомнить хотя бы, сколько раз мертвые вторгались в мир живых и пытались захватить землю. На деле оказалось наоборот. Черные люди с оружием, и придавленные ботинками к земле цветы. Получить прикладом в голову неприятно, пусть и не больно. Нет, мы не стали помехой для освоения - вскоре даже нашли способ возвращать мертвых к жизни, вот только нужны оказались далеко не все. Ученых, поэтов, политиков, полководцев всех времен и народов забрали сразу же. У вновь прибывших отныне тоже не возникало проблем - попал по эту сторону, пообщался с денек, пока контакт тело-душа восстановят, а там уж колокол, и у ворот толпа встречающих с шариками, как у роддома - получите, распишитесь. А нужна ли кому прабабушка прабабушки? Что говорить о более дальнем родстве. Кто оплатит создание тела, возьмет «возвращенца» под личную ответственность, будет исправно платить драконовский налог? Такая прихоть по карману лишь состоятельным живым. Питоны и львы никого не удивляли, а вот похвастаться перед обществом баронессой, графом или настоящей королевой, стало престижным, новой планкой роскоши. Стоит ли говорить, что забирать спившегося мельника, полуграмотного крестьянина с черными руками или грабителя времен крестовых походов никто не спешил. Думаю, имей возможность нас уничтожить, не побрезговали бы. Будущее покажет. Пока же таких окрестили «невостребованными», место, куда согнали - Приютом, а по периметру колючая проволока под особым напряжением и забор из базальтовых плит в рунической вязи - нам его не пройти. Приют… По мне, так гетто, резервация, что угодно, но не приют. Спасибо, оставили лес и этот холм с кленом и видом на горы. Тут красиво и плывут облака. Скучно? Дай согласие на работы в шахтах, или куда направят - условия рабские, работа тяжелая, но будешь снова живым. Желающих много, вот только берут не всех. Луиза подошла. С ее хрупкостью и внешностью, не хочу даже думать для чего. Я ни с кем не общался здесь, кроме нее. А смысл? Как-то обрадовался, увидев двух римлян - настоящих, в тогах, в сандалиях - думал, расспрошу, расширю кругозор. Смотрю, а они в домино играют с прощелыгой из моего века. Все смешалось, и те, кто здесь давно, уже ничего не помнят. Занимается кто чем хочет, как говорит Луиза, каждый штопает свою вечность. Утром снова бил колокол. Луизу окружала толпа - давали напутствия, просили найти родственников, совали записки, желали счастливо и надолго устроиться по ту сторону, а, главное, не забывать. Заметив меня, она кинулась и повисла на шее, оставив свой кодекс дамы и недавнюю обиду. - Я приду за тобой, - шептала она, трогая лицо и плечи, как слепая. - Я клянусь, мы будем вместе. Ты можешь не верить, но так и будет. Я все сделаю, чтобы там, по ту сторону почувствовать твои губы, теплые, живые. Ты же знаешь, мертвые не врут, и если любят, то любят вечно…- Ты уже почти живая, - ответил я и подтолкнул к Вратам, где ждали стражи, двое из Комитета по трудоустройству «невостребованных» и новая жизнь. Все скоро разошлись. У решетки остался я один. Она вышла пошатываясь, как новорожденный олененок. Так бывает, когда снова начинаешь дышать и чувствовать тяжесть тела. - Сладкое… Сладкое! - прокричала Луиза. Стоя у старых качелей, она жевала долгожеланное яблоко, и лицо ее влажно блестело - плакала, а может мне показалось. Была далеко. Верил ли я ее словам? Нет, конечно. Хватит с меня ожиданий. Когда-то я ждал появления Ани, потом решил, что она не смогла оставить жизнь, и теперь собирает деньги, и обязательно придет за мной, потому что клялась и потому что любила. Как идиот ждал колокола, а он звонил по другим. Позже от новопоступившего узнал, Аня по-прежнему среди живых, у нее семья, и она искренне считает, что я рад ее земному счастью. Нет, даже если когда-нибудь колокол по мне позвонит, не пойду. Не хочу. Пусть я не чувствую, как пахнет земля и цветы, пусть забыл вкус яблок и хлеба, но не вернусь туда, где слова бросают на ветер. Нет. Мертвые никогда не предают, всегда предают живые. Теперь я каждый день читаю это по вереницам облаков. Знаете, что такое облака? Это несдержанные клятвы и обещания. Представляете, сколько лицемерия, вранья и грязи ветер каждый день гонит со стороны живых? И облака горят от обиды и осыпаются пеплом на вершины гор. Я был прав, никакой это не снег. Тоска у мертвых, как бессонница у живых, мерзость та еще - скребется крысой, болит и ничем не уймешь. Когда-нибудь сами в этом убедитесь, потому не прощаюсь. Свидимся еще. Не всем же после смерти быть востребованными…