Преходящий ландшафтСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Иногда, пусть и нечасто, явь оживлённого мегаполиса, по глотку переполненного муравьиной суматохой, ощутимо размывается, и, шагая по покосившейся набережной, глубже и дальше, прочь от суеты узких подземных и наземных переходов, тусклых днём и ночью подворотен и лабиринтов переулков, я начинаю замечать нечто иное, непривычное даже для многоликого урбанизма - пёстрые видения цепко захватывают мое зрение и погружают в совершенно особое состояние. Подобно тому, как это обычно случается в сновиденных реалиях, знакомая по ежедневно прокладываемому маршруту дорожка преображается. Тропа, которая, сколько я себя помню, всегда вела налево, вдруг поворачивает направо, и издревле девственные сваи, удерживавшие мое сознание в спокойствии, взрываются в щепки всего лишь от одного неосторожного шага. Здесь вот, например, вроде бы прежде находился мост, ведущий через забитую помоями речушку, не вошедшую в сценарий, а здесь - дом, тот самый, где разноцветные двери вырезаны в скалистой породе не так, как полагается у всех домов - сбоку или снизу, а по-особенному - сверху, под всевозможными углами, определяющими крышу. Я могу выбрать приглянувшийся мне цвет, в который окрашена рама, и войти, но равнозначно могу и выйти, и никакой нет разницы, за исключением потраченного на дело времени, по ту сторону пейзажа я или по эту, внутри я или снаружи, ибо картина везде одинакова. Город, проползший в каждую щель стены и неба, заполняет собой всё сущее, и удушливо становится на душе, будто в неё влили капельку ртути, когда я созерцаю все эти безумные и бесчисленные переплетения монолитных формаций - бетонных блоков, что зовутся типовой застройкой, агломерацией упущенных архитектурных перспектив и пережитков, репрезентаций тех эпох и столетий, сквозь которые довелось мне пройти. Я чувствую их на рубеже восхода и заката, в манящем шёпоте колес трамвая и шорохе вращающейся ленты кинопроектора, разросшихся стеблях немых, но не глухих ушей, утерянных ног и отрубленных рук. Принадлежащие таким же простым людям, как я, глубоко зарытые под слоями падших династий, королевств, стран и государств, они слушают и выжидают, пока я не устану и не пойму, и тогда, позволив сердцу передышку, уже не замечу обвалившуюся плоть, стертые в пыль ступни, вывихнутые и сломленные кости, составлявшие человеческое существо. Колени непроизвольно согнутся, мышцы на секундочку дернутся, и я наконец-то улечу - не вверх, навстречу постепенно затухающему пламени солнца в зрачках, а вниз, стремясь по направлению к зыбким топям сырой почвы, которые мне и суждено накормить своим телом - не сейчас, так потом. Не размышляя, но продолжая передвигаться неисповедимыми путями, изворачиваясь, хитря, не в силах остановиться и вспомнить известный с пелёнок завет. Завет о том, что все дороги едины. А пока я делаю паузу, останавливаюсь и принимаюсь следить, как сыпятся камни, как меньшее замещает большее, и как большее замещает меньшее, но где это всё, как оно - почему оно так, в конце концов - не подлежит моему описанию. Мысли слипаются в вязкое нагромождение тел, которое не к чему пристроить, негде практично применить, и терпко трещит кожа, когда я пытаюсь разнять их руки и ноги, понять, куда же всё-таки подевалась голова и шея, необходимая всякой идее, и, не разложив картинку, не препарировав её, я выбрасываю испорченные снимки. Остатки непроявленной плёнки по своему обыкновению запираю в ящик, на защёлочку в восемнадцать сотен тянущихся за горизонт цифр, которую мне никогда не удается разглядеть в полумраке проскакивающих перед взором иллюстраций. Коробочку я забрасываю подальше - туда, откуда всплывёт она ещё нескоро, и отпускаю себя - то, что позволяет мне оставаться собой - с надеждой на облегчение до той поры, пока однажды, опустив веки под натиском дремоты, я не окажусь в знакомой мне по запаху разложения картотеке, где каждая табличка на каждом выдвижном ящике именует то, что было, есть и будет. Тогда я подойду к одному из стеллажей, и буду ждать подле него столько времени, сколько потребуется, пока чужая кисть не вытащит какой-то расплывчатый предмет, всегда чешуйчатый, слоистый и мельтешащий где-то на границе. Приспособившись наблюдать за ним, пальцы споро узнают коробочку и примутся набирать на ощупь давно, казалось бы, позабытую вереницу чисел. Ящик откроется, содержимое расплескается по всей площади моей головы, и история не одного десятка лет повторится вновь - уже как в семьдесят восьмой раз.