Плач в ночиСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Начну я, пожалуй с того, что когда ты вырастаешь, тебе не дают покоя детские воспоминания. Ты прокручиваешь их в голове, пытаешься воссоздать картины минувших событий, перебираешь последствия не совершённых в тот момент действий. Но кто бы что не говорил, в процессе самой ситуации ты не сможешь предугадать свои действия, это как спонтанное решение, механизм твоего подсознания, в экстремальной ситуации, решает все за тебя в одну долю секунды. Я думаю, вы поймете связь межу всем этим позже. Я попытаюсь рассказать все подробно, не упустив важных деталей. Это был обычный июньский день. Ветер дул мне в лицо, а теплые солнечные лучи его согревали. Два дня назад у меня был день рождения. Я был немного пьян, в моей руке была бутылка, в которой еще оставалось вино, но пить его было не очень удобно, лежа на заднем сиденье машины. За рулем мой друг. Мы гоним под 180, и я с трудом различаю надписи на рекламных щитах. Я испытывал чувства радости и удовлетворения. Это так странно… Ведь направлялись в деревню, находящуюся именно за той рекой перед церковью. По приезду в деревню мы первым делом пошли в кабак. Сидели мы часа два-три до того, как к нам подсел старый неприметный мужчина невысокого роста. Он сразу понял, что мы не местные, начал расспрашивать о том, о сем, предложил выпить с ним. И вот разговор зашел о цели нашего визита. Мы ему пояснили, что приехали разузнать о церкви у реки. После услышанного у мужчины резко изменилось вырождение лица. Он молча смотрел на нас некоторое время и, допив свое пиво, решил поведать нам такую историю. — Как то очень давно, в этой деревне жил батюшка с дочкой. Дочь его была зеленоглазая брюнетка. В деревне ее не любили, потому что как ей исполнилось 18, скот по ночам у их соседей умирал, мальчики, которые с ней гуляли, серьезно заболевали, урожай сгнивал по окончанию сезона. Тогда батюшка попросил лесничего, чтобы его дочка пожила у него. После этого ни лесничего, ни девочку некто не видел. Охотники и грибники же, задержавшиеся в лесу допоздна, до сих пор рассказывают, что слышат то ее плачь, то пение далеко в чаще леса. — А что насчет батюшки? – спросил я. — А что насчет батюшки? С ума сошел он. Как-то раз возвращается из леса с большим мешком на загривке, говорит, мол, утопил он дочку свою, ведьмой нечестивой была она. Понес ее в церквушку, отпевать каждое день рождение начал. Так и помер там. Сейчас и церковь у нас новая, и батюшка, в ту народ не ходит, боится. Допив свое пиво, мы пропустили еще по бокальчику, взяли фонарики и пошли в лес. Уже смеркалось, мы углублялись все дальше в лес. Деревья были посажены довольно близко, было темно, глухо. Птиц было неслышно, ветра тоже не было. И чем дальше мы шли, тем гуще становился туман. Вся эта картина более походила на кадры из хорошего готического фильма. Мы напряжённо вели о чем-то беседу, до того момента, как наш разговор прервал отдаленный детский плач. Именно в тот момент кровь в моих жилах застыла, кожу остудил холодный пот. Мы двинулись быстрее на встречу звуку с мыслями, что может кто-то нуждается в нашей помощи. Где-то глубоко в подсознании я понимал, что помощи в глухом лесу в час ночи ждать никто не может… И вскоре мы это поняли. На протяжении получаса, двигаясь на звук в неизвестном направлении, оказавшись в самой чаще, мы не на миг не приблизились: такое ощущение, что наоборот отдалились. И вот звук стих, мы в чаще леса в полвторого ночи. На телефоне нет сети. И даже с двумя нашими большими фонарями вдаль видно не более полутора метра. И самым разумным решением, поскольку небо из-за деревьев не видно, было определить по мху, где север и идти, идти, а там мы точно куда-нибудь выйдем. И правда вышли. К какому-то старому заросшему дому. Доски его давно прогнили, гвозди проржавели, он был почти весь покрыт поганками и мхом. Рядом вплотную стоял сарай, наклонившийся в бок, и колодец в котором где-то глубоко еще оставалась вода. Когда ты заходишь в подобные дома, ты пытаешься прикинуть, сколько ему лет, понять его строения, представляешь, кому он принадлежал по вещам, находящимся внутри. Это так странно: он очень плохо сохранился, но не был похож на оставленный. Вещи в нем были не особо пыльные, не смотря на количества паутины. Посуда грязная, собранная в кучу в раковине, по ней ползали червяки, доедающие давно сгнившие остатки мяса. Икон не было. На втором этаже была старая продавленная кровать, полная клопов и постельных клещей. На грязных порванных, протертых наволочках виднелись старые пятна сухой крови. Такие можно оставить при кровотечении из носа во сне или же когда тебе пробивают голову и переворачивают пробитым местом поперек кровати. Окна были покрыты большим слоем пыли. Крыша в дожди, наверно, протекает, но не так сильно, чтобы было невозможно находиться на этажах. Еще был подвал. Подвалы в таких домах с почвенными полами. Там всегда темно, сыро и пахнет гнилью. Поэтому мы решили все еще раз осмотреть на первом этаже. Начну я, пожалуй с того, что когда ты вырастаешь, тебе не дают покоя детские воспоминания. Ты прокручиваешь их в голове, пытаешься воссоздать картины минувших событий, перебираешь последствия не совершённых в тот момент действий. Но кто бы что не говорил, в процессе самой ситуации ты не сможешь предугадать свои действия, это как спонтанное решение, механизм твоего подсознания, в экстремальной ситуации, решает все за тебя в одну долю секунды. Я думаю, вы поймете связь межу всем этим позже. Я попытаюсь рассказать все подробно, не упустив важных деталей. Это был обычный июньский день. Ветер дул мне в лицо, а теплые солнечные лучи его согревали. Два дня назад у меня был день рождения. Я был немного пьян, в моей руке была бутылка, в которой еще оставалось вино, но пить его было не очень удобно, лежа на заднем сиденье машины. За рулем мой друг. Мы гоним под 180, и я с трудом различаю надписи на рекламных щитах. Я испытывал чувства радости и удовлетворения. Это так странно… Ведь направлялись в деревню, находящуюся именно за той рекой перед церковью. По приезду в деревню мы первым делом пошли в кабак. Сидели мы часа два-три до того, как к нам подсел старый неприметный мужчина невысокого роста. Он сразу понял, что мы не местные, начал расспрашивать о том, о сем, предложил выпить с ним. И вот разговор зашел о цели нашего визита. Мы ему пояснили, что приехали разузнать о церкви у реки. После услышанного у мужчины резко изменилось вырождение лица. Он молча смотрел на нас некоторое время и, допив свое пиво, решил поведать нам такую историю. — Как то очень давно, в этой деревне жил батюшка с дочкой. Дочь его была зеленоглазая брюнетка. В деревне ее не любили, потому что как ей исполнилось 18, скот по ночам у их соседей умирал, мальчики, которые с ней гуляли, серьезно заболевали, урожай сгнивал по окончанию сезона. Тогда батюшка попросил лесничего, чтобы его дочка пожила у него. После этого ни лесничего, ни девочку некто не видел. Охотники и грибники же, задержавшиеся в лесу допоздна, до сих пор рассказывают, что слышат то ее плачь, то пение далеко в чаще леса. — А что насчет батюшки? – спросил я. — А что насчет батюшки? С ума сошел он. Как-то раз возвращается из леса с большим мешком на загривке, говорит, мол, утопил он дочку свою, ведьмой нечестивой была она. Понес ее в церквушку, отпевать каждое день рождение начал. Так и помер там. Сейчас и церковь у нас новая, и батюшка, в ту народ не ходит, боится. Допив свое пиво, мы пропустили еще по бокальчику, взяли фонарики и пошли в лес. Уже смеркалось, мы углублялись все дальше в лес. Деревья были посажены довольно близко, было темно, глухо. Птиц было неслышно, ветра тоже не было. И чем дальше мы шли, тем гуще становился туман. Вся эта картина более походила на кадры из хорошего готического фильма. Мы напряжённо вели о чем-то беседу, до того момента, как наш разговор прервал отдаленный детский плач. Именно в тот момент кровь в моих жилах застыла, кожу остудил холодный пот. Мы двинулись быстрее на встречу звуку с мыслями, что может кто-то нуждается в нашей помощи. Где-то глубоко в подсознании я понимал, что помощи в глухом лесу в час ночи ждать никто не может… И вскоре мы это поняли. На протяжении получаса, двигаясь на звук в неизвестном направлении, оказавшись в самой чаще, мы не на миг не приблизились: такое ощущение, что наоборот отдалились. И вот звук стих, мы в чаще леса в полвторого ночи. На телефоне нет сети. И даже с двумя нашими большими фонарями вдаль видно не более полутора метра. И самым разумным решением, поскольку небо из-за деревьев не видно, было определить по мху, где север и идти, идти, а там мы точно куда-нибудь выйдем. И правда вышли. К какому-то старому заросшему дому. Доски его давно прогнили, гвозди проржавели, он был почти весь покрыт поганками и мхом. Рядом вплотную стоял сарай, наклонившийся в бок, и колодец в котором где-то глубоко еще оставалась вода. Когда ты заходишь в подобные дома, ты пытаешься прикинуть, сколько ему лет, понять его строения, представляешь, кому он принадлежал по вещам, находящимся внутри. Это так странно: он очень плохо сохранился, но не был похож на оставленный. Вещи в нем были не особо пыльные, не смотря на количества паутины. Посуда грязная, собранная в кучу в раковине, по ней ползали червяки, доедающие давно сгнившие остатки мяса. Икон не было. На втором этаже была старая продавленная кровать, полная клопов и постельных клещей. На грязных порванных, протертых наволочках виднелись старые пятна сухой крови. Такие можно оставить при кровотечении из носа во сне или же когда тебе пробивают голову и переворачивают пробитым местом поперек кровати. Окна были покрыты большим слоем пыли. Крыша в дожди, наверно, протекает, но не так сильно, чтобы было невозможно находиться на этажах. Еще был подвал. Подвалы в таких домах с почвенными полами. Там всегда темно, сыро и пахнет гнилью. Поэтому мы решили все еще раз осмотреть на первом этаже. Нашли шкатулку со старыми фотографиями. Фотографии в ней неплохо сохранились. Во всей этой атмосфере, тишине, ты чувствуешь себя гостем из другого мира. Другими словами, атмосфера – есть камертон будущего спектакля, а тишина — полное отсутствие каких-либо звуков, то есть внешних раздражителей слуховой системы, безмолвие. И когда одно из этого нарушается, другое нарушается тоже. В нашем же случае, улучшив женское пение в метрах двадцати за окном, все преобразовалось и нарушилось несколько раз. Первое – атмосфера – чувство сильного страха, доходящее до подавленности. Второе – оцепенение – неподвижность, состояние обездвиженности и молчания. Именно в этот момент мозг в долю секунды ищет выход и ситуации: бег, место укрытие, время обдумать, понять происходящие. Сидя в подвале, слыша, как пение приближается, как оно уже рядом, все ближе и ближе, как открывается дверь и скрепят ступень на второй этаж, твое дыхание замирает. И этот голос… в нем было что-то неживое. Во всей стоявшей тишине не было слышно нечего, кроме этой песни, бросавшей в дрожь. Поэтому самым здравым решением было, не задаваясь вопросами, кто это и что ей надо здесь, потихоньку вылезти и быстро бесшумно уйти. Но как только мы приоткрыли дверь, пение резко остановилось. Бывают такие моменты, когда твое сознание вырабатывает чувство взгляда позади, а когда ты оборачиваешься, то видишь, что на тебя смотрят. Так вот это был один из таких моментов. Мы не слышали ни пения, ни каких-либо других звуков, кроме нашего дыхание и учащенного биение сердца. Перед нами в упор стояла девушка с бледной, как простыня, местами прогнившей, кожей, длинными по пояс черными волосами, глазные яблоки которой доедали червяки. Меньше чем в долю секунды ее пронзительный крик, закладывающий твои перепонки, дающий команду твоему мозгу дать телу команду закричать вместе с ней и бежать оттуда прочь, не оглядываясь, не думая о последствиях, просто доводит твое сердце почти до разрыва. В тот монет я понял, что не надо быть спортсменам, чтобы бежать сломя голову не останавливаясь 2 с половиной часа без света по лесу. Под утро мы чудом вышки к деревне. Почти без чувств, не проронив ни слова после этого, мы можно сказать на четвереньках заползли в кабак и начали пить одну за одной залпами. Тут мой друг вспомнил, что в его рюкзаке лежит та самая шкатулка с фотографиями и что он вспомнил одного человека на снимках. Мне он тоже и в правду показался знакомым – это был тот дед, что пил с нами вчера. Мы тут же начали бегать, как шальные и спрашивать у всех, знает ли кто-нибудь, где живет этот человек. Но ответа мы, увы, не нашли. Нам сказали, что знать его может очень старая бабушка, живущая в конце деревни, и мы отправились к ней. К нашему удивлению она и в правду его узнала. Но когда мы спросили, где он живет, она ответила: «Где же он жить-то может, лесник он был, помер уж давно». После ее слов мы ехали домой в оцепенении и холодном поту долго восстанавливали картину минувших событий, зарекаясь больше некогда не копаться в прошлом.