Пережить чужую смертьСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Сейчас-то, конечно, чипсиками похрустеть и в компании поугарать над былым забавно. Но когда все «собутыльники» расползаются по местам дислокаций, и ты остаешься наедине с пульсирующим шумом в ушах - начинает всплывать на поверхность памяти та деревенька, что немцами сожженная, где ночь провести довелось, да лес окрест. Видать, в 41-м шли сапожками кованными да гусеничками танковыми гансики по направлению к Москве, да и на этом рубеже останавливаться особо не стали – сожгли, родимую, с жителями, со скотом, да со всей историей той деревеньки, что еще с 17-го века себя помнила. Так вот, место это на картах топографических 1989-го года, как урочище значится. Это присказка была…Решили мы как-то с Катькой место это скорбное отыскать и в золе, осокой поросшей, покопаться. Прибыли на место, а вернее сказать, максимально приближенную точку, доступную на общественном транспорте, откуда еще пешком нужно было 6 километров топать. Потоптали грунт по-честному. На третьем километре все «наФигаторы» приказали долго жить – сети нет, фигня, карту достали с компасом – пошагали дальше. А солнышко жарит, как по заказу, потяра хлещет, аж в портянки затекает, хоть и речь о средней полосе. Жарко, в общем, очень, не взирая на то, что дело к закату. Протопали оставшуюся треху. А как деревушку-то найти, а? Приборы навигации плачут, мол, сети нет, а по карте вроде место здесь. Решили расчехлять приборы – была не была – что найдем, так-то все наше. Прошуршали по местности металлодетекторами – тазики, вилы, топорики, лопаты – все в хлам, ржавчиной поедено. Солнышко к тому времени закатываться начало, а значит - ночлег искать надо. Выбрали в поле ветлу отдельно стоящую – пошли к ней, и тут на тебе: площадка 30х40, а по ней ковшом бульдозерным проутюжено – видать, до нас кто-то прошелся. Я костерок сварганил и дровишек про запас наломал. А жара и к вечеру не спадает и мошкара залютовала – жалит и как огнем по коже, и ведь никакие средства не спасают. Все равно копаем – «советы» слипшиеся, оплавленные, и куски чего-то медного. Когда уже клешня клюкой махать устала – решили трубить отбой. Рюкзаки под головы, металлодетекторы с лопатами в спальные мешки вдоль туловищ, палатку не берем принципиально, чтоб лишний вес не таскать. И что интересно: вокруг тучи и видно, что дождик некислый хлещет, а над нами ни облачка, и жара не спадает. Подкинув дров на ночь и застегнувшись в спальники, стали слушать тишину. А тишина как неродная: то метрах в 10-и ветка хрустнет (в поле!), то собачий лай – не лай, а кашель, как у туберкулезника, а над этим надо всем соловушка трель выписывает. Потом для меня в раз всё замолчало, в ушах запульсировало, словно звук на телевизоре быстро-быстро прибавляют и убавляют. Чую - паника охватывает, а шевельнуться не могу, орать не получается – выдох только без голоса, и все это на фоне шума в ушах. Охватило жаром снова сильно, словно в духовке оказался. Потом, БАЦ! - лежу в темноте с закрытыми глазами, все стихло. Понимаю, что глаза могу открыть, а значит - сонный паралич ушел. А головушка ясная, как из проруби на крещение. Вы когда-нибудь просыпались в гробу? Вот и я нет. А когда бы глаза продрали, а над вами слой досок с тонкими просветами? Так и я глаза открываю, а надо мной доски, а я словно на земле сырой лежу. А по доскам сверху ходит кто-то. Тяжело так ходит и этими самыми досками скрипит. Тут дошло до меня, что не в деревянном тулупе я лежу, а в погребе подпольном, а сверху кто-то в тяжелой кованой обуви прохаживается. И чего-то тоскливо так мне стало, и ненависть лютая к ходящему сверху проснулась, и тут же со страхом смешалась, руки сами шарить стали по земле в поисках тяжелого предмета. В голове еще мысль промелькнула: «Гдес*катопор, и лопата была рядом, а теперь нету!». Нащупал что-то, к глазам поднес, смотрю, а эта штука на подкову смахивает, но уж больно здорова для лошадки. Шаги тем временем стихли. Потом словно стекло оконное разбилось, и в минуту в просвете досок, что надо мной, все огнем заиграло. Сжал я штуку эту, с подковой схожую, и давай по доскам лупить, что есть сил – сон сном, а сгореть как-то не улыбалась перспективка. И ведь доски половые толстые и гвоздями прихвачены не сапожными, а выбил я досточку ту. И откуда дурь такая взялась – в толк не взять (потом мне камрад рассказывал, что один парашютист, чтобы от нераскрывшегося парашюта освободиться, стропы зубами перегрыз и запасной открыл). Так вот, значится, выбираюсь я на поверхность, а вокруг комната пожаром охваченная. Из-за дыма и пламени не видно, куда бежать! Температура вокруг резко превысила допустимую норму. Слышу, как потрескивают волосы на голове, кожа на руках запузырилась, одежда занялась огнем. Бегу прямо, наугад, врезаюсь в стол какой-то, сношу стоящий на нем самовар, тот с грохотом первых аккордов гимна рухает на пол. Всплеском бьющегося стекла падает конфетница с медным охватом, разливая содержимое, похожее на пузырящийся гудрон. Сейчас-то, конечно, чипсиками похрустеть и в компании поугарать над былым забавно. Но когда все «собутыльники» расползаются по местам дислокаций, и ты остаешься наедине с пульсирующим шумом в ушах - начинает всплывать на поверхность памяти та деревенька, что немцами сожженная, где ночь провести довелось, да лес окрест. Видать, в 41-м шли сапожками кованными да гусеничками танковыми гансики по направлению к Москве, да и на этом рубеже останавливаться особо не стали – сожгли, родимую, с жителями, со скотом, да со всей историей той деревеньки, что еще с 17-го века себя помнила. Так вот, место это на картах топографических 1989-го года, как урочище значится. Это присказка была…Решили мы как-то с Катькой место это скорбное отыскать и в золе, осокой поросшей, покопаться. Прибыли на место, а вернее сказать, максимально приближенную точку, доступную на общественном транспорте, откуда еще пешком нужно было 6 километров топать. Потоптали грунт по-честному. На третьем километре все «наФигаторы» приказали долго жить – сети нет, фигня, карту достали с компасом – пошагали дальше. А солнышко жарит, как по заказу, потяра хлещет, аж в портянки затекает, хоть и речь о средней полосе. Жарко, в общем, очень, не взирая на то, что дело к закату. Протопали оставшуюся треху. А как деревушку-то найти, а? Приборы навигации плачут, мол, сети нет, а по карте вроде место здесь. Решили расчехлять приборы – была не была – что найдем, так-то все наше. Прошуршали по местности металлодетекторами – тазики, вилы, топорики, лопаты – все в хлам, ржавчиной поедено. Солнышко к тому времени закатываться начало, а значит - ночлег искать надо. Выбрали в поле ветлу отдельно стоящую – пошли к ней, и тут на тебе: площадка 30х40, а по ней ковшом бульдозерным проутюжено – видать, до нас кто-то прошелся. Я костерок сварганил и дровишек про запас наломал. А жара и к вечеру не спадает и мошкара залютовала – жалит и как огнем по коже, и ведь никакие средства не спасают. Все равно копаем – «советы» слипшиеся, оплавленные, и куски чего-то медного. Когда уже клешня клюкой махать устала – решили трубить отбой. Рюкзаки под головы, металлодетекторы с лопатами в спальные мешки вдоль туловищ, палатку не берем принципиально, чтоб лишний вес не таскать. И что интересно: вокруг тучи и видно, что дождик некислый хлещет, а над нами ни облачка, и жара не спадает. Подкинув дров на ночь и застегнувшись в спальники, стали слушать тишину. А тишина как неродная: то метрах в 10-и ветка хрустнет (в поле!), то собачий лай – не лай, а кашель, как у туберкулезника, а над этим надо всем соловушка трель выписывает. Потом для меня в раз всё замолчало, в ушах запульсировало, словно звук на телевизоре быстро-быстро прибавляют и убавляют. Чую - паника охватывает, а шевельнуться не могу, орать не получается – выдох только без голоса, и все это на фоне шума в ушах. Охватило жаром снова сильно, словно в духовке оказался. Потом, БАЦ! - лежу в темноте с закрытыми глазами, все стихло. Понимаю, что глаза могу открыть, а значит - сонный паралич ушел. А головушка ясная, как из проруби на крещение. Вы когда-нибудь просыпались в гробу? Вот и я нет. А когда бы глаза продрали, а над вами слой досок с тонкими просветами? Так и я глаза открываю, а надо мной доски, а я словно на земле сырой лежу. А по доскам сверху ходит кто-то. Тяжело так ходит и этими самыми досками скрипит. Тут дошло до меня, что не в деревянном тулупе я лежу, а в погребе подпольном, а сверху кто-то в тяжелой кованой обуви прохаживается. И чего-то тоскливо так мне стало, и ненависть лютая к ходящему сверху проснулась, и тут же со страхом смешалась, руки сами шарить стали по земле в поисках тяжелого предмета. В голове еще мысль промелькнула: «Гдес*катопор, и лопата была рядом, а теперь нету!». Нащупал что-то, к глазам поднес, смотрю, а эта штука на подкову смахивает, но уж больно здорова для лошадки. Шаги тем временем стихли. Потом словно стекло оконное разбилось, и в минуту в просвете досок, что надо мной, все огнем заиграло. Сжал я штуку эту, с подковой схожую, и давай по доскам лупить, что есть сил – сон сном, а сгореть как-то не улыбалась перспективка. И ведь доски половые толстые и гвоздями прихвачены не сапожными, а выбил я досточку ту. И откуда дурь такая взялась – в толк не взять (потом мне камрад рассказывал, что один парашютист, чтобы от нераскрывшегося парашюта освободиться, стропы зубами перегрыз и запасной открыл). Так вот, значится, выбираюсь я на поверхность, а вокруг комната пожаром охваченная. Из-за дыма и пламени не видно, куда бежать! Температура вокруг резко превысила допустимую норму. Слышу, как потрескивают волосы на голове, кожа на руках запузырилась, одежда занялась огнем. Бегу прямо, наугад, врезаюсь в стол какой-то, сношу стоящий на нем самовар, тот с грохотом первых аккордов гимна рухает на пол. Всплеском бьющегося стекла падает конфетница с медным охватом, разливая содержимое, похожее на пузырящийся гудрон.

Падаю на руки, режу ладони стеклами, скольжу ладонями по полу на расплавленном шоколаде и стекле, осколки вазы глубже врезаются в кисти, но боли от порезов уже не нет, она ушла за свой порог чувствительности. Встаю на ноги, пытаюсь дышать, вдыхаю пламя, оно, выжигая ноздри, врывается в легкие шаром, взрываясь внутри. Мысль: «Дышать нельзя»! Все это как в замедленном воспроизведении, а боль от ожогов настоящая, и я рад бы быстрее двигаться, но не могу – словно кто-то хочет, чтоб я каждой клеткой прочувствовал, как горят заживо. Делаю новый забег в противоположную сторону, спотыкаюсь о знакомый уже самовар и, потеряв равновесие, головой врезаюсь в окно. Под кожу виска входит кусок раскаленного стекла, но осталась только звериная паника. Выпадаю из окна, втягиваю кислород, но вместо вдоха получается выдох с лающим кашлем, бегу в поле мимо охваченных пожаром избушек. Ноги не слушаются, и я падаю ничком на траву, дышать не могу. Там в ста метрах пожарный пруд есть, там спасение. Очнулся на рассвете. Продрал глаза – вижу землю, траву с капельками росы. Перекатываюсь на спину – синее небо, самолетик летит, шрамируя небесную синь белым шлейфом. Где Катька? Почему я не в лагере? Выходит, я ночью вылез из спального мешка и прошел в портянках без ботинок порядка ста метров? Приписывать себе диагноз «лунатизм» или «сомнамбулизм» не хотелось, потому, как он либо есть, либо его нет. Вернулся в лагерь. Катя уже вставляла новый комплект батареек в «любимую асечку». - Доброе утро, Катюша!- Доброе утро, любимый! Тебя с тушнины вечерней пронесло, что ли? Проснулась, а тебя нет. - Не готов ответить. А ведь, правда - не готов, потому что не помню ничего, и не понимаю, с чего вдруг я по ночам ходить начал? В голове пусто, как в дереве без сердцевины. Позавтракали, лопаты с МД в руки и продолжили бить площадку. Катька почти сразу серебчик ранних «советов» нашла, а у меня одни куски медного оплавленного мусора и кости желтые. Грызем кирпич фундамента дальше: у меня крантик и поддон от самовара оплавленный, у Катьки патрон от ППШ и крышка котелка солдатского, а на ней «Саша Зимин» криво гвоздем нацарапано. Сел перекурить. За спиной слышу: «Фига се, лошада была»! Вижу: стоит Катя, в руке подкова-не подкова, размером с голову школьника. А в ногах браслетка медная лежит. Коп на сожжённой деревнеЛопаткой копнул - не браслетка, а обруч медный, расколотый на четыре части. И тут прозрел я так, что на жопу сел. Вспомнились приключения прошлой ночи со всеми подробностями. И скажу я вам, ребята, никакой сон в своей жизни так не помню, как этот. Ямку под ветлой откопали, все кости похоронили. Жбонью найденной, что-то вроде огородки сделали. С подковой только не смог расстаться. Вот так мне, камрады, чужую смерть пережить довелось.