Останови меняСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

– Унылое говно. Так я сказала Родригесу, сопящему в телефон. Унылое говно – точнее не скажешь. Два слова, которыми я могу описать все вокруг. Моя комната. Тёткин дом. Улица. Город. Люди. Всё, блин. Ткни пальцем во что угодно, и не промахнешься. Я здесь всего тридцать шесть часов, и уже готова продать почку, чтобы вырваться из этой жопы мира. Это на вопрос, как мне здесь. – Да ладно, амига. Должно быть что-то не полностью отстойное. Латиносы, как и ниггеры, умеют быть до раздражения оптимистами. За добродушный оптимизм мне захотелось послать его подальше. Но я не стала. Родригес первый, кто позвонил, чтобы узнать, как мне тут. Мне тут плохо, но если я разосрусь с единственным другом, который потрудился задать этот вопрос, то лучше точно не станет. – Ладно, хватит вгонять меня в депрессию. Скажи, чего у вас там нового. – Ты два дня назад уехала. Что может быть нового?– Да скажи про что угодно. Мне нужно срочно убедиться, что мир за пределами Миллвилла существует. – Ну ладно. Я тебе не говорил, но недели две назад, я поболтал с одним чуваком… В общем, он предложил мне расширить бизнес. Если ты понимаешь, о чём я. То дело, о котором я говорил тебе. – Ты задроченный лузер, Родригес, – скривилась я. У себя в Норкроссе он толкает дурь. Кому надо, тому достаточно подскочить в нужный час к углу баскетбольной площадки, туда, где сетка отодрана. Я сама брала у него иногда косячки. Но я уже давно взрослая и косячки могу найти и без двух минут спалившегося толкача, который возомнил себя мега-супер-дилером. Нет, правда, только полный идиот может перейти с торговли безобидной травкой на такую стрёмную тему, как герыч, и надеяться, что его не прострелят или не засадят в колонию для несовершеннолетних, где такие смазливые латиноамериканские мордашки в цене. Но Родригес не блещет умом. Я НЕ выражаюсь. Я НЕ напиваюсь, НЕ потребляю наркоту, не делаю ещё целую кучу вещей, которые можно представить, подслушав наш с Родригесом диалог. Вы не найдёте более обычного человека, чем я. Неопровержимый факт: бунтарь из меня херовенький. Для того, чтобы стать бунтарем, мне пришлось бы избавиться от здравого смысла. Он говорит, что тупо заканчивают именно те, кто пыжатся и стараются выпендриться. Обязательный подростковый кризис я прошла в одиннадцать лет, в пятницу. Я перепробовала анорексию и булимию, хэви-металл и панк-рок. У меня ушло по двадцать минут на каждое из названных отклонений, чтобы понять, что всё это не для меня. Одинаково скучно. На кровати сгрудились в углу мишки. На окне занавески в розово-голубой цветочек. На комоде в фарфоровой тарелочке тётей услужливо выложены фенечки из бисера. Это должно облегчить мне переезд. Чтобы я почувствовала себя «как дома». Плюс. Я живу в двух минутах езды от главной улицы. Минус. Главная улица годится только для того, чтобы гонять по ней гусей. – Я – Сара Липкин. И я алкоголик. То есть новенькая. Всем приветик. Признаться, что ты школьник, не намного легче, чем признаться в том, что ты алкоголик. У алкашей прав и уважения даже больше. Какое уважение, если ты обязан являться каждый день на общественно-полезные работы, называемые уроками? Унизительная экзекуция, начинающаяся с чего-то вроде «А не расскажите ли вы нам, как проходила битва при Гастингсе?» И ещё штрафы в виде отнятого свободного времени, которое приходится тратить на домашние задания. В нормальном мире мне удаётся сойти за обычного человека. Например, за студентку. Это тот случай, когда хорошо быть крупной девушкой. Когда я вырвусь отсюда, то не буду жить по расписанию целый год. У историка волосы в носу. Девица с первой парты с невразмерной задницей. Карта на стене висит явно года два, края обтрёпаны, нацарапанный авторучкой рисуночек в левом углу. Блюдо дня в столовой – фрикадельки. В школе я была занята тем, что запоминала. Все эти вещи нужны для того, чтобы выжить. Как арестант, только что переведённый в новую тюрьму, обязан прежде всего осмотреться, так и первый раз появляясь в новой школе, надо с ходу схватить главные правила, пути отхода и Знаки. Знаки говорят о том, положено курить тайком в туалете или за углом. Принято ли оставлять для самой крутой компании столик у окна. Кто где паркуется. Кого надо избегать, что носят в этом сезоне, модно быть умным или разгильдяем. Снаружи я почти пай-ученица. Не конфликтую с учителями, сдаю домашние задания в срок. Это как на улице. Чем меньше нарываешься, тем проще жизнь. Опусти голову, ссутулься, не хами, не смотри дерзко в глаза. Учителя в обеих моих школах (когда мне было двенадцать, мы переехали с одного конца города на другой) были убеждены, что я – скромная, прилежная и далеко пойду. Фигушки. – Унылое говно. Так я сказала Родригесу, сопящему в телефон. Унылое говно – точнее не скажешь. Два слова, которыми я могу описать все вокруг. Моя комната. Тёткин дом. Улица. Город. Люди. Всё, блин. Ткни пальцем во что угодно, и не промахнешься. Я здесь всего тридцать шесть часов, и уже готова продать почку, чтобы вырваться из этой жопы мира. Это на вопрос, как мне здесь. – Да ладно, амига. Должно быть что-то не полностью отстойное. Латиносы, как и ниггеры, умеют быть до раздражения оптимистами. За добродушный оптимизм мне захотелось послать его подальше. Но я не стала. Родригес первый, кто позвонил, чтобы узнать, как мне тут. Мне тут плохо, но если я разосрусь с единственным другом, который потрудился задать этот вопрос, то лучше точно не станет. – Ладно, хватит вгонять меня в депрессию. Скажи, чего у вас там нового. – Ты два дня назад уехала. Что может быть нового?– Да скажи про что угодно. Мне нужно срочно убедиться, что мир за пределами Миллвилла существует. – Ну ладно. Я тебе не говорил, но недели две назад, я поболтал с одним чуваком… В общем, он предложил мне расширить бизнес. Если ты понимаешь, о чём я. То дело, о котором я говорил тебе. – Ты задроченный лузер, Родригес, – скривилась я. У себя в Норкроссе он толкает дурь. Кому надо, тому достаточно подскочить в нужный час к углу баскетбольной площадки, туда, где сетка отодрана. Я сама брала у него иногда косячки. Но я уже давно взрослая и косячки могу найти и без двух минут спалившегося толкача, который возомнил себя мега-супер-дилером. Нет, правда, только полный идиот может перейти с торговли безобидной травкой на такую стрёмную тему, как герыч, и надеяться, что его не прострелят или не засадят в колонию для несовершеннолетних, где такие смазливые латиноамериканские мордашки в цене. Но Родригес не блещет умом. Я НЕ выражаюсь. Я НЕ напиваюсь, НЕ потребляю наркоту, не делаю ещё целую кучу вещей, которые можно представить, подслушав наш с Родригесом диалог. Вы не найдёте более обычного человека, чем я. Неопровержимый факт: бунтарь из меня херовенький. Для того, чтобы стать бунтарем, мне пришлось бы избавиться от здравого смысла. Он говорит, что тупо заканчивают именно те, кто пыжатся и стараются выпендриться. Обязательный подростковый кризис я прошла в одиннадцать лет, в пятницу. Я перепробовала анорексию и булимию, хэви-металл и панк-рок. У меня ушло по двадцать минут на каждое из названных отклонений, чтобы понять, что всё это не для меня. Одинаково скучно. На кровати сгрудились в углу мишки. На окне занавески в розово-голубой цветочек. На комоде в фарфоровой тарелочке тётей услужливо выложены фенечки из бисера. Это должно облегчить мне переезд. Чтобы я почувствовала себя «как дома». Плюс. Я живу в двух минутах езды от главной улицы. Минус. Главная улица годится только для того, чтобы гонять по ней гусей. – Я – Сара Липкин. И я алкоголик. То есть новенькая. Всем приветик. Признаться, что ты школьник, не намного легче, чем признаться в том, что ты алкоголик. У алкашей прав и уважения даже больше. Какое уважение, если ты обязан являться каждый день на общественно-полезные работы, называемые уроками? Унизительная экзекуция, начинающаяся с чего-то вроде «А не расскажите ли вы нам, как проходила битва при Гастингсе?» И ещё штрафы в виде отнятого свободного времени, которое приходится тратить на домашние задания. В нормальном мире мне удаётся сойти за обычного человека. Например, за студентку. Это тот случай, когда хорошо быть крупной девушкой. Когда я вырвусь отсюда, то не буду жить по расписанию целый год. У историка волосы в носу. Девица с первой парты с невразмерной задницей. Карта на стене висит явно года два, края обтрёпаны, нацарапанный авторучкой рисуночек в левом углу. Блюдо дня в столовой – фрикадельки. В школе я была занята тем, что запоминала. Все эти вещи нужны для того, чтобы выжить. Как арестант, только что переведённый в новую тюрьму, обязан прежде всего осмотреться, так и первый раз появляясь в новой школе, надо с ходу схватить главные правила, пути отхода и Знаки. Знаки говорят о том, положено курить тайком в туалете или за углом. Принято ли оставлять для самой крутой компании столик у окна. Кто где паркуется. Кого надо избегать, что носят в этом сезоне, модно быть умным или разгильдяем. Снаружи я почти пай-ученица. Не конфликтую с учителями, сдаю домашние задания в срок. Это как на улице. Чем меньше нарываешься, тем проще жизнь. Опусти голову, ссутулься, не хами, не смотри дерзко в глаза. Учителя в обеих моих школах (когда мне было двенадцать, мы переехали с одного конца города на другой) были убеждены, что я – скромная, прилежная и далеко пойду. Фигушки.

Самое безопасное место – внутри. – Я – Сара, я приехала из Атланты…Моя любимая птица – марабу. Когда я вижу её, мне хочется плакать. Не живьём, конечно, вижу; где можно увидеть марабу в Атланте? Или теперь в Миллвилле? Живьём я увидела её всего один раз. На школьной экскурсии в зоопарк. Дети вокруг меня засмеялись. Стали показывать на неё пальцем. Это оттого, что она лысая. Но мне бросилось в глаза другое. Вы никогда не замечали, что марабу улыбается? У неё ощипанная шея, плешивый затылок, уродливый зоб, сморщенные уши, но при этом она улыбается как самое доброе существо, которое готово простить вас за то, что вы над ней смеётесь. Её огромный клюв начинается лёгкой улыбкой. Есть чему позавидовать. После этого, где-то через полгода, мы писали сочинение о любимых животных, и я призналась честно, что мне нравится марабу. А мне сказали, что у меня нарушено чувство прекрасного, потому что надо было написать – лебедь. У лебедей слишком длинные шеи. Это разве нормально? Где, скажите мне, гармония? Ещё, если вы не видели, лебеди щипают друг друга будь здоров, стоит только им кинуть угощение. Впиваются в крыло или в хвост и таскают. – Ух ты! Везёт тебе, из большого города. Ты сюда ненадолго, да?Водятся марабу в Африке, на Яве, в Индии. Ни в одно из этих мест я не хочу ехать. В журналах печатают шикарные снимки и пишут, что там очень красиво, но на самом деле там антисанитария и сто миллионов возможностей подхватить кишечную палочку. После того как повстречался с дизентерией или чем-нибудь подобным, уже не очень тянет смотреть на разные красоты. Максимум, что будешь рад увидеть, – родной толчок. – Я – ДэнниОн затряс мою руку. Нет, я не шучу. Он в самом деле так сделал. Схватил мою ладонь обеими руками и затряс её. Повторю ещё раз. Посреди класса, в разгар учебного дня, в обычной старшей школе он решил поприветствовать девчонку рукопожатием. Если это не крах, то я командир беспилотника. У него была слегка дауническая улыбка, два верхних передних зуба выдавались вперед как у кролика. Он походил на мальчика из церковного хора христиан-фундаменталистов. Нет, не полный урод, но за десять шагов до зачуханного ботаника. Лопоухий, бледно-золотушный, с выдающимися передними зубами дрищ. Глаза у него светились вниманием ко мне, словно он вот-вот спросит, приняла ли я Христа в своё сердце. – Мы можем вместе заняться этим рефератом. По астрономии. Я знаю таких. Головная боль и худший кошмар каждой половозрелой особи старше двенадцати лет – опасность, что к тебе приклеится как банный лист какой-нибудь чморёныш. Будет нудно за тобой волочиться и позорить перед всей школой. Это как проклятие, знаете? Ты ничего не делаешь, поливаешь цветы, переходишь улицу на зелёный свет, уважаешь старших – и на тебе. – Его надо в паре делать. У тебя же нет ещё пары?Я посмотрела ему прямо в глаза, решая, какую тактику применить. Можно сыграть дурочку и на пару дней притвориться овцой, скучной до колик. Потом, как только ему надоест просто ходить за ручку, стиснув её потной ладошкой, возмутиться. Изобразить из себя глубоко оскорбленную недотрогу. – Э… Я подумаю, – дипломатично сказала я. За полдня на этом минном поле мне, разумеется, не удалось ещё обзавестись кем-то, кто бы согласился вместе со мной вкалывать над фигнёй про чёрные дыры. Если задуматься, ужасно пошло звучит. – Кто это? – спросила я у девчонки, которая сидела рядом со мной на предыдущем уроке и сейчас вовремя материализовалась возле моего левого локтя. Я даже не понизила голос до нужного по школьному этикету конспиративного шёпота. Слишком уж меня впечатлил этот Дон Кихот школьного двора. – Дэнни Хиггинс. – Это что-то должно говорить?– Он… Ну в общем, он Дэнни Хиггинс. Ладно, она не фыркнула сразу же презрительно, а значит, я ещё не утопила свою репутацию. В округлённых глазах девчонки улавливалось даже какое-то почтение к этому Хиггинсу. – С ним можно иметь дело? Он напрашивается ко мне в пару по астрономии. Я умею произносить такие вопросы тоном, который можно трактовать и как «Нет, ну вы только подумайте!», и как «Это честь для меня, но как неожиданно…». – Да-а? Вообще-то он ни с кем не общается. Никогда. Он долго был на домашнем обучении. Из-за какой-то аварии. Жертвы аварий и всяких катастроф – это особая каста. Не путать с жертвами скандалов, разводов, детьми алкоголиков и братьями-сестрами даунов. Иногда я жалею, что не католичка и не могу учиться в школе при монастыре. Чёрное облачение до пят, колпак на голову. Я чувствую с ними родство. Под монашеской рясой можно прятать всё что угодно. Это идеальная маскировка. Недовольство матушкой-настоятельницей, зависть к чёткам соседней послушницы, мастурбацию в дортуаре, мечты о молодом патере – и с виду остаёшься такой же кроткой невестой Христовой, смиренной и невинной. Будь земля плоской, я бы перешла в католичество. Но прививку от религиозности мне сделали ещё в далеком генетическом прошлом. Когда приехавшие из Польши предки вздумали игнорировать цивилизацию и сидеть в Америке по субботам без света. И младшее поколение восстало. Всё младшее поколение, включая скрытых в их ДНК будущих потомков. Плюс. В новой школе наверняка не будет никакого кружка ревнителей еврейской культуры, зато от выступлений на Рождество и прочего можно будет отмазываться. Минус. Наверняка есть театральный кружок. – А может быть, принести вам ещё канапе?Дэнни оказывается далеко не таким душным, как его родители. Они – двое очкариков, ещё более бледные и ещё более поражённые бациллой интеллигентности, чем он сам. Попав к нему в дом – нехилый такой домина, в… короче, в нормальном городе это назвали бы «в лучшем районе», но Миллвилл на районы не делят, – я подумала, что меня задушат в объятиях, утопят в радушии и чувстве благодарности и закормят вкусностями насмерть. Серьёзно, родители Дэнни уставились на меня влажным от слёз счастья взором. И принялись обхаживать. «Ой, проходите», «Как мы рады, что у Дэнни появился друг… то есть подруга», «Мы не будем вам мешать». Честное слово, запроси я шампанского с омарами – наверное, быстро бы за ними метнулись. Значит, про домашнее обучение и аварию не солгали. Только если ребёнка почти потерял, будешь так над ним трястись. С виду Дэнни не похож на инвалида, но, может, у него черепно-мозговая травма была, а не переломанные руки-ноги. Например, он впал в кому на год. Лежал, лежал, потом из неё вышел. И позабыл всё-всё-всё. В частности – как одеваться нормально. Ну кто носит в школу такую кашемировую жилетку, с таким синим галстуком? Очень пижонски и оттого отстойно. Но пока у меня из друзей в Миллвилле – соседский престарелый кот и всё. Надо с чего-то начинать. Нет, я знаю, что самое главное – начинать правильно, не накосячить. Просто так я бы на авантюру не подписалась, однако третья бледнолицая… то бишь третья блондинка, с которой я познакомилась за вчерашний день, среагировала точно так же, как предыдущие две. То есть круглое «о!» с долькой уважения. Похоже, я вытащила нечаянно неплохой лотерейный билет. Не без изъянов – потому что Хиггинсы считаются странными. И сам Дэнни всё с той же блаженной улыбочкой глядит мне в глаза. Однако в глаза, хотя все женщины семьи Липкиных со времен Исхода обладают щедрыми буферами. – Сара, так ты живёшь сейчас с тётей?Во, вспомнила, почему это семейство автоматом попадает в чудаки. У них только одно чадо, а в Миллвилле все поголовно плодятся, словно кролики. При знакомстве у них в ходу перекрёстные ссылки: «А, это брат Карен», «Она – сестра Морган», «Он младший из Бакли». – Всё, хватит расспрашивать нашу гостью, пусть дети занимаются…В детстве меня страшно напугало слово «уховёртка». Мне даже сны снились о том, как оно – она – караулит под дверью, пока я не усну, а потом залезает в ухо. По правде говоря, я представляла себе тогда креветку. Мелкую коричневую креветку, которая строит козни. Сейчас я чувствую себя так же, как от вторжения уховёртки: все барабанные перепонки мне проела упредительная болтовня родителей Дэнни. – В общем, я тут сделал кое-какие выписки…– Здорово. – Для реферата. – Ну да, я поняла. – Чёрная дыра – это часть Вселенной, существующая под огромным давлением. Всё, что попадает внутрь неё, мгновенно поглощается… Когда происходит разрушение звезды, под конец её жизни, она становится очень опасной…Из окна его комнаты отлично видно небо. Уже как раз почти стемнело, и стали проклёвываться первые звёзды. От их появления лицо Дэнни стало румянее и оживилось. Наверное, они ему действительно нравятся. Он произнёс это «становится очень опасной» с сожалением, будто констатируя ухудшение состояния здоровья у близкого родственника. – Звёзды очень быстро перерабатывают водород. Он превращается в гелий, а у гелия плотность – в несколько раз выше. Со временем плотность звезды становится ну просто огромной. И когда весь водород заканчивается, звезда превращается во что-то совсем иное… Она становится… становится красным гигантом… и взрывается…Он вздохнул и опустил глаза. – Потом материя вокруг ядра звезды резко сжимается… За доли секунды. За счёт сжатия сила её притяжения так сильна, что она не выпускает даже фотоны света. Вот это и есть чёрная дыра. Она поглощает всё, что вокруг неё – звёзды, галактики. Всё, до чего дотянется. Чем больше пожирает, тем сильнее и больше становится. Она как бы приманивает к себе еду. И когда наедается, происходит выброс огромной массы энергии. Радиация вместе со звёздной пылью и прочим космическим мусором. Оно называется квазаром. Самая опасная штука в космосе, она способна испепелить всё на своём пути. А ещё час возле чёрной дыры равен пятидесяти годам жизни– Прикольно.

– А мне кажется, это очень хищно. И неправильно. – Что неправильно?– То, что они делают. – Чёрные дыры?– У них сила, которой нельзя противиться. Это неправильно. – Некоторые растения тоже так делают. Приманивают еду. – На их красоту слетаются ничего не подозревающие жертвы… А красота не должна быть опасной. На самом деле – сами виноваты. Дело не в ком-то. Только ты сам решаешь, ступить ли на шаткий мостик. Моя лепта знаний не так романтична. Сухое изложение фактов. – Мы можем пофотографировать для проекта ночное небо. Со звёздами. Во дворе. – Смеёшься? Ничего не видно будет. Из-за светового загрязнения. Надо отъехать от города, и то не факт. – Давай доедем до реки. И там сфотографируем. – На дворе март. Холодно же. И оптика нужна крутая. Разве нет?– У меня только такая, но я думаю, попробовать можно…То, что он мне продемонстрировал, – дорогущая камера. Навороченная. Столько моя машина не стоит. Хотя моя машина вообще не фига не стоит, она набор дребезжащих деталек на колёсиках. Ретро. И он за это извиняется?– Завтра обещали ясную погоду. – Завтра выходные. Дела разные. У меня ещё вещи не разобраны толком. Дэнни совершенно не обязательно знать, что у меня всего две сумки. И я их разобрала за первые полчаса в Миллвилле.