Остафий Трифонов: человек, обманувший всехСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Пугачевский бунт, который по праву можно считать одной из интереснейших страниц прошлого нашей Родины, в том виде, как он преподносится в школьном курсе истории, имеет столь же малое отношение к правде, что и сказания о рыцарях Круглого Стола - к истории Англии. Фальсификаторы истории, в силу политической коньюктуры не гнушавшиеся даже постыднейшими выдумками и подлогами, никак не могли пройти мимо столь колоритного образа, каким являлся Пугачев; уж больно благодарна для мифотворчества как сама фигура этого бандита, так и спровоцированная им гражданская смута. Демагоги с уклоном в диалектический материализм в многословных диссертациях и учебниках лукаво рассуждали о борьбе классов, о чаяниях народа (которые, якобы, воплощал в себе Емеля Пугачев), тяготах крепостничества и крестьянском «рае» - другими словами, о всем том, что к Пугачеву и его мятежу не имеет никакого отношения. С точно таким же основанием можно воспеть как борцов за свободу, например, наркобарона Пабло Эскобара или «королеву» малаккских пиратов madam Вонг. Причем большевистских писак ничуть не смущали те очевидные ляпы, которые ми приходилось допускать, чтобы подогнать историю пугачевской войны под свою схему. Так, например, марксисты - ленинцы скромно умалчивали, что яицкое (уральское) казачество в своей массе не поддерживало Пугачева, поддержку ему обеспечило - как раз - таки! - богатое купечество; на тех землях, где разворачивалась война, не существовало крепостничества и с ним, соответственно, никто и не думал боролся. Из истории пугачевского бунта диалектики и марксисты умудрились исключить таких немаловажных фигурантов, как А. В. Суворов (будущий генераллисимус) и Г. Р. Державин (великий поэт), хотя эти люди сыграли роль весьма немаловажную. Циничный, без совести и чести, трусливый и хитрый бандит с большой дороги, запятнавший себя массовыми расправами над безоружными людьми, превратился в марксистско - ленинских исторических сказках в столь честного и благородного идеалиста, что даже оторопь берет. Не будь советские историки атеистами, они бы, наверняка, не постеснялись Пугачеву нимб примерить!Большевистское мифотворчество не просто исказило картину событий. Фактически эта картина оказалась нарисована заново, причем зрелище получилось весьма незатейливое, если не сказать примитивное. Осталась голая схема, фабула и провалились в никуда интереснейшие эпизоды. Об одном из таких эпизодов пугачевского бунта, никогда после 1917 г. не упоминавшемся официальной исторической наукой, и пойдет рассказ. Во втором часу ночи 18 июля 1774 г. к петербургскому дому Григория Григорьевича Орлова (того самого фаворита, что за 12 лет перед тем способствовал приходу к власти Екатерины Второй) явился неизвестный, потребовавший от конногвардейского караула допустить его к графскому камердинеру. Караульные после некоторого колебания впустили странного визитера в дом в помещение для лакеев; последние препроводили его в камердинеру Орлова. Камердинер, уже отошедший к этому времени ко сну, хотел было отчитать и выгнать явившегося наглеца, но тот властно заявил, что сообщит о цели своего визита только ему на ухо, дабы никто не мог расслышать сказанного. Властность интонаций неизвестного посетителя, а также таинственность его поведения, озадачили камердинера. Когда посетитель прошептал ему на ухо, что ему немедленно потребно видеть «Его Сиятельство графа по государственному делу «, камердинер провел его к покоям хозяина. А через минуту он был принят лично графом. К 1774 г. некогда яркая звезда Григория Орлова изрядно потускнела. Любвеобильная Императрица с момента своего восшествия на престол уже не раз поменяла своих фаворитов. Теперь Ее благосклонное внимание согревало Григория Александровича Потемкина, которому совсем скоро - через полгода - доведется также стать графом. Но хотя Орлов уже не был «номером первым» столичной политики, он не переставал оставаться в когорте самых доверенных лиц Государыни Императрицы, имевшими право на аудиенцию с нею в любое время. Орлов не раздумывая принял загадочного заполночного визитера - пожилого бородатого человека, одетого в убогий длиннополый кафтан и запыленного с головы до ног. Как ни странен был вид этого жалкого человека в позлащенном интерьере графского будуара, рассказ незванного гостя был еще более странен. Явившийся назвал себя Остафием Трифоновым, жителем городка Курмыша на реке Яик (ныне Урал), явившимся в столицу Империи по наказу своих земляков - яицких казаков. Казацкий отряд в количестве 342 человек, действовавший в составе армии Пугачева, изъвлял желание прекратить сопротивление «Матушке - Государыне», поймать Пугачева и выдать его властям. Казаки просили для себя прощения и награды в размере 100 рублей каждому. В подтверждение своих слов, визитер извлек из потайного кармана внушительный конверт и вручил его графу. В нем находилось письмо упомянутых казаков и их личные подписи - все 342. Чтож тут скажешь! Неординарное предложение для двух часов ночи!Пугачевский бунт, который по праву можно считать одной из интереснейших страниц прошлого нашей Родины, в том виде, как он преподносится в школьном курсе истории, имеет столь же малое отношение к правде, что и сказания о рыцарях Круглого Стола - к истории Англии. Фальсификаторы истории, в силу политической коньюктуры не гнушавшиеся даже постыднейшими выдумками и подлогами, никак не могли пройти мимо столь колоритного образа, каким являлся Пугачев; уж больно благодарна для мифотворчества как сама фигура этого бандита, так и спровоцированная им гражданская смута. Демагоги с уклоном в диалектический материализм в многословных диссертациях и учебниках лукаво рассуждали о борьбе классов, о чаяниях народа (которые, якобы, воплощал в себе Емеля Пугачев), тяготах крепостничества и крестьянском «рае» - другими словами, о всем том, что к Пугачеву и его мятежу не имеет никакого отношения. С точно таким же основанием можно воспеть как борцов за свободу, например, наркобарона Пабло Эскобара или «королеву» малаккских пиратов madam Вонг. Причем большевистских писак ничуть не смущали те очевидные ляпы, которые ми приходилось допускать, чтобы подогнать историю пугачевской войны под свою схему. Так, например, марксисты - ленинцы скромно умалчивали, что яицкое (уральское) казачество в своей массе не поддерживало Пугачева, поддержку ему обеспечило - как раз - таки! - богатое купечество; на тех землях, где разворачивалась война, не существовало крепостничества и с ним, соответственно, никто и не думал боролся. Из истории пугачевского бунта диалектики и марксисты умудрились исключить таких немаловажных фигурантов, как А. В. Суворов (будущий генераллисимус) и Г. Р. Державин (великий поэт), хотя эти люди сыграли роль весьма немаловажную. Циничный, без совести и чести, трусливый и хитрый бандит с большой дороги, запятнавший себя массовыми расправами над безоружными людьми, превратился в марксистско - ленинских исторических сказках в столь честного и благородного идеалиста, что даже оторопь берет. Не будь советские историки атеистами, они бы, наверняка, не постеснялись Пугачеву нимб примерить!Большевистское мифотворчество не просто исказило картину событий. Фактически эта картина оказалась нарисована заново, причем зрелище получилось весьма незатейливое, если не сказать примитивное. Осталась голая схема, фабула и провалились в никуда интереснейшие эпизоды. Об одном из таких эпизодов пугачевского бунта, никогда после 1917 г. не упоминавшемся официальной исторической наукой, и пойдет рассказ. Во втором часу ночи 18 июля 1774 г. к петербургскому дому Григория Григорьевича Орлова (того самого фаворита, что за 12 лет перед тем способствовал приходу к власти Екатерины Второй) явился неизвестный, потребовавший от конногвардейского караула допустить его к графскому камердинеру. Караульные после некоторого колебания впустили странного визитера в дом в помещение для лакеев; последние препроводили его в камердинеру Орлова. Камердинер, уже отошедший к этому времени ко сну, хотел было отчитать и выгнать явившегося наглеца, но тот властно заявил, что сообщит о цели своего визита только ему на ухо, дабы никто не мог расслышать сказанного. Властность интонаций неизвестного посетителя, а также таинственность его поведения, озадачили камердинера. Когда посетитель прошептал ему на ухо, что ему немедленно потребно видеть «Его Сиятельство графа по государственному делу «, камердинер провел его к покоям хозяина. А через минуту он был принят лично графом. К 1774 г. некогда яркая звезда Григория Орлова изрядно потускнела. Любвеобильная Императрица с момента своего восшествия на престол уже не раз поменяла своих фаворитов. Теперь Ее благосклонное внимание согревало Григория Александровича Потемкина, которому совсем скоро - через полгода - доведется также стать графом. Но хотя Орлов уже не был «номером первым» столичной политики, он не переставал оставаться в когорте самых доверенных лиц Государыни Императрицы, имевшими право на аудиенцию с нею в любое время. Орлов не раздумывая принял загадочного заполночного визитера - пожилого бородатого человека, одетого в убогий длиннополый кафтан и запыленного с головы до ног. Как ни странен был вид этого жалкого человека в позлащенном интерьере графского будуара, рассказ незванного гостя был еще более странен. Явившийся назвал себя Остафием Трифоновым, жителем городка Курмыша на реке Яик (ныне Урал), явившимся в столицу Империи по наказу своих земляков - яицких казаков. Казацкий отряд в количестве 342 человек, действовавший в составе армии Пугачева, изъвлял желание прекратить сопротивление «Матушке - Государыне», поймать Пугачева и выдать его властям. Казаки просили для себя прощения и награды в размере 100 рублей каждому. В подтверждение своих слов, визитер извлек из потайного кармана внушительный конверт и вручил его графу. В нем находилось письмо упомянутых казаков и их личные подписи - все 342. Чтож тут скажешь! Неординарное предложение для двух часов ночи!

Можно попытаться представить себе реакцию Григория Орлова на услышанное предложение. Какой прекрасный случай оказать немаловажную услугу Императрице, продемонстрировать ей преданность и ревностное служение, отличиться таким знаменательным успехом, как поимка зловещего бунтовщика. Весь ход последующих событий показывает, что Григорий Орлов над предложением Остафия Трифонова почти не раздумывал; во всяком случае, как впоследствии рассказывал об этом сам Трифонов, все сколь-нибудь обстоятельные расспросы со стороны графа начались позже, во время их совместной поездки в Царское Села для аудиенции с Императрицей. Самое забавное, что подобную реакцию графа смог «просчитать» заранее и его ночной визитер. Во всяком случае именно в расчете на такой сценарий развития событий он и спланировал свои действия. Граф распорядился закладывать карету, чтобы ехать немедля к Императрице в Царское Село, где находилась ее летняя резиденция. Долгая ночная дорога распологала к общению и Орлов принялся выспрашивать у Трифонова детали, которые могли понадобиться ему для доклада Императрице: где находится упомянутый Остафием казачий отряд? если он отделен от армии Пугачева, то каким образом такое отделение произошло? как казаки смогут захватить главаря бандитов и передать его в руки властей? что известно Трифонову о Перфильеве? и т. п. Последний вопрос представляется особенно важным, но чтобы понять скрытый в нем подтекст следует сделать небольшое отступление. Река Яик (Урал) протекала по местам хотя и пустынным, но издавна заселенным русскими людьми. Из центральных районов страны туда пролегала дорога известная под названием «сиротской», по которой столетие уже бежали от притеснений старообрядцы и крепостные мужики. По течению реки Яик сложилась мощная хозяйственная автономия, подобная той, что существовала некогда на Дону и Тереке. Во второй половине 18 - го столетия рыбный промысел на Яике был крупнейшим в России - больше, чем на Волге или в Белом море. Это может показаться удивительным, но именно так оно и было. Соответственно развивались и сопутствующие промыслы - добыча икры благородных рыб и производство рыбного клея. Из среды яицких казаков вышли богатейшие купцы, например, отец и сын Злобины. Первый был волостным головой; существуют серьезные основания полагать, что он оказывал большую поддержку Пугачеву в начале его мятежа. Второй - Василий Злобин - бывший во время мятежа 14 - летним подростком, стал впоследствии крупнейшим в России винным откупщиком, самым богатым в стране недворянином. Помимо Злобиных одним из крупнейших торцовцев на Яике был упомянутый графом Перфильев. Этот человек имел огромные связи в Петербурге, через морской порт которого вел обширную заграничную торговлю. Перфильева знали в Сенате, в Военной Коллегии, он был представлен Императрице. Даже после начала восстания Пугачева этот человек трижды приезжал в Петербург и к нему обращались разнообразные сановники с просьбой дать информацию о происходящем на Урале возмущении. Петербургские политики смотрели на Перфильева как на «своего» человека в стане врага; сейчас бы его назвали агентом влияния. Пройдет немного времени и на допросах в Симбирске Емельян Пугачев расскажет Потемкину о том, что Перфильев с самого начала мятежа оказывал ему всемерную поддержку. Он не только давал деньги в казну Пугачева; он выезжал в Петербург для сбора информации и распространения в столице выгодных мятежникам слухов. По сути Перфильев и его люди оказались глубоко законспирированными разведчиками самозванного царя; законспирированными настолько хорошо, что их разоблачение стало возможно лишь с подавлением восстания и «великим сыском» зачинщиков. Разоблаченный Перфильев разделил судьбу вожака - он был четвертован 10 января 1775 г. сразу вслед за Пугачевым, на том же самом эшафоте. Кстати, в Москве столь суровой казни никто более не подвергался, прочие казненные в тот же день были повешены (дабы соблюсти историческую точность, следует указать, что третье по счету четвертование произошло в Уфе, там был казнен один из самых жестоких сподвижников Пугачева по кличке Чика (Иван Зарубин)). Но это все случится позже. А в июле 1774 г. Григорий Орлов смотрел н Перфильева, лично ему знакомого, как на слугу верного и притом облеченного Высочайшим доверием. Поэтому когда Остафий Трифонов заверил графа в том, что действует заодно с Перфильевым, подпись которого, кстати, стояла под привезенным им письмом казаков, доверие к его словам только возросло. В целом ночной визитер довольно логично и последовательно объяснил как предысторию появления письма, доставленного им в столицу, так и тот порядок действий, который предлагался пославшими его казаками. Остафий заявил, что казаки обманом были вовлечены в бунт и когда убедились, что их вожак «Государь Петр Третий» на самом деле никто иной, как выходец с Дона Емельян Пугачев, то они на общем сходе решили «искупить свои вины». Поскольку Пугачев уже говаривал в кругу единомышленников, что готов в случае разгрома отступить в Керженские леса, где его никто не сыщет, казаки решили предупредить подобное развитие событий. Они, по словам Трифонова, отделились от основной армии Пугачева и в настоящее время участия в боевых действиях не принимают, дожидаясь в условленном месте возвращения Остафия из столицы. Пугачеву свое отсутствие они объяснили необходимостью откормить на пойменных лугах лошадей и обещали присоединиться к мятежникам по осени. Если Императрица соизволит принять предложенный ими план похищения Пугачева, то Остафий возвратится назад и вместе с упомянутым казачьим отрядом присоединится к основным силам Пугачева. Там, используя фактор внезапности, они похитят ночью из лагеря Емельяна и передадут его Остафию, который со всей возможной скоростью отправится в заранее условленное место на встречу с выделенными для этого «государевыми людьми» и передаст им своего пленника. Слова Трифонова прозвучали очень достоверно. В пользу возможности того, что он говорил существовало несколько косвенных соображений. Граф Григорий Орлов прекрасно знал, что значительная часть яицкого казачества Пугачева ненавидит, видя в нем человека, несущего разорение краю и его жителям. Известно было, что первую попытку схватить Пугачева и выдать его властям предприняли именно яицкие казаки из состава его войска. Сотник Дмитрий Лысов и его ближайшие соратники были разоблачены Пугачевым, который после продолжительных пыток распорядился повесить заговорщиков. Кстати, казнь Лысова была одной из самый отвратительных и массовых расправ Пугачева, в ходе которой он приказал публично казнить кроме него еще более 30 человек - пленных офицеров разгромленного им 2 - го гренадерского полка. К слову сказать, Пугачев возил со своим обозом большое число пленных и заложников (иногда их число достигало 3 тыс. человек!), которых периодически вешал в ходе практиковавшихся им массовых казней. Кроме того, Орлов знал, что весной 1774 г. уже имели место преценденты, связанные с выдачей властям вожаков бунтовщиков. Так, в апреле месяце приказчик Богоявленского медеплавильного завода, опоивший двух пугачевских «генералов» - Зарубина и Ульянова - похитил их ночью из лагеря и доставил обоих подполковнику Михельсону, получив за эту услугу 500 рублей (если быть совсем уж точным, Михельсон поручил эти деньги передать супруге приказчика, которая всю эту комбинацию придумала; если вдуматься, сколь забавны порой гримасы истории!). Сами бунтовщики при угрозе их разгрома под Яицким городком 17 апреля 1774 г. без особых колебаний выдали своих руководителей - Каргина, Толкачева, Горшкова и вторую супругу Пугачева Устинью Кузнецову. Получив прощение, бунтующая сволочь благополучно рассеялась по степи, не тяготясь, очевидно, какими - либо угрызениями совести. Т. е. само по себе предложение выкрасть Пугачева и передать его преследователям на фоне такого рода событий не следовало считать каким - то совсем уж невероятным или фантастичным. Около шести часов утра Орлов с Трифоновым прибыли в Царское Село. Граф немедленно прошел в опочивальню Императрицы, а Остафий около получаса дожидался его в одной из комнат в присутствии пары гвардейских офицеров. Наконец, и он был приглашен в покои Государыни. Екатерина Вторая милостиво позволила Остафию Трифонову целовать руку, после чего довольно долго и обстоятельно расспрашивала его о событиях на Яике, настроениях бунтовщиков, входя порой в самые незначительные детали. Так, наример, она поинтересовалась маршрутом движения Трифонова к Петербургу, поскольку теоретически, его должны были задержать воинские кордоны еще на подходе к Москве. Трифонов спокойно объяснил, что прошел половину России без паспорта просто показывая разорванную подкладку кафтана и объясняя, что паспорт вывалился в дыру. Не смущаясь Императрицы он отвернул подол и показал разорванную подкладку, вызвав улыбку как самой Екатерины Второй, так и Григория Орлова. После ответа на все вопросы Императрицы Остафий был препровожден в соседний кабинет, где довольно долго оставался один. Затем к нему присоединился Григорий Орлов и вручил подарок Императрицы: кошелек с 200 золотыми червонцами и довольно большой узел в котором оказались отрезы различных дорогих тканей (яхонтовый и вишневый бархат, 7 метров золотого глазета, 10 метров золотого галуна). «Жене на платья Государыня пожаловала», - объяснил этот подарок Орлов. Результатом поездки Орлова и Трифонова в Царское Село явилось учреждение Императрицей Секретной Комиссии по поимке Пугачева. Секретную Комиссию не следует путать с Тайной Комиссией, занимавшейся сыском бунтовщиков и их допросами (т. е. комиссией генерал - майора Павла Потемкина; последнего не следует путать с фаворитом Григорием Потемкиным!). Поначалу в состав Секретной Комиссии вошли всего два человека: лейб - гвардии капитан Галахов, офицер Преображенского полка, и сам Остафий Трифонов. Через некоторое время в состав Комиссии вошел третий человек, кандидатура которого была предложена графом Паниным. Этим человеком стал майор Рунич, тяжело контуженный во время турецкой компании и находившийся в то время в Москве на излечении. Вместе эти люди производили, должно быть, странное впечатление: Рунич заметно хромал, Трифонов - не брил бороды и в своем старом ******** кафтане походил, скорее, на бандита с большой дороги, нежели человека, облеченного Высочайшим доверием. Но тем не менее, такой состав Комиссии как нельзя лучше соответствовал поставленной задаче. Все ее члены были достаточно молоды и могли без особых затруднений выносить хлопоты кочевой жизни, на которую они обрекались на неопределенный срок; им доверяла Императрица, но пожалуй, главное достоинство этой троицы состояло в том, что она нигде, ни в какой обстановке не привлекала к себе внимания. Секретной Комиссии были даны самые широкие полномочия. Галахов получил право требовать выдачи паспортов на любое имя, он мог останавливать курьеров штабов любого уровня (вплоть до штаба командующего группировкой, сражавшейся с Пугачевым, графа П. И. Панина) и знакомиться с перепиской должностных лиц. Члены Комиссии могли требовать от высших офицеров выделения в их полное распоряжение любых сил, потребных для оганизации вооруженного конвоя; в местах боевых действий они могли перемещаться сообразно своим планам, не подчиняясь воинским командирам. Большие деньги были выделены Галахову для организации похищения Пугачева и оплаты неизбежных накладных расходов. При выезде из столицы он имел на руках 25 тыс. рублей. В эту сумму входили как подорожные деньги, так и аванс яицким казакам. Основную же плату, из расчета 100 рублей на человека, Галахов мог произвести только после того, как ему на руки будет сдан Пугачев. О хозяйственных полномочиях - получении корма для лошадей, внеочередном проезде почтовых станций, получении у местных властей лошадей, размещении на постой и т. п. - говорить особо даже и не следует; все это Секретная Комиссия получила. Помимо официального предписания об оказании всяческой помощи, которое Галахов имел право предъявлять в любое время любому должностному лицу, он получил на руки два секретных письма. Первое являлось собственноручным предписанием Императрицы, скрепленное ее личной печатью, которое Галахов мог предъявлять высшим военным командирам и гражданским чиновникам в случае чрезвычайных осложнений. В этом письме содержалось указание Императрицы на выполняемое его предъявителем секретное поручение и требование оказать ему всемерную поддержку. Цель секретного поручения не разглашалась. Второе письмо было написано графом Григорием Орловым и фактически удостоверяло сущность договоренности между Императрицей и Трифоновым. Это письмо было написано по настоянию Трифонова и о его содержании ни Галахов, ни Рунич до поры ничего не знали; оно могло быть вскрыто лишь по приказу Трифонова. Граф Панин был проинформирован о направлении в район мятежа Секретной Комиссии, но даже он не знал какую цель она преследует. Деятельность комиссии Галахова была обставлена чрезвычайными мерами секретности. Вечером 19 июля 1774 г. Галахов и Трифонов выехали из Петербурга в Москву. Их сопровождали два гренадера Преображенского полка, прикомандированные к Секретной Комиссии, Дибулин и Кузнецов. В Москве к Комиссии присоединился майор П. С. Рунич, знакомый Галахову по Первой армии, в которой они участвовали в войне с турками. Некоторое время было посвящено подготовке к дальней дороге; так, Галахов добился, чтобы к Комиссии присоединились еще 10 гренадер из состава Преображенского полка; солдаты были призваны играть роль вооруженной охраны в неспокойном степном краю. Члены Комиссии нанесли визит графу Петру Ивановичу Панину, назначенному именным Указом Императрицы от 29 июля Главнокомандующим «низовым» краем (таковым считался район яицкой степи и низовья Волги, охваченный пугачевским мятежом). Представившись графу, Галахов поинтересовался имеет ли тот какую - либо информацию о местонахождении Пугачева? Панин ничем помочь не смог, поскольку в Москве в тот момент вообще довольно смутно представляли ситуацию к востоку от Рязани, знали только, что Пугачев пытался взять Казань, но был отбит. Панин сам собирался покинуть Москву, чтобы быть ближе к эпицентру событий. Комиссия была озабочена получением денег, поскольку в Петербурге были получены бумажные ассигнации, а Трифонов твердил, что казаки от «бумажек» могут отказаться. Россия эпохи Екатерины Второй постоянно балансировала на грани финансового краха, денежное обращение было чрезвычайно расстроено. Галахову следовало взять с собой для расчета с казаками золотую монету, но он нигде не мог отыскать ее в сколь-нибудь большом количестве. В конце - концов он догадался обратиться к Михаилу Яковлевичу Маслову, тайному советнику, возглавлявшему московскую «соляную контору». Государство в то время владело монополией на торговлю солью и «соляные конторы», через которые она осуществлялась, аккумулировали порой немалые средства. Маслов смог на третий день выдать лейтенанту гвардии Галахову 15 тыс. рублей золотом. Этих денег должно было - по крайней мере! - хватить на аванс казакам. Получив лошадей, небольшой отряд (три члена Секретной Комиссии и с ними двенадцать преображенских гренадеров) выехали 5 августа 1774 г. из Москвы по Рязанской дороге. При выезде из Москвы в распоряжении Комиссии были 43 тыс. рублей, которые везли в специальном ящике; казначеем Комиссии являлся Рунич. Предпологалось, что Секретная Комиссия, выдвинувшись в самый очаг пугачевского мятежа, пустит вперед Трифонова с тремя гренадерами, по одному из которых он будет оставлять в конце каждого очередного дня своего пути. С последним - третьим - гренадером он присоединится к своему казачьему отряду и договорится о порядке дальнейших действий. Как только Пугачев будет ими похищен, гренадер помчится с уведомлением об этом назад и передаст известие об этом подобно этафете второму гренадеру, а тот - третьему. Последний вернется к Галахову и тот выдвинется к месту, где остался второй гренадер. К тому времени, когда он появится, его будут там дожидаться казаки с плененным Пугачевым. Состоится обмен: Галахов выплатит казакам аванс и объявит им о Монаршем прощении, а казаки - передадут ему на руки Пугачева и сопроводят куда он скажет. Предпологалось, что в Симбирск, где Галахов сдаст Пугачева Тайной Комиссии для допросов и произведет окончательный расчет с казаками. Чтобы реализовать этот план, требовалось добраться до неспокойных заволжских степей. Секретная Комиссия миновала Арзамас, Апоченск, Саранск, Пензу, Камышин. Поскольку движение с каждым днем становилось все более опасным, Галахов решил добиться приписания к Комиссии еще нескольких человек. 15 августа маленький отряд пополнился 12 гусарами и 6 гренадерами под общим командованием поручика Дидриха. Во время блужданий по степи, не имея сколь-нибудь точного представления о местонахождении Пугачева и его армии, Секретная Комиссия в полном своем составе натолкнулась на того, чьими розысками занималась. На другом берегу Волги, прямо напротив станицы Каменка, Галахов, Рунич и Трифонов увидели остатки армии Пугачева, отступавшей после тяжелого поражения, понесенного ею в сражении 24 августа у оврага под названием Сенникова Ватага. Это было одно из кровопролитнейших сражений за всю историю пугачевского мятежа, потери восставших там исчислялись многими тысячами, пленено было более 23 тыс. человек, генералом Михельсоном оказались захвачены 50 орудий и около 3 тыс. подвод с имуществом, награбленным мятежниками. Наблюдая прохождение остатков войск Пугачева, сильно растянувшихся по степи, члены Комиссии сумели довольно точно определить их численность. По всем прикидкам получалось, что мятежников осталось едва ли более 2 тыс. человек. Рунич предложил отказаться от ранее выработанного плана и отпустить Остафия Трифонова прямо сейчас, чтобы тот догнал пугаческое войско, присоединился к нему и организовал похищение вожака бандитов в течение ближайших нескольких дней. Галахов остался бы дожидаться пленника в станице Каменка. Такой вариант позволил бы не гоняться за повстанцами по степи, а разом покончить с непростой миссией. Реакция Трифонова оказалась совсем не такой, какую можно было ожидать. Увидав Пугачева, он сразу же заметно побледнел, а когда услышал слова Рунича, то буквально замахал руками и пробормотал: «Вы хотите, чтобы повесили меня и Вас вместе со мною?» Эта фраза должна была показаться очень странной в устах человека, имевшего, по его собственным уверениям, в лагере Пугачева массу знакомых и единомышленников, но Рунич и Галахов были так поглощены созерцанием проходивших перед ними отрядов повстанцев, что не обратили на услышанное внимания. Но впоследствии им пришлось не раз вспоминать и этот эпизод, и эту красноречивую фразу своего, с позволения выразиться, коллеги. В конце августа 1774 г. Секретная Комиссия в полном своем составе прибыла в г. Саратов и разместилась в пустовавшем архиерейском доме. Сколь ни были увлекательны путешествия по степи, следовало переходить к реализации главной задачи, поставленной перед Комиссией - поимке Пугачева. Судя по всему, сам Трифонов почувствовал, что преамбула несколько затянулась, потому по прибытии в Саратов заявил, что пора браться за дело. Он попросил выделить ему трех верных донских казака, желательно урядников или сотников, паспорт и деньги, дабы отправиться на встречу со своим отрядом. Высшим должностным лицом в Саратове, объявленном на военном положении, был генерал - майор Павел Дмитриевич Мансуров. К нему - то и направил свои стопы лейтенант гвардии Галахов вечером 28 августа. Предъявив генералу предписание императорской канцелярии, он немедленно получил паспорт на имя Остафия Трифоновича Трифонова, в котором указывалось, что тот следует из Саратова в Яицкий городок. Паспорт в те времена фактически являлся путевым документом, своего рода командировочным предписанием, которое по прибытии на место сдавалось в местную полицию. Содержащий подробный словесный портрет паспорт был призван обеспечить своему обладтелю беспрепятственный проезд через полицейские заставы. Помимо паспорта генерал - майор Мансуров распорядился прикомандировать в Секретной Комиссии трех надежных сотников - донских казаков. С ними Трифонов и должен был отправиться вглубь степи. Вернувшись в архиерейский особняк, Галахов собрал свою Комиссию для итогового совещания. После продолжительного обсуждения сошлись на следующем: Галахов и Рунич с деньгами Комиссии и конвоем Дидриха отправляются в Сызрань, где ждут сигнала от Трифонова о поимке Пугачева. Сам Трифонов в сопровождении трех сотников переправляется через Волгу в районе Сызрани; в районе переправы он оставляет первого казака. С двумя другими он отправляется вглубь заволжской степи и примерно через 70 верст оставляет второго казака. Продолжая свой путь, он еще через 50 верст оставляет третьего и далее движется один, розыскивая свой отряд. Встретившись с ним и поймав Пугачева, Трифонов отправит на встречу с третьим казаком своего посыльного, который условной фразой известит о происшедшем. Далее казаки по эстафете передатут информацию в Сызрань. Галахов с Руничем немедленно выезжают из города и отправляются к тому месту в степи, где Трифонов расстанется с третьим казаком: именно туда будет привезен плененный Пугачев и там необходимо будет произвести окончательный расчет с отрядом захвативших его казаков. С неожиданным ожесточением развернулся спор о том, сколько денег надлежит выдать Остафию Трифонову на руки. Галахов сказал, что может дать ему в дорогу 1 тыс. рублей, что вызвало всплеск негодования Трифонова. Он потребовал, чтобы ему дали на руки 12 тысяч. Галахов категорически отказался. Такую сумму просто невозможно было сколь-нибудь надежнно замаскировать: мешок 10 - рублевых золотых монет екатерининской эпохи на сумму 12 тысяч рублей весил более 20 кг. ! В подкладку кафтана такой груз не зашъешь. Для того времени это было целое состояние и отпускать с ним в мятежную степь человек было по меньшей мере глупо. Галахов и Рунич пытались втолковать это Трифонову, но тот ничего не хотел слышать и твердил, что условился с Императрицей о выплате казакам 100 руб. каждому и при этом не менее 12 тысяч рублей авансом всему отряду. Убедившись, что Галахова ему не переубедить, Трифонов потребовал, чтобы тот вскрыл запечатанный до тех пор пакет, полученный им от графа Орлова. В нем, по словам Трифонова, содержится обязательство графа на выдачу денег казакам. Лейтенанту Галахову пришлось подчиниться требованию Трифонова. В пакете было найдено собственноручное письмо графа Григория Григорьевича Орлова следующего содержания: «Государыня Императрица соизволила послать с Оставием Трифоновым, всем его 360 - ти сотоварищам, яицким казакам, на ковш вина 12 т. рублей золотою монетою, а впредь будут Ея высокомонаршею милостию и больше вознаграждены». Галахов и Рунич до прочтения письма не знали о его содержании. Галахов, несомненно, был поставлен в весьма затруднительное положение, но чувствуя за собой правоту, даже после прочтения письма выдать такую сумму на руки Трифонову отказался. Он распорядился отсчитать 3 тыс. рублей из казны Комиссии, что тут же и было проделано Руничем, а на остальные 9 тыс. рублей лейтенант написал расписку, в которой обязался выдать эти деньги в степи при встрече с казаками. Как ни ярился Трифонов, ему пришлось смириться с таким решением лейб - гвардии лейтенанта: было ясно, что Галахов решения своего не изменит. Порешив на этом, Комиссия разъехалась: Галахов отправился в г. Сызрань, Трифонов - вглубь степи, а Рунич - в Пензу, на доклад графу Панину о принятом решении разделиться. Панин, изначально, видимо, скептически настроенный в отношении намеренний Трифонова, полностью разделил нежелание Галахова давать тому значительные суммы денег, причем самого Остафия Трифонова Панин не постеснялся назвать «плутом». Главнокомандующий «низовым» краем сообщил Руничу, что в ближайшие дни перенесет свою штаб - квартиру в г. Симбирск и предложил именно туда доставить Пугачева, если последний попадет в руки Секретной Комиссии. Рунич, после доклада Панину направившийся в Сызрань, к своему немалому удивлению столкнулся в дороге с Галаховым и его охраной. От него он узнал самую актуальную на тот момент новость: 14 сентября 1774 г. Емельян Пугачев был пойман и передан на руки генералу Александру Васильевичу Суворову. С этого момента нужды ни в Остафии Трифонове, ни в самой Секретной Комиссии более нет. Чтобы вернуть с дороги Трифонова Галахов послал поручика Дидриха. Если кто - то из читателей подумал, что история Секретной Комиссии этим и исчерпывается, то этот человек глубоко ошибся. Главная интрига только тут, как раз - таки, и проявилась. Поручик Дидрих догнал Трифонова на симбирской дороге в 90 километрах от Казани. Тот ехал в сопровождении трех донских есаулов и как будто бы никуда особенно не спешил. Услыхав от Дидриха весть о том, что Пугачев пойман и теперь надлежит отправляться в Симбирск, на встречу с Галаховым, Остафий вознес хвалу Всевышнему и истово перекрестился; обрадовался, одним словом. Все пятеро отправились к Симбирску и не доезжая до него 50 км. остановились на ночлег в деревеньке, как раз оказавшейся на их пути. Проснувшись утром поручик Дидрих с ужасом увидел, что Остафий Трифонов ночью исчез. Лошадь его осталась на месте, видимо, Трифонов ушел пешком. Это - то и смутило поначалу как Дидриха, так и казаков. Они потратили несколько часов на поиски Трифонова в деревне; лишь убедившись, что того в деревне нет, бросились на тракт. Дидрих организовал широкие розыски: по его приказу деревенский староста отрядил сотских и десятских старшин с крестьянами для поисков в соседних селениях и на проселочных дорогах. Сам Дидрих отправился в Симбирск. На четвертый день после бегства Трифонова туда же прибыли Галахов и Рунич. К сожалению, поручика в живых они не застали: тот скончался накануне «от разрыва сердца». Свидетели тех событий в один голос утверждали, что поручик чрезвычайно переживал из - за бегства Трифонова; очевидно, перенесенный стресс спровоцировал инфаркт. Поручик перед смертью успел написать рапорт о событиях последних дней, в котором подробно изложил как обстоятельства бегства Трифонова, так и собственные попытки его отыскать. Из этого рапорта видно, что поручик очень много ездил по Симбирскому тракту, проводя обыски во всех деревнях, расположенных вдоль него. Он практически не спал все это время, что также негативно отразилось на его самочувствии.

Итак, Трифонов исчез. Вместе с ними пропали и три тысячи казенных денег. Но дело было даже не в деньгах. Этот человек воспользовался доверием высочайших лиц Империи и фактически украл деньги. Точно карманник или карточный шулер!Что оставалось делать Галахову и Руничу? Они отправились в дом, где остановился Главнокомандующий «низовыми» землями граф Петр Иванович Панин, и показали ему собственнорчное письмо Императрицы в котором предписывалось оказывать всемерную поддержку его предъявителям. По воле случая Галахов и Рунич оказались свидетелями доставки генералом - поручиком А. В. Суворовым плененного Пугачева в Симбирск и встречи последнего с Паниным. Из литературы мы знаем описание этой сцены А. С. Пушкиным; предание приписывает Пугачеву весьма самодовольную фразу, якобы, сказанную именно тогда («Я лишь вороненок, ворон - то еще летает!»), но на самом деле во время этой встречи знаменитый бунтовщик вид имел довольно жалкий и сам, без всяких понуканий, стал перед графом на колени. Граф П. И. Панин распорядился Галахову и Руничу принять под свою охрану Пугачева и озаботиться его доставкой в Москву. Секретная Комиссия завладела опасным бунтовщиком, хотя и сделано это было совсем не так, как планировали сами члены Комиссии и ее организаторы. Благодаря детальнейшим воспоминаниям Павла Степановича Рунича мы знаем теперь интересные подробности следствия в отношении Пугачева и организацию его содержания под стражей. Эти подробности были неизвестны А. С. Пушкину, поэтому его «История пугачевского бунта» во многих деталях неточна. Имеет смысл кратко упомянуть об этих нюансах, хотя и не имеющих прямого отношения к Остафию Трифонову, но все же весьма любопытных. Пугачева вплоть до его доставки в Москву круглосуточно охраняли 2 пары офицеров, сменявшиеся каждые 2 часа. Первая пара - капитан 2 - го гренадерского полка Карташев и корнет конной гвардии Повало - Швейковский; вторая - поручики Великолукского полка Кутузов и Ершов. Интересно, что Повало - Швейковский сам побывал в плену у Пугачева летом 1774 г. Два же родных брата капитана Карташева, также офицеры 2 - го гренадерского полка, оказались в числе 30 офицеров, пленных Пугачевым при разгроме этого полка в 1774 г. ; они были казнены в ходе массового повешения, которые так любил устраивать бунтовщик. В задачу офицеров конвоя вменялась казнь Пугачева при попытке его бегства или освобождения. Они ни на минуту не оставляли его одного. Пугачев постоянно находился в ручных кандалах и ошейнике с цепью, которая немедленно приковывалась к стене в какое бы помещение не заводили пленного. Исключение делалось только для помещения военного суда в г. Симбирске, куда Пугачева несколько раз отводили для предварительных допросов комиссией под председательством П. С. Потемкина (потом эти допросы были перенесены в Москву). К конвоированию Пугачева были привлечены 40 гренадер 2 - го полка и 40 яицких казаков. Последними командовал подполковник Мартемьян Михайлович Бородин. Яицкие казаки Пугачева ненавидели; в свое время они защищали от бунтовщиков Яицкий городок и немало натерпелись во время осады. Для непосредственного обслуживания Пугачева к нему были прикреплены два гренадера, приписанные к Секретной Комиссии с самого момента ее учреждения. Их фамилии: Дибулин и Кузнецов. Первый был поваром, готовившим еду для пленника. Офицерам конвоя было предписано наблюдать за тем, чтобы Пугачев получал еду только из его рук. Второй гренадер - Кузнецов - до армии был кузнецом и поэтому его обязали постоянно сопровождать Пугачева и приковывать его к стене в любом помещении, в котором тот задерживался хоть на сколь-нибудь продолжительное время. Вместе с Пугачевым Секретная Комиссия взяла под свою охрану его первую жену (Пугачев был двоеженец) и 12-летнего сына Трофима. При расследовании преступлений Пугачева огромное внимание членами сыскных комиссий (они заседали и в Уфе, и в Яицком городке, и в Симбирске, главная же комиссия заседала потом в Москве) было обращено на исследование связей бунтовщиков со столицами и иностранцами. Вообще, это были первые вопросы, с которых начинались допросы как самого Пугачева, так и наиболее видных его сподвижников. Афанасий Перфильев, ближайший помощник Пугачева, на первом же допросе в Яицком городке, сообщил о том, что к восставшим приезжал гонец от Великого князя Павла Петровича (будущего Императора Павла Первого) и заверял Пугачева в полной поддержке его мятежа. Перфильев дал описание этого человека: «… башкирец привез к Пугачеву какого-то купца старика; росту он был среднего, лицом сухощав и рябоват, волосы - темно-русые с сединою, говоря пришамкивает, а лет ему около щестидесяти. Пред всем войском Пугачев заявил, что этот старик прислан от Великого князя Павла Петровича к нему с письмом». Информация эта, разумеется, была воспринята как чрезвычайно важная. Екатерина Вторая имела основания сомневаться в преданности сына; взошедшая на престол в результате заговора, эта женщина не питала иллюзий в прочности родственных отношений и преданности гвардии. Следователи прекрасно понимали, что информация о гонце от Цесаревича вызовет огромный интерес Императрицы. А раз так, то гонца этого следовало отыскать и добиться от него истины: действительно ли посылал его Павел Петрович к мятежникам?Примечательно, что к этому моменту следователи уже распологали информацией о том, что Пугачев встречался с кем - то, кто выдавал себя за гонца от Цесаревича. Дело в том, что упомянутый в показаниях Перфильева башкирец был ни кто иной, как плененный еще в августе 1774 г. Канзафар Усаев - один из самых жестоких сподвижников мятежника. Канзафар, стремясь избежать допроса под пыткой, не пытался запираться и всячески сотрудничал со следствием. Он рассказал о том, что действительно привозил в лагерь Емельяна Пугачева некоего петербургского купца, который по его словам, лично знал Петра Третьего, поскольку занимался поставкой сена в дворцовые конюшни. Купец этот, якобы, был уполномочен Цесаревичем Павлом Петровичем съездить на Урал и познакомиться с главарем восставших, дабы убедиться в том, что это именно Государь Император Петр Третий. Разумеется, за разъяснениями обратились и к самому информированному участнику событий - Емельяну Пугачеву. Тот, как и Канзафар Усаев, и Перфильев, да и остальные «генералы» бандитской армии, запираться не пытался, друзей не покрывал. Как писал в своих записках Рунич «Пугачев, с того самого времени, как оставался у генерал - майора Потемкина на последних допросах, все то время, что содержался в Симбирске под присмотром, в крайнем находился унынии и задумчивости, не говорил почти ни с кем ни слова». Когда к нему обратились за разъяснениями по поводу посыльного Цесаревича, Пугачев расказал, что действительно в его лагерь являлся таковой, был им обласкан и впоследствии отпущен обратно в столицу. Мятежник всерьез предпологал привлечь на свою сторону Наследника и чтобы произвести своей щедростью впечатление на гонца, вручил тому при отъезде 3 тыс. рублей. Пугачев назвал имя и фамилию человека, приехавшего от Наследника - Осташка Долгополов, из ржевских купцов. В принципе, этой информации уже было достаточно для организации серьезного розыска. Сыщики имели неплохое описание человека, которого розыскивали, знали, что тот имеет дефект речи, скорее всего, действительно принадлежит (или принадлежал прежде) к купеческому сословию и неплохо ориентируется в столичной обстановке. На последнее прямо указал Перфильев, который, проверяя посыльного, разговаривал с ним о столичных делах. Скорее всего, Долгополова должны были знать в Санкт-Петербурге. И оказалось, что его там в самом деле прекрасно знали! Розык, проведенный в Петербурге, позволил установить человека, соответствовавшего установочным данным на «посыльного от Цесаревича». Им оказался некий Остафий Долгополов, ржевский купец 1720 года рождения, который вплоть до 1768 г. пытался заниматься в столице выкупом у казны винных откупов, но прогорел, наделал долгов и не расплатившись с заимодавцами скрылся. Тогда его искали и в столице, и во Ржеве, да так и не нашли. Теперь же - осенью 1774 г. - офицеры с предписанием об аресте Долгополова опять появились во Ржеве. Впрочем, и на этот раз ни городские власти, ни родня купца не смогли помочь арестовать мошенника: последний раз его видели в городе в июне и было очевидно, что во Ржеве прятаться он не может. Совершенно неожиданно выяснилось, что гонец Цесаревича был опознан рядовыми мятежниками, сидевшими в Казанской тюрьме, в числе лиц, задержанных по причине отсутствия паспорта. Кордоны на дорогах еще недавно мятежного края бдительно проверяли всех подозрительных; лица без паспортов были подозрительны по определению. Один из таких яицких казаков, задержанный в окрестностях Казани без паспорта, и оказался тем самым Остафием Долгополовым, с которым так хотели пообщаться члены Секретной Следственной комиссии. И можно понять их изумление, когда в доставленном для допроса Долгополове они узнали… того самого Трифонова, что убежал с казенными деньгами от поручика Дидриха! Что тут скажешь! развязка получилась, прямо - таки, в стиле Александра Дюма. Задержанный 12 ноября 1774 г. дал развернутые показания перед следственной комиссией в Москве, в которых исчерпывающе объяснил скрытую подоплеку собственных интриг. Звали его Остафий Трифонович Долгополов и он действительно происходил из купцов города Ржева. С торговыми караванами много путешествовал по России, неоднократно бывал и подолгу жил в Санкт - Петербурге. Брался за разнообразные подряды, одно время действительно поставлял овес для конюшни будущего Императора Петра Третьего (до того еще, как тот сделался Императором), но денег больших не нажил, видимо, в силу непостоянства характера или иных черт, мешавших ему добиваться расположения людей. Сильно прогорел на винных откупах и, не погасив долгов, скрылся. Говоря нынешним языком, «кинул» своих компаньонов. Торговых махинаций не оставил, но в Петербург после 1768 г. носа не казал, работал все более в городах Центральной России. Весть о мятеже Пугачева окрылила Долгополова; он решил податься к мятежникам, дабы посмотреть, на самом ли деле их главарь - Император Петр Третий. В подобном объяснении Долгополова скрыто определенное лукавство. Скорее всего, он точно знал, что Пугачев - никакой не Император, поскольку жители северной столицы после смерти низложенного Петра Третьего имели возможность видеть его тело, которое было выставлено для всеобщего обозрения. Даже если сам Долгополов не ходил по каким - то причинам в храм, смотреть на покойного Императора, то это наверняка сделали его компаньоны; как - никак они поставляли овес в его конюшни, не раз его видали и не могли не явиться к телу усопшего на прощание. Поэтому Долгополов, скорее всего, доподлинно знал, что Петр Третий скончался еще в 1762 г. , а значит по Яицкой степи бродит какой - то шарлатан. Но этот - то соображение его и прельстило! Сообразительный интриган просчитал ситуацию наперед и решил, что сможет «раскрутить на деньги» дуролома Емелю Пугачева, вылезшего Бог знает из какой дыры. Долгополов так стремился поскорее отправиться на розыски мятежников, что в марте 1774 г. в Москве продал с убытком бывшую в то время у него на руках партию краски, и отправился в Казань. Там он легендировался сообразно своему сценарию: на бывшие при нем 500 рублей купил шляпу с золотым позументом, «сапоги, строченные мишурой», лайковые перчатки, шитые шелком. Кроме того, он имел при себе 4 драгоценных камня, которые прихватил из дому - их, вместе с купленными в Казани вещами он намеревался преподнести Пугачеву как подарок Цесаревича Павла отцу. Из Казани Долгополов поехал в заволжскую степь и после некоторых приключений, в компании с Канзафаром Усаевым, добрался до городка Осса, в 40 километрах от которого и повстречал в степи Пугачева. Своим спутникам он задолго до того сообщил, что является посыльным Цесаревича, потому Пугачев уже загодя был подготовлен к встрече с человеком, который может его «опознать». Встреча двух шарлатанов воистину была достойна ее экранизации Эльдаром Рязановым. Долгополов «узнал» Пугачева и преподнес ему дары от «сына» - Цесаревича; Пугачев тут же, разумеется, «узнал» Долгополова. А после этого купец простодушно напомнил главарю мятежников, что овес, которое он поставлял Петру Третьему, осталось неоплаченным. Что тут мог сказать «великодушный и щедрый Монарх» Емельян Пугачев? Спросил, велик ли долг? и услыхав в ответ, что речь идет о каких - то 3 тыс. рублей, заверил: «Все получишь!»Пугачев правильно понял правила игры, предложенной ему Долгополовым: 3 тыс. рублей были платой за «опознание» в нем Государя Императора. В своих показаниях следственной комиссии Долгополов утверждал, что обещанных 3 тыс. рублей от Пугачева так и не получил, чем яно противоречил утверждениям самого Пугачева. Стремясь показать себя в более приглядном виде, купец рассказывал о том, что немало натерпелся страха в обществе лютого душегуба и постоянно пребывал в опасении за собственную жизнь. Своими страхами Долгополов пытался объяснить возникшее у него стремление содействовать поимке Пугачева. О достоверности таких страхов предоставим судить читателям самим - следователей это интересовало мало. Для них было важно то, что Долгополов самозванно присвоил себе звание «посыльного Наследника Престола» и от имени Цесаревича вел переговоры с бунтовщиками. При движении мятежной армии к Казани Долгополов был отпущен. Повидавшись со своей супругой в конце июня 1774 г. , он устремился в Петербург. Новая афера грела согревала его душу и придавала оптимизм. Еще в Чебоксарах он написал письмо за подписью пугачевского помощника Перфильева и 342 яицких казаков, в котором предлагал осуществить поимку главаря мятежников. Весь текст письма, равно как и три с лишком сотни подписей казаков Долгополов, настрочил сам. Получилось очень достоверно!Приехав в столицу 16 июля 1774 г. , Долгополов заночевал в Ямской слободе, и в ночь на 18 июля постучал в двери петербургской резиденции графа Григория Орлова. Назвался он яицким казаком Остафием Трифоновым, как сам признался на допросе, «для того, чтобы больше поверили письму». Дальнейшее читателям этого очерка уже известно. Стоя на коленях перед членами следственной комиссии, мошенник пытался разжалобить их рассказами о долгах и преследованиях кредиторов. В протоколе его допроса сделана следующая запись: «Долгополов, по его признанию, злого умысла против государства и Ея Величества никакого не имел и действовал совершенно самостоятельно». Этим мошенник помилования себе не добился, но жизнь спас. Вообще, пугачевские «генералы» и «полковники» продемонстрировали удивительное малодушие: они изобретали для своих гнусностей самые невероятные объяснения, обвиняли друг на друга, шли на любые ухищрения в целях сохранения жизни. Такое поведение перед следственной комиссией, кстати, свидетельствует о меркантильности мотивации их действий. Именно стремление к поживе и разнузданному произволу толкнуло их к участию в мятеже, а отнюдь не высокие думы о судьбах «трудового народа» и «крепостного крестьянства» (напомним, что в тех местах, где проходили военные действия против Пугачева, крепостного крестьянства почти н е б ы л о, это достоверно подтверждается статистикой тех лет!). В доказательство этого тезиса можно упомянуть, что Пугачев прямо обратился к допрашивавшему его генералу П. С. Потемкину с просьбой не казнить его, а обеспечить встречу наедине с Императрицей, которой он - Пугачев - имел, якобы, сообщить нечто чрезвычайно важное (разумеется, встреча эта никогда не состоялась). Упомянутый выше башкир Канзафар Усаев уверял на допросах, что всегда являлся верным слугой «Царю и Отечеству», а к мятежникам присоединился потому лишь, что поверил купцу Долгополову, признавшего в Пугачеве Императора Петра Третьего (т. е. Канзафар перекладывал вину на Долгополова - запутал меня, мол!). Кстати сказать, именно мусульманское население края - татары, башкиры, мордва - обеспечили пугачевскому бунту поголовную поддержку в местах компактного проживания и деятельно участвовало в преследованиях русских; эти преследования зачастую принимали форму откровенного геноцида. Этот специфический антирусский аспект пугачевского мятежа советскими историками тщательно замалчивался, но именно он обусловил тот факт, что яицкое казачество, традиционно настроенное против всех инородцев, бунтовщиков не поддержало. В приговоре о наказании Пугачева и его главных сторонников (Полное Собрание Законов Российской Империи, положение N 14 233) в отношении Трифонова - Долгополова можно прочесть следующее: «Ржевский же купец Долгополов, разными лжесоставленными вымыслами приводил простых и легкомысленных людей в вящее ослепление так, что Канзофер Усаев (мещерякский сотник), утвердясь больше на его уверениях, прилепился вторично к злодею. Долгополова велено высечь кнутом, поставив знаки и, вырвав ноздри, сослать на каторгу и содержать в оковах». Трифонову - Долгополову довелось еще раз повстречаться с Емелей Пугачевым. Случилось это 10 января 1775 г. в Москве, в день казни главных бунтовщиков. Пугачев перед казнью просил народ о прощении, прочие же бунтовщики - нет. Емельяну отрубили голову, после чего четвертовали; также поступили с А. Перфильевым. Еще три бандитских «генерала» - М. Шигаев, Т. Подуров и В. Торнов - повешены. Долгополов понес наказание, определенное приговором, и навек отправился в Сибирь. Думается, что оттуда он уже не вернулся; сведений о его дальнейшей жизни нет. Пугачевский бунт на треть столетия сделался областью умолчания для отечественной исторической науки. Императрица Екатерина Вторая официально запретила писать или собирать любые сведения об истории бунта; река Яик была переименована, вместе с нею поменяли названия и Яицкий городок, и яицкие казаки. Минули почти четыре десятилетия, прежде чем были преданы гласности протоколы допросов Пугачева и его подельников. Именно продолжительной закрытостью темы можно объяснить необыкновенный интерес к ней А. С. Пушкина. Но он ничего не знал о записках сенатора П. Рунича, составленных в 1824 г. , и пролежавших в семейном архиве почти полстолетия. Замечательный отечественный альманах «Русская старина» опубликовал в 1873 г. этот бесценный документ, раскрыв тем самым историю одного из самых необычных отечественных мошенников - Остафия Трифонова - Долгополова, человека умудрившегося обмануть всех: и Пугачева, и Императрицу, и графа Орлова, и Секретную Комиссию.