ОпухольСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Я вообще-то всегда знал, что рано или поздно мне придется сделать эту операцию – как сейчас помню, вернулся домой – лицо опухшее – этакое утро в китайской деревне, и кожа на носу треснула. Смешно сейчас подумать, что это я, четырнадцатилетний дурак полез к чеченцу на две головы выше меня ради какой-то девочки, которую я потом никогда в жизни не видел. Но нос мне в итоге сломали. И вот уже здесь, в Мюнхене, годам к двадцати пяти, у меня начались регулярные головные боли. Спал я тоже с трудом – постоянно стучало в висках, храпел я так, что наутро болело небо. Как будто этого было недостаточно, все чаще я ловил себя на мысли, что у меня слегка приоткрыт рот, словно я олигофрен какой-то – воздуха, вдыхаемого носом, совсем не хватало. И вот, однажды, придя к врачу, я выяснил, что мне необходима операция. Искривленная перегородка продолжала расти, был немалый риск, что одной из ноздрей я лишусь, а хрящевая ткань напополам с костью изуродует меня до неузнаваемости, разрастаясь мерзким нарывом прямо у меня на лице. Честно скажу – семье пришлось меня поуговаривать – все-таки это была моя первая в жизни операция, по крайней мере, в сознательном возрасте. Но все уверяли меня, что немецкие больницы не имеют ничего общего с тем, что я видел в России, что операция плевая, и вообще - нельзя запускать свое здоровье. Так, подгоняемый напутственными речами, я оказался на аллее, ведущей в Гросхадерн. Больница была просто громадной. Мне еле хватало глаз, чтобы объять ее размеры – она вздымалась этакой хромированной стеной над больничным парком, разрасталась в сторону уже более приземистыми парковками, станцией скорой помощи, приемной и достроенными недавно хирургическими отделениями, что нависали на колоннах прямо над столовой для персонала в парке. Я почти устал, идя по коридору до отделения G, в которое мне дали направление. К тому же сумка от ноутбука у меня слишком тяжелая и неудобная – плечо мне тянуло вниз так, будто меня перекосил ДЦП. На двенадцатом этаже меня встретила медсестра и показала палату, предложив располагаться. Палата была просторная и уже как будто обжитая – тут книга на прикроватном столике, там букет цветов в вазе, наушники на подушке. Сложив вещи в шкаф, я запер его на простенький чемоданный замок в четыре цифры, я начал осматривать свою новую обитель на ближайшие четыре – пять дней. Первое, что бросилось в глаза – это широченное окно, выходящее на парк. Впрочем, внимание мое привлек не вид на кроны деревьев, и не старики, выгуливающие мочеприемник под августовским солнцем. Ни облачка не было на небе и с нарастающим удивлением, я осознавал, что вдалеке, но очень ясно, как на фотографии видны Альпы. Серый хребет будто подводил границу города, черту, где заканчивались владения человека. Правда, мне, как представителю своего поколения, прежде всего хотелось узнать, есть ли в больнице Интернет. Разумеется, беспроводной связи не было. К счастью, предполагая такой расклад, я успел накачать себе несколько хорроров, пару сезонов любимых сериалов и, конечно же, у меня был еще не пройденный «Ведьмак». А на общение должно было хватить и мобильного интернета. В палате места было на троих, однако, кровать посередине оставалась покрыта полиэтиленом – значит, пациентов здесь всего двое. Сам я расположился у кровати поближе к окну и маленькому, какому-то жлобскому столику. Кровать же моего соседа располагалась у шкафчиков и двери в туалет – маленький закуток с унитазом и раковиной, расположенными так, что можно было, извиняюсь, «сидеть» и мыть руки одновременно. Очень скоро – в течение получаса меня забрал врач – молодой парень, чуть старше меня. Пройдя стандартные анализы, я был направлен на «консилиум». Ощущение от «консилиума» было странным – все со всеми разговаривают, но только не со мной. Впрочем, центром разговора являлся я – мне давили на нос, тянули его в разные стороны, заглядывали в горло, даже дули. Самое, впрочем, неприятное ощущение запомнилось сильнее других. Задумывались ли вы когда-нибудь, насколько глубоко можно засунуть человеку в нос вязальную спицу? Ответ прост: целиком. Это было, наверное, самое мерзкое из того, что я когда-либо испытывал – холодная металлическая трубка сначала вошла в ноздрю, потом застопорилась, но старенький доктор, чем-то похожий на писателя Чехова, что-то крутанул, слегка надавил, и тут я испугался, что сейчас мне проткнут мозг – проталкивая какие-то сгустки, расширяя мою плоть, эта спица ушла в мою голову целиком. От боли из глаз моих потекли слезы, поэтому я не видел, что за изображение вывел пожилой двойник Антона Павловича на стену, при этом изъясняясь малопонятными терминами. В общем и целом, план операции был таков – сломать перегородку, вынуть хрящи, соскоблить наросшую кость и срезать кожу, которой уже начала зарастать малоиспользуемая ноздря. Когда я, наконец, вернулся в палату, мой сосед уже обедал. Со спины он казался каким- то ненастоящим, нереальным – маленькое тельце восседало на стуле, казавшимся непомерно громадным по сравнению с тщедушным телом, только громадная, неровная голова возвышалась над спинкой стула, непомерно тяжелая, раздутая вправо. Я сел напротив соседа и протянул ему руку, поздоровавшись. Сосед представился Паулем. Рука у него была маленькая и слабая – можно было разглядеть каждую косточку под тонкой кожей. Я старался не пялиться, но Пауль помимо воли притягивал взгляд – так не можешь остановиться, глядя на калек и уродцев. Маленький человечек без возраста был похож на ребенка, больного прогерией – синие вены глубокими трещинами бороздили бледную кожу, лицо было стянуто к правой стороне перевязкой, закрывавшей правую часть головы и глаз. Бедняга без аппетита поглощал принесенный медсестрой обед – какой-то салат, бобы и обезжиренный йогурт. Мой обед оказался внушительнее – фрикадельки с соусом, картошка фри, булочка, чай и что-то похожее на консервированные ананасы. Обедать рядом с Паулем было сложно – тот постоянно всхлипывал, втягивал в себя текущую из носа слизь, неловко обращался с вилкой и собственной челюстью – его бобы то и дело валились изо рта обратно на тарелку, видать, он еще не до конца отошел от наркоза. Я съел все, кроме желтой дряни, которую я по ошибке принял за ананасы – это оказались маринованные в меду и горчице чищенные огурцы. Меня едва не стошнило, когда я попытался проглотить эту гадость. Зажав рот, я убежал сплюнуть мерзость в унитаз, сосед, похоже, принял мою реакцию на свой счет и забрал еду к себе на прикроватный столик, не сказав мне ни слова. Свою невероятную удачу наблюдать Альпы в окне я вскоре ощутил совершенно иначе – когда, чтобы покурить, мне пришлось отправиться на первый этаж, а потом еще и отшагать добрые метров пятьсот по коридору, прежде чем я оказался на улице. В больнице этой, оказалось, очень легко было заблудиться – десятки лифтов, идущих лишь до определенных этажей, какие-то переходы, тупики и двери, которые можно открыть изнутри, но не снаружи. По пути обратно, я чуть было не отчаялся найти свое отделение – на пути мне не встретилось ни одного сотрудника больницы – лишь скорбные тени пациентов, на костылях, колясках, с разнообразными неаппетитными пакетами в руках, катетер из которых уходил под больничную «распашонку». Когда я вернулся, наконец, в «черепно-лицевую», меня отловила медсестра и посоветовала лечь пораньше спать – операцию мне назначили на семь утра. Мне вкололи какое-то успокоительное перед сном, чтобы я поскорее уснул. Когда я из душа вернулся в палату, сосед уже спал. Несколько раз сквозь сон я видел, как какая-то полная фигура гладит по голове Пауля. Надо же, а я думал, что после восьми посещения запрещены. С утра я оказался в крайне неловкой ситуации – спать я привык, в чем мать родила, и компания врачей и медсестер вокруг кровати были совсем не к месту. Улыбчивая медсестра с платком на голове протянула мне больничную «распашонку» и компрессионные чулки. Натянуть их, я вам скажу – та еще задача, особенно с моими «страусиными», как их называл отец, ногами. Самому мне никуда пойти не дали – прямо на кровати меня покатили в лифт, оттуда в какую-то комнату, где под капельницей лежали мои «товарищи по несчастью». Капельницу воткнули и мне, тут же я почувствовал, как время замедлилось, взгляд затуманился, я залип на собственную кардиограмму на мониторе, и вскоре уснул. Дальше все как будто в тумане – меня снова разбудили, переложили, не вынимая капельницы, на другую каталку, и снова куда-то повезли. Надо мной склонилась пожилая тетушка-анастезиолог. Предложила смотреть на картинку, закрепленную на потолке – это была фотография Изара. Я пошутил что-то глупая, что картинка-то фотошопленная – никогда пляжи Изара не были такими безлюдными – тетушка посмеялась, видимо, нетребовательная к юмору – да и чего ожидать от человека, на которого начинал действовать наркоз. Медсестра – ее ассистентка продолжала шприц за шприцем что-то вкалывать в мою капельницу. В какой—то момент вены начало тянуть – будто кто-то наматывает их на гигантское колесо, я поморщился от боли, и тетушка-анастезиолог начала массировать мне запястья. Наконец, меня попросили начать считать от одного до десяти по кругу. На первой же цифре три мои глаза как будто провалились куда-то внутрь черепа, тело сделалось деревянным, более не принадлежащим мне, и последнее, что я помню – это безлюдные берега Изара и его шумные воды. Очнулся я уже в какой-то «мертвецкой» - куда ни посмотри, всюду на кроватях лежали тела, распластанные, неподвижные, похожие не на людей, а на вещи. Стоило мне начать вертеть головой, ко мне тут же подбежала медсестра, задала несколько дурацких вопросов – вроде «как меня зовут, когда я родился» и так далее. Я отвечал, и вроде бы даже правильно – сконцентрироваться не получалось, голова была тяжелая и пустая, словно чугунный котелок или шар для боулинга. На носу что-то мешалось – ощущение было, точно я пьяный уснул на вписке и мне приклеили клоунский нос. Не помню, как, но я оказался в палате и был предоставлен сам себе. На столе стоял уже остывший обед. Встав, я поскорее переоделся в свою «больничную» одежду – спортивные штаны и футболка – не хотелось больше светить задницей в прорезь больничной пижамы. Поев, я отправился на сестринский пост, но там никого не обнаружил. Недолго думая, я взял сигареты и отправился курить. То еще было приключение – я и без наркоза-то еле нашел дорогу, теперь же я будто оказался в каком-то клипе – все было тягуче-медленным, я словно плыл через густой, бесцветный мед. Сигарета почти не ощущалась, я продолжал жевать фильтр еще добрые две минуты, прежде чем понял, что докурил. Сделав селфи, я удивился. Ожидая увидеть снова то же распухшее лицо, что я наблюдал в зеркале после драки, в которой мне сломали нос, вместо этого я заметил лишь слегка распухший нос. Кто-то заботливо подвесил мне валик из бинтов под нос, подвесив завязки на уши. Валик весь пропитался кровью. Вот я дурак – только сейчас до меня дошло, что курение расширяет сосуды и провоцирует кровотечение. Не без труда найдя дорогу в палату, я свалился на кровать – наверное, с самого детства мне не было в кровати так уютно. В какой-то момент мне потребовалось в туалет – я стащил штаны да так и прошагал через всю палату, благо никого в тот момент внутри не было. В общем, от наркоза я отходил тяжко. Меня потом приходили осматривать, рассказали, как ухаживать за носом. Из забавного – запретили сильно тужиться в туалете. В общем, воспоминания у меня остались о дне операции весьма обрывочные. То ли дело ночь. Весь вечер у палаты соседа стояли какие-то люди – то ли коллеги, то ли друзья. Сквозь сон я слышал, что они его с чем-то поздравляют, жмут руку, кажется, даже открыли шампанское. В конце концов, когда посетители ушли, Пауль выключил свет и тоже лег спать. Я повернулся в сторону его кровати и что-то заставило меня открыть глаза. У кровати Пауля снова стояла какая-то полная фигура и немного раскачивалась. Какого черта! Мне не хотелось ни с кем ссориться, но совесть же тоже надо иметь – здесь люди спать хотят, а тут какие-то танцы! Включив фонарик на мобильнике, я направил его в сторону кровати и застыл в ужасе. Тело одеревенело, как тогда под наркозом, я выпучил глаза до боли в висках, чувствуя, как от напряжения, кровь вытекает из носа на недавно замененный тампон. За кроватью ширилось, пританцовывало и взмахивало конечностями нечто. То, что это не человек, было ясно сразу – у человека должны быть хотя бы голова. Эта тварь уродливой грудой вздымалась над тщедушным человечком на койке, еле заметным под одеялом, словно на кровати лежит одна лишь голова. И вот, одной из конечностей создание потянулось к правой стороне головы Пауля – той самой, укрытой бинтовыми повязками. Чувствуя необходимость что-то сделать, я, не в силах пошевелить одеревеневшими мышцами, собрал всю свою волю в кулак, чтобы направить ее в пересохшее горло и выдавил из себя:-Нет! Уйди!Существо недоуменно застыло, после чего, тяжело переступая, утекло куда-то в стену, а я провалился в сон. Весь следующий день мерзкая галлюцинация преследовала меня – куда не посмотрю – на мешки ли в тележке уборщицы, на камень ли в парке – всюду мне мерещилось тяжеловесное жирное безголовое тело с руками-ветками. Пауль выглядел сегодня бодрее обычного, мы даже немного разговорились за обедом. Смотреть на него было все еще страшно, особенно, когда он сказал, что ненамного старше меня – около двадцати восьми, кажется. От наркоза я должен был отойти, но звенящая пустота в мыслях все еще мешала думать. Пауль рассказал, что ему вырезали опухоль за глазницей, теперь приводят лицо в порядок. Я слушал его рассказы о химиотерапии и операциях, стараясь подбадривать и сочувствовать, но сам не мог отделаться от леденящего ужаса осознания, что человек, мой ровесник, когда-то любивший горные лыжи и серфинг теперь превратился в уродливую лысую куклу с раздутой головой и тонкими руками-палочками. В какой-то момент чувство такта отказало мне, и я спросил, остался ли глаз на месте. Пауль, будто тоже осознал, насколько безвозвратно уничтожено его тело, покачал головой, и остаток обеда мы провели в молчании. Больница – на редкость скучное место. Я сходил покурить, наверное, раз пятнадцать. Врачи, казалось, перестали мной интересоваться – единственный осмотр, в день после операции оказался последним. Я несколько раз стучался на сестринский пост и просил меня выписать, но мне отвечали, что кровотечения могут быть опасны и мне придется задержаться. Разумеется, не скука гнала меня прочь из больницы. Я боялся снова лечь спать в этой палате и снова увидеть эту жуткую дрянь, нависавшую над моим соседом. До середины ночи я просидел перед ноутбуком с наушниками, боясь даже повернуться в сторону Пауля, ожидая в любую секунду увидеть распухшую тушу утопленника, склонившуюся над сломанной куклой, когда-то бывшей человеком. Он пришел неожиданно. Каким-то еле заметным движением на периферии зрения. Вот я оборачиваюсь, и он уже стоит над спящим человеком. Головы нет, только черная дыра, будто голову давным-давно срубили, вместо рук какие-то переплетения веток и корней, торчащих из безразмерной туши, покрытой трупными пятнами. На этот раз моей решимости можно было позавидовать – словно непослушной собаке я громким шепотом крикнул:-Фу! Нельзя! Пошел вон!Но на этот раз мерзкая тварь не исчезла в черном пятне на стене. Вместо этого, тяжело переступая ногами-колоннами, пританцовывая так, что жир колыхался, подобно мерзкому бледному морю, нечто медленно приближалось ко мне. Я перешел на крик, приказывая твари остановиться, уйти, но оно продолжало гулко топать ко мне. Вот тянется бесформенное переплетение веток к моему лицу, вонзается в мне в левый глаз, и я кричу, а жадная раззявленная дыра, кажется, усмехается. Утром медсестра, приносившая завтрак, обнаружила меня на полу. Я соврал, что у меня случился обморок, меня снова осмотрели врачи, даже сделали рентген. После рентгена кто-то словно сменил пластинку у самой реальности. В глазах врачей появилось странное сочувствие, медсестры регулярно спрашивали у меня о моих ощущениях, пичкали какими-то таблетками. Чувствовал я себя, надо сказать, прескверно – кровь шумела в ушах, голова ужасно болела, а на левый глаз будто что-то давило изнутри. Пару раз я и правда потерял сознание, один раз в палате, и маленький человечек, победивший рак, клятвенно пообещал теперь не оставлять меня одного – даже выходил со мной курить, хотя не курил сам – говорил, что знает, как сильно можно удариться, один раз неудачно упав в обморок. Я понимал, что происходит – любой бы понял, верно? Я отогнал болезнь от своего соседа, и та теперь перекинулась на меня. Какая-то тварь, распространяющая рак, присосалась к моему соседу, и я помешал ее трапезе – вынул надкушенный бутерброд изо рта, и теперь она мстила – теперь этот кусок жира вознамерился забрать мою жизнь. Нет уж, такого я не планировал – я не хотел ценой своей жизни спасать почти незнакомого мне человека. Ночи я дождался с большим трудом. В конце концов, если я верну добычу – тварь ведь должна отстать? Я подготовился с вечера, отослал Пауля ужинать, чтобы мне никто не мешал, сказал, что ко мне приедет мама и посидит со мной. Сосед мой спал под успокоительным – его все еще мучили боли, поэтому можно было не бояться, что тот проснется. Я включил аудиокнигу в наушниках, чтобы не уснуть раньше времени. Вот, маленький человечек вернулся с сестринского поста, зажимая тонкую ручку ватным тампоном – ему сделали укол. Осталось совсем немного. Я правильно рассчитал – он и правда уснул, стоило уродливой голове коснуться подушки. Немного подождав, я встал и подошел к его кровати. Он дышал хрипло и неровно – словно жизнь едва теплилась в тщедушном тельце. Не может же быть этот остаток от человека быть достоин жизни больше меня? Осторожно, чтобы не разбудить, я размотал повязки на его голове. Взору моему предстала исполосованная скальпелями плоть и склизкая пустая дырка на месте глаза – то место, где раньше покоилось смертоносное скопление клеток. Одну за другой, я начал втыкать ветки в пустую глазницу. Маленький человечек проснулся, начал кричать и брыкаться, но я с легкостью заткнул ему рот, а коленом прижал к кровати. С неумолимостью самого рака, я продолжал давить на острые палки, пока несчастный не затих. Теперь-то я должен излечиться, верно?