ОптимистСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Вчерась мы опять напились. Опять в нашем парадном. И опять никому не давали покоя. Вернее, как сказать-то… Было бы все так просто – напились, с утречка опохмел, да и дело с концом. Нет, дорогой товарищ… Дело тут темное. Вот как было. Проснулся я себе около полудня во вторник. Гадкое чувство. Мне жить неимоверно противно: и за это я себя люблю! Особенно противно знаешь что? Умываться и ощущать, как лоснится лоб пустой башки. В мозгу моем половодье, внутри меня тридцать вёсен… Опять апрель. Закрыт кран – закончен мой апрель; о, двуглазый рычаг моей реальности! Рычаг моей квартирной могилы, моей тюрьмы, пресной ежеутренней смерти…В дверном проёме показалась воодушевленная физиономия моего школьного товарища, Сеньки Врушкина. Лиловая, как негр из песни Вертинского. Только вот никакого манто Врушкин мне не подавал, нет; напротив! – эта сволочь, представьте себе, ухватила меня за шиворот и радостно захихикала. И вытащила в парадное. Притом Врушкин, без того курносый, как-то даже отчаянно похрюкивал, и нос его округлился дырявым пятаком. «Ну как пить дать свинья!» - подумал я и тоже хрюкнул. Врушкин от подобного ошалел прямо. Стало тихо: я даже услышал тихое гудение какого-то мотора. Вроде бы, на набережной… Черт его знает. Может, во дворе. Врушкин, кажется, тоже что-то уловил, посинел еще пуще и совсем помертвел. Хрюкнул: повторно, вопросительно. Даже с мольбою. Он почему-то ошалел повторно – это выразилось прежде всего в том, что уши у него обвисли, и заблестела шея: щетиной. А зубы остались человечьи, как и глаза. Тогда уже ошалел я: на фоне поплывшей стены. Товарищ мой Сенька Врушкин сползал удивленно, как будто только что умер; вместе с ним сползал и я – бессловесно, словно я и не умел говорить отродясь. Но помнил – смутно – я умел. Решил твердо, что обязательно попробую вспомнить… Когда-нибудь. Наши телеса, издав пронзительный хрюк, полетели в пустоту. Мы пролетели сквозь всё бытие: нас провожали, помнится мне, бестелесные шаманы, и я вспомнил зачем-то, как бабушка вела меня по Львиному мосту в январе. Мне было целых пять лет, и я втихаря нажрался снега. От этого мое горло распухло – неимоверно. «Во всем виновата квартира! Лучше бы я убежал в бесконечные дворы. Или жил бы в сугробе… Хорошо мертвякам! – когда могила спит под снегом. Тепло под снегом, наверное, спать…» - думала моя душа. Она перестала жить в горле, там было невозможно жить. Тогда она ушла бродить по брюху, она обласкала его, как апрельские лучи когда-то обласкали хрустальную вазу с трупиками цветов на нашем окне. Апрельские лучи наверняка вспомнят меня – хоть когда-нибудь. Пятилетним ли, стариком ли, свиньёй ли. Сенька - на Смоленском кладбище. Сказал, что останется там, и улетел. Я молча кивнул. А я несусь дальше… Недавно глядел на Землю. И пробрала меня дрожь: а если и не было меня? Ведь отсюда не видать ни Питера, ни кладбища, ни Сеньки-свиньи. А я – свинья?Даже если от меня не останется ничего, и тушку мою разорвет на мясокомбинате, я останусь сидеть подле апрельского окошка моей юности, когда солнце гуляло по старым крышам, а по крыше гулял я: красивый, двадцатилетний и рыжий. И тогда я улыбнусь и скажу:- Мы еще поживем, поживем еще!