Они приходят ночьюСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Прошло много времени с тех пор, как дед поведал мне эту историю. Тем не менее, я до сих пор не знаю, как к ней относиться. Дед умирал в одиночестве примерно год. После того, как из жизни ушла бабушка, он замкнулся в себе, и здоровье его резко ухудшилось. К тому моменту, когда я закончил учебу, он отшельником жил примерно 8 месяцев. Дряхлый и угрюмый старик, за которым временно ухаживала сиделка за уплаченную отцом копеечку. В середине мая я приехал к деду в деревню, чтобы заботиться о нем до того момента, пока отец не решит все свои рабочие дела и не приедет к деду. Ориентировочно я должен был прожить с ним месяц-полтора. Старик, встретивший меня у ворот, напоминал моего деда только глазами. Он опирался на трость, поверх теплых вещей обмотал вокруг себя старую простынь. Он нервно жевал губы и морщил нос. Вместо былого тепла я ощутил холод смерти, который все ближе и ближе подползал к этому человеку. – А Женя, Женя когда приедет?Голос деда изменился. Прокуренные легкие не давали ему связно выстраивать предложения. Он кашлял на каждом слоге, а к концу предложения появилась несвойственная ему одышка. – Позже, дед, когда дела уладит. Пока что я с тобой поживу. Пригласишь?– Ну, пойдем, пойдем. Убранство дома пришло в запустенье. Казалось, он не убирал дом с момента смерти бабушки. Везде была пыль, дом поскрипывал от ветра, а черные пауки чувствовали себя вольготно и по–хозяйки трусили вдоль кухонного стола. В этот день я ощутил какое-то уныние, раскладывая свои вещи и застилая кровать в той комнате, которая служила мне пристанищем практически все летние месяца моей детской жизни. Комната была неуютная, сырая. Все игрушки потемнели от пыли, а окно, поросшее черной плесенью, не пропускало солнечного света. Дед и не думал налаживать со мной контакт. После своеобразного приветствия на улице, он заперся в своей комнате и не выходил до того момента, пока я не позвал его на ужин. Ужин прошел в тишине, несвойственной этому дому год назад. – Ну что, дед, как живешь?Под конец дня я все-таки решил разговорить старика, так как понимал, что замыкаться в себе на ветхости лет – не лучшая затея. – Да как-как, потихоньку. Не скажу, что хорошо, но и не жалуюсь. – А спишь как? Нормально? Лекарства принимаешь?– Да черт бы побрал это снотворное. – Слушай, отец тебе предложит это, когда приедет, но я хотел сам спросить. Не хочешь переехать в город? Оксана все равно сошлась с парнем, к нему переехала. Будешь в ее комнате жить. – А зачем?– К семье поближе, а то одиноко тут в этой глуши. – Одиноко?Злобно сверкнув глазами, дед еще три раза произнес это слово. Затем перевел взгляд в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. Смотрел пристально, будто увидел что-то в темноте лестничного пролета. – Уж чем-чем, а одиночеством я точно не страдаю. Не дают. – Ты о ком, дед? Соседи?Дед отмахнулся от моего вопроса, как от назойливой мухи. – С этими алкашами я не вожусь, нет. Я о других. Они не дают мне покоя. – Что еще за другие?Видимо поняв, что череду моих вопрос можно унять только цельным рассказом, дед еще раз отмахнулся от мухи, посмотрел в окно и, прокашлявшись, начал свой рассказ:– Они стали ко мне приходить через 3 месяца после ее смерти. Сначала я списывал все на побочные эффекты от снотворного. Выкинул лекарство, думал, что галлюцинации пройдут, но нет. Они стали появляться гораздо чаще. В основном ночью, после того как напольные часы полночь отсчитают. Закон жанра, ё-моё. Дореволюционные часы глухо тикали в гостевой комнате на первом этаже. Стрелки уже проржавели, а кукушку и вовсе поели клопы. Несмотря на это, дед очень любил эти часы, как память о прошлом, никому не давал их чинить. – Обычно я уже сплю, либо делаю вид, что сплю, иначе заметят. Они всегда тихо подкрадываются к кровати. Бывает, думаю, что в комнате я один, открываю глаза, а рядом со мной уже кто-то из них стоит. – Дед, а как они выглядят?– Странно, не по-людски. Вроде руки, ноги есть, туловище есть, а вот лицо очень странное. Голова вытянутая какая-то, луковицеобразная. Ни глаз, ни рта не разобрать. Какое-то кашеобразное месиво. Неприятно на них смотреть. Вроде и человеческий стан, а лицо – нет. – А что они делают с тобой?– Ох, по-разному. То хороводы водят, то всем весом на меня сядут, аж ребра затрещат. Однажды за волосы меня дергать начали, ты посмотри…Он наклонил голову в мою сторону, и я увидел несколько неровных проплешин на ней. Учитывая, что плешь у него была еще в молодом возрасте, этой детали рассказа я не поверил – промолчал. – А когда я совсем себя плохо чувствую, то говорить со мной пытаются. Только голос у них отдаленный, будто воды в рот набрали, у меня от него мурашки по коже. Знаешь, иногда мне кажется, что в те дни, когда я чувствую себя хорошо, они делают все, чтобы я почувствовал себя плохо. То руки выкрутят все вместе, то подушкой лицо накроют. А когда мне наоборот – плохо, то они ничего не делают. Подходят ко мне вплотную, сжимают кольцом и начинают что-то говорить. Сил уж нет, с ума сводят. – Много их?– По-разному. Иногда двое придут, иногда целой гурьбой, толкают друг друга. – Как ты думаешь, что им от тебя нужно?– Да понятное дело. За мной приходят, проверяют, умер или нет. Мне бабка твоя под конец жизни жаловалась. Говорила, что спать не может, люди мешают. Я с ружьем вокруг дома ходил, думал, что детвора шкодит, а нет, эти приходили к ней, а я их не мог увидеть тогда. – Дед, давай я с тобой сегодня в комнате посплю? Если что, выгоню всех. – С ума сошел? Чтоб они и тебя заприметили? Нет уж, сегодня тише мыши в комнате будь. Ни в туалет, ни за водой не ходи, а то они любят по дому побродить, стулья подвигать, тарелки поразбивать. Любят они сумбур навести, чтобы я весь день корячился, убирал за ними. Больше дед мне ничего не сказал. Пожелав ему спокойной ночи, я поднялся в свою комнату с твердым намерением дождаться глубокой ночи и разведать, что творится по ночам в доме. Когда напольные часы пробили полночь, кукушка, издав скрежет, покинула свое гнездо. Свое «ку-ку» она благородно отпела еще в двадцатом веке, поэтому сейчас, находясь в своей комнате на втором этаже, я услышал еще один скрежет, извещающий о том, что кукушка вернулась в гнездо. Теперь мне оставалось одно – ждать. Приоткрыв дверь комнаты, я сел на пол, чтобы лучше слышать звуки, доносившиеся с первого этажа дома. От пола веяло сыростью, не помогал даже шерстяной плед. Я слышал храп деда. Пытаясь разрядить обстановку и успокоить сердцебиение, я представлял, что призрачные посетители, которые мучают деда, всего лишь сами хотят поспать, а его храп им не дает этого сделать. Уже на рассвете я понял, что сегодня к деду никто не приходил, стульями не громыхал. Судя по всему, всю ночь дед спокойно спал, никуда не вставал, свет не включал. – Знаешь, – за завтраком дед был холоден и выглядел отстраненным, – сегодня ночью я вдруг понял, что они меняются. У одного из них я начинаю различать глаза, а у другого нос. Не к добру это, Глеб. – Почему ты так думаешь, дед?– Да потому что к бабке за месяц до ее кончины люди приходили. Она мне их лица описывала. Говорила, что вроде их знает, да вспомнить не может. А в предпоследнюю ночь и вовсе слезы пустила. Правда мне не рассказала почему, но, думаю, и мне недалече до смертного часа, скоро сам все пойму. В последующие дни дед становился все угрюмее и угрюмее. От вопросов отмахивался, ел в полтора раза меньше. Дни проводил в окружении своего единственного друга, с которым не расставался с самого детства – старинных напольных часов, а именно – кукушки, которая оповещала о времени суток. За неделю до приезда отца, у деда случился срыв: в полдень кукушка не вылетела из своего гнезда, а потому испугала деда тем, что сломалась. Он взял свои немногочисленные инструменты и стал ее чинить. Что-то покрутил, повертел, и кукушка снова встала на стражу времени. Дед тогда сказал мне, что они норовят в ее домик попасть, да не могут створки открыть. Он верил, что они ее очень боятся, мол, она не дает им деда с концами забрать. Отец приехал на неделю раньше. В тот же вечер я уехал в город. На фоне городской суеты, слова родственника – отшельника про призрачных посетителей и кукушку – защитницу быстро забылись. Говорил ли дед правду или нет – я не знаю. В глубине души надеюсь, что история – выдумка, ложь. Поскольку к такой правде я не готов. Пока не готов.