Один петербургский сонСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Когда-то давным-давно, на крошечном продавленном диванчике спал, громогласно храпя, статный человек лет пятидесяти. В комнатушке было темно; лишь храпящее лицо бледнело в мягком свете петербургской белой ночи. Лоб глубокомысленно морщился, а левая взлохмаченная бровь нервно вздрагивала каждые две секунды. За окном светало. Фёдору Михайловичу Достоевскому снился зелёный, будто со дна Невы увиденный, сон. По мокрой мостовой, аккурат против Зимнего Дворца, тревожно семенил взад-вперед моложавый Пушкин, сжимая удочку. Лютый петербуржский ветер так и норовил сорвать с его головы изящный цилиндр, но тот никак с кудрей Александра Сергеевича не слетал, а лишь подпрыгивал, что Пушкина невероятно раздражало. - Ну и какого рожна тебе с ним надобно ходить? – исподлобья оглядела его Наталья Николаевна утром, вперив руки в бока. – Ты всё равно не простудишься. У тебя вон какая шевелюра, и не только на голове. Платки вязать можно. Но Александр Сергеевич совсем её не слушал и продолжал невозмутимо орудовать прищепками на макушке и висках. Прицепив, наконец, головной убор, он надменно покосился на свою высоченную жену и, энергично выдохнув слово «Хамка!», отправился в парадное. Предавшись размышлениям о том, какая же из его рук красивей, он споткнулся на третьей ступеньке и пролетел кубарем все три лестничных пролета. Носом успел пересчитать ступени, их оказалось тридцать три. К концу лестничного вояжа нос пришел в негодность, и, недолго думая, Александр Сергеевич отцепил его, со злостью швырнул в морду какому-то толстому коту и выудил из кармана брюк новый. Склонившись над лужей, он ловко приладил его на место. - Всё равно криво. Влево съезжает… Домой ни-ни. Гордым будь, гордым. А если ветер? Унесет же к черту! – бормотал Пушкин, дотошно исследуя свое зыбкое отражение. Брякнув одно краткое словцо, Александр Сергеевич проклял всё на свете, вышел из кованых ворот и тут же застыл. Его вдруг сразила такой силы жалость к себе, что он тихо заплакал, но тут же вспомнил, что ему категорически нельзя плакать – нос из папье-маше этого не потерпит. Александр Сергеевич вновь проклял всё и торопливо застучал тростью. Вместе с ним она прошагала до самой Невы. Каждый раз, занося ногу и трость, Пушкин обливался холодным потом. Мысли, изъеденные страхом, сплелись в ужасающей картине: скрипучий нос, уносимый ветром куда-то к Петропавловке, за Неву, опустевшее лицо, и чей-то потусторонний хохот, выросший из хихиканья в оглушительные раскаты…Вглядываясь в серую невскую рябь, Александр Сергеевич нервно повторял:- Успел… Успел, успел, наверное! – и, раскрутив свою черную трость, брезгливо извлек удочку с уже повисшей на крючке наживкой в виде дохлой мыши. Превозмогая отвращение, и кое-как закидывая удочку в Неву, он старался вспомнить каждое слово…- Там, на дне, меж Петром и Зимним, – выпучив глаза, бормотала ему старуха из соседней квартиры, – живет сундучок с золотом. Только за дурака ты его не держи, у него и глаза свои имеются. Ловить на дохлятину надо, он падаль любит…За десять минут не случилось ровным счетом ничего. «Ясное дело, враки, - разозлился Александр Сергеевич. – Я и не думал верить. Забавы ради, да и только. Потешиться…»Секундой позже удочка выскользнула из его рук и Нева тут же поглотила её. В ответ кто-то незримый из воды плюнул ему в глаз золотым пятачком. - Это ещё что такое?! – истерично взвизгнул Пушкин. - По наживке и рыбка, пардон…Александр Сергеевич заверещал так, что слышно его было и на Невском. Прекращать он даже не думал – вдыхал до распирания грудной клетки и истерил до посинения. Через полчаса бесчисленные человечьи головы потянулись к Зимнему Дворцу, ведомые любопытством…Александра Сергеевича не смогла успокоить даже подоспевшая на маленьких своих каблучках Наталья Николаевна. В толпе кто-то плакал от щемящего чувства жалости, кто-то недоуменно разводил руками, кто-то умолял Александра Сергеевича замолчать хоть на минуточку…- Доктора, доктора! – кричала маленькая дама с заплаканным личиком. Её перебивала толстая румяная баронесса:- Принесите цветы! У кого есть цветы?- Несчастный Александр Сергеевич…- Доля гения, мадам. - Свят-свят…- Заткнитесь, будьте добры!- Мерзавец, грубиян!- Шампанского!- Это не вам…- Вы скотина, сударь!Когда, наконец, в полдень из Невы показалась сонная рыбья морда с монетами замест чешуек, замолчали все: резко, будто кто с силой захлопнул крышку рояля, и остался лишь призрачный эфемерный гул. Замолчал даже Александр Сергеевич. Левый глаз его нервно задергался, и было даже слышно, как потрескивает его нос. - Да чтоб вы все подавились, скоты, – процедила сквозь белые зубы рыбья морда. На мостовую звонко влетел старый, поросший тиной сундук. Когда-то давным-давно, на крошечном продавленном диванчике спал, громогласно храпя, статный человек лет пятидесяти. В комнатушке было темно; лишь храпящее лицо бледнело в мягком свете петербургской белой ночи. Лоб глубокомысленно морщился, а левая взлохмаченная бровь нервно вздрагивала каждые две секунды. За окном светало. Фёдору Михайловичу Достоевскому снился зелёный, будто со дна Невы увиденный, сон. По мокрой мостовой, аккурат против Зимнего Дворца, тревожно семенил взад-вперед моложавый Пушкин, сжимая удочку. Лютый петербуржский ветер так и норовил сорвать с его головы изящный цилиндр, но тот никак с кудрей Александра Сергеевича не слетал, а лишь подпрыгивал, что Пушкина невероятно раздражало. - Ну и какого рожна тебе с ним надобно ходить? – исподлобья оглядела его Наталья Николаевна утром, вперив руки в бока. – Ты всё равно не простудишься. У тебя вон какая шевелюра, и не только на голове. Платки вязать можно. Но Александр Сергеевич совсем её не слушал и продолжал невозмутимо орудовать прищепками на макушке и висках. Прицепив, наконец, головной убор, он надменно покосился на свою высоченную жену и, энергично выдохнув слово «Хамка!», отправился в парадное. Предавшись размышлениям о том, какая же из его рук красивей, он споткнулся на третьей ступеньке и пролетел кубарем все три лестничных пролета. Носом успел пересчитать ступени, их оказалось тридцать три. К концу лестничного вояжа нос пришел в негодность, и, недолго думая, Александр Сергеевич отцепил его, со злостью швырнул в морду какому-то толстому коту и выудил из кармана брюк новый. Склонившись над лужей, он ловко приладил его на место. - Всё равно криво. Влево съезжает… Домой ни-ни. Гордым будь, гордым. А если ветер? Унесет же к черту! – бормотал Пушкин, дотошно исследуя свое зыбкое отражение. Брякнув одно краткое словцо, Александр Сергеевич проклял всё на свете, вышел из кованых ворот и тут же застыл. Его вдруг сразила такой силы жалость к себе, что он тихо заплакал, но тут же вспомнил, что ему категорически нельзя плакать – нос из папье-маше этого не потерпит. Александр Сергеевич вновь проклял всё и торопливо застучал тростью. Вместе с ним она прошагала до самой Невы. Каждый раз, занося ногу и трость, Пушкин обливался холодным потом. Мысли, изъеденные страхом, сплелись в ужасающей картине: скрипучий нос, уносимый ветром куда-то к Петропавловке, за Неву, опустевшее лицо, и чей-то потусторонний хохот, выросший из хихиканья в оглушительные раскаты…Вглядываясь в серую невскую рябь, Александр Сергеевич нервно повторял:- Успел… Успел, успел, наверное! – и, раскрутив свою черную трость, брезгливо извлек удочку с уже повисшей на крючке наживкой в виде дохлой мыши. Превозмогая отвращение, и кое-как закидывая удочку в Неву, он старался вспомнить каждое слово…- Там, на дне, меж Петром и Зимним, – выпучив глаза, бормотала ему старуха из соседней квартиры, – живет сундучок с золотом. Только за дурака ты его не держи, у него и глаза свои имеются. Ловить на дохлятину надо, он падаль любит…За десять минут не случилось ровным счетом ничего. «Ясное дело, враки, - разозлился Александр Сергеевич. – Я и не думал верить. Забавы ради, да и только. Потешиться…»Секундой позже удочка выскользнула из его рук и Нева тут же поглотила её. В ответ кто-то незримый из воды плюнул ему в глаз золотым пятачком. - Это ещё что такое?! – истерично взвизгнул Пушкин. - По наживке и рыбка, пардон…Александр Сергеевич заверещал так, что слышно его было и на Невском. Прекращать он даже не думал – вдыхал до распирания грудной клетки и истерил до посинения. Через полчаса бесчисленные человечьи головы потянулись к Зимнему Дворцу, ведомые любопытством…Александра Сергеевича не смогла успокоить даже подоспевшая на маленьких своих каблучках Наталья Николаевна. В толпе кто-то плакал от щемящего чувства жалости, кто-то недоуменно разводил руками, кто-то умолял Александра Сергеевича замолчать хоть на минуточку…- Доктора, доктора! – кричала маленькая дама с заплаканным личиком. Её перебивала толстая румяная баронесса:- Принесите цветы! У кого есть цветы?- Несчастный Александр Сергеевич…- Доля гения, мадам. - Свят-свят…- Заткнитесь, будьте добры!- Мерзавец, грубиян!- Шампанского!- Это не вам…- Вы скотина, сударь!Когда, наконец, в полдень из Невы показалась сонная рыбья морда с монетами замест чешуек, замолчали все: резко, будто кто с силой захлопнул крышку рояля, и остался лишь призрачный эфемерный гул. Замолчал даже Александр Сергеевич. Левый глаз его нервно задергался, и было даже слышно, как потрескивает его нос. - Да чтоб вы все подавились, скоты, – процедила сквозь белые зубы рыбья морда. На мостовую звонко влетел старый, поросший тиной сундук. Задорно посыпались на гранит, будто хохоча, золотые кругляши. Александр Сергеевич было протянул холеную свою ладошку, по-детски раскрыв рот от удивления, но получил подзатыльник от Натальи Николаевны… Руки и ручки, лапы и лапищи, чистые и грязные, тонкие пальчики и неуклюжие толстые пальцы вгрызлись пятернями в рассыпчатое звонкое нутро. - А я? А как же я? – бормотал Александр Сергеевич. – А как же я?!В полдень Федор Михайлович проснулся. Столь странный сон не шёл из головы, и не помогли великому Достоевскому ни долгое и обильное мытье, столь им любимое, ни чай, ни табак. О том, чтобы почитать что-то из Пушкина, Фёдор Михайлович и думать боялся. Раскурив еще одну папиросу, он подумал, что это ещё ничего страшного…Но он и вообразить себе не мог, что в этот же момент, где-то по ту сторону времени и пространства, советский писатель Михаил Афанасьевич Булгаков пытается понять, что за чушь такая ему приснилась – мол, в окно к Достоевскому влезает Родион Раскольников и голосит:- Не хотел я эту старуху вообще трогать. Сестрицу её – тем паче! Зачем, объясните мне, зачем я там? Почему не Разумихин?!И горестно закрывает лицо руками.