Очнувшись в больницеСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Я стою спиной к стене в начале коридора, такого длинного, что глазам не удаётся разглядеть, где он заканчивается. Справа от меня вдаль уходит череда выкрашенных белым дверей. На ближайшей из них краска потрескалась и вздулась, напоминая о свинцовой тоске сумерек в больничной палате. Пробивающегося из окон в стене слева света слишком мало, поэтому на потолке горят электрические лампочки в больших круглых колпаках. Они издают неприятный зудящий звук, а колпаки почему-то слегка покачиваются, хотя никакого движения воздуха я не ощущаю. Иногда внутри некоторых из них что-то начинает потрескивать, и тогда рахитично-жёлтый свет гаснет, чтобы вновь зажечься через несколько секунд. Я машинально делаю шаг по скрипящему паркету и вдруг понимаю, что недаром только что подумал о больнице. Я действительно нахожусь в каком-то госпитале и при этом совершенно не представляю, как мог здесь очутиться. Мысль эта будто бы открывает в голове некий шлюз, и в образовавшееся пространство в сознание бурлящим потоком врываются сотни вопросов. Ни на один из них у меня нет ответа, подхваченный волной, я беспомощно барахтаюсь, не в состоянии вспомнить даже собственное имя, как неожиданно какой-то голос внутри отчётливо произносит два слова. «Антон Антонов», - шепчу я, с трудом шевеля губами, и водоворот, грозящий поглотить моё тело, бесследно исчезает. Теперь я знаю, как меня зовут, знаю и то, что пойму смысл всего происходящего, едва окажусь за пределами больницы. Знание это приходит неизвестно откуда, но сейчас это совсем не важно, главное, что отныне у меня есть цель. Ободрённый, я быстрыми шагами подхожу к одному из окон. За пыльным, покрытым грязными разводами стеклом, лежит унылый больничный двор. Вечереет. Стоит поздняя осень, это можно определить по опавшим листьям, красно-жёлтыми кляксами покрывающим мокрую землю. Окно забрано толстой решёткой, но и не будь её, я вряд ли стал бы пытаться прыгнуть вниз, рискуя сломать ноги. Голос, минуту назад назвавший меня по имени, теперь говорит, что единственный возможный способ покинуть больницу – это пройти через главный вход, к которому должна вести лестница, что может прятаться за любой из окрашенных белым дверей. Я верю сказанному, возможно потому, что мне больше не от кого ждать помощи в этом странном месте. Что же до двора… Он не настолько уныл и тих, как это может показаться на первый взгляд. Сначала вы видите только бетонный забор, потемневшую от дождя катушку с остатками кабеля, беспорядочно разбросанные мотки проволоки, и вдруг замечаете притаившийся за ржавым мусорным баком провал подвала. Упаси вас бог приблизиться к нему, ведь тогда из затхлой темноты выпрыгнет рука и сожмёт вашу стопу костедробильной силы хваткой. В ней нет ничего человеческого, в этой покрытой омерзительными пятнами конечности с ороговевшей кожей и длинными кривыми ногтями. Десять лет назад местная шлюха, вечно пьяная бабища в замызганном спортивном костюме, ночью привела сюда маленького сына и бросила его в подвал. Ребёнок раздражал её своим плачем, когда она с гудящей похмельной головой просыпалась в пропитанной сивушным духом девятиметровой комнате-клетке. Как ни удивительно, но мальчик выжил. Страшно даже представить, чем он питался все эти годы, насколько далеко углублялся в лабиринты катакомб, на десятки километров раскинувшиеся под городом, какую панику внушал крысам-мутантам. Самое же жуткое заключалось в том, что подрастя достаточно, чтобы самостоятельно выбраться наружу, он не пожелал покинуть своё убежище. Он ползал сквозь населённую неописуемыми монстрами тьму, а иногда устраивался в засаде у самого входа в подвал. Существо, некогда бывшее человеком, долгими часами могло неподвижно сидеть на месте, ожидая появления добычи. Его жертвами становились кошки, собаки, а порой и пациенты больницы. Нет ничего кошмарнее, чем оказаться вместе с ним под сводами смрадного подземелья, и боль от вонзившихся в живот зубов покажется незначительной по сравнению с тем, что вы прочтёте в его горящих жёлтым огнём глазах. Но нет, я не хочу думать об этом, есть вещи, мысли о которых способны повредить разум, наполнить сознание ужасом, превращающим людей в слюнявых гримасничающих идиотов. Мне нужно идти дальше к выходу, к свободе. Я поворачиваюсь к окну спиной, пересекаю коридор и подхожу к белой двери. Прикосновение к ручке вызывает неприятное ощущение. Несмотря на то, что в помещении прохладно, металл тёплый и словно бы липкий, так что кажется, что дотрагиваешься до куска вываренного в молоке сала. Дёргаю несколько раз, но это не приносит никакого эффекта. Внезапно я замечаю то, что чуть раньше ускользнуло от внимания, а именно круглое отверстие со вставленным внутрь стеклом, что-то вроде дверного глазка размером с шарик для пинг-понга. Я прижимаюсь к окрашенному дереву и припадаю к отверстию. Зрелище, предстающее моим глазам, заставляет сердце тревожно сжаться. В большом зале, залитом ярким электрическим светом, вдоль стен на равном расстоянии друг от друга стоят чёрные кожаные кресла. Я стою спиной к стене в начале коридора, такого длинного, что глазам не удаётся разглядеть, где он заканчивается. Справа от меня вдаль уходит череда выкрашенных белым дверей. На ближайшей из них краска потрескалась и вздулась, напоминая о свинцовой тоске сумерек в больничной палате. Пробивающегося из окон в стене слева света слишком мало, поэтому на потолке горят электрические лампочки в больших круглых колпаках. Они издают неприятный зудящий звук, а колпаки почему-то слегка покачиваются, хотя никакого движения воздуха я не ощущаю. Иногда внутри некоторых из них что-то начинает потрескивать, и тогда рахитично-жёлтый свет гаснет, чтобы вновь зажечься через несколько секунд. Я машинально делаю шаг по скрипящему паркету и вдруг понимаю, что недаром только что подумал о больнице. Я действительно нахожусь в каком-то госпитале и при этом совершенно не представляю, как мог здесь очутиться. Мысль эта будто бы открывает в голове некий шлюз, и в образовавшееся пространство в сознание бурлящим потоком врываются сотни вопросов. Ни на один из них у меня нет ответа, подхваченный волной, я беспомощно барахтаюсь, не в состоянии вспомнить даже собственное имя, как неожиданно какой-то голос внутри отчётливо произносит два слова. «Антон Антонов», - шепчу я, с трудом шевеля губами, и водоворот, грозящий поглотить моё тело, бесследно исчезает. Теперь я знаю, как меня зовут, знаю и то, что пойму смысл всего происходящего, едва окажусь за пределами больницы. Знание это приходит неизвестно откуда, но сейчас это совсем не важно, главное, что отныне у меня есть цель. Ободрённый, я быстрыми шагами подхожу к одному из окон. За пыльным, покрытым грязными разводами стеклом, лежит унылый больничный двор. Вечереет. Стоит поздняя осень, это можно определить по опавшим листьям, красно-жёлтыми кляксами покрывающим мокрую землю. Окно забрано толстой решёткой, но и не будь её, я вряд ли стал бы пытаться прыгнуть вниз, рискуя сломать ноги. Голос, минуту назад назвавший меня по имени, теперь говорит, что единственный возможный способ покинуть больницу – это пройти через главный вход, к которому должна вести лестница, что может прятаться за любой из окрашенных белым дверей. Я верю сказанному, возможно потому, что мне больше не от кого ждать помощи в этом странном месте. Что же до двора… Он не настолько уныл и тих, как это может показаться на первый взгляд. Сначала вы видите только бетонный забор, потемневшую от дождя катушку с остатками кабеля, беспорядочно разбросанные мотки проволоки, и вдруг замечаете притаившийся за ржавым мусорным баком провал подвала. Упаси вас бог приблизиться к нему, ведь тогда из затхлой темноты выпрыгнет рука и сожмёт вашу стопу костедробильной силы хваткой. В ней нет ничего человеческого, в этой покрытой омерзительными пятнами конечности с ороговевшей кожей и длинными кривыми ногтями. Десять лет назад местная шлюха, вечно пьяная бабища в замызганном спортивном костюме, ночью привела сюда маленького сына и бросила его в подвал. Ребёнок раздражал её своим плачем, когда она с гудящей похмельной головой просыпалась в пропитанной сивушным духом девятиметровой комнате-клетке. Как ни удивительно, но мальчик выжил. Страшно даже представить, чем он питался все эти годы, насколько далеко углублялся в лабиринты катакомб, на десятки километров раскинувшиеся под городом, какую панику внушал крысам-мутантам. Самое же жуткое заключалось в том, что подрастя достаточно, чтобы самостоятельно выбраться наружу, он не пожелал покинуть своё убежище. Он ползал сквозь населённую неописуемыми монстрами тьму, а иногда устраивался в засаде у самого входа в подвал. Существо, некогда бывшее человеком, долгими часами могло неподвижно сидеть на месте, ожидая появления добычи. Его жертвами становились кошки, собаки, а порой и пациенты больницы. Нет ничего кошмарнее, чем оказаться вместе с ним под сводами смрадного подземелья, и боль от вонзившихся в живот зубов покажется незначительной по сравнению с тем, что вы прочтёте в его горящих жёлтым огнём глазах. Но нет, я не хочу думать об этом, есть вещи, мысли о которых способны повредить разум, наполнить сознание ужасом, превращающим людей в слюнявых гримасничающих идиотов. Мне нужно идти дальше к выходу, к свободе. Я поворачиваюсь к окну спиной, пересекаю коридор и подхожу к белой двери. Прикосновение к ручке вызывает неприятное ощущение. Несмотря на то, что в помещении прохладно, металл тёплый и словно бы липкий, так что кажется, что дотрагиваешься до куска вываренного в молоке сала. Дёргаю несколько раз, но это не приносит никакого эффекта. Внезапно я замечаю то, что чуть раньше ускользнуло от внимания, а именно круглое отверстие со вставленным внутрь стеклом, что-то вроде дверного глазка размером с шарик для пинг-понга. Я прижимаюсь к окрашенному дереву и припадаю к отверстию. Зрелище, предстающее моим глазам, заставляет сердце тревожно сжаться. В большом зале, залитом ярким электрическим светом, вдоль стен на равном расстоянии друг от друга стоят чёрные кожаные кресла. Сидящие в них люди по большей части одеты в дорогие костюмы, скрывающие жирные обрюзгшие телеса, на лицах скука пресыщенных земными удовольствиями властителей мира. Я вижу нескольких женщин в вечерних туалетах и драгоценностях, похожих на усохших от недоедания гарпий. В центре зала находится каталка, какие используют для транспортировки неспособных самостоятельно передвигаться больных. Широкие ремни удерживают на ней человека средних лет, рот его заткнут резиновым мячиком-кляпом. Мужчина в сознании, он делает попытки освободиться, но при малейшем движении ремни впиваются в тело, и ему остаётся лишь беспомощно крутить по сторонам головой. Недалеко от каталки возвышается ещё одно действующее лицо этого безмолвного спектакля. Он невероятно толст, на нём замызганный мясницкий фартук, лицо скрывается за хирургической маской. В руках «мясник» держит портативную электрическую пилу с круглым зазубренным лезвием. Некоторое время он стоит на месте, а потом не спеша идёт по направлению к каталке. При виде надвигающейся на него туши распростёртый мужчина принимается дёргаться с удвоенной силой. Толстяк в фартуке приближается к лежащему вплотную, лезвие начинает вращаться, и стальные зубцы входят в ногу несчастного чуть ниже коленной чашечки. Тело мужчины, несмотря на стягивающие его путы, выгибается дугой, а из стремительно расширяющейся раны потоком хлещет кровь. Она брызжет во все стороны, заливая «мясника» и зрителей, так и не проявивших никаких эмоций с момента начала экзекуции. Одна из красных струй попадает прямо в стекло глазка, я рефлекторно отшатываюсь, поскальзываюсь и обрушиваюсь на паркет. Желудок подпрыгивает к самому горлу, и меня выворачивает в неудержимом приступе рвоты. Кажется, что я блюю целую вечность, исторгая из себя все внутренние органы. В какой-то момент я пытаюсь приподняться и отползти от двери, но дрожащая рука не выдерживает веса тела, и моя голова падает на покрытый полупереваренной жижей пол. Раздаётся глухой стук удара, и всё гаснет, как перегоревшая лампочка в больничном коридоре. Проходят миллионы лет, а может несколько секунд. Лёжа на холодном полу, я медленно прихожу в себя. Размытые картины пережитого кошмара беспорядочно сменяют друг друга где-то на задворках памяти, заставляя ноги елозить в пыли, а ногти царапать паркет. Понемногу ясность возвращается в сознание. Вокруг по-прежнему царит тишина, нет никаких следов рвоты, перепачкавшей одежду и тело. Я смотрю на дверь в пыточную камеру, не имеющую ни ручки, ни глазка, потом, борясь с дрожью в ногах, осторожно поднимаюсь. Откуда-то приходит понимание того, что моё спасение лежит за последней дверью в коридоре, который мне предстоит пройти до конца, чего бы это ни стоило. Неуверенно делаю шаг, затем ещё один, постепенно входя в ритм движения. За окнами уже разлилась ночь, лампы на потолке не могут полностью рассеять сгустившийся мрак, и я то вступаю в круги света, то вновь погружаюсь в темноту. Я не знаю, сколь долго продолжается мой путь мимо бесконечной анфилады дверей. За ними скрываются убийцы и насильники, матери, приспавшие во сне своих грудных детей, клятвопреступники, растлители малолетних и просто те, кто устал нести на себе бремя существования в подлунном мире. Там, в обитых войлоком палатах, нашли последнее пристанище растоптанные мечты, обманутые надежды и утраченные иллюзии. Меня мало беспокоит всё это, я помню о своей цели и упорно двигаюсь к ней сквозь жёлтое и чёрное. Иногда, когда усталость становится невыносимой, я устраиваюсь возле одной из еле теплящихся батарей, время от времени попадающихся по дороге, и забываюсь коротким сном без сновидений. Помню, как из ниоткуда навстречу мне появилась странная пара: женщина в одежде медсестры, толкавшая перед собой тележку на колёсиках, и дряхлый старик с ходунками. На тележке громыхали беспорядочно сваленные хирургические инструменты, звенели наполненные мутной жидкостью стаканы, старик был в мятой пижаме, худой, как смерть, с трясущейся челюстью. Они прошли мимо, не обращая на меня никакого внимания. Не удержавшись, я оглянулся и увидел, как перед тем, как скрыться во тьме, медсестра сильно ударила старика по затылку, и он стал чуть быстрее передвигать свои ходунки. Я иду и иду, и, наконец, чернота расступается, и мой взгляд упирается в стену. Коридор закончился, и я вижу последнюю дверь, единственную из всех, на которой есть табличка с надписью. Долгожданный выход найден! Ни секунды не медля, я бросаюсь к двери, хватаюсь за ручку, и вдруг буквы на табличке, словно ожив, прыгают мне прямо в глаза, повергая душу в смятение. Это невозможно, здесь должен быть проход на лестничную площадку, а не кабинет главврача! В панике я с силой дёргаю дверь на себя, и она легко поддаётся. Я оказываюсь на пороге небольшого уютного помещения. Пол устилает бордового цвета ковёр, вдоль стен выстроились стеллажи с книгами, на письменном столе горит лампа, накрытая зелёным абажуром. У стола кто-то сидит в кресле спиной к входу. Я делаю несколько шагов по мягкому ковру, и кресло поворачивается в мою сторону. Сидящий в нём мужчина действительно похож на врача. У него высокий лоб, зачёсанные назад седые волосы, седая же профессорская бородка и проницательный взгляд знатока человеческих душ. На плечи поверх пиджака накинут белоснежный халат. Он делает приглашающий жест, и я опускаюсь в ещё одно кресло, стоящее по другую сторону стола. - Очень часто решение наших проблем лежит на поверхности, - произносит главврач глубоким приятным баритоном, - задача лишь в том, чтобы чётко сформулировать их для себя. Способны ли Вы на это, молодой человек?- Я не знаю, - хриплю я сдавленным от дурного предчувствия горлом, - я просто хотел выбраться из больницы. - Вот видите, как всё просто, а Вы потратили столько времени и сил впустую. Неужели Вам до сих пор не понятно, что эту больницу покинуть невозможно, ведь она находится у Вас в голове?Последние слова ещё не успевают раствориться в воздухе кабинета, как память обрушивается на меня тысячетонным молотом. Одновременно с этим краски начинают сползать с окружающих вещей, съёживаясь и превращаясь в хлопья пепла. И я кричу, кричу, что есть сил, падая в бездонную пропасть собственного «я».