ОчарованиеСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

В коридоре музыкальной школы столкнулись двое– Вирджиния, будто единая со скрипкой, однако порицаемая за страстность и свободу игры, и Ингвар, увлеченный ее музыкой и кровью. Одна короткая встреча изменила все для обоих. «А мне запрещают музицировать. Маман говорит, музыка не для юных леди. Слишком много страсти». [1]Вирджиния погладила гриф скрипки и подняла ее к подбородку. Руки не дрожали – дрожал инструмент, порываясь выплеснуть бурю из ее души. Музыка была ее страстью. Музыка и… кое-что еще, но об этом не знал никто. Смычок коснулся струн, пробуждая высокий протяжный звук. Вирджиния прислушалась к тому, как он тает среди высоких сводов зала, и заиграла в полную силу. Мир исчез. Осталась скрипка, остался смычок. Пронзительная музыка, то стихающая, то набирающая силу, ураганом окружила ее, и она сделалась его сердцем. Так ветер взвивается над травой, так траву охватывает пламя, так мелкие камни дрожат под конскими копытами!Она играла и играла, прикрыв глаза, а вокруг разверзалась земля, отдаваясь в груди каждой нотой, и серые водовороты урагана превращали стены в пыль, разливались грозой высоко вверху. Чудилось из-под трепещущих ресниц, что рядом вспыхивают потоки цветного света – зеленый, красный, желтый, фиолетовый, – будто она прорывает тонкую ткань между мирами. На фестивале Бергмана музыкантов всегда окружали эти лучи. Последний дрожащий звук сорвался со струн, и она растворилась в нем…Лица ее подруг благоговейно исказились, кто-то побледнел, нервно теребя складки платья, но Вирджиния на них не смотрела. Сквозь бешеный стук сердца в ушах прорывался шепот, из колкого тумана перед глазами медленно проступали силуэты учителей. Миссис Инворс открыла было рот, но ее возмущенно перебил мистер Айнвер:– Абсурд! Неужто вы думаете, что лучше творца знаете, какие ноты будут уместнее звучать в его композиции?Вирджинии будто залепили пощечину. Восторг, еще миг назад пылавший в душе, схлынул, словно его и не было – только и того, что кровь продолжала гудеть и пряди, выбившиеся из пучка, липли ко взмокшему лбу. Из толпы школярок послышался неуверенный смешок. Конечно, она ожидала этого. Что бы сейчас ни сказали экзаменаторы, ее это не затронет. Не должно затронуть. – Если вы будете играть с таким пылом, то рано или поздно наступите на подол своего платья! Не хватало еще, чтоб такое случилось на банкете!Вирджиния смиренно опустила взгляд, держа скрипку у юбки платья, хотя внутри все сильнее разгорался гнев. Смешки стали громче, но она была скалой посреди их волн, и они разбивались о нее, разлетались брызгами, пока на школярок не шикнула миссис Инворс. – Следующая, – бросил мистер Айнвер, делая пометку карандашом в пухлой тетради. Вирджиния стала между подругами, готовая поклясться чем угодно, что в этом году фестиваль Бергмана для молодых скрипачей снова пройдет без нее… Если ты девушка, изящество, элегантность и спокойствие – верные твои спутники во всем, даже в музыке. Если внутри у тебя буря, будь добра, сделай вид, что она просто ветер. Музыку пишут великие, и ты не можешь менять ее, не может рисовать смычком новые оттенки по струнам, не можешь выплеснуть страсть там, где звенит покой, даже если чувствуешь ее между рядков нотного стана. Будь добра, играй так, как играли до тебя. Будь добра, даже когда творишь музыку, помни о манерах. Каждый раз при мысли об этом внутри разливался жар. Они спали в нишах каменных стен, как птицы в гнездах. Ингвар прежде гадал, найдут ли однажды их обитель, но проходили годы, истлевал бордовый ковер, приятно глушащий шаги, углы обрастали паутиной, а люди не приходили. Архитектор, создавший это здание, был им добрым другом, и они помнили его, даже когда его имя для всех остальных затерялось в веках. – Это плохая идея, – сказал Родерик тягучим ровным голосом. Рыжеватые отсветы огоньков местами выбеляли его темно-зеленый, почти черный вельветовый фрак. Они все прекрасно видели во тьме и без свечей, но до чего же хорошо пах плавящийся воск!– Эта музыка… – выдохнул Ингвар и облизнул губы. Обычно он, как и другие члены клана, ждал до вечера. Большинство школярок расходилось по домам, но кое-кто все равно засиживался допоздна. Интересно было наблюдать, как с течением лет на смену одним приходят другие, как меняются фасоны платьев и звучание музыки. Он разглядывал их скрипки – старые и новые, блестящие и с облупившейся полировкой, рыжие и темные, отзывающиеся на каждое прикосновение, каждый взмах смычка в умелых (или не совсем) руках. Иногда он кусал школярок за точеные фарфоровые запястья, прямо в вены, хоть и знал, что на какое-то время им станет сложнее играть от этого, но ничего не мог с собой поделать. Духи, следы чернил на пальцах, рюши, кружева и шуршащие складки платьев… и из года в год одно и то же скучное, бездушное исполнение. В коридоре музыкальной школы столкнулись двое– Вирджиния, будто единая со скрипкой, однако порицаемая за страстность и свободу игры, и Ингвар, увлеченный ее музыкой и кровью. Одна короткая встреча изменила все для обоих. «А мне запрещают музицировать. Маман говорит, музыка не для юных леди. Слишком много страсти». [1]Вирджиния погладила гриф скрипки и подняла ее к подбородку. Руки не дрожали – дрожал инструмент, порываясь выплеснуть бурю из ее души. Музыка была ее страстью. Музыка и… кое-что еще, но об этом не знал никто. Смычок коснулся струн, пробуждая высокий протяжный звук. Вирджиния прислушалась к тому, как он тает среди высоких сводов зала, и заиграла в полную силу. Мир исчез. Осталась скрипка, остался смычок. Пронзительная музыка, то стихающая, то набирающая силу, ураганом окружила ее, и она сделалась его сердцем. Так ветер взвивается над травой, так траву охватывает пламя, так мелкие камни дрожат под конскими копытами!Она играла и играла, прикрыв глаза, а вокруг разверзалась земля, отдаваясь в груди каждой нотой, и серые водовороты урагана превращали стены в пыль, разливались грозой высоко вверху. Чудилось из-под трепещущих ресниц, что рядом вспыхивают потоки цветного света – зеленый, красный, желтый, фиолетовый, – будто она прорывает тонкую ткань между мирами. На фестивале Бергмана музыкантов всегда окружали эти лучи. Последний дрожащий звук сорвался со струн, и она растворилась в нем…Лица ее подруг благоговейно исказились, кто-то побледнел, нервно теребя складки платья, но Вирджиния на них не смотрела. Сквозь бешеный стук сердца в ушах прорывался шепот, из колкого тумана перед глазами медленно проступали силуэты учителей. Миссис Инворс открыла было рот, но ее возмущенно перебил мистер Айнвер:– Абсурд! Неужто вы думаете, что лучше творца знаете, какие ноты будут уместнее звучать в его композиции?Вирджинии будто залепили пощечину. Восторг, еще миг назад пылавший в душе, схлынул, словно его и не было – только и того, что кровь продолжала гудеть и пряди, выбившиеся из пучка, липли ко взмокшему лбу. Из толпы школярок послышался неуверенный смешок. Конечно, она ожидала этого. Что бы сейчас ни сказали экзаменаторы, ее это не затронет. Не должно затронуть. – Если вы будете играть с таким пылом, то рано или поздно наступите на подол своего платья! Не хватало еще, чтоб такое случилось на банкете!Вирджиния смиренно опустила взгляд, держа скрипку у юбки платья, хотя внутри все сильнее разгорался гнев. Смешки стали громче, но она была скалой посреди их волн, и они разбивались о нее, разлетались брызгами, пока на школярок не шикнула миссис Инворс. – Следующая, – бросил мистер Айнвер, делая пометку карандашом в пухлой тетради. Вирджиния стала между подругами, готовая поклясться чем угодно, что в этом году фестиваль Бергмана для молодых скрипачей снова пройдет без нее… Если ты девушка, изящество, элегантность и спокойствие – верные твои спутники во всем, даже в музыке. Если внутри у тебя буря, будь добра, сделай вид, что она просто ветер. Музыку пишут великие, и ты не можешь менять ее, не может рисовать смычком новые оттенки по струнам, не можешь выплеснуть страсть там, где звенит покой, даже если чувствуешь ее между рядков нотного стана. Будь добра, играй так, как играли до тебя. Будь добра, даже когда творишь музыку, помни о манерах. Каждый раз при мысли об этом внутри разливался жар. Они спали в нишах каменных стен, как птицы в гнездах. Ингвар прежде гадал, найдут ли однажды их обитель, но проходили годы, истлевал бордовый ковер, приятно глушащий шаги, углы обрастали паутиной, а люди не приходили. Архитектор, создавший это здание, был им добрым другом, и они помнили его, даже когда его имя для всех остальных затерялось в веках. – Это плохая идея, – сказал Родерик тягучим ровным голосом. Рыжеватые отсветы огоньков местами выбеляли его темно-зеленый, почти черный вельветовый фрак. Они все прекрасно видели во тьме и без свечей, но до чего же хорошо пах плавящийся воск!– Эта музыка… – выдохнул Ингвар и облизнул губы. Обычно он, как и другие члены клана, ждал до вечера. Большинство школярок расходилось по домам, но кое-кто все равно засиживался допоздна. Интересно было наблюдать, как с течением лет на смену одним приходят другие, как меняются фасоны платьев и звучание музыки. Он разглядывал их скрипки – старые и новые, блестящие и с облупившейся полировкой, рыжие и темные, отзывающиеся на каждое прикосновение, каждый взмах смычка в умелых (или не совсем) руках. Иногда он кусал школярок за точеные фарфоровые запястья, прямо в вены, хоть и знал, что на какое-то время им станет сложнее играть от этого, но ничего не мог с собой поделать. Духи, следы чернил на пальцах, рюши, кружева и шуршащие складки платьев… и из года в год одно и то же скучное, бездушное исполнение. Бывало, в чьей-то музыка проскальзывала искра, но ее не хватало, чтобы пробудить у него интерес. Теперь все было иначе. Ингвар не знал, кто играл, но собирался узнать прямо сейчас. Музыка была его страстью, музыка и… кровь, конечно же, кровь. Стены на нижних этажах обтянула фиолетовая ткань, что едва уловимо пахла тленом и сыростью. Сумерки только-только застилали мир за окнами, и в коридорах еще было достаточно светло, но среди складок тяжелых штор уже притаились тени. Ему нравилось здесь. Всегда нравилось. Он был такой же частью этого здания, как серые камни стен и бронзовые подставки, озаренные тусклыми огоньками керосиновых ламп. Ингвар не слышал ни шагов школярок, ни мягкого шепота, ни запоздалой музыки, лившейся из классов. Вон она, шла впереди – худая девушка с узкими плечами, обтянутыми лиловой тканью слегка пышного платья, с темным футляром в руках, где спала скрипка. Она пахла, как и все они, шла, как и все они, но это она сотворила музыку, что пробудила его. Это под ее смычком так дрожали струны, что хотелось задержать дыхание и без остатка раствориться в звуках. В коридоре перед входными дверями царил легкий полумрак, отчего все казалось серым и застывшим. Ингвар легко коснулся разума девушки потоком своих мыслей, и она остановилась. Легкая полудрема окутала Вирджинию, вынуждая остановиться. Хорошо было вот так стоять перед выходом в холл вечерней школы; создавалась иллюзия, что здесь не осталось ни единой живой души, как будто весь мир заснул, только она осталась бродить по его застывшим перекресткам. Ингвар приблизился к ней, чувствуя, как клыки привычно касаются губы. В душе этой девушки жила музыка, и он уже за это любил ее кровь. Интересно, а чего хотела она?Вирджиния чувствовала чье-то присутствие позади, но не могла и не хотела обернуться. В груди разлилось пьянящее чувство, дрожью отдавшееся в затылке. Ингвар коснулся белого плеча и медленно отвел волосы с шеи девушки. Все чувства обострилась до предела, разлившись в сонной артерии. Крепкие руки сжали ее плечи – не до боли, не пытаясь удержать. Весь мир сузился до двух фантомных точек на горле. Клыки приближались неторопливо, неотвратимо… будоражаще. Миг… Еще один…В тот миг, когда кровь хлынула в рот Ингвара, сознание скрипачки распахнулось перед ним, как залитый солнцем мир после выныривания из воды, и приятное удивление захлестнуло его. Музыка была ее страстью, совсем как у него, музыка и……и вампиры. Пульсацией вспыхнула боль, будто в кожу вогнали иглы, но ее тут же затянуло тягучее, туманное, полусонное наслаждение. Вирджиния не двигалась. Ее затопила сладость исполненной мечты. Мечты, что, как считали все эти снобы вокруг, не могла даже существовать. Они бы осудили ее, если бы узнали, о чем она думает, но сейчас это было совершенно неважно. Ингвар вдыхал ее запах, под руками шуршали складки лилового платья, и целый мир, казалось, исчез. Ее сердце билось у него во рту. Смазались каменные стены, закружились выцветшие гобелены в тусклых огнях керосиновых ламп, неспособных разогнать мрак. Они остались вдвоем посреди целого мира. «Хватит читать эти глупые книги, Вирджиния! Вампиры, призраки… Тебе ночью кошмары будут сниться!»Она научилась никому об этом не говорить. Когда подруги болтали о любовных романах, только улыбалась, загадочно и немного снисходительно. «Твоя страсть в игре – просто показушность. Думаешь, что если поменяешь манеру исполнения произведения, то будешь лучше выглядеть в глазах жюри? И не надейся. И да, для девушки главное изящество и легкость, а ты скачешь по сцене, как будто туфли жмут». Как можно диктовать, какой должна быть музыка? Искусство не имеет границ – оно в голове разве что у консерваторов, принимающих все новое за дилетантство и плохие манеры. Ингвар оторвался от шеи девушки и облизнул губы. Им завладело подлинное удовлетворение, лишь отчасти вызванное насыщением. Дымка, витавшая над сознанием, чуть покачнулась, будто от дуновения ветра. Нет. От отголоска бури. Вирджиния не открывала глаз, растворившись в моменте. По телу разливалась знобящая слабость, но куда острее ощущались холодные руки, мягко сжимавшие предплечья. Она дилетант? Что ж, вполне возможно. Но, даже если и так, никто не запретит ей играть. – Послушай, – произнес Ингвар, отступив на шаг. – Твоя музыка страстная. Завлекающая. Скрипка как огонь в твоих руках. Да, подумала Вирджиния блаженно. Когда буду играть, хоть изредка вспомню тебя. Только если…– Ты же не сотрешь мне память об этом?Она чувствовала его дразнящее присутствие позади и знала, что он улыбается. Интересно, какой он? Вдруг стоит обернуться, как он исчезнет и очарование разобьется вдребезги, подточенное сомнениями?– Конечно нет.

Музыка и кровь…Музыка и вампиры…Вирджиния коснулась пальцами двух крохотных ранок на шее и ухмыльнулась. Мрачный коридор в лиловых тонах будто озарило лунным светом. Тени забились в щели стен и складки тяжелых портьер, но ни одна из них больше не имела над ней власти. Как и склочные профессора, как и закостенелые правила этого мира, указывающие, кому и как играть на скрипке!Одна ее мечта только что исполнилась. У нее теперь есть маленькое тайное знание – знание, приоткрывшее глубину мира, будто океанские волны на минуту расступились, обнажив айсберг целиком. Пусть другие школярки бросают на нее взгляды из-под своих шляпок, пусть смеются над романами про вампиров, не понимая, почему она улыбается так загадочно и слегка снисходительно. Пусть две точки на шее скроет высокий воротник, пусть легкое головокружение пройдет совсем скоро, но отголосок этой невероятной эйфории навсегда останется с ней. Вирджиния поправила волосы, поудобнее перехватила футляр со скрипкой и направилась к выходу. Она чувствовала, что он тоже исчез, но не печалилась. Совсем скоро фестиваль Бергмана, так что ей предстоит превратиться на сцене в огонь, воду и ураган. И плевать, даже если ее выступление оценят в пару баллов, и это будет самая низкая оценка в истории. Ингвар мягко скользил по пустынным коридорам, где не было слышно ни музыки, ни голосов. Внутри что-то звенело отголоском мелодии скрипки, а на губах еще оставался привкус крови, сладкий от триумфа. Он не узнал имени девушки, но какой в том смысл, если он только что осуществил одно ее сокровенное желание?Оставалось пожелать ей удачи со вторым. Вирджиния будет играть так, как чувствует и как хочет. Рано или поздно ее озарят яркие цветные лучи фестиваля Бергмана – уже наяву. Может быть, он даже придет посмотреть и послушать, а если нет, то, наверное, хоть почувствует дрожь в груди, когда она поднимет скрипку к подбородку и заиграет. Рано или поздно мир раскроет объятия перед ней, как раскрыл сегодня. [1] Эпиграф – цитата из мультфильма Тима Бертона «Труп невесты».