О чем сказал БухановскийСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

«Уже к середине первого дня Чикатило впервые в жизни рассказал о том, что с ним происходило, как это начиналось, как случилось первое убийство, как это мучило его… «Уважаемый суд! Я — внештатный научный консультант отдела по раскрытию особо тяжких преступлений отделении уголовного розыска областного УВД. С весны 1984 года, по инициативе начальника отдела В. В. Буранова, началось мое сотрудничество с милицией по уголовному делу Jleconom са°. Обращались тогда ко многим, в том числе и на нашей кафедре. Но тан случилось, что постоянно работал с этой бригадой лишь я. Хочу отметить, что именно милиция поста янно проявляла инициативу в контактах с наукой, во всяком случае, в той области, в которой пришлось работать мне. В ют период работа никакими договорами, к сожалению, не оговаривалась. Просто весьма часто собирался узкий кру. лиц и передо мной ставили те или иные задачи. Работ осуществлялась совершенно бескорыстно, если творить о деньгах, хотя, по некоторым оценкам, только создание про спентивного портрета преступника стоит не один десяти тысяч долларов. Вынужден об этом сказать, ибо в одной из публикаций недавно заявлено о моих «личных корыстных интересах». Да, в то время когда с ужасающей регулярностью гибли женщины и дети, ни у кого и мысли не могло появиться иной, кроме скорейшего задержания преступника. Это был долг: у кого оплачиваемый, профессиональный, у кого — гражданский. Работа оказалась весьма трудоемкая и наукоемкая. Ее можно разбить на три этапа. Первый — розыскной период. Главная его задача — создание проспективного портрета преступника. Создано два портрета — один в 1984 году, объемом семь страниц машинописи, второй, главный, объемом 65 страниц, несколькими годами позже. В основу разработки легли не 53 известных на сегодня случая, а всего 23, (работа была выполнена не в 1990 году, когда его задержали, а на материале одного из самых тяжких периодов — 1985 года. Это сейчас многие горазды стучать себя в грудь и показывать пальцем на милицию. А я видел, и не со стороны, в работе, именно милицию, сыщиков, убежден — лучших. Полностью с реальным человеком, задержанным через сколько лет, совпало все. Чтобы не быть голословным, передаю этот документ судье, так как в последнее время следователь, пользовавшийся этой разработкой, почему-то об этом забыл и заявляет в прессе, что в многотомном деле, этого документа нет. Может быть, он забыл его туда положить? Ведь насколько я понимаю, именно он выбирал, что включать, а что не включать в эти тома. Я хотел бы исправить эту забывчивость. Центральная задача периода следствия — работа с Чикатило в качестве специалиста, начавшаяся 29 ноября 1990 года и завершившаяся 25 января 1991 года. Я понятия не имел, что кто-то задержан, когда меня неожиданно срочно вызвали из клиники утром 29 ноября. В штабе следственой бригады объяснили, что задержан человек и все убеждены, что это именно тот, кого столько лет искали. Но ситуация тупиковая — он не раскрывается, прямых улик против него нет, а уже идет 9-й день его содержания под стражей. Именно тогда я впервые узнал о роковом для следствия значении этого срока. Поэтому обращаются за помощью к психиатру, уже давно работающему в этом деле. Работа началась и потом проходила в кабинетах следственного управления КГБ. Костоев поставил ряд актуальных для него задач, которые мне приходилось решать и ранее при работе с подозреваемыми: тот ли это человек, которого столько лет ищут, совершал ли он инкриминируемые ему бийства, какие и где, каким способом уводил свои жертвы, почему они за ним шли, когда и как начинал свою агрессию, что, в какой последовательности и зачем с этими людьми делал, куда девал пропавшие вещи, и еще многое… Тан как это была не первая подобная работа (первая с Костоевым, но не первая по ходу расследования дела), я поставил те же условия, что ранее оговаривал с Бурановым. Эти условия — морально-этического свойства. А именно: я врач, а не следователь, а посему получать признательные показания oт подозреваемого не должен; работать буду не под протокол а с глазу на глаз с ведением только своих собственны записей; если преступником окажется Чикатило, его признания, данные мне, не должны использоваться против него ведь речь шла не о допросе, а фактически — исповеди. Условия были приняты. Итак, 29 ноября я работал с Андреем Романовичем вдвоем с утра (примерно с 9. 30) и до позднего вечера перерывом на обед. Да и работа закончилась не потому, что мы устали, а из-за строгого исполнения в тюрьме КГБ режима дня. В самом начале беседы я, в соответствии с законов представился как врач-психиатр, дал ему свою визитную карточку, рассказал о своей работе с милицией и о работе над портретом (который был представлен нам Костоевым, лежал на столе, и мы несколько раз возвращались и его отдельным фрагментам). В подобной работе есть принципиальные тонкости, о которых я не хотел бы говорить на суде. «Уже к середине первого дня Чикатило впервые в жизни рассказал о том, что с ним происходило, как это начиналось, как случилось первое убийство, как это мучило его… «Уважаемый суд! Я — внештатный научный консультант отдела по раскрытию особо тяжких преступлений отделении уголовного розыска областного УВД. С весны 1984 года, по инициативе начальника отдела В. В. Буранова, началось мое сотрудничество с милицией по уголовному делу Jleconom са°. Обращались тогда ко многим, в том числе и на нашей кафедре. Но тан случилось, что постоянно работал с этой бригадой лишь я. Хочу отметить, что именно милиция поста янно проявляла инициативу в контактах с наукой, во всяком случае, в той области, в которой пришлось работать мне. В ют период работа никакими договорами, к сожалению, не оговаривалась. Просто весьма часто собирался узкий кру. лиц и передо мной ставили те или иные задачи. Работ осуществлялась совершенно бескорыстно, если творить о деньгах, хотя, по некоторым оценкам, только создание про спентивного портрета преступника стоит не один десяти тысяч долларов. Вынужден об этом сказать, ибо в одной из публикаций недавно заявлено о моих «личных корыстных интересах». Да, в то время когда с ужасающей регулярностью гибли женщины и дети, ни у кого и мысли не могло появиться иной, кроме скорейшего задержания преступника. Это был долг: у кого оплачиваемый, профессиональный, у кого — гражданский. Работа оказалась весьма трудоемкая и наукоемкая. Ее можно разбить на три этапа. Первый — розыскной период. Главная его задача — создание проспективного портрета преступника. Создано два портрета — один в 1984 году, объемом семь страниц машинописи, второй, главный, объемом 65 страниц, несколькими годами позже. В основу разработки легли не 53 известных на сегодня случая, а всего 23, (работа была выполнена не в 1990 году, когда его задержали, а на материале одного из самых тяжких периодов — 1985 года. Это сейчас многие горазды стучать себя в грудь и показывать пальцем на милицию. А я видел, и не со стороны, в работе, именно милицию, сыщиков, убежден — лучших. Полностью с реальным человеком, задержанным через сколько лет, совпало все. Чтобы не быть голословным, передаю этот документ судье, так как в последнее время следователь, пользовавшийся этой разработкой, почему-то об этом забыл и заявляет в прессе, что в многотомном деле, этого документа нет. Может быть, он забыл его туда положить? Ведь насколько я понимаю, именно он выбирал, что включать, а что не включать в эти тома. Я хотел бы исправить эту забывчивость. Центральная задача периода следствия — работа с Чикатило в качестве специалиста, начавшаяся 29 ноября 1990 года и завершившаяся 25 января 1991 года. Я понятия не имел, что кто-то задержан, когда меня неожиданно срочно вызвали из клиники утром 29 ноября. В штабе следственой бригады объяснили, что задержан человек и все убеждены, что это именно тот, кого столько лет искали. Но ситуация тупиковая — он не раскрывается, прямых улик против него нет, а уже идет 9-й день его содержания под стражей. Именно тогда я впервые узнал о роковом для следствия значении этого срока. Поэтому обращаются за помощью к психиатру, уже давно работающему в этом деле. Работа началась и потом проходила в кабинетах следственного управления КГБ. Костоев поставил ряд актуальных для него задач, которые мне приходилось решать и ранее при работе с подозреваемыми: тот ли это человек, которого столько лет ищут, совершал ли он инкриминируемые ему бийства, какие и где, каким способом уводил свои жертвы, почему они за ним шли, когда и как начинал свою агрессию, что, в какой последовательности и зачем с этими людьми делал, куда девал пропавшие вещи, и еще многое… Тан как это была не первая подобная работа (первая с Костоевым, но не первая по ходу расследования дела), я поставил те же условия, что ранее оговаривал с Бурановым. Эти условия — морально-этического свойства. А именно: я врач, а не следователь, а посему получать признательные показания oт подозреваемого не должен; работать буду не под протокол а с глазу на глаз с ведением только своих собственны записей; если преступником окажется Чикатило, его признания, данные мне, не должны использоваться против него ведь речь шла не о допросе, а фактически — исповеди. Условия были приняты. Итак, 29 ноября я работал с Андреем Романовичем вдвоем с утра (примерно с 9. 30) и до позднего вечера перерывом на обед. Да и работа закончилась не потому, что мы устали, а из-за строгого исполнения в тюрьме КГБ режима дня. В самом начале беседы я, в соответствии с законов представился как врач-психиатр, дал ему свою визитную карточку, рассказал о своей работе с милицией и о работе над портретом (который был представлен нам Костоевым, лежал на столе, и мы несколько раз возвращались и его отдельным фрагментам). В подобной работе есть принципиальные тонкости, о которых я не хотел бы говорить на суде. Уже к середине первого дня Чикатило впервые в жизни рассказал о том, что с ним происходило, как это начиналось, как случилось первое убийство, как это мучило его, о своей тяжелой жизни и о многом другом (ксерокопию записей того дня передаю в суд). Вечером, завершая работу, я высказан свою точку зрения, сказав, что считаю все случившееся болезненным расстройством (об этом я сказал тогда же Костоеву, в своей точке зрения убежден и сейчас). Тогда же обещал, что если суд сочтет необходимым прибегнуть к моей помощи, я постараюсь и в суде объяснить механизм поломки его мозга и психики. Обещал выполнить его просьбу и объяснить все это членам его семьи, которые также являются жертвами его преступления, только незарегистрированными. А семья — одно из немногих, чем по-настоящему дорожил Чикатило. Я был свидетелем того, как он плакал, получив 30 ноября первую записку от жены. Рыдая, он искренне сокрушался от того, что причинил столько горя своим близким. Эта работа помогла ему преодолеть внутренние психологические препоны, и со следующего дня, насколько мне известно, он начал сотрудничать со следствием. Однако это сотрудничество не было беспредельным. Возникала необходимость в обсуждении принципиально новых, необычных явлений, и он опять замыкался. Например, когда следствие дошло до выяснения судьбы пропадавших вырезанных органов. Сразу хочу высказать убеждение: Чикатило не уклонялся от сотрудничества со следствием, во всяком случае, по тем проблемам, в решении которых участвовал я. Здесь препоны иного, психологического свойства, лежащие внутри него самого. Таким образом, в последующем еще не раз я привлекался к рабою с Андреем Романовичем — когда на день, когда на полдня, каждый раз, когда следователь сталкивался с непреодолимыми для него психологическими трудностями, блокировавшими дальнейший ход следствия. Так, 30 ноября официально было оформлено постановление о привлечении меня в качестве специалиста, и в тот день мы работали вначале, но недолго, втроем, потом опять наедине. Работа продолжилась 13 декабря, когда я был вызван официально, через ректорат. В этот день решались вопросы развития криминального сексуального поведения, его возникновения, что было очень важно для следствия. Еще одной из задач на этот день было выяснение смысла повреждений и судьба удаляемых органов. Использование специальных знаний и методов и на этот раз помогло Чикатило преодолеть себя и впервые в своей жизни рассказать о том, чего не мог поведать не только следователю, но и избегал вспоминать сам. Путь был проторен, Чикатило психологически подготовлен и в последующем начал продуктивную работу со следователем и по этой тематике. Передаю суду копию моих записей того дня. День 18 января был посвящен, по заданию следователя, анализу и выявлению легенды, которая обеспечивала ему беспрепятственную проводку жертв от места контакта с ними до места происшествия. Копию этих записей передаю суду. Был еще один день — 25 января, но часть записей, сделанных югда, не сохранилась, думаю, что они остались у Костоева. Дело в том, что я не имел права выносить эти записи из кабинета, они хранились у Костоева в сейфе Управления КГБ, где он наедине работал с Чикатило. Лишь в последующем я смог их вернуть, а то сегодня, боюсь, мне нечем бы было доказать правдивость своих слов. Необходимо отметить, что в процессе этой работы мною, как специалистом, давались советы Костоеву по психологическим особенностям ведения следствия, подхода к обвиняемому. И это тоже задачи специалиста в уголовном деле. Так, например, была показана возможность использования письменной продукции. Например, задания по типу «сочинение на заданную тему». Одну из сохранившихся у меня нопий передаю суду как пример такого подхода. На второй странице можно обнаружить весьма важные доказательства следственно-оперативной значимости подобной работы. По персональному приглашению директора института им. Сербского я участвовал в конференции, обсуждавшей клинические и судебно-психиатрические вопросы по Чикатило. Там выступил и я. Обсуждать вопрос экспертизы в качестве свидетеля не намерен. Но как специалист скажу, что она в суде необходима. Никто не уполномочивал меня давать суду советы, но, если можно, я бы предложил независимую экспертизу в составе трех человек: представители института им. Сербского, например, ведущего специалиста по судебной патосексологии А. А. Ткаченко, он, кстати, был и членом экспертной комиссии по Чикатило; заслуженного деятеля науки, профессора А. Е. Личко (Ленинград), крупнейшего специалиста по той патологии, которая выявлена у Чикатило, и, если бы не возражали, меня, ибо я единственный, кто проводил анализ случая не по тем материалам, которые готовило следствие, а лично делал выборку необходимых дли психиатра фактов по материалам дел. Если формула «праrтика — критерий истины» остается верной, а портрет, созданный мной, не фикция, то суд имеет бесспорное доказательство моего профессионального уровня и знания предмета обсуждения.

С начала суда, и даже еще за некоторое время до него начало происходить что-то не совсем понятное. Прогнозируи возможный вариант развития ситуации как психиатр и психолог, я через печать предостерегал: «Не дай Бог, если участники огромной коллективной работы станут тянуть одеяло каждый на себя. Опыт уникального расследования может просто утонуть в схватке амбиций. А ведь надо продолжать работу, которая должна стать в июне «эталонной». Дальнейшее развитие событий подтвердило мои onact ния. Хотел бы ошибиться, но мне кажется, что есть какие-то скрытые механизмы, которые мешают суду, нарушают течение процесса, препятствуют нашей научной и практической работе, дискредитируют одних участников большой работы и увеличивают других в угоду интересам или какому-то заранee созданному сценарию. Чьим? Ответ этот вопрос не моей компетенции. Могу привести лишь некоторые факты, с которыми столкнулся лично я. Из зачитанных 10 июня материалов дела ясно, что я привлекался в качестве специалиста 29 ноября 1991 года менее чем на два часа. Не хотелось бы думать, что заведомо неверные сведения являются следствием заранее и трезво продуманной акции, цель которой — принизить мою роль. Для меня важно лишь подтвердить возможности нового научного направления, мы здесь друг другу не конкуренты. Насколько я понимаю, из материалов дела полностью исключена и работа специалиста по личным заданиям следователя в последующие дни — 25 января 1991 года включительно. Но ведь эта работа может быть подтверждена и документально и свидетелями, и еще. Ведь каждый раз привлечение специалиста происходило по инициативе следователя, и каждый раз решались сложные, непосильные в той ситуации для следователя вопросы. Причем решались так, что на следующий день следователь получал возможность продуктивной работы с обвиняемым. Сегодня же, характеризуя своего недавнего помощника в прессе, Исса Костоев пишет о «личных корыстных интересах… некоего Бухановского» («Московская правда»). Кстати, слово «некий» в русском языке означает «неизвестный, малоизвестный». И это о том, кому когда-то предлагал совместно написать книгу. Уже 29-го Исса Костоев категорически запретил сообщать какие бы то ни было сведения о работе с Чикатило членам оперативной группы, хотя и было известно, с каким нетерпением они ожидают, невзирая на поздний час, результатов моей работы, подводившей итог их многолетнему титаническому труду. Я не смог быть столь жестоким и нарушил распоряжение, тем паче что 29 ноября моя работа никак официально не оформлялась и я не был связан подписной о неразглашении. Тогда ни я, ни они этого запрета понять не могли и по этому поводу недоумевали. Однако последующее развитие событий многое для меня прояснило. Тогда же мне стало понятным, почему обвинение отвело ходатайство о привлечении меня к суду в качестве специалиста. Ну пусть бы отвели меня, но предложили иного. Так нет, рискнули процессом. Этим же сценарием я объясняю и то, что невзирая на мою письменную просьбу допросить меня как свидетеля первым, я допрашиваюсь самым последним. Кому это было нужно и зачем? Зато я был полностью лишен возможности присутствия на процессе. А ведь все знают, что зде ь работает единственная по этому процессу научная группа, созданная мной. Ее задача — ведение психолого-психиатричесного протокола судебного заседания. Группа есть, а руководитель отстранен. Парадокс, наказание или что-то иное? Хочу просить суд, если это только возможно, стать беспристрастными судьями и в этом вопросе. Пора внести ясность: значима ли возможная роль психиатрической науки в ходе розыска и следствия? Может ли чем-нибудь помочь предлагаемый нами метод розыску и следствию, или все это ловкая мистификация лжеученых? Быть может, все эти разговоры о портретах и работе с Чикатило фикция и плод недобросовестного воображения автора? В ответах на эти вопросы заинтересован не только я. За ними большое социально значимое дело, важное в первую очередь как раз для правоохранительных органов, от которых, быть может, его и надо защищать. Одновременно это и моя защита. И еще один аспект, о котором считаю необходимым сказать. О моральной и профессиональной ответственности по поводу привлечения к свидетельским показаниям специалиста, участвовавшего в роли, подобной моей. Серийные сексуальные преступления продолжаются и у нас, и за рубежом. Еще не закончился процесс по Чикатило, еще не пойман преступник в Таганроге, завершается нами объемный труд по одному из крупнейших городов России, где жертвами очередного фигуранта уже стали более 30 девочек и женщин. Только что от нас улетел представитель одной из самых крупных прокуратур России, по чьей просьбе мне предстоит войти в камеру к подозреваемому, находящемуся там ужо почти 5 месяцев, с той же миссией. Я очень прошу суд взвесить, с какой совестью я буду это делать, если меня вынудят давать показания по отдельным эпизодам, ставшим мне известными в результате специальной работы с Чикатило. О какой доверительности может идти речь в работе с человеком, которому угрожает смертная казнь и которым после работы с нами преодолевает инстинкт самосохранения и идет на сотрудничество со следствием. И еще одно обстоятельство. В этом зале мы имеем дело не с банальным криминальным событием, а с криминальным аспектом медицинской, психиатрической, проблемы. Надо учесть, что нет одного Чикатило. До начала суда их было три. Сейчас вы видите одного из них, не того, что сидел в зале в начале процесса. Я думаю, что вы сейчас видите того, который убивал. Простите, если вмешиваюсь не в свое дело, но умолчать как специалист не могу. Если бы была моя воля, я прервал бы сейчас процесс на 2-3 месяца, чтобы дать прийти в себя в первую очередь Чикатило. Возможно, тогда суд будет достойно завершен. В заключение хочу сказать следующее. Почему-то у некоторых участников процесса сложилось неверное впечатление о том, что я охотно иду на контакты с журналистами, ищу их, занимаюсь саморекламой. Я могу смело утверждать, тем паче что делаю это в присутствии аккредитованных на суде корреспондентов, это не соответствует действительности. Кому как не им знать, насколько последовательно я уклоняюсь от контактов с прессой. При этом понимая их законный интерес именно к психиатру, да еще вовлеченному (или втравливаемому) в конфликт. Я думаю, что сейчас понимают все, что я на совершенно законных основаниях уже давно мог передать свои бумаги и комментарии любой газете. И выбор бы был за мной. Я этого не сделал, потому что считаю трибуну Ростовского суда выше, чем трибуну самой массовой и даже международной газеты. Пусть на меня журналисты за это не обидятся. А насчет рекламы? Моя реклама — это 60 статей в центральной и международной научной печати, моя реклама — это приглашения к участию в международных конгрессах и книгах, моя реклама — это обращение ко мне больных из всех регионов бывшего Советского Союза, моя реклама — это ученики во всех уголках России. Каждое сказанное здесь слово берусь доказать. В частности, это подтверждают научные приглашения из-за рубежа. Причем они по темам, никак не связанным с криминалистикой. Пока что то, чем я занимаюсь в криминологии, остается моим хобби. Но стараюсь и в хобби быть на высоте. После выступления свидетеля Александра Бухановского в суде у участников процесса появились вопросы к следованно Иссе Костоеву. Его несколько раз вызывали в суд для дачи показаний. Исса Костоев не явился.