НоворожденныйСтрашные рассказы, мистические истории, страшилки

Темно. Кажется, я ослеп… Болезненно сморщив лоб пытаюсь выцарапать из черепной коробки остатки разума, остатки памяти. Можно не стараться, видимо. Не могу вспомнить, как попал сюда. Последняя неделя выжжена из моей памяти, вырвана, растерта в порошок. Последняя неделя, наполненная бредом, сном, слабостью. Все эти дни слились в моей голове в бесконечную вереницу теней и призраков, дорог и пустошей, живых и не живых…Когда это началось? Ведь мы наверняка не заметили того момента, когда взгляды наших друзей и близких перестали быть осмысленными, когда радужки их глаз стала затягивать бледная, словно туман, пелена. Казалось, что на глаза водрузили кисею, но стоит только захотеть и станет возможным приблизиться, отодвинуть, снять пелену с глаз. Тогда нам казалось. Что это возможно. Чем дальше – тем больше на улицах городов стало появляться людей с такими глазами, похожими на стекло, которое выгладила своим течением река, да и выбросила на берег обсыхать и становиться матовыми. Потом они стали меньше внимания обращать на окружающее их пространство… И чем дальше, тем меньше их что-либо вообще интересовало. Очень странное ощущение – брести по городу и ощущать на себе пристальное внимание, этот взгляд, который, казалось, просачивался сквозь апатично прикрытые веки. Этот взгляд сжигал, плавил, заставлял уходить, искать укрытия, сжиматься в комок и бежать. Бежать, скрывая истерическую улыбку, засовывая в карманы своей прохудившейся одежды все прекрасные мысли и чувства, воспоминания, греющие подобно лучам весеннего солнца. Прятать все самое лучшее, что могут испепелить и развеять, эти остатки света, которые позволяют тебе оставаться человеком. В скором времени улицы опустели. А потом снова заполнились. Заполнились ими. Слепыми и в то же время зрячими. Живыми… И в то же время мертвыми. А потом они начали меняться. Не сразу, конечно. Постепенно. Я видел это. Я держал одного из них на руках…Когда «заболел» мой брат Андрей, я оставался с ним, хоть многие и ушли на поиски другого пристанища. Мне казалось, что все это чья-то безумная шутка, это не может случиться с нами, это нереально. Вытирая грязным рукавом слезы, катящиеся по моему лицу, я всхлипывал и просил ну хоть кого-нибудь помочь. Просил Бога, чтобы все поскорей закончилось. Просил Дьявола. Мольбы мои услышал явно не Бог, ибо он не может быть так жесток. Настолько жесток, что позволил Андрею проснуться и не увидеть света, лишь серые тени и размытые черные очертания, будто весь мир за одну ночь потерял не только краски, но и все формы, доселе известные. Расплываясь и меняясь перед глазами, этот мир предстал ему в новом свете. Поначалу он испугался. Кричал, что он ослеп, что его глаза не видят практически ничего. Когда я понесся в аптеку на соседней улице, я столкнулся с одним из «слепых». Замешкавшись всего на мгновение, я споткнулся и упал перед его ногами. Слепой сделал шаг назад и наклонился надо мной, а я поднял голову и два сдержал крик, готовый вырваться изо рта. На меня «смотрело» абсолютно гладкое лицо, если не считать двух пар отверстий на месте носа. Несмотря на то, что он не имел глаз, я всей кожей чувствовал, что он на меня смотрит. Испытующе, заинтересовано. Участок кожи, которого касался его «взгляд», тут же начинало нестерпимо жечь. За жжением приходил зуд и снова жжение. Я не мог пошевелиться, казалось, это будет продолжаться вечно. И снова и снова поры моей кожи будут наполнятьсяраскаленным железом, и покрываться копошащимися муравьями. Цикл за циклом и круг за кругом, пока вертится земля, пока существует Вселенная. Взлетая над самыми высочайшими вершинами мира и опускаясь в кратеры вулканов, я оставался на асфальте. Распластанным перед этим странным, лишенным лица, существом. Внезапный звук вырвал меня из оцепенения, из огненного плена. Низкий звук, напоминающий гудение каких-то механизмов, однако это был не механизм. Звук был явно произведен живым существом. Он проникал в уши и заполнял голову, будто густой и теплый кисель. Обволакивал нервные окончания и пригвождал к земле каждой нотой. К этому голосу прибавился еще один, потом еще и еще. И вот уже целый сонм неведомых существ взывал со всех сторон. Наконец, отведя от меня «взгляд» существо повернуло голову на сто восемьдесят градусов в сторону источника шума. Я готов поклясться, что оно понимало эти звуки. Стоя посреди опустевшей улицы, оно смотрело куда-то вдаль, и мне казалось, что его взгляд пронзает облака и горы, проникает за горизонт и в самое нутро всего живого на этой проклятой планете. Слепец повернул свое тело вслед за головой, и по его телу прошла волна. Он вытянул свою тощую, покрытую струпьями и трещинами шею, так удивительно похожую на плоть пустыни. Мышцы его свело судорогой, принуждая хребет болезненно выгнуться, а лопатки соприкоснуться. Ветошь, кое-как прикрывавшую осушенную и выжженную солнцем кожу, трепали порывы ветра, которые, казалось, рождались в унисон с болезненными подергиваниями его паучьих пальцев. Темно. Кажется, я ослеп… Болезненно сморщив лоб пытаюсь выцарапать из черепной коробки остатки разума, остатки памяти. Можно не стараться, видимо. Не могу вспомнить, как попал сюда. Последняя неделя выжжена из моей памяти, вырвана, растерта в порошок. Последняя неделя, наполненная бредом, сном, слабостью. Все эти дни слились в моей голове в бесконечную вереницу теней и призраков, дорог и пустошей, живых и не живых…Когда это началось? Ведь мы наверняка не заметили того момента, когда взгляды наших друзей и близких перестали быть осмысленными, когда радужки их глаз стала затягивать бледная, словно туман, пелена. Казалось, что на глаза водрузили кисею, но стоит только захотеть и станет возможным приблизиться, отодвинуть, снять пелену с глаз. Тогда нам казалось. Что это возможно. Чем дальше – тем больше на улицах городов стало появляться людей с такими глазами, похожими на стекло, которое выгладила своим течением река, да и выбросила на берег обсыхать и становиться матовыми. Потом они стали меньше внимания обращать на окружающее их пространство… И чем дальше, тем меньше их что-либо вообще интересовало. Очень странное ощущение – брести по городу и ощущать на себе пристальное внимание, этот взгляд, который, казалось, просачивался сквозь апатично прикрытые веки. Этот взгляд сжигал, плавил, заставлял уходить, искать укрытия, сжиматься в комок и бежать. Бежать, скрывая истерическую улыбку, засовывая в карманы своей прохудившейся одежды все прекрасные мысли и чувства, воспоминания, греющие подобно лучам весеннего солнца. Прятать все самое лучшее, что могут испепелить и развеять, эти остатки света, которые позволяют тебе оставаться человеком. В скором времени улицы опустели. А потом снова заполнились. Заполнились ими. Слепыми и в то же время зрячими. Живыми… И в то же время мертвыми. А потом они начали меняться. Не сразу, конечно. Постепенно. Я видел это. Я держал одного из них на руках…Когда «заболел» мой брат Андрей, я оставался с ним, хоть многие и ушли на поиски другого пристанища. Мне казалось, что все это чья-то безумная шутка, это не может случиться с нами, это нереально. Вытирая грязным рукавом слезы, катящиеся по моему лицу, я всхлипывал и просил ну хоть кого-нибудь помочь. Просил Бога, чтобы все поскорей закончилось. Просил Дьявола. Мольбы мои услышал явно не Бог, ибо он не может быть так жесток. Настолько жесток, что позволил Андрею проснуться и не увидеть света, лишь серые тени и размытые черные очертания, будто весь мир за одну ночь потерял не только краски, но и все формы, доселе известные. Расплываясь и меняясь перед глазами, этот мир предстал ему в новом свете. Поначалу он испугался. Кричал, что он ослеп, что его глаза не видят практически ничего. Когда я понесся в аптеку на соседней улице, я столкнулся с одним из «слепых». Замешкавшись всего на мгновение, я споткнулся и упал перед его ногами. Слепой сделал шаг назад и наклонился надо мной, а я поднял голову и два сдержал крик, готовый вырваться изо рта. На меня «смотрело» абсолютно гладкое лицо, если не считать двух пар отверстий на месте носа. Несмотря на то, что он не имел глаз, я всей кожей чувствовал, что он на меня смотрит. Испытующе, заинтересовано. Участок кожи, которого касался его «взгляд», тут же начинало нестерпимо жечь. За жжением приходил зуд и снова жжение. Я не мог пошевелиться, казалось, это будет продолжаться вечно. И снова и снова поры моей кожи будут наполнятьсяраскаленным железом, и покрываться копошащимися муравьями. Цикл за циклом и круг за кругом, пока вертится земля, пока существует Вселенная. Взлетая над самыми высочайшими вершинами мира и опускаясь в кратеры вулканов, я оставался на асфальте. Распластанным перед этим странным, лишенным лица, существом. Внезапный звук вырвал меня из оцепенения, из огненного плена. Низкий звук, напоминающий гудение каких-то механизмов, однако это был не механизм. Звук был явно произведен живым существом. Он проникал в уши и заполнял голову, будто густой и теплый кисель. Обволакивал нервные окончания и пригвождал к земле каждой нотой. К этому голосу прибавился еще один, потом еще и еще. И вот уже целый сонм неведомых существ взывал со всех сторон. Наконец, отведя от меня «взгляд» существо повернуло голову на сто восемьдесят градусов в сторону источника шума. Я готов поклясться, что оно понимало эти звуки. Стоя посреди опустевшей улицы, оно смотрело куда-то вдаль, и мне казалось, что его взгляд пронзает облака и горы, проникает за горизонт и в самое нутро всего живого на этой проклятой планете. Слепец повернул свое тело вслед за головой, и по его телу прошла волна. Он вытянул свою тощую, покрытую струпьями и трещинами шею, так удивительно похожую на плоть пустыни. Мышцы его свело судорогой, принуждая хребет болезненно выгнуться, а лопатки соприкоснуться. Ветошь, кое-как прикрывавшую осушенную и выжженную солнцем кожу, трепали порывы ветра, которые, казалось, рождались в унисон с болезненными подергиваниями его паучьих пальцев. Было очевидно, что это хрупкое, как песок, существо не вынесет напряжения и упадет замертво на асфальт, но еще через миг слепец всколыхнулся, поднял голову вверх и издал гудение. В нем можно было почувствовать целые моря боли и страданий, миллионы голосов и лиц – плачущих, смеющихся, гневно вопящих, испуганных, умирающих. Когда-то, в другой жизни, через сотни, а может тысячи дней, один седой старик расскажет мне, что эти песчаные слепцы так провожают в последний путь себе подобных. Старик называл это Последней Песнью. Но все эти откровения я услышу много позже, а пока надо мной стоит иссыхающее подобие человека, у которого нет глаз и рта, а вместо носа – четыре отверстия. Оно кричит, и крик этот мечется внутри меня, будто я пустой, будто внутри совсем ничего нет. Крик постепенно сходил на нет, и когда слепец, наконец, умолк, он сжался, сгорбился, как побитая собака, силящаяся уползти подальше от ударов и пинков. Медленно покачиваясь он удалялся от меня и его тело периодически сотрясала крупная дрожь. Я начал подниматься. Медленно, словно в бреду я прикоснулся к ушам. Уши и шея были испачканы чем-то липким, неприятным. Через мгновение я с удивлением разглядывал кровь на дрожащих пальцах и судорожно вспоминал, куда я отправлялся. Просыпающееся сознание вытолкнуло меня из тягучего болота то ли транса, то ли шока и я, на негнущихся ногах, побрел к аптеке. Сгребая все, что по моему мнению, могло помочь Андрею я все это рассовывал по карманам и все время оглядывался по сторонам. Полки со снотворным, разнообразными антидепрессантами и прочей «прелестью» конечно, пустовали, препараты с них пропали в первую очередь. Находясь в уютной и безопасной квартире и читая инструкции к лекарствам, я не хотел вспоминать сегодняшний день, но мои мысли упорно возвращались к существу, будто созданному самой жестокой пустыней, обветренному, потрескавшемуся, наблюдающему сквозь свои, заросшие шершавой кожей, веки. Андрею с каждым часом становилось все хуже. Он таял, высыхал, сжимался на глазах и все время лежал с закрытыми глазами, говоря, что так ему легче. Я сидел около него несколько часов, а потом незаметно для себя провалился в беспокойный сон. Я постоянно просыпался и проверял, как спит Андрей. Каково же было мое удивление, когда после очередного пробуждения Андрея не оказалось на диване. Я подскочил и начал заглядывать во все углы и шкафы. Нашел я Андрея на кухне. Он стоял, мерно покачиваясь, и смотрел в окно. За окном занимался румяный рассвет. Его розовые отблески играли на деревьях, опустевших дорогах, на стеклах покинутых квартир, на осиротевших машинах. И повсюду, куда не кинешь взор, ни одного человека. На фоне окна, из которого лился этот свежий и чистый свет, силуэт Андрея казался синеватым, холодным. Я тихонько позвал его и он начал оборачиваться. В тот момент, когда золотистый диск светила выглянул из-за горизонта и заполнил все вокруг сияющим золотом, он повернулся. Сердце мое болезненно сжалось. Его глаза начали затягиваться пленками, похожими на веко, но в разы тоньше. Приблизившись вплотную, я увидел, как под этими прозрачными слоями в глазнице, наполненной темнотой космоса, вращаются и излучают свет маленькие солнца. Горят то ярче, то тише. Пульсируют и переливаются, обдают жаром и заставляют замереть в восхищении. Андрей улыбался. После этого он улыбался дажево сне. А еще он говорил. Много говорил, а голос его скатывался вниз, становясь глубоким и звучным, бархатным. Он рассказывал, как теперь видит этот мир, какие ощущения испытывает. Говорил, что это очень интересно и совсем не больно. Я умолял его сделать что-то, остановить это, но в ответ слышал лишь сокрушенные вздохи и видел легкое покачивание головой. Он не хотел становиться прежним, ему нравилось питаться солнечным светом, познавать мир своими новыми глазами и своей новой кожей. Когда его нос начали поглощать такие же слои прозрачной пленки он попросил, чтобы я его оставил. Объяснил, что попытка цепляться за него, как за часть безоблачного прошлого теперь перестанет иметь смысл для меня, потому что он больше не похож на прежнего себя. И внешне и внутренне. Я послушал его. Собрал свои вещи в рюкзак и решил покинуть город. Андрей хотел мне помочь, но я отказался и тогда он пошел на кухню, встал перед окном и подставил свое иссохшее тело солнечным лучам. Стоило мне подойти к двери, как я услышал слабый шорох за своей спиной, и жаркая ладонь легла мне на плечо. Я оглянулся и услышал от него, одну фразу: «Ты вернешься, когда станешь иным». Он обнял меня. Горячие объятья существа, которое когда-то был моим братом… А потом он легко отстранил меня и сказал уходить. Я прятался в соседнем подвале, таскал еду из магазинов по ночам, благо слепцы засыпали без солнечного света и я мог ничего не бояться… А еще ночью я приходил к Андрею, чтобы проверить, что с ним все в порядке. В один из таких визитов я заметил, что на лице Андрея остались только ноздри и появились новые углубления поблизости. Еще через два или три визита эти отверстия совсем сформировались, кожа стала смуглой, с золотистым отливом. Он весь вытянулся, стал как будто выше, тоньше. А потом случилось то, что заставило меня позорно сбежать. В последний мой визит я осмелился прикоснуться к нему, к оболочке, под которой, тщательно скрываясь, дремал мой брат – единственный родной человек. Оставшийся у меня… Человек ли?Андрей не проснулся, но кожа под моим пальцем вдруг стала сыпаться, она текла как песок, тоненькой струйкой. Я попытался заглянуть в образовавшуюся трещинку и к своему ужасу и изумлению встретил ответный взгляд. Оттуда, из под песчаной кожи моего брата, на меня внимательно смотрел золотистый глаз. Я попробовал отодвинуться, взгляд последовал за мной. Тогда я спрятался за плечо Андрея. Глаз не мог меня там увидеть, но меня неотступно преследовало ощущение, что за мной наблюдают. Я перевел взгляд на плечо Андрея и понял, что с него сыпется песок. Песок сочился из углублений локтей, со спины, с ног, он стекал удушливой жаркой волной на пол. Кожа расходилась неровными разломами, как рассохшаяся сухая земля и из этих трещин, разломов и впадин на меня смотрели тысячи глаз. С неподдельным интересом они разглядывали пришлого чужака. Того, кто посмел нарушить покой слепца. Не чувствуя земли под собой я бежал быстро, как только мог. Вдаль от города, наполненного ужасными высохшими длиннотелыми существами. Прочь от моего счастливого прошлого, от нашей квартиры. Бежал от памяти и ее прекрасных фрагментов, тех, что огромной и свежей волной захлестывают иногда и заставляют верить в прекрасное будущее. Я бежал задыхаясь, вдыхая раскаленный воздух, силясь выбросить, вырвать и оставить в прошлом все, чем я жил. Мои ноги несли меня вдаль с бешеной скоростью, а перед глазами стояли разломы на коже и глаза. Огромное количество золотых глаз. Кажется, что и сейчас они насмешливо смотрят мне вслед. В полузабытьи я провел следующий день, а может и два. Ориентированность во временных промежутках пропала. Я ночами я шел из города в деревню, из деревни в город. Искал людей. Опустошенный, вывернутый. Каждую ночь мое существо до самых краев заполняла холодная и темная горечь, а под кожу моих рук будто забивался снег. Вечерами, когда я входил в города я видел их, отправлявшихся спать. Тряпье, прикрывающее их иссохшие, обветренные тела, становилась похожей на паруса погибших кораблей – растерзанные ветром, разорванные, шепчущие о страданиях. И так постоянно. Везде. Только слепцы. И ни следа человека. А потом я все-таки нашел их. В тот вечер, когда паучья сеть сумерек раскинулась, оплела город в который я вступил, когда паук, плетущий эту сеть приготовился вползти в мою душу и превратиться там в сгусток одиночества я увидел их. Они были похожи на меня - изможденные, бледные от недостатка солнечного света. С восторгом я ринулся к ним. Ноги мои путались, слезы струились из глаз. Я захлебывался криком радости, что я вновь не один, что я могу сказать и услышать ответ, могу прикоснуться и почувствовать кожу, видеть улыбки на лицах, смотреть в глаза. Я бежал и с моих губ слетали слова: «Не один, не один, не один». В этой ночи, среди пустующих городов, слепых окон и запертых дверей, впервые я не одинок. Я не одинок. Их было двенадцать. Я прожил у них неделю. Я все время разговаривал и смеялся. Жадно впитывал человеческие голоса, всматривался в лица, казалось, что жизнь началась снова. Слушал рассказы стариков и молодых, интересовался, как они сюда попали, что пережили. Утолял информационный голод и узнавал новое. Оказывается, они прошли очень много городов и искали живых, но повсюду были только слепцы. В некоторых городах образовались секты – поклонники слепцов. И ни одного разумного человека, у которого по жилам еще не начал струиться песок. Через неделю я стал плохо видеть. За мной ухаживали, я бредил и метался. Меня бросало в жар, будто я нахожусь в огромной печи. Вечером мне становилось холодно. Я практически ничего не видел, а потом я отключился. Когда я пришел в себя, спускался вечер и вокруг никого не было, только записка лежала рядом со мной, придавленная камнем. Всего четыре слова: «Это было неизбежно. Прости». Я протянул свою исхудавшую руку и взял этот нелепый клочок бумаги тонкими золотистыми пальцами. Невзрачная бумага переливалась всеми цветами радуги и вспыхивала в свете уходящего солнца. Я хотел прикрыть глаза, но с ужасом понял, что не могу этого сделать. Поднеся свои тонкие пальцы к лицу, я постарался нащупать глаза, знакомые веки, ресницы. Я в ужасе схватился за свое лицо и вдруг ощутил, что я будто стал легче, тоньше. Судорожно вспоминая, что где-то в этом жилище есть зеркало, я начал оглядываться, сам не замечая, что вращаю головой почти на двести градусов, не испытывая дискомфорта. Когда зеркало было наконец найдено и я взглянул в него, страх сковал меня, дрожала каждая мышца. Я прикасался то к зеркалу, то к себе, пытаясь поверить, что это не сон, что это реальность. Я пытался произнести свое имя, но эти странные четыре отверстия на лице, немного вытягиваясь, издавали странные тихие звуки. Я был нем, но я говорил. Я был слеп, но я видел. Я жил, но вместе с тем меня не существовало…Небо светлеет. Кажется скоро рассвет. Половину ночи я провел с зеркалом, а вторую половину около окна в ожидании Светила. Моя подвижность меня поражает так же, как и все ощущения, которые я испытываю. Я кажусь самому себе очень текучим, очень легким, воздушным. У меня теперь удивительный голос, я с удовольствием отмечаю, что даже так я могу воспроизводить знакомые мелодии, подобно тому, как раньше я их насвистывал. Но хватит уже заниматься собой, ведь небо светлеет, Скоро первые лучи лизнут серые застывшие улицы и заполнят все светом и теплом. Надо спешить. Я очень хочу его встретить. Мое Светило.